Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

– Кто старуха? Я?! – Швырнула в него носком, скатанным в шарик. Попала по носу и, довольная, показала неприличный жест пальцем. – Да я на пятнадцать минут тебя младше, старый хрыч!

– По учебе у меня все под контролем. – Рассмеялся Пашка, перехватывая второй носок, летящий ему прямо в лицо. – Зачеты мне проставит добрая девочка Лида.

– Лида? Добрая девочка? – Удивилась я, натягивая футболку. – А ничего, что так называемая девочка давно уже не девочка, и к тому же работает бухгалтером в твоем колледже?! Ты же сам говорил.

Суриков довольно закатил глаза.

– Все дело в моем обаянии. – Подмигнул он, довольно складывая руки на груди.

– Обаянии? Не смеши! – Запрыгивая на ходу в шорты, усмехнулась я. – Треплется, что обаял взрослую тетку, а сам даже не может к Солнцевой нормально подкатить.

– Ха, – растерялся Пашка, всплеснув руками, – то – Солнцева, а то – одинокая, несчастная женщина за тридцать, которой любое доброе слово приятно. Разницу сечешь?

– Дон-Жуан ты хренов, – надев тапочки-зебры, я двинулась на кухню, – только вот все твои приключения исключительно на словах.

– А у тебя вообще все тухло, – ухмыльнулся он мне в спину.

Я остановилась, медленно повернулась и прошлась по нему взглядом, как кулаком по боксерской груше.

– Ой, Маш, прости, – тут же спохватился брат, отступая назад.

Его серые глаза распахнулись в немой мольбе о прощении.

– Да, тухло. – Я ткнула в него пальцем, гневно скривив рот. – Но, возможно, если бы ты не лез к каждому, с кем мне стоит только заговорить даже на чертовой работе, то было бы лучше. Как считаешь?

– Мань. – Он распахнул руки для объятия.

– Тоже мне, папочка нашелся!

Я развернулась и поспешила на кухню, где мама гремела посудой. Чудесный аромат борща разносился по всему дому, приятно щекотал ноздри и дразнил желудок. Хорошо, что не поела на работе. На нервной почве разыгрался ужасный аппетит. Нет, даже жор. Адский, неконтролируемый приступ ямы желудка.

– Ма-а-нь! – Брат ткнул мне в спину кулаком и попал аккурат промеж лопаток.

Больно.

– Офонарел?! – Отпихнула его так, что он чуть не отлетел к стене.

– Машенька, как ты разговариваешь с братом? – Мама отложила ложку, которой солила суп, и устало посмотрела на меня.

– Да, Машенька, – не упустил случая съязвить Суриков, – последи-ка за своим языком.

– Ты бы помалкивал уже, – процедила я сквозь зубы и добавила с особой издевкой, – Пашенька!

Подошла к маме, обняла ее за талию и чмокнула в щеку.

– Все хорошо? – Она подняла на меня глаза.

– Ага, – натянуто улыбаясь, ответила я и поспешила за стол.

Пашка устроился напротив и сверлил теперь меня напряженным взглядом. В детстве он так же таращился, ожидая, когда я отвернусь за куском хлеба. Потом кидал мне в суп свои козявки и противненько хихикал. Как же хорошо, что хоть что-то в этой жизни меняется к лучшему.

– Будешь борщ? – Спросила мама, орудуя половником, словно дирижерской палочкой.

– Да, спасибо. – Отозвалась я, выстукивая пальцами по столешнице барабанную дробь.

Мы с братом продолжали зрительную дуэль, никто не хотел уступать первым.

Раньше у нас с Пашкой была одна душа на двоих. Мы часто даже спали вместе – крепко-крепко обнявшись. Я не брезговала целовать его в губы, перепачканные песком после песочницы, и вытирала своим рукавом его сопли, если он бегал по двору с игрушечным Камазом, забывая о забитом напрочь носе и сильном кашле.

Всякий раз я брала на себя вину за его проделки, зная, что мне не так сильно попадет от отца, как ему. И делилась охотно всем, что у меня было, даже той крутой коллекцией наклеек с Барби, которую братец в итоге выменял на трансформеров.

И сейчас, глядя в его хитрые, но такие добрые глаза, мне безумно хотелось вывалить все, как на духу. Поделиться, рассказать в мельчайших подробностях, а потом прыгнуть на его шею с разбегу. Но что-то опять останавливало. Да, когда мы были детьми или даже подростками, все было гораздо проще.

– Хлеб нарежьте сами, – мама поставила перед нами тарелки.

Пашка щедро бухнул сметаны сначала себе, потом мне, но вот отрезанную корочку добровольно и благородно пожертвовал сестре. Как приятно. Целая жертва для него, уж я-то знаю. Его будущей жене точно корочек не видать. У нас в детстве были целые битвы за них. И то, что он так легко уступил ее, говорило о том, что братец раскаивается, что болтнул лишнего.

Он только варварски занес ложку над тарелкой, когда увидел, что мама накладывает горячий суп в литровую банку и закрывает крышкой.

«Ой, нет. Только не это. Снова…»

Руки Паши со сжатыми добела кулаками медленно опустились на стол.

– Милостыню опять понесешь? – Процедил он ледяным тоном.

Я пнула его по ноге под столом, но Суриков даже не отреагировал. Его взгляд был прикован к растерянной маме, с трудом подбирающей слова. Она старалась держать спину прямо, собираясь, видимо, ответить ему строго и безапелляционно, но зная, что Пашка прав, трусила.

– Не надо так, сынок. – Срывающимся голосом, наконец, произнесла она. – Ты же знаешь мое мнение на этот счет. Ты можешь быть против, но…

– Где он был, когда тебя сократили на работе? А? – Брат едва сдерживался, чтобы не шибануть кулаком по столу. – Когда ты побиралась по родственникам, торговала вязаными носками, выстаивая за прилавком на морозе по несколько часов? Он нам с Машкой ни разу даже рубля не дал на школьные обеды. Не говоря уже о подарках на день рождения и Новый год. Никакой помощи, никогда! Кто мы ему? Бывшие дети? А ты? Да чтоб он подавился к чертям этим борщом, чтоб он у него в глотке застрял после этого!

Пашка вскочил, отодвигая с шумом стул, и бросился прочь.

– Паш… – Печально вздохнула мама, устало опускаясь на стул.

– Никуда, на хрен, ты не выйдешь с этой банкой, поняла?! – Красный от злости, брат снова появился в дверях кухни уже в ветровке. У него разве что только пар из ноздрей не шел. – Пусть сдохнет там! Еще раз узнаю, что ты пошла к нему, или что деньжат подкидываешь… сам ему башку откручу! Поняла?!

Развернулся и, громко топая, устремился в коридор. С чудовищным треском хлопнул входной дверью.

Ну, и дела…

Я сидела и смотрела на маму в полной тишине. Мне нечего было сказать, Пашка был прав. Даже несмотря на то, как грубо он сейчас обошелся с ней. И мы обе это знали. В этом молодом мужчине сейчас говорил обиженный десятилетний мальчишка, который не понимал, почему папа не приходит и не звонит. Почему папа забыл нас и больше не хочет видеть. Почему чужая тетя вдруг стала ему милее нашей самой лучшей на свете мамы.

Я положила свою ладонь на ее руку. Мне было безумно жаль эту маленькую женщину, ссутулившуюся и слишком рано поседевшую. Еще вчера казалось, что она расцветает: похудевшая, с новой прической, упругими светлыми локонами до плеч, свежим румянцем и сияющими глазами. И вот сейчас она сидит передо мной, похожая на забитого зверька из бродячего зоопарка, измотанного и несчастного, с потухшим взором глядя на нетронутый борщ, оставленный взбунтовавшимся повзрослевшим сыном.

– Мам… – Облизнув пересохшие губы, начала я.

– Ешь, дочь, – хрипло произнесла она, и, грустно улыбнувшись, поджала губы. Видимо, чтобы не зареветь. – Ешь, а то остынет…

14

Может ли женщина торчать перед зеркалом часами? Ха. И вы еще спрашиваете…

Мне казалось, я уже протерла мозоль в отражении напротив. Именно сегодня и именно сейчас вся одежда, которая прежде сидела на мне идеально и придавала уверенности, решила просто предательски уродовать мое тело.

– Не годится! Не годится! – Один за другим наряды летели на кровать. Через час на ней высилась приличная такая горка, под которой легко можно было спрятать труп человека, и его не сразу бы нашли.

– Ма-а-аш, – тихо спросила мама, заглядывая в комнату.

– А? – отозвалась я, критически оглядывая себя в отражении.

Все-таки в тонкой белой майке мои руки определенно выглядели чересчур жирными. Я едва не застонала от обиды. А ноги? В обтягивающих джинсах они смотрелись просто гигантскими батонами. И когда я так успела отожраться? Зима вроде не годами длилась. Да я вешу сейчас, наверное, килограмм пятьдесят, если не меньше. Ужас какой!

– Ты куда-то собираешься?

Я обернулась. Мамины глаза, такие же светло-карие, как у меня, уже излучали спокойствие. Скользили по моей фигуре с интересом и даже умилением. Хорошо, что она быстро отошла от ссоры с Пашкой. Чудная женщина, всем все прощает!

– Да, мам. – Я убрала волосы за уши. – Мы с Аней прогуляемся по городу.

– Хорошо, – вздохнула она, – не задерживайся и… будь на связи.

– Не переживай!

– Всегда буду переживать. – Усмехнулась мама. Подошла к шкафу, достала плечики с легким синим платьем, купленным мной в порыве шоппинг-азарта перед свиданием с Костылем прошлым летом, и простенькую голубую джинсовку. – Вот в этом будет очень мило. Даже с кедами.

– Ох, мама… – Я повертела наряд в руках. – Я и юбка? Издеваешься? Посмотри на мои кривые ноги!

– Они вовсе не кривые. – Мама посмотрела в мои глаза в отражении зеркала. – Тощенькие, но не кривые. Очень симпатичные ножки, между прочим.

– Вот у тебя, да, ровные, длинные. – Нахмурилась я. – Жалко было со мной поделиться? Я какая-то карлица получилась, честное слово! Такое ощущение, что опоздала на выдачу всего самого лучшего, и мне досталось только то, что не приглянулось Пашке.

– Вот дурында, – она взяла массажную расческу и принялась ею гладить мои волосы.

Я послушно плюхнулась на стул. Сгорбилась, вздохнула, недовольная своим отражением, и сплела руки в замок. Конечно, маме легко улыбаться, глядя на мои мучения – для любых родителей их ребенок самый лучший, а дети, они ведь смотрят в лицо реальности…

За что мне этот шнобель? Узкие глазенки? Подбородок Траволты и лоб Тарантино? Брови Брежнева, в конце концов? За что?

Ла-а-адно, ладно, пусть я преувеличиваю. Признаю. Но всегда хочется стремиться к идеалу. И, пожалуй, если бы кто-то полюбил меня такой, то я бы тоже смогла полюбить себя такой. Страшненькой. Но кому я нужна?

– Молодость – сама красота. – Мечтательно произнесла мама, будто читая мои мысли. В ее руках мои несносные волосы на удивление всегда становились послушными. Струились и блестели длинной гладкой волной. – Машенька, даже не переживай, ты такая хорошенькая, что ни надень.

– Мама, не ври мне, я вижу… это… катастрофа. – Я всплеснула руками. – Ничего не исправить.

– Свидание? – вдруг разом замерев, поинтересовалась она и лукаво улыбнулась.

Я сглотнула, пряча взволнованный взгляд в ладонях. Такого еще не было, и я не знала, стоит ли ей говорить. Как реагируют родители, если их повзрослевшие дети идут на встречу с людьми противоположного пола? Нервничают – правильно. Рвут на себе волосы, орут или молча грызут ногти.

Наверное, не стоит ей признаваться, сразу начнется лекция про презервативы, ответственность и голову на плечах. Нужно поберечь родительские нервы. Лучше совру.

– Н-нет, мама…

– Ты могла бы сказать мне, ничего такого в этом нет. Тебе скоро двадцать лет, дочка. В это время я уже наматывала круги по двору с двойной коляской, которую смастерил ваш дед. Вы в ней так сладко спали на свежем воздухе, и мне не хотелось останавливаться. Ходила, ходила и смотрела на вас. Думала, мои дети устроили эксперимент, как сделать из матери неврастеника и не добить при этом окончательно.

– Почему? – Я подняла глаза и взглянула в отражение.

– Ну… – Вздохнула она. – Когда засыпал один, просыпался другой, начинал орать и будил напарника. Писались, ели, болели, играли вы тоже по очереди. И эта безумная карусель, казалось, никогда не закончится. Я даже не помню ваш первый год: он прошел в моих попытках выспаться и не сойти с ума. Я не расчесывалась и не переодевалась, ходила, словно зомби. Хорошо хоть бабуля с дедом иногда помогали, иначе пришлось бы научиться спать стоя.

– А отец?

Она отложила расческу и вымученно улыбнулась.

– Он был очень молод, дочка. И не был готов к такому. Старался больше времени проводить на работе, чтобы не видеть этот бедлам. Приходил, отсыпался и снова уходил. Но я не обижаюсь: мужчины, они, видимо, так устроены. То же самое было и у моих подруг.

– Нет, мам, наверное, как-то не так должно быть. – Удивилась я. – Принимай он больше участия, прикипел бы к нам и не бросил так легко.

– Так попробуй, найди сейчас виноватых, – она погладила меня по спине. – В чем-то я была не права, в чем-то он. Возможно, стоило быть терпимее друг к другу. Ты ведь гораздо умнее меня, у тебя все будет по-другому.

– Да ну.

– Только найди достойного человека, и все сложится. – Ее взгляд согревал теплом.

К моему горлу подкатил комок. С достойными у меня беда. Может, я сама такая? Чего достойна, то ко мне и прилипает – дебилы всякие. Некоторые из них вон: сразу целоваться лезут, не зная даже моего имени. Тьфу! У меня на лбу где-то, видимо, написано: «доступная». Все, никаких платьев. Джинсы, свитер под горло, кроссовки – решено!

– Мам, – я окликнула ее возле двери. Она обернулась. – Все будет хорошо, обещаю!

– Я знаю, дочь. – Кивнула и медленно пошла в коридор.

Слышно было, как она одевается и выходит из квартиры. Не стоило даже спрашивать, куда ее опять нелегкая понесла. Ясен пень, к папке.

Нам никогда, наверное, не понять, что ею движет, но останавливать, как Пашка, я ее точно не стану. Это ее решение, собственное, и если маме так легче – пусть ходит. Лишь бы обратно не притащила его, алкаша.

Я принялась развешивать обратно разбросанную одежду. Кто ж знал, что все это потом придется возвращать в шкаф? Скидывать кучей на кровать было проще и быстрее. И чей же весь этот хлам? Эти дешевые пестрые тряпки, не достойные быть надетыми в такой важный день? О чем я только думала, когда их покупала?

Когда с уборкой было покончено, усталая, я уселась напротив зеркала. Скривилась от сожаления: слишком бледна, убийственно невзрачна. Проклятие какое-то, а не внешность. Все девочки, как девочки, а я не выспавшийся гном.

Открыла ящик, где-то там было припасено немного косметики на всякий случай. Похоже, он наступил. «Давай, крестная фея, выручай!» Что там у нас? Тени, которые оставила Анька, ее же помада, тушь, румяна, о – два тюбика тона! «Би-би», «Си-си» – что означают эти странные буквы на этикетке? Возьму тот, что темнее – ни один прыщ с таким убойным средством даже не посмеет заявить о себе.

Выдавила тональный крем на ладони. «Как же они тебя используют?» Растерла немного, согрела теплом своих рук, понюхала. Пахнет сносно. «Тебя вообще можно использовать?» Я его года два назад, кажется, покупала, да так и не открывала. Но это хорошо – невскрытый, по идее, должен дольше храниться.

Приложив ладони к лицу, я подвигала сначала подушечками пальцев, затем всей пятерней, тщательно размазывая крем по коже. «Ого, ничего! Кажись, действует. Вон, какое лицо ровное стало. И цвет приятный!»

Только густой крем этот – никак не хотел растекаться по всему лицу. Добавила еще маленечко, и еще. Вот так-то лучше. А излишки на шею. Кажется, я даже стала лучше выглядеть. Сияю! Осталось только нарисовать глаза.

«Смоки айз»? Легче легкого. Солнцева постоянно рисует их на вечеринки. Как она там делает? Ага, вот так. Темные тени – сюда, туда, растушевываем, во внутренний уголок немного светлых ярких красок. Немного перламутра! Ага. Подводку – ее можно и пожирнее. Пойдет! Расчешем брови, тушь для ресниц. Тээээкс, готово!

Я похлопала ресницами: взгляд определенно стал более выразительным. А что самое главное – я лишь слегка подчеркнула естественную красоту. И чего раньше косметики так боялась? Ничего страшного в ней нет – все легко, удобно, главное – не делать слишком ярко.

Блин… Надо было сначала свитер надевать, а потом уже краситься. Как теперь не прилипнуть к нему ресницами?

Осторожно просунув руки, а затем лоб, я оттянула ворот – хоп! Чисто сработано. Блин-блин! Статическое электричество мгновенно превратило мою прическу в адский одуванчик. «Спокойствие, Маша, только спокойствие». Пригладила, сбрызнула лаком немного. Вот так: «всем лежать и не двигаться, пока не вернемся домой. Ясно?» Волосы покорно прижались к голове – испугались…

Я снова аккуратно оттянула ворот – сбрызнула шею духами. И еще немного, особый случай же. Фууух, даже жарко стало. Надо было хоть подмышки дезодорантом набрызгать, а заодно и спину: начну сейчас потеть, будет некомфортно. Оттопырив низ свитера, я просунула руку и осторожно набрызгала с обеих сторон. Глянула в зеркало – даже лицо раскраснелось от натуги и от духоты.

Срочно на выход! Срочно!

К тому же и время поджимало. Господи, как же волнительно! От одной только мысли о том, что придется снова увидеть этого чудака, меня… «о-о, нет» – бросило в пот. «Да что за день такой!»

«Прекратить, организм! Отставить потеть!» Только не сейчас. Я приподняла свитер, опустила. Еще раз – энергичнее! И еще – проветривание все-таки помогло.

Надев кроссовки, я прошлась по ним губкой с прозрачным кремом. Почти идеально, если не считать одышки, вытаращенных глаз и бешеного стука сердца. Схватив сумку, я дернула ручку двери и столкнулась лицом к лицу с непутевым братцем.

– Во-о-оу!!! – Он отпрыгнул от меня назад метра на два.

– Ты чего? – Покрутила я пальцем у виска.

– А у нас что, Хеллоуин в апреле празднуют? – Усмехнулся Пашка, разглядывая меня.

– Чего? – Разозлилась я. Похоже, моя красота сбивала мужчин с ног. Обойдя его, я направилась к лестнице. – Кончай меня стебать, понял?

– Ты куда в таком прикиде собралась, Маня?

– Гулять! – Бросила я, торопливо спускаясь по ступенькам.

– Я бы хорошо подумал на твоем месте…

Я обернулась:

– Ты о чем?

– Да так… – Пожав плечами, брат толкнул дверь в квартиру.

– Дебил, – проворчала я.

Достала из сумки резинку и убрала волосы в хвост. Романтичный образ с распущенными волосами это слишком. Мне сейчас совсем не нужен был такой эффект, скорее обратный.

15

20:02.

Дверь в кафе была уже заперта.

Я обогнула здание с другой стороны и вошла с черного хода. Еще с коридора услышала, как с кухни раздается веселый смех. Прошла на цыпочках дальше и застыла вдруг, как вкопанная. Один незнакомый мне парень убирал со стола контейнеры, второй, в наушниках, наклеивал на них наклейки с датой и ставил в холодильник. Неизвестная тетечка лет сорока спиной ко мне мыла в раковине посуду.

Нет, смех раздавался не отсюда. Из зала! А еще музыка, бьющая басами под дых. Очень громкая. Мне внезапно захотелось, чтобы на чертова умника, который меня провел, рухнул сверху многоэтажный дом. Или сам он рухнул с него и разбился в лепешку. Он же обещал отработать за меня смену!

– Здрасьте, – заприметил меня юноша, вытаскивая наушник.

– Добрый вечер, – тут же смущенно подхватили остальные присутствующие, обернувшись.

– Угу, – нервно кивнула я и, сжав кулаки, направилась в сторону заветной шторки.

В приглушенном свете пустующего зала ярким, сияющим пятном горела новенькая плазма на стене. На ее экране по зеленому полю бегали человечки, гоняли мяч. Ниже – прямо своей наглой задницей на одном из столиков сидела Солнцева с пультом в руках. Рядом с ней на стуле восседал какой-то парень: рослый, крепкий, пальцами тоже упорно жмущий на кнопки.

Потоптавшись, я все-таки решительно подошла к стерео-системе и убавила звук. Две пары глаз моментально уставились на меня. И еще две, но в другом конце зала: Димы и незнакомой девушки в брючном костюме.

Как я их сразу не заметила?

– Кх-кхм. – Сложив руки в замок, я нетерпеливо топнула несколько раз, заявляя о своем присутствии. Дима кивнул мне, вложил девушке в руку купюру, выпустил через главный вход и закрылся изнутри.

Солнцева с незнакомцем продолжили, как ни в чем не бывало, играть дальше, не обращая на нас никакого внимания, а Дима расслабленной походкой направился в мою сторону.

Сердце взволнованно застучало. Предательское сердце! Руки затрепетали, пытаясь найти укрытие в карманах, а ноги задрожали под его взглядом. Черт, в этом странном освещении его татуировки, обрамленные растянутой белой майкой, казались самым прекрасным на свете полотном. Хотелось провести пальцем по каждой из них и узнать, где они заканчиваются… «Эй, попридержите кто-нибудь мою фантазию!» У меня, кажется, крыша съезжает.

Дима подошел вплотную и наклонился к моему лицу, затем вскинул в недоумении брови и присвистнул. Эта наглость в очередной раз заставила мой гордый подбородок взмыть еще выше.

– Ты ужасен. – Бросила я, отвечая ему долгим, уверенным взглядом.

Во мне было столько неоправданной злости, что я могла придушить собственными руками целую банду плюшевых кроликов всего лишь для тренировки прежде, чем приступить к главному – вцепиться за его шею и сильно сдавить.

Дима же продолжал с интересом разглядывать меня, наклонив голову набок. Он смотрел как-то сочувственно и почему-то даже жалостливо. Так смотрят на престарелую тетушку, лишившуюся ума. «Да, тетушка, когда-то мы тебя любили и даже, наверное, все еще любим, но сейчас… в дом для убогих и больных, только туда… ведь ты опасна для общества, и нам за тебя стыдно».

– У нас был уговор. – Руки так и чесались врезать ему промеж глаз. – Отойди и не пялься на меня так!

– Помолчи, – вполголоса произнес он и растянул рот в насмешливой улыбке.

Я уже начинала ненавидеть, когда он так делал. И если бы не этот опьяняющий аромат свежести, который доносился от его тела, и не мои ноги, словно приклеенные к полу, прямо сейчас развернулась бы и ушла.

Да. Ушла бы… «Да, да, наклонись-ка ко мне еще разок…»

– Ты… отвратителен. – Добавила я, упрямо сжав губы.

– Ты тоже не предел мечтаний, – спокойно произнес Дима, взял меня под локоть и потащил за собой.

– Куда? Эй! Да отпусти ты меня! – Запротестовала я.

– Не заставляй хватать тебя в охапку. – Он подтолкнул меня к туалету.

– Чего? Как? – На ватных ногах я все же вошла в открытую дверь. – Какого черта ты меня сюда притащил?

Новенький вошел и прикрыл за нами дверь. Теперь, в ярком свете ламп, отражающемся белыми всполохами от кафельной плитки на стенах, я могла разглядеть каждую черточку его лица.

Мягкие губы, сложившиеся в ровную линию на усталом выдохе, яркие глаза цвета морской волны – пронизывающие, хитрые. Иссиня-черные волосы, уложенные рваными краями вперед на хипстерский манер, и такого же цвета упрямые брови, каждым движением отражающие эмоции хозяина.

– Ты чего завелась? – Дима сложил сильные руки на груди. – Спокойнее.

– Ты, – я ткнула его в грудь. Черт, да-да-да! Мне ужасно хотелось прикасаться к нему еще и еще! – Ты. Меня. Обманул!

– Я?

– Да. Был уговор!

– Так с ним все в порядке. С уговором.

– Кто тогда эти люди?! – Я уже готова взорваться, точно боевая граната.

– Это ребята из кафе «Fresh» нашей сети, просто пригласил их помочь. – Он пожал плечами. – Кто ж знал, что я такой рукожоп. Посетителей было много, мы не справлялись, пришлось вызывать подмогу. Два повара, официант, уборщица. Поставил парням пива и притащил «Плойку» поиграть. В знак благодарности.

– Это нечестно!

– Честно. Я ведь не нарушил правил. И ждал тебя. – Дима просиял. – Ужасно соскучился… – Он вытянул руку и коснулся пальцами моего подбородка, заставив забыть, как нужно дышать.

– Не надо вот этого. – Я убрала его наглые лапы от своего лица. – Хватит заливать мне в уши.

– Я даже не пытался. – Дима подошел ближе, почти вплотную. – Соскучился, говорю.

– Да ты меня второй день знаешь! – Нервно рассмеялась я.

– И уже скучаю… безумно… – Он навис огромной тенью.

У него что, ключи от моего сознания? Сейчас упаду прямо на кафельный пол и башку расшибу, чего недоброго, если не отойдет.

– Окей! Тпр-р-р, вилы свои не тяни ко мне! Я пойду с тобой, пойду. – Его гипнотический взгляд все-таки заставил меня сдаться. Я улыбнулась, чувствуя, что больше не принадлежу своему телу, и прищурила глаза, стараясь придать взгляду ехидности. – Только это не свидание. Понял?

– Не свидание, – повторил Дима, продолжая стрелять глазами.

Но выражение, написанное на его лице, говорило, что черта с два он с этим согласен.

– И учти. – Я подняла свой пластилиновый палец вверх: у меня вообще теперь все тело было будто из пластилина – непослушное, вязкое, плывущее ему навстречу. – Никаких приставаний. Руки прочь, и не смей больше лазить своим языком в мой рот!

– Конечно, нет. – Он поморщился. – Фу, неужели ты думаешь, что я снова мог этого захотеть? Как вспомню, так вздрогну. У тебя во рту так не гостеприимно, а та пощечина…

– Идиот.

– Согласен даже на идиота. – Дима взял меня за плечи и развернул лицом к зеркалу. – Умойся, и мы поедем.

Я подошла ближе. Какого… х… лешего?!

Первый раз в жизни я не узнавала саму себя. Кто это, вообще? Из отражения в зеркале на меня смотрела желтокожая сестрица главной героини из сказки «Морозко»… Точно, она.

Я нахмурила лоб, стянутый маской из крема, и тут же по лбу пробежали линии трещин. Корочка из тоналки никак не хотела повторять мимики моего лица.

Вот же грандиозный факап…

Я почувствовала, как заливаюсь краской от стыда, но через толстый слой желтизны румянец так и не проступил. Кто налепил эту маску на мое лицо? Предупреждать надо, что так бывает: крупными буквами писать на тюбике. Что за… прости господи?

– Умыться? – Стараясь держаться естественно, пискнула я. «А, может, так и было задумано?» Я обернулась к нему и хмыкнула. – Да ни за что! Тебе надо, ты и умывайся.

– Стой здесь, – усмехнулся Дима и вышел за дверь. – Я сейчас.

Я тут же бросилась к раковине. Включила воду, намочила ладошки и принялась оттирать тугую лепнину с щек. Провела мокрым пальцем по векам, промокнула салфеткой, но косметика оказалась на удивление стойкой и никак не хотела покидать моего лица.

Проклятие!

Услышав шаги, я дрожащими руками выключила кран и развернулась. Дима уже стоял в дверях. И я не поверила своим глазам, у меня челюсть отвисла от увиденного. Обильно подведенные черным глаза, густые черные усики над верхней губой, нарисованные явно карандашом для бровей, и противная реденькая козлиная бородка. Вот ведь клоун!

– Если я вынужден идти с Джокером, ты пойдешь – с рокером! – Выдвинул ультиматум парень.

– Ты кто? – Я все еще пребывала в шоке. – Джек Воробей, что ли?

Ему только шляпы не хватало.

Дима поднял руку, выкатил грудь колесом и застыл в соответствующей позе:

– Капитан Дже…

– Поняла! – Проворчала я. – Все-все, хватит. И вот так ты собираешься пойти сейчас по улице?

– Да. Ты ведь пойдешь? – Он указал на меня. – Так.

– Гад. – Я развернулась к зеркалу и включила воду. У меня разве что пар из ноздрей не шел. – Ненавижу тебя. – Зачерпнула в ладони воды. – Гад! Дылда! Ты… ты такой…

– Какой? – Улыбаясь мне в отражение, спросил Дима и подошел к соседней раковине. – Красивый, очаровательный, сексуальный?

– Наглый! – Бросила я, перед тем, как нырнуть лицом в теплую воду.

16

Мыло ужасно щипало глаза, заползало склизкой пенкой под вставшие колом от туши ресницы и буквально разъедало зрачки. Я нащупала кран, сделала напор воды сильнее и попыталась смыть приправленный мылом макияж. Распахнула веки шире, закидывая туда пригоршнями воду, но противное раздражение, казалось, забралось уже и в слизистые, и под кожу. Теперь еще и ходить весь вечер с по-вампирски красными глазами перед этим попугаем!

Рядом как раз раздавалось его противное щебетанье – ржет еще, вот балбес!

– Очень смешно, – прошипела я, пытаясь разглядеть свое отражение в зеркале.

Размытый, почти неузнаваемый силуэт с черными кругами под глазами говорил о том, что еще пару раз точно мне придется воспользоваться гадким, разъедающим все живое, мылом. Мужская фигура, высокая, крепкая и орудующая шуршащим бумажным полотенцем, заботливо кружила вокруг меня.

– Еще немного, Мария Георгиевна, – посмеивался он, вкладывая мыло в мою ладонь.

И от электричества, трескучей стеной вставшего между нами от этого прикосновения, у меня моментально перехватило дыхание. Все ругательства, заготовленные заранее для наглеца, разом застряли в горле. «Черт, красавчик, хватит кружить вокруг меня! От тебя так и искрит. Сейчас все полыхнет!»

Пара неуверенных движений, и мои ладони опять намылены. Я протянула руку, чтобы положить мыло, и вновь почувствовала уверенное мужское прикосновение к своей кисти. Помогает… Вот кто его просил? Ухажер, блин.

– Вот так, слепыш, еще немного, и от мерзкой штукатурки не останется и следа. – Прошептал Дима, наклонившись к самому уху. Черт, лучше бы на меня вывалили раскаленные угли: они обжигали бы меньше, чем его дыхание сейчас на моей коже. – И зачем таким красивым девочкам косметика? Никогда не понимал.

«Кто красивый? Я?»

Жар, зародившийся где-то под ребрами, горячими волнами уже растекался по всему телу. Сейчас свитер насквозь промокнет от волнения и стыда, а он считает меня красивой…

– Ч-что ты там кружишь позади меня? – Щедро поливая лицо водой, воскликнула я.

– Маш?

– А?!

– Ты можешь хотя бы один вечер не быть кактусом? У меня уже передозировка, если честно. Никто за всю жизнь на меня столько не наезжал, сколько ты за последние двое суток.

– Сам ты кактус! – Бросила я, ожесточенно перетирая между подушечками пальцев слипшиеся ресницы.

– Ну, вот. – Пользуясь моей беспомощностью, этот тип продолжал бесстыдно меня лапать. То рукой заденет, то ногой, то локтем, то плечом. И каждое касание, как удар молнии, или будто ко мне дефибриллятор прикладывают. – Сейчас ты умоешься и станешь милой, доброй, румяной и сладкой, как пастила.

– Ты там шаманишь или желание загадываешь? – Пискнула я от очередного прикосновения. – Ты не меня описываешь, а какую-то зефирину!

– Так и есть, ты моя зефирная ведьмочка. – Продолжал издеваться Дима.

Я взяла из его рук бумажное полотенце и промокнула лицо. «Бррр…»

Глянула в зеркало. Я, конечно же, не ожидала увидеть изысканную аристократическую бледность, но реальность печалила еще больше: из отражения на меня смотрел печальный болотный гриб с таинственной синевой под глазами.

Промокнула несколько раз, потерла. «Ладно, и так сойдет!»

Я обернулась к расписному какаду с хохолком. Его лицо, наоборот – уже было чистым, как белый лист. Он что, сделку с дьяволом заключил? Или белизной умылся?

– Посмотри, какая хорошенькая! – Дима взял мокрые комки полотенца из моих рук и швырнул в мусорное ведро. – Немного убрать черноту из складок под глазами и будет…

– А ты сам? – Прервала я наглеца на полуслове. – Гляди, у тебя вон, каляки-то не отмылись! Фу…

– Где? – Он внимательно посмотрел в зеркало, но ничего не нашел и повернулся ко мне.

Я прищурилась, разглядывая его ехидную рожу, нависшую надо мной с довольной ухмылкой.

– Грязь на шее, все перепачкано. – Кончиками пальцев я приподняла его подбородок, беззастенчиво разглядывая татуировки. «Черт подери, да ведь я до одури отважная. Или просто уже не контролирую свое постоянное желание прикасаться к нему». – Не хочешь попробовать отбеливатель или… ну, я не знаю, например, кислоту?