Текст книги "Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС"

На крик кукушки

Никогда в течение всей ужасной зимы 1941—1942 годов сомнение не касалось духа ни одного немецкого солдата и ни одного европейского добровольца Восточного фронта.

Страдания были неслыханные. Но мы знали, что воющий холодный ветер, мороз под сорок два градуса ниже нуля, нехватка экипировки были единственной причиной наших неудач. Сталин тут был ни при чем. Теперь железнодорожные сообщения были восстановлены, и железнодорожные перевозки были бесперебойными; восстановлены мосты; почту доставляли быстро. Была даже роздана меховая одежда, мягкие женские меха или старые шкуры от баварских пастухов. Мы получили их в самый разгар оттепели. Мы как раз успели им немного обрадоваться и вернули обратно.

Никакое тревожное известие не потревожило весны. Америка, официально вступившая в Мировую войну в декабре 1941 года, в течение зимы только терпела неудачи. Англичане, до этого неоспоримые чемпионы по погрузке судов во всех странах, эвакуировались из Гонконга и Сингапура, после того как побили рекорд скорости пантер и других кошачьих, убегая из джунглей Бирмы.

Армия на Восточном фронте твердо верила, что англичане и американцы, крепко получившие отпор в Азии, не представляли больше опасности для рейха. Пока они продолжали свои бездарные военные операции в последних владениях в Полинезии, Германия могла бы спокойно добить СССР.

Сталин ответил? Он отвоевал свои позиции за зиму? Это было правдой. Но армии рейха прошлой осенью пробились на восток сломя голову. Кое-где они вообще достигли незащищенных участков. Были, конечно, критические моменты. Но именно несмотря на нерегулярность прорывов, несмотря на мороз, несмотря на препятствия, той же зимой с неимоверной мощью ситуация была выровнена.

В 1941 году русские понесли огромные потери. Их зимнее наступление провалилось. Бесспорно провалилось.

Теперь нам предстояло броситься на них в последнем раунде. Для всех бойцов из Европы на Восточном фронте исход был предрешен заранее. Никогда германская армия не была так красива в своей силе.

Рейх совершил неимоверные усилия, чтобы залечить раны, полученные зимой, и привести все свои войска в боевой порядок. Все части были полностью укомплектованы личным составом. Кроме того, дивизии получили резервные батальоны, до пятнадцати тысяч солдат каждая, для того, чтобы пополнять потери во время наступления.

В каждой части было изобилие экипировки и совершенного вооружения. Питание было отличным. Это было настоящее удовольствие – видеть эти дивизии, составленные из пятнадцати – семнадцати тысяч чудесных парней, прямых и сильных, как деревья, в обрамлении офицеров и унтер-офицеров как ни у какой другой армии в мире.

Зима была забыта. О ней говорили только смеха ради. Чем больше страдаешь в какой-то момент жизни, тем слаще и сильнее страсть рассказывать затем про несчастья прошлого. О том, у кого сильнее всех был обморожен нос, о самой мрачной избе, о самом заплесневелом хлебе, о самых людоедских вшах. Это становилось чем-то вроде смакования. И эти разговоры, если начинались, были бесконечными.

Однажды разразился настоящий военный спектакль, давший возможность немецкому командованию лишний раз показать свое военное превосходство.

Стратегия высших немецких офицеров отличалась несравнимой взвешенностью и спокойствием. Их генералы устраивались перед штабными картами как шахматисты перед своими фигурами. Они не спешили и реагировали только наверняка.

10 и 11 мая 1942 года германское командование перегруппировало все свои части в Донбассе, чтобы атаковать в восточном направлении. В самый разгар этой перегруппировки советский маршал Тимошенко в сильнейшем порыве сам бросился в наступление на северном участке нашего фронта. Он вышел под Харьков и бросил многие сотни тысяч солдат в сторону Полтавы и Днепра.

Брешь, которую он открыл, была глубокой. Сталин опубликовал сводки о блестящих победах. Радио Лондона и Москвы сообщило о неминуемом прорыве русских к Днепру. Эти мрачные слухи распространяли и перебежчики, доходившие до нас.

Худо-бедно, но Советы опередили германское командование. Оно же восприняло сложившуюся ситуацию без лишних слов и дерганья. И, что особо следует отметить, не отказалось от своего плана наступления. Все военные приготовления невозмутимо шли своим ходом, как и было предусмотрено. Русские бежали вперед? Им позволили это сделать в течение пяти суток и образовать огромное скопление, центром которого была Полтава. В течение этого времени каждый немецкий батальон занимал свои позиции в самом полном спокойствии. Ни одна военная операция не была ускорена даже на час.

* * *

Наш легион не получил еще новое подкрепление. Однако мы заняли довольно широкий участок как раз у самого узкого прохода фронта Донбасса.

Блиндажи и траншеи были в отличном состоянии. Они шли до вершины больших склонов, спускавшихся в долину, к реке и населенному пункту под названием Жаблинская.

Жаблинская закрывала этот проход по долине. Русские сделали здесь крепкий заслон, их артиллерия контролировала всю долину. Их снаряды как бильярдные шары летели к нашим позициям.

Ночью добровольцы из нашего легиона проходили, проворные, как куницы, через минные поля нашего сектора. Они ходили в расположение русских на разведку. В их задачу входило замаскироваться в расположении врага и целый день тщательно вести наблюдение за перемещениями русских, расположением их пулеметных гнезд и артиллерии.

На рассвете мы наблюдали в бинокль за выступами русских позиций. Из-за какого-нибудь стога сена высовывалась и махала чья-то рука, показываясь на мгновение, иногда с платком. Это были места, где укрывались наши люди. Наши пулеметы держали под прицелом окрестности, чтобы в случае заварушки прикрыть наших сорвиголов.

Каждый вечер по два человека отправлялись в такие рейды. Следующей ночью мы улавливали легкий шум в условленном месте прохода: тогда мы ползли по краю наших минных полей, чтобы принять разведчиков. Они возвращались живые и невредимые с точными сведениями и рассказывали друзьям всяческие смешные свои приключения.

16 мая был получен приказ к наступлению. Мы знали, к чему приведет нас атака. Как и должно было, цели определялись только на первый день. В армии не следует напрасно ломать голову, стараясь увидеть дальше настоящего момента. Для нас 16 мая 1942 года это была в основном горловина под Жаблинской.

В два часа пятьдесят пять минут утра наступление началось. На нашем левом фланге по северо-восточному склону реки массированно атаковала немецкая бронетехника, прошла Жаблинскую и устремилась в долину.

Нам надо было бросить в бой лишь часть наших волонтеров. Они должны были выкинуть русских из Жаблинской, провоцируя фронтальной атакой. Но наша атака должна была быть лишь маневром, уловкой. В то время как советские части будут таким образом рассеяны нами, немецкие танки на северо-восточном направлении нанесут главный удар. Остальная часть наших сил должна была продержаться какое-то время на боевых позициях на гребне, ожидая развития событий.

* * *

Ночь с 16 на 17 мая как по капле протекла в полной и необычной тишине.

В половине третьего утра обозначились первые предрассветные волнения. Тысячи людей, готовых к атаке, затаили дыхание. Ни один выстрел не нарушил покоя рождавшегося дня.

На вершине гребней медленно высветились зеленые и серебристые отблески. Затем возникло неожиданное, радостное и страстное пение кукушки. Ку-ку! Ку-ку! Кукушка куковала для самой себя над этой долиной, где через мгновение должен был грянуть гром, где появится смерть!

Ку-ку! Ку-ку!

Затем крик прекратился. Лязг танковых гусениц поднялся до края неба. 17 мая 1942 года. Без пяти три утра. Наступление на участке Донецк – Харьков началось.

Жаблинская

Начало любого наступления сразу резко бросает в ступор тысячи людей, как если бы на них обрушился ураган. Утром 17 мая 1942 года в три часа советские войска, дислоцированные в Донецком бассейне, видимо, ничего не ожидали. Они все были в радости от своего наступления в направлении Харьков – Полтава и не могли вообразить, что чем больше их дивизии продвигались на запад, тем быстрее они устремлялись к своей погибели.

От станицы Жаблинской в глубине долины в течение длительного времени не раздалось ни одного выстрела. Это было обычное окончание ночи, похожее на другие.

Но, как только послышался шум немецких танков, мы увидели, как зашевелились цепи круглых спин в окопах и укреплениях врага.

Мощный рокот танков прокатился по полям плоскогорья. В течение десятка минут в занимающейся свежей утренней заре оранжевого и зеленого отлива был слышен лишь полный драматизма грохот железных лап. Затем загромыхала артиллерия из сотен стволов сразу.

С наших позиций на склоне мы были изумленными свидетелями разрывов снарядов. Советская деревня была взрыта, перевернута и раздавлена, как будто бы некий гигант огромным заступом обрушился на нее. В этот момент наши люди бросились в долину.

* * *

Склоны были крутыми и голыми. В глубине во фланг врагу текла река, проходя вдоль полей, усеянных старыми брошенными стогами. Горловина для прохода, этот котел, была узкой, затем поля расширялись вдоль реки на полтора километра до первых домов Жаблинской, стоявших на отроге.

По утвержденному плану, наши волонтеры должны были только не давать передышки врагу, сдерживать его силы, пока танки проутюжат плато. Но наши ребята были неудержимы. Как только они бросились в долину, вместо того чтобы вовремя остановиться, закрепиться в окопах и рвах, откуда на расстоянии обстреливать русских, они продолжили наступление ускоренным шагом, одним махом преодолев более километра.

Мы были поражены их смелостью, но, зная важность позиции врага, чувствовали неизбежность катастрофы.

И она не замедлила случиться. Маленькая равнина, по которой бежали наши люди, в одно мгновение вздыбилась от разрывов снарядов. Несчастные едва замедлили атаку. Они запутались в колючей проволоке, продолжая тем не менее рваться к Жаблинской. Мы увидели тот момент, когда горстка их вот-вот должна была достигнуть первых домов.

Тогда разрывы вокруг них стали просто невероятными, как при галлюцинациях. Повсюду толстыми снопами взлетала земля. Наши люди падали во все стороны. Мы посчитали их уничтоженными. Почти все тела лежали неподвижно. Только несколько раненых шевелились и двигались. В бинокль мы видели, как они сжались за небольшой складкой местности, стараясь раскрутить бинты.

Идти им на помощь было невозможно. Вход в этот котел преграждал шквал снарядов такой интенсивности, что броситься туда было бы непростительной ошибкой.

Наши солдаты сами собирались выбраться на месте и с честью.

Мы не сразу поняли их замысел. Наши бинокли шарили по долине от одного стожка сена к другому. Нам казалось, что некоторые из них не были на своем месте, когда наши глаза снова встречали их. Мы присмотрелись к одному стогу. Бесспорно, стог двигался: почти незаметно, но он перемещался.

Некоторое количество наших людей в этом железном потопе бросилось в эти стога сена. Они пролезли под них и, похожие на черепах, продвигались к врагу мелкими перемещениями.

Это было и смешное, и увлекательное зрелище. Русские не могли беспрестанно обстреливать долину. При каждой паузе стожки продвигались на несколько метров. Это перемещение было настолько скрытным, что мы могли судить о его результате, лишь фиксируя определенные ориентиры.

Наши солдаты-черепахи определенно подзывали вполголоса товарищей, что притворялись убитыми на открытой местности. Некоторые из них в течение часа сохраняли неподвижность каменной глыбы. Но когда стог приближался, легкое скольжение уводило предполагаемый «труп» под сено к товарищам!

Стогов было много: русским было практически невозможно разгадать, какие среди них скрывали и защищали наших хитрых парней. По истечении двух часов этот маневр успешно завершился. Большинство наших товарищей смогли под этим удачным камуфляжем достигнуть подножия маленьких высоток в ста метрах от врага. Их пулеметы начали косить русские позиции.

Таким образом, в течение всего утра они смогли выполнить свою задачу сверх всяких ожиданий, беспрестанно обстреливая русских, заставляя их держать свои силы у этой горловины, в то время как вдоль склона наши танки продвинулись уже на многие километры.

За танками следовала пехота рейха. Мы видели, как она прошла по северо-восточному склону с восхитительной осторожностью немецких частей, так отличавшейся от буйной неудержимости наших валлонцев, резвых и непредсказуемых, как козлята.

Но через несколько часов зеленые цепи вермахта раскрутились в глубину. Положение русских при Жаблинской было отчаянным.

* * *

Они, впрочем, защищались с необыкновенным мужеством. Наши пулеметы обстреливали их брустверы. Немецкая артиллерия сыпала на них сотни снарядов, с невероятной точностью попадая прямо в укрепления врага. Видно было, как эти укрепления взлетали на воздух, рушились избы. Но русские беспрерывно возвращались, бросались на руины, перестраивались. Советские конные повозки с пушками спешно подтягивались из деревни за три километра. Немецкая артиллерия вычислила эти пушки и повозки с боеприпасами и начала крушить их на пути следования. Но, несмотря на эти разрушения, подкрепление поступало бесперебойно.

Тогда в дело вступили немецкие пикирующие бомбардировщики – «Юнкерсы».

Во время зимних боев авиация рейха довольно редко помогала нам, вступая лишь в крайних ситуациях, и самолетов было немного.

На этот раз, сверкая в небе, более шестидесяти «Юнкерсов» кружили над нашими головами. Шестьдесят четыре, если точно, на одном только нашем участке! Это было грандиозно. Все небо воспевало мощь людей. Самолеты скользили один за другим, затем бросались вниз, как свинцовая масса, с воем своих сирен. В последнюю секунду они выпрямлялись из пике, в то время как на десять метров высоты взмывал потрясающий сноп из земли, людей, разломанных крыш. Самолеты возвращались так же в безупречном строю, прекрасно выполняли вираж и снова ныряли вниз.

С героическим упорством русские выбирались из руин сразу же, как только «Юнкеры» взмывали в небо. Согнув спины, они прыгали в новую яму и опять начинали стрелять.

* * *

Это невероятное сопротивление закончилось в три часа дня.

Танки, за которыми шла пехота, спустились со склонов за населенным пунктом Жаблинская. Наши солдаты выпрыгнули тогда из своих стогов, не желая никому оставлять честь первыми войти в горящую станицу. Они бросились через реку, преодолели небольшой подъем и бросились на передовые позиции русских.

Одна из наших рот, одновременно бросившись из своих окопов, овладела деревней напротив Жаблинской, с другой стороны реки.

Долина была открыта.

* * *

Побежденному врагу не следовало оставлять передышку.

Судьба Жаблинской должна была посеять ужас в советских тылах. Германское командование рассчитывало немедленно воспользоваться ситуацией, и в восемь часов вечера началась вторая атака, второй рывок вперед.

Горящие стога сена освещали холмы. Мы проскользнули через минные поля русских. Тысячи людей двигались именно таким образом, большей частью ползком, так как иллюминация вырисовывала каждый силуэт. Время от времени какой-то солдат «ловил» мину и взлетал, разорванный на куски. В долине конная тяга артиллерии взлетала по четыре или по шесть лошадей вместе с пушками. Но надо было идти вперед, до рассвета достигнуть новой линии высот в восьми километрах к востоку.

В четыре часа утра мы смогли это сделать. Нас поразила и очаровала одна неожиданность, один сюрприз. Накануне жара подскочила до сорока градусов: за одну ночь на плодородных склонах долины расцвели сотни вишневых садов.

И через это чудесное море белых и свежих цветов мы многими тысячами бросились навстречу врагу.

Пятьдесят градусов

Сражение под Жаблинской было одним из эпизодов битвы за Харьков. Но во всем донецком мешке советские части были смяты и раздавлены точно так же, как и на нашем участке. Повсюду линия фронта, выровненная с начала марта, была сломана танками и «Юнкерсами». Советские укрепления с этого времени были преодолены волнами атак. Где и как, за что теперь было закрепиться Советам? Вообще, они были в тотальном отступлении на всем Донецком бассейне.

18 мая 1942 года во время нашей утренней атаки в долине мы смяли лишь остатки арьергарда и некоторых замешкавшихся, опоздавших. Надо было преследовать противника по пятам. Нас стремительным аллюром бросили в пыльную степь.

* * *

Встало палящее солнце, еще более жаркое, чем накануне. Мы весело шагали в облаке пыли высотой в три или четыре метра. Мы обгоняли сотни беженцев, женщин и детей, крестьянок в синих или красных косынках, босоногих ребятишек, коров с телятами, крепко связанных цугом, чтобы они не резвились по дороге. Эти люди свалили на повозки свои скудные пожитки, одну-две меры муки, тесто в деревянных кадках, ярко-красные перины, ведро для воды. Мы бросали взгляды на красивых девушек. Толпа сразу понимала, что мы не людоеды, и останавливалась. Мы возвращали их обратно в завоеванные деревни, и маленькие телята смешно взбрыкивали, привязанные к хвостам своих матерей…

Так мы преодолели походным маршем двадцать километров, покрытые пылью, облизывая губы, которые поблескивали розоватым цветом на наших смуглых, как у негров, лицах.

По дороге поднялось сильное облако выше нашего. Это была кавалерия! Как в былые давние времена! У Советов было много частей великолепных казаков. Германская кавалерия галопом обогнала нас, преследуя врага!

* * *

Это были трепетные весенние дни. Мы останавливались в пропитанных весенним запахом деревнях. Полковой священник раздавал причастие под миллионами цветов черешни, сверкавших под проникающими лучами солнца. Жара стояла до пятидесяти пяти градусов выше нуля. Мы познали сорок два градуса ниже нуля в феврале в том же Донбассе. Около ста градусов разницы! И на нас была точно такая же униформа!

Крестьянские подворья поблескивали под рождавшейся листвой. Все было красиво: солома, серая и желтая, ставни голубые, зеленые, красные со своими резными деревянными наличниками в виде голубей или полевых цветов. В пыли резвились черные и розовые свиньи. У женщин были счастливые глаза, счастливые от того, что не было больше страха, счастливые видеть столько молодых мужчин…

По прибытии в деревни мы оставили на себе лишь белые тонкие майки, открывая солнцу наши бледные тела. Вода в речках была ледяная, но мы бросались в нее от удовольствия почувствовать нашу жизнь более сильной, чем побежденная зима! Потом мы ложились на землю на спину, раскинув руки и ноги, впитывая жару, разогревая наши тела, напоенные новой жизненной силой! Почти голые, мы скакали на наших лошадях, пьяные от рассекаемого воздуха, от молодости, силы, со страстными, жаркими взорами над жаркой степью!

В низинах и многочисленных овражках степи еще оставались белые кучки снега. Но солнце жарило в синеве. Кружили крылья ветряных мельниц. Щебетали славки. Мы жевали лепестки вишен. И враг по-прежнему отступал.

* * *

Мы достигли линии лесов. На нашем пути в большом количестве гнили трупы красных. На подходе к этим лесам в полосе сильной обороны бои были суровые. Трупы монголов и татар валялись на земле, из всех отверстий разлагавшейся плоти вылезали желтоватые черви. Мы продвинулись еще и попали в брошенный советский лагерь. Этот лагерь, замаскированный под деревьями, был прекрасно оборудован, разделен на аллеи круглых и островерхих бараков, как в Лапландии. Вход в эти убежища был очень маленький. Красные спали там на кучах сухих опавших листьев. Зима здесь, возможно, переносилась по-другому, чем в наших разрушенных снарядами избах без оконных рам. Конюшни были оборудованы просто и изобретательно. Это был настоящий лагерь сибиряков. Но эта первобытная орда лучше, чем мы, знала, как успешно сопротивляться смертельной зиме.

Война в России была войной варвара и цивилизованного.

Варвар ютился где попало и ел что попало. Цивилизованный человек был во власти своих привычек, желания комфорта, своих зависимостей и своего незнания природы. Татарину, самоеду или монголу достаточно было кучи листьев, а мы не могли обойтись без зубных щеток, которые доходили до нас по два месяца!

Сложное оборудование, багаж всякой обслуги, всякая дребедень цивилизации непременно были обречены на поражение. И человек на груде листьев после тысячи километров, без всякой потребности, выиграв битву дикого с культурным, закончит тем, что, веселый и мохнатый, пройдет парадным маршем под славной квадригой улицы Унтерден-Линден.

* * *

Мы поставили наши пестрые палатки в той части леса, где было меньше трупов.

Погода стала прохладной и дождливой. Мы дрожали в наших промокших палатках. Из-за войны лес стал похож на джунгли. Много лошадей, изгнанных превратностями войны, обратилось в первобытное существование. Они жили вдали от людей, вдали от жилья, в тенистых чащах как придется.

Мы выслеживали их по берегам черных прудов у водопоя. Наши парни превратились в ковбоев, научились успешно бросать лассо и с триумфом приводили коней, которые били копытами, сверкая гордыми и полными ярости глазами.

Иногда они ловили кобылицу, и из наших палаток сквозь листву мы видели маленькую дрожащую мордочку. Это был красивый жеребенок, иногда восьми дней от роду, искавший свою мать и дрожавший на своих длинных ногах.

Мы многих из них взяли с собой. Их иногда не надо было привязывать, они рысили и в меру резвились вдоль колонны, нервно дергая головами, с нежными и строптивыми взглядами. На привале они тянули свои тонкие длинные шеи под живот своих матерей, долго сосали молоко, потом хитро смотрели на нас, облизывались, как бы говоря: «Это чертовски вкусно!»

Но это ковбойское ремесло было опасным. Наш лошадиный лес был начинен советскими солдатами, прятавшимися в чащах. Они видели, что мы делали, и приходили охотиться на нас у прудов. Много людей было ранено или убито, и мы должны были отказаться от нашего зарождавшегося призвания укротителей диких коней.

* * *

Нам нужно было укротить Советы.

Ночью мы опять были на марше, в походе по меловым дорогам, белым и мокрым. Тиски сжимались. Дивизии большевиков, зажатые под Полтавой, откатились к востоку, отбиваясь, безуспешно пытаясь сломить железную стену вермахта.

Немецкое командование опасалось возможной отчаянной попытки прорыва в направлении Изюма, расположенного на реке Донец. Нас выставили как плотину. Мы получили грузовики, чтобы иметь возможность быстрого передвижения по всему участку.

Но советские части были крепко заперты в мешок. Только несколько человек попытались прорваться и были уничтожены. Дивизии маршала Тимошенко, сломленные, сдались одна за другой.

Перед нами находились две русские кавалерийские части. Казаки любят своих коней, малорослых, резвых, с быстрым взглядом, полудиких, ноздри которых всегда ловят запахи сухой степи. Казаки не захотели, чтобы их кони стали добычей победителя. Тысячами они загнали их в долину, где каждый застрелил своего боевого спутника: более двенадцати тысяч лошадиных трупов лежали один на другом в страшных кучах.

Только после этого казаки сдались.

Зловоние от этой двенадцатитысячной падали стало скоро таким, что нельзя было приблизиться к этой живодерне ближе, чем на три километра окрест.

Сражение закончилось. Крестьянки вернулись на поля, красивые, совсем теплые, черноземные поля. Они сажали кукурузу, всаживая в землю зерно за зерном. Иногда они останавливались и пели хором страстные и грустные песни.

Наши новобранцы прибыли из Бельгии, сотни совсем молодых ребят, которые любопытными и веселыми глазами смотрели на эти залитые солнцем деревни, эти избы, раскрашенные в яркие цвета, этих крепких и простых женщин с детскими голосами.

Вся грязь России была закрашена весной. Мы завершили прочесывание последних березняков, где скрывались беглые солдаты, и затем вечером под проливным дождем поднялись на лесистые берега Донца.