Текст книги "Красавчик"

И обоим улыбнулся снова померкший было день. Заискрились солнечные улыбки на озере, торжественной радостью повеяло от ясной небесной лазури и даже, казалось, улыбаются хмурые сосны, покачивая приветливо мохнатыми верхушками. Легко и радостно было на душе у Мишки: обещание товарища являлось прочным залогом новой жизни. Она заманчиво улыбалась впереди и сверкала и искрилась так же, как блестело и искрилось под солнцем тихое лесное озеро. И Митька чувствовал себя хорошо. Как ни странно, но обещание, сорвавшееся у него сгоряча, нисколько не тяготило его: веселое радостное настроение его друга вносило покой и тихую радость в его душу. Митька почувствовал вдруг, что готов сделать для Красавчика что угодно и нисколько не удивился этому: все казалось в порядке вещей.

До вечера друзья бродили по берегу озера, купались, и ни на минуту их не покидало хорошее настроение. Рыбаки, как и предполагал Митька, действительно поставили снасти на озере: мальчуганы, подойдя к поселку, видели на воде тяжелые деревянные поплавки. Было твердо решено ночью отправиться за чужой рыбой, и друзья насмотрели для этой цели легкий челнок все в том же рыбачьем поселке.

К вечеру вернулись в пещеру. Развалясь на постелях и закусывая колбасой с хлебом, приятели беседовали о ночном похождении.

– Беда, что ночи-то теперь совсем светлые, – говорил Митька, – если случится ктонибудь на берегу, так заметить могут. А рыбаки народ злющий… В прошлом году меня чуть не убил чухна один… Еле убежал…

– Ну и теперь убежим, – беспечно заметил Мишка. – Убежим, понятно. Рыбы лишь бы набрать…

В пещере темнело. Вечерний сумрак ложился на озеро, затуманивая противоположный берег. Вода курилась слегка от росы.

Белая ночь постепенно набрасывала призрачное покрывало на озеро и хмурый лес. Утихали лесные звуки, словно умирала жизнь в мохнатой иглистой чаще… Замолк лесной жаворонок, последний стук дятла заглох в отдалении, и на несколько минут стало тихо в лесу. Потом новые звуки наполнили его: начала дышать белая ночь, населив лесную чашу призраками и тайнами.

В пещере стало совсем темно. Красавчик, лежа в одном ее углу, с трудом различал темный силуэт друга, лежавшего у самого входа. Митька наблюдал сквозь заросли кустов за наступлением ночи, выжидая наиболее удобный момент, чтобы двинуться в путь.

– Нам подойти бы к домам, когда совсем стемнеет, – говорил он, – челнок тогда легко будет забрать…

– А с челном-то что будем делать потом?

– А пустим прямо на озеро. Найдут его, некуда ему деться-то… Ну, пойдем, что ли, как раз пора.

Красавчик поднялся с земли вслед за Митькой, и оба выскользнули из пещеры, словно тени какие-то.

На озере стояли сумерки, какой-то полупрозрачный туман. Сквозь него мутно поблескивала темная вода. Деревья тонули в белой мути, сливались и походили на кучу теней, беспорядочно перепутавшихся друг с другом.

Где-то кричала ночная птица. Ее жалобные крики точно предостерегали от какой-то неведомой опасности. Озеро поблескивало словно громадный загадочный глаз, высматривавший что-то.

Мальчуганы шли по берегу озера, храня молчание. Обоим было немного жутко, точно обвеивали их своим дыханием грядущие опасности. Все было так загадочно и таинственно кругом. Лес казался сквозь призрачную завесу воздушным и легким, точно это были не тяжелые угрюмые сосны и ели, а души их, покинувшие на время свои массивные тела.

Странные звуки доносились из лесной глубины: то треск веток под чьими-то тяжелыми шагами, то чей-то таинственный шепот, а то и дикий протяжный стон ночной птицы, от которого невольно пробегали мурашки по спине.

Таинственность ночного похождения клала на детей свою печать, холодком жути вея на их души. Молчали оба, точно боялись, что голоса их вызовут какой-то неожиданный и странный переполох в загадочной тишине белой ночи.

Подошли к рыбачьим лачугам. Залаяла громко собака на ближнем дворе, и лай ее хриплым эхом разнесся далеко кругом. Друзья замерли.

– Разбудит всех проклятая, – шепнул Митька. – Чтоб ей пусто!

– А мы пойдем дальше, – тоже шепотом пред ложил Красавчик, – может, она и зря лает.

– Пойдем.

Тихо, крадучись стали пробираться между несколькими хибарками, криво лепившимися к высокому берегу. Вот, наконец, и место, где насмотрели челнок…

А вот он и сам, странно выползший на берег, словно рассматривающий что-то занятное.

Сдерживая дыхание, влезли приятели в челн. Митька нащупал весла на дне.

– Ну, все, слава Богу, кажись… – вымолвил он, отталкиваясь веслом от берега.

Челнок уперся было, точно не желая везти похитителей, потом дрогнул, повинуясь силе, и с легким шуршанием скользнул на воду.

А собака лаяла между тем, хрипло, надрывисто, точно охваченная смертельным беспокойством. Угрозой проносился ее лай по тихой воде, предостережением отдавался в лесу за хижинами.

– Ишь заливается! – пробурчал Митька, ловко работая веслами. – Ну, полай, полай, голубушка, не страшно нам.

– А может быть, не на нас она, – заметил Красавчик.

– Может, – согласился Митька. – Ты, Красавчик, смотри за поплавками-то, чтобы не проехать нам.

Мишка устремил все внимание на воду, стараясь не пропустить место, где расставлены снасти. Митька греб, тихо погружая весла, чтобы не производить лишнего шума.

– Стой! Правее возьми! – вдруг скомандовал Красавчик. – Есть колобашка тут…

Митька гребнул веслом и обернулся. Красавчик возбужденно двигался на носу, наклоняясь к воде.

– Есть, есть… Вона в руке она у меня… Веревку нащупал.

Он повернул к приятелю возбужденное лицо. Митька вдруг рассмеялся.

– Чего ты? – слегка недоумевая спросил Мишка.

Митька подмигнул лукаво.

– Что мы сейчас делать-то будем?

– Как что? Рыбу таскать, понятно.

Митька расхохотался.

– Воровать просто, – отрезал он.

– Воровать? – Красавчик растерянно как-то оглянулся по сторонам. – Но это не воровство ведь.

– А что же, по-твоему? – ядовито спросил Митька. – Ведь рыба чужая.

Это обескуражило Мишку. Он не хотел сдаваться, однако.

– Да как же, – с досадой вымолвил он, – не воровство это. Это не деньги и не вещи, а рыба, и ее много тут… Это не воровство…

Красавчик твердо был уверен, что таскать рыбу не воровство, и только не мог пояснить приятелю разницы между намеренной кражей и рискованной шалостью. Он возмутился даже.

– Ошманать кого-нибудь – воровство, – с горячностью доказывал он, – портсигар взять из кармана – воровство, а рыбу взять из сети – не воровство. Ведь мы никого не шманаем. Разве ты не понимаешь?

Напоминание о портсигаре неприятно подействовало на Митьку. Он нахмурился:

– Ну, ладно. Пусть по-твоему будет. Нарочно я сказал это. Давай лучше снасть вытянем.

Оба увлеклись работой и не заметили, как на берегу, возле домиков, показалась человеческая фигура. Человек несколько минут следил за мальчиками, потом вдруг побежал к челнокам, стоявшим невдалеке от изб.

Друзья тщетно пытались вытянуть снасть. Рискуя опрокинуть легкий челнок, оба перевесились через борт и в четыре руки тянули веревку, но снасть даже не поддавалась усилиям.

– Фу-ты! – выругался запыхавшийся Митька. – Так у нас ничего не выйдет. Надо в воду влезть.

– В воду? – удивился Красавчик.

– Ну да. Разденусь вот и нырну посмотреть, что там со снастью. Это момент один.

А то до утра будем плясать вокруг этой колобашки безо всякого толка.

И не теряя времени, Митька скинул рубаху и штаны. Через минуту он уже погрузился в воду.

Мишка следил за ним взглядом, но, обернувшись случайно, онемел от неожиданности: прямо к ним от берега мчался легкий челнок, управляемый каким-то рослым парнем.

– Рыбак! – с ужасом воскликнул Красавчик.

В ответ на восклицание рыбак пустил какое-то ругательство по-фински и погрозил кулаком. Мишка не понял ругательства, но зато жест был настолько красноречив, что он невольно схватился за весла.

В этот миг вынырнул Митька. Он ухватился за челн и тяжело дышал, почти потеряв способность говорить.

– Митька, бежим! Рыбак настигает! – волнуясь крикнул Красавчик.

Митька посмотрел в сторону, откуда надвигалась опасность. Вражеский челнок был всего в нескольких саженях и Митька понял, что им не успеть спастись бегством.

В минуту опасности мозг Митьки привык работать с непостижимой быстротой. И теперь прошло не больше двух-трех секунд, как в голове его зародился смелый план избавления от опасности. Не сказав ни слова, Митька оттолкнулся от челнока и бесшумно поплыл навстречу врагу.

Красавчик остолбенел. Он ожидал от Митьки чего угодно, но не думал, что тот сам сдастся рыбаку. Ничего же другого он не видел в Митькиной проделке.

– Митька! – крикнул он другу, – вернись!

Но тот продолжал плыть, словно и не слыхал оклика.

Прошло не больше минуты. Рыбак был совсем близко. Он бранился во все горло и грозил. Красавчик различал даже злобное лицо врага.

Вдруг произошло нечто непонятное. Челнок рыбака сделал странное движение. Непонятное проклятье сорвалось с уст финна и с громким плеском он погрузился в воду. Челнок, перевернутый вверх дном, несколько секунд одиноко плавал на взволновавшейся воде. Потом вынырнула голова его владельца. Фыркая и кашляя, он поплыл к опрокинутому суденышку.

Все свершилось так неожиданно, что Красавчик застыл в недоумении. Он готов был видеть чудо во всем происшествии и, разинув рот, наблюдал за рыбаком, совсем забыв о грозившей опасности.

– Греби, Миша, скорее греби! – вывел его из оцепенения голос приятеля. – Я по пути влезу в челнок.

Мишка взялся за весла, и легкий челнок заскользил по озеру, оставляя за собой злополучного рыбака и его опрокинутое судно.

– Что, брат, здорово? – спросил Митька, осторожно влезая в челнок с кормы.

Глаза его смеялись, лицо подергивалось от сдерживаемого смеха.

– Это ты его опрокинул?

Митька только головой мотнул: смех душил его, он не мог дольше сдерживаться и звонко расхохотался.

Красавчик не замедлил присоединиться к нему, и два звонких смеха, сплетясь вместе, далеко разнеслись по озеру. Вероятно, они коснулись слуха злополучного финна, потому что оттуда, где плавал он, донеслось длинное громкое ругательство. Судя по интонации, это было самое страшное ругательство, какое только имелось в запасе у рыбака. Друзьям же оно показалось только забавным, потому что они ответили на него еще более звонким хохотом.

Челнок все дальше и дальше уносил их от места приключения. Вот показался высокий берег, как бы окутанный туманом, а там и темная масса кустов, оберегающих пещеру…

Приятная весть

Всю ночь Красавчик не сомкнул глаз. Сперва его волновали только что пережитые приключения, а потом захватили мысли о предстоящем дне. Он рисовал себе различные картины того, как придет к художнику и что будет делать у него. Он не имел ни малейшего представления о художниках и никак не мог сообразить, какого свойства работа ожидает его. Тщетно пытался Красавчик проникнуть в смысл загадочных слов: «Я хочу написать тебя». Ничего не выходило.

«Написать тебя», – было крайне сложной загадкой. Мишка понимал только, что в этих словах заключается работа, за которую будут ему платить. Дальше этого не могла проникнуть его мысль. Другое дело фантазия. Она создавала самые чудовищные представления. Так Мишке казалось, что он не что иное, как письмо, которое художник собирается написать. Представлялась заодно и большая бутыль чернил (о чернильницах Красавчик знал лишь то, что они стоят на окнах магазинов) вместе с большим пером, какие приходилось видывать в витринах писчебумажных магазинов. Интересовала мысль: как-то возьмется художник за дело и больно ли это будет?

Митька спал сном праведника. Его ничто не волновало и не беспокоило. Раскинулся на моховой постели, запрокинув голову, и хмуро улыбался чему-то во сне. Это была улыбка ободрения и ласки, странной угрюмой ласки. Снилось ему, что Красавчик стал наконец «человеком» и показывает свою первую добычу. Это бумажник, наполненный деньгами.

Груды пестрых бумажек высовывают ся из всех отделений. Тут сотни, тысячи рублей.

– Молодец, молодец! – одобряет Митька. – Ай да, Красавчик!

Кругом нависли «фартовые». Тянутся любопытными лицами, сверкают завидующими взглядами. Слышатся завистливые похвалы. А он, Митька, стоит возле друга и гордо заявляет:

– Это мой ученик!

Вдруг странное смятение. Лица «фартовых» побледнели. Все сбились в беспокойную кучу, потом шарахнулись, рассыпались по сторонам.

– Обход! Обход!

«Беги! Беги, Мишка! Винти!» – хочет крикнуть Митька и не может: что-то свинцом надавило на грудь. Ужас охватил и оледенил кровь… Выросли перед глазами темные фигуры городовых, чья-то рука схватила Красавчика. Заметался в ужасе Митька и проснулся.

– Что с тобой? – испуганно спросил Красавчик. – Заорал ты так, что за версту, поди, слышно было.

Митька обвел всполошенным взглядом пещеру, друга и вздохнул с облегчением.

– Фу, так это сон был!

– Какой сон? – полюбопытствовал Мишка.

– Потом расскажу, ладно?

В поселок пошли вместе. Митька от скуки решил проводить Красавчика. Кроме того, он боялся, что одному Мишке не найти дорогу. Когда огибали озеро, Митька толкнул приятеля.

– Смотри.

В заросли возле берега стоял челнок. Он не был привязан и тихо покачивался на зыби.

– Это наш верно? – предположил Красавчик.

– Понятно. Видно его не искали еще… А здорово я чухну выкупал?

– Ловко!

Оба рассмеялись.

Красавчика, однако, ночное похождение мало интересовало. Его упорно занимала мысль о том, что придется делать у художника. Мишка решил поделиться ею с другом.

– Как ты думаешь, зачем я понадобился барину? – спросил он.

Митька покачал головой.

– А кто его знает. У господ разные блажи бывают.

– Он сказал, что хочет написать меня. Что это значит и как он будет меня писать?

Митька фыркнул.

– Написать? – он вскинул веселый взгляд на приятеля. – Да письмо ты что ли какое, ненаписанное?

– Вот и я думаю, – улыбнулся Мишка. – Ведь не чернилами же он меня мазать будет? – не совсем уверенно добавил он.

– Тогда ты совсем красавчиком выйдешь! Хо-хо! – расхохотался Митька. – За целковый, знаешь, он тебя разукрасит…

Митька оборвал вдруг смех и схватил за руку друга.

– Чухна… тот… вчерашний.

По тропинке навстречу мальчуганам шел высокий безусый парень. Стоило Красавчику взглянуть на него, чтобы убедиться, что это был их недавний враг. Финн курил трубку и, казалось, не замечал детей. Шел прямо на них, попыхивая дымом.

Митька замедлил шаг.

– Узнал нас чухна или нет? – озабоченно шепнул он другу, не спуская глаз с рыбака.

Рыбак приближался не спеша, по-прежнему не обращая внимания на друзей. Только раз он кинул быстрый хитрый какой-то взгляд на мальчуганов и этого было достаточно. Митька перехватил взгляд и лукаво ухмыльнулся.

– Как бы не так. Тебе ли поймать нас, чухонское рыло, – пробурчал он. – Готовься винтить, Миша!

Они почти поравнялись с рыбаком. Равнодушное, словно каменное лицо финна вдруг преобразилось. Злобой вспыхнули глаза и он быстро подался вперед, протянув руки.

Два прыжка в стороны, топот быстрых ног и финн остался один на тропинке, нелепо растопырив руки. С секунду он недоумевал. Громкий хохот позади передернул его всего.

Митька и Мишка издали кивали ему головами и хохотали во все горло. Финн позеленел от злости.

– Hellevetti![25]25
  Непереводимое проклятье.


[Закрыть] – грозя кулаками, зарычал он.

– Поймал, чухна? – дразнился Митька.

Финн сделал было движение, точно собираясь пуститься в погоню. Но понял видно, что это было бы бесполезно, и только прокричал своим маленьким врагам, неистово грозя кулаком:

– Затам я вам, тармоеты… Рипа чужая таскать… Лодка воровать… Лютей топить… Затам… Затам…

И в ярости добавил еще какое-то ругательство. Оно у него вышло таким смешным, что мальчуганы разразились неудержимым хохотом.

– А теперь он нас ловить будет, – заметил Мишка, когда, насмеявшись вдоволь, приятели двинулись дальше.

– Пусть ловит! – беспечно ответил Митька, срывая прутик с куста, – пещеру ему не найти, а в лесу пусть погоняется за нами – только весело будет.

Но Красавчик не мог так легко отнестись к встрече. Злобный мстительный взгляд финна врезался в память и внушал тревогу. На душе залегло скверное предчувствие, что обозленный рыбак сыграет какую-то мрачную роль в их свободной жизни.

Подходили к поселку. Митька взял у приятеля карточку художника.

– Мигуновская, 32, – прочел он. – Где это будет? Да знаешь, Миша, это кажется и будет тот самый дом, что понравился тебе.

– Где сирень и разные фигуры в саду?

– Ну да. Тут написано: «Мигуновская, 32». Мигуновская улица и будет сейчас, как кончается дорога, а дом 32 как раз будет тот самый дом или рядом с ним… Знаю я…

– Неужели тот самый? Мишка даже взволновался.

– Говорю я…

– Хорошо бы это было! – вырвалось у Красавчика.

Митька с изумлением посмотрел на него:

– Что же хорошего?

Мишка не знал, что ответить. Он и сам не знал, что хорошего выйдет, если дом окажется тем самым. Просто проникнуть в чудесный дом являлось для него какой-то заветной мечтой. Странная радость наполняла его душу при одной мысли о возможности такой удачи, рождались какие-то светлые предчувствия. Красавчик даже зарумянился слегка. Он поглядел на друга мечтательным взглядом.

– Не знаю я, Митя, только мне очень хочется.

Дом оказался тот же. Едва увидели номер на чугунной решетке, как Мишка весь задрожал от волнения.

– Этот! Этот!

Он крепко ухватился за руку Митьки, и голос его зазвучал радостью, даже восторгом.

Митька покачал головой. Странным и непонятым казалось ему поведение Красавчика.

Он не мог уяснить причину радости, вдруг охватившей друга.

– Ну, я пойду, Миша, – сказал он. – Ты найдешь дорогу домой-то?

– Найду, а ты куда?

– Пошляюсь чуть-чуть и домой потом. Может, на станцию загляну.

– На станцию? – легкая тревога проскользнула в голосе Красавчика.

Митька уловил ее и слегка нахмурился.

– Не бойся, – буркнул он, – ведь обещал я.

Мишке стало совестно и он покраснел слегка.

– Не о том я, Митя, – смущенно произнес он. – Ну, пока прощай…

– Прощай. Так не заблудись, смотри… С дороги в лесу вторая тропка направо, а не первая, помнишь?

Это Митька прокричал уже на ходу.

– Помню, – успокоил его Мишка.

– Ну, прощай!

– Прощай.

Оставшись один возле калитки, Мишка снова почувствовал сильное волнение. Он чувствовал, что лицо его почему-то пылало, а руки и ноги странно дрожали. Несколько минут простоял он перед запертой дверью, не решаясь прикоснуться к белой фарфоровой кнопке звонка.

Сад казался ему теперь еще роскошнее, чем в прошлый раз. Причудливые клумбы, полные цветов, заросли сирени и других каких-то кустов, осыпанных розовыми пушистыми цветами, делали сад каким-то сказочным. Белые статуи, видневшиеся из-за листвы, казались зачарованными героями волшебных сказок, а дом с резными колоннами и башенками – дворцом, в котором обитает фея.

И долго бы стоял Мишка возле калитки, если бы в саду не показался какой-то старик, в фартуке и в фуражке, с метлой в руке. Он заметил мальчика и подошел к калитке.

– Тебе чего? – довольно недружелюбно спросил он.

Сухое коричневое лицо старика, поросшее седой бородой и усами, казалось угрюмым и суровым. Седые ниточки бровей хмуро нависали над глазами.

У Мишки на минуту язык присох к гортани от волнения. Он не мог вымолвить ни звука.

– Чего глазищи пялишь? – еще строже вымолвил старик. – Кого нужно тебе здесь?

– М… мне… господина Борского… – выдавил, наконец, Мишка.

– Борского? Леонида Аполлоновича? А пошто он тебе?

Старик уже с любопытством обозревал фигуру мальчика.

Мишка, как мог, пояснил, в чем дело. Лицо старика несколько прояснилось. Ворча что-то под нос, он распахнул калитку.

– Входи.

Красавчик нерешительно сделал шаг вперед.

– Да иди, не бойся: собак нету здесь, – обод рил его старик.

Он шел за стариком почти машинально. Голова его была словно в тумане каком-то: он ничего не видел и не слышал. Пошел вслед за провожатым по каким-то ступенькам и очнулся только тогда, когда очутился в сенях, наедине с какой-то высокой плотной женщиной.

Старик исчез. Женщина же ворчала, ни к кому не обращаясь:

– Новая блажь нашла… Бродяг разных в дом напускать… Неугомонный… Ну, иди за мной!

Это она крикнула Мишке. Огорошенный резким окриком и намеками на каких-то разных бродяг, которые он принял на свой счет, Красавчик робко поплелся за женщиной. Они поднялись по широкой лестнице, украшенной ковром и цветами, на второй этаж. Отсюда железная винтовая лестница вела еще выше. Женщина начала взбираться по ней, кляня себе под нос и какого-то барина, и крутую, неудобную лестницу.

Красавчик карабкался вслед за ней и чувствовал себя точно во сне. Казалось, вот-вот он проснется и исчезнет широкая спина женщины и витая лесенка и сам дом, и он очутится снова в пещере над лесным озером.

Взобрались. Жестом велев мальчику подождать, женщина постучала в какую-то дверь. За нею глухо прозвучал знакомый, но недовольный почему-то голос:

– Кто, там?

– Я, барин, я – Марфа.

Красавчик удивился, что голос женщины теперь не таил и тени недовольства, а звучал ласково и подобострастно.

Раздались шаги за дверью, щелкнул ключ. Красавчик увидел знакомую фигуру художника, облаченного в широкую, длинную серую блузу. Брови Борского были слегка нахмурены, точно он был недоволен, что ему помешали. Увидев мальчика, художник ласково улыбнулся, и улыбка эта смыла недовольство. Глаза его засветились добрыми, хорошими огоньками.

– А, пришел, Миша? Ну, и отлично. Иди, брат. Вы, Марфа, можете идти.

Он подался вглубь комнаты, жестом приглашая Красавчика войти. Тот робко переступил порог.

Громадная комната вся была залита светом. И стены и потолок у нее состояли из окон, местами задернутых цветными шторами. На по лу у стен и на треножниках стояли картины. Одна громадная занимала чуть ли не пол комнаты. В углах и даже посреди комнаты возвышались какие-то статуи, на табуретах и мягких диванах валялись палитры, кисти, ящики с красками. В комнате царил такой беспорядок, точно ее обитатель спешно готовился к отъезду.

Красавчик не ожидал увидеть что-нибудь подобное и остановился в изумлении. Картины, глядевшие отовсюду, напоминали ему выставку на окне художественного магазина на Морской, у которой часто и подолгу стаивал Мишка, смотря на картины. Теперь ему показалось, что он попал в такой магазин, но краски и кисти навели его мысль на настоящий путь. Он сообразил вдруг, что художники и есть те люди, что пишут картины. Он уже с любопытством взглянул на Борского.

Борский наблюдал за мальчиком, не мешая ему оглядеться и прийти в себя. Сперва недоумение, а потом любопытный взгляд Красавчика открыли художнику мысли проносившиеся в маленькой голове. Он улыбнулся.

– Да, Миша, я художник и пишу разные картины – ничего не поделаешь. Тебе не приходилось разве видывать художников?

– Нет, – смущенно ответил Мишка. Он не знал, куда деть руки, и теребил ими куртку. Но тут они казались какими-то неуместными, и Красавчик поспешил засунуть их в карманы.

Правая рука натолкнулась на что-то плоское и твердое. Это был портсигар художника, о котором Мишка совершенно забыл. Он поторопился извлечь его.

– Вот, – покраснев вдруг до корней волос, промямлил он, – мы нашли… вы потеряли… вот…

Рука, протягивавшая портсигар, дрожала… Красавчик боялся глядеть на художника, опасаясь, как бы тот не заподозрил истину.

– Мой портсигар? – воскликнул художник. – А я-то думал, что потерял его невозвратно. Спасибо, Миша, спасибо. Ты совсем славный мальчик, оказывается.

Мягкая рука погладила Красавчика по щеке, потом взяла за подбородок и приподняла опущенную голову. Глаза мальчика встретились с ласковым взглядом художника. Мишка покраснел еще пуще: его смущала непривычная ласка и похвала, казавшаяся незаслуженной.

– Ты не бойся меня, Миша, – звучал мягкий хотя и густой голос, – я тебе ничего дурного не сделаю.

Мягкий ласковый голос располагал к себе. Мишка почувствовал влечение к этому лохматому смуглолицему человеку с такими проницательными и добрыми в то же время глазами. Глаза эти ободряли и ласкали. Под их взглядом исчезали смущение и неловкость, точно лед таял под лучами солнца.

– Ну, возьмемся теперь и за работу, – прервал разговор художник. – Ты не устал?

– Нет.

– Есть хочешь, может быть?

Мишка горел нетерпением узнать, в чем будет заключаться его работа. Он отрицательно покачал головой.

Тут начались странные, совершенно непонятные для Красавчика приготовления.

Художиик окинул его пристальным внимательным взглядом. Потом выдвинул на середину комнаты мягкий табурет и усадил Мишку. Отошел шага на два и снова внимательно поглядел на мальчика.

– Не… не то, – покачал головой художник и, снова подойдя к Мишке, начал бесцеремонно поправлять руками положение головы и рук мальчика, точно тот был не живым человеком, а просто куклой.

– Не шевелись и голову вот так… Руку сюда… Да не так… Правую немного выше… Экий ты! Локоть-то не нужно выставлять… Вот так… Говорю, убери локоть!

В голосе Борского звучало нетерпение и даже раздражение; Мишка перетрусил, подумав, что рассердил чем-нибудь художника. Тот же был поглощен до такой степени постановкой натуры, что не замечал испуганного вида мальчика.

– Ногу на ногу… Так… Подайся немного вперед… Да не верти же голову… Не шевелись… Так, хорошо…

Художник снова отошел на несколько шагов и, как показалось Мишке, взглянул на него так свирепо, что у бедняги душа ушла в пятки. Невольно он двинул рукой.

– Говорю, не шевелись! – прикрикнул художник, но заметил испуг в лице мальчика, и ласковая улыбка скользнула по его губам – Ты не бойся, малыш… Нужно сидеть совсем тихо, – мягко пояснил он, – это нужно мне.

Наконец приготовления были кончены. Художник подвинул мольберт и взял в руку уголь. Мишка весь поглотился вниманием.

«Как это он писать будет?» – промелькнула мысль.

– Теперь совсем, совсем не шевелись. Когда устанешь – скажи.

Захрустел уголь на холсте. Художник быстрыми взмахами наносил черные черты, поминутно бросая на Красавчика странные, проницательные взгляды…

«Это-то и значит, верно, написать меня?» – думал Красавчик, следя за работой художника.

Он сидел тихо, боясь пошевелиться, даже вздохнуть. Художник весь ушел в работу и, хотя часто посматривал на Мишку, казалось, будто не замечает его. От этого Мишкой овладело странное, жуткое чувство. Ему казалось, что он окаменел, превратился вдруг в какую-то вещь, на которую можно смотреть и в то же время не замечать.

Долго думать об этом не пришлось. Красавчик скоро почувствовал усталость: он не привык подолгу просиживать в одной позе. Прошло всего несколько минут, а ему уже показалось неудобным то положение, которое художник придал его членам…

Заныла рука в локте… Захотелось передвинуть ее немного, но Мишка боялся и геройски решил выдержать до конца.

Зачесалась спина. Сперва слегка, но через минуту зуд стал почти невыносимым. Мишка еле сидел. Рука сама тянулась назад, и трудно было удержать ее на месте.

«Сказать разве, что устал?» – подумал Мишка, взглянув на художника. Тот совершенно ушел в работу и с таким увлечение вычерчивал углем на холсте, что Мишка не рискнул слова вымолвить.

«Заругает чего доброго!»

Спина чесалась так, что не было сил терпеть. Напрасно Мишка сжимал зубы и старался забыть про зуд – он невыносимо напоминал о себе. Даже слезы навернулись на глазах у бедняги.

«Ох, Господи! Не вытерплю, не вытерплю!» – почти шептал он, между тем как художник и все в комнате закачалось и расплылось, как в тумане. «Не вытерплю, ей-богу!» Мишка страдальчески сжал веки. Две крупные слезы выкатились из глаз.

– Что с тобой?

Удивленный и даже испуганный голос художника заставил Мишку вздрогнуть. Он открыл глаза. На лице художника было участие и недоумение.

– Ты устал? Отдохни тогда.

– Спина! – чуть не с плачем вырвалось у Красавчика, и он с наслаждением почесался.

Громкий смех Борского смутил мальчика. Он растерянно взглянул на художника, и волна беспричинного стыда залила густой краской его личико.

– Зачесалася, – потупляя взор, прошептал он, точно оправдываясь.

– Это бывает, – еле сдерживая смех, ободрил художник мальчика, – бывает… И всегда, знаешь, зачешется, когда не нужно.

Мишка вполне согласился с этим и приободрился слегка.

– А дело у нас клеится! – все еще с бурной веселостью в тоне продолжал художник. – Вот посмотри-ка!

Ему хотелось рассеять смущение Красавчика и он подвел его к холсту.

– Ну-ка, кто это?

Мишка взглянул на полотно, отступил и потом уставился взглядом на Борского. И во взгляде этом было столько изумления и удивления, что художник опять рассмеялся.

– Ну, кто же это?

– Я… – пролепетал Мишка снова воззряясь в полотно.

Не было сомнения. На холсте был он, собственной персоной. Из ряда черных черточек ясно выступало его лицо, его фигура. Мишка опять поглядел на художника тем взглядом, каким смотрят на сверхъестественное и непонятное. Во взгляде этом было почтение и даже что-то вроде страха.

– Ловко! – вырвалось у Мишки одобрение, развеселившее в конец художника.

Мишка ушел от Борского в этот день гордый и счастливый. В кармане побрякивали два блестящих серебряных рубля, и в затуманенной от счастья голове сладко звучали слова художника: «Приходи завтра утром снова. Вот тебе деньги: рубль за работу, а второй за то, что нашел портсигар. Спасибо и будь здоров».

Мишка не шел, а летел домой. Он торопился поделиться с другом своим счастьем.

«Вот вытаращит-то глаза, – раздумывал он, вприпрыжку несясь по пыльной дороге. – Иш, что говорил про таких баринов: денег у них нет… А это что?»

Красавчик звонко рассмеялся и, вынув монеты, подбросил их. Рубли зазвенели, сверкнув в воздухе.

И Мишка ловко поймал их на лету. Звон монет преисполнил гордостью его душу.

– Заработал, не выплакал! – воскликнул он, пускаясь вскачь по лесу.

Душа его ликовала, и ему казалось, что все вокруг ликует так же, как он: жаворонок, сыпавший с неба звонкую трель, и лес впереди, и поле, залитое ярким солнечным светом.

Митьку он нашел в пещере. Шманала лежал на своем ложе и о чем-то думал. Когда появился Мишка, он встряхнулся, как человек, отгоняющий от себя докучливые мысли, и улыбнулся другу.

– Что ты так долго?

– Нельзя было: работа.

Это было сказано не без важности. Митька снова улыбнулся снисходительно. Он, казалось, не имел ни малейшего желания спрашивать о чем бы то ни было, и холодность эта слегка остудила пыл Красавчика. Он вытащил из кармана рубли и подбросил их на ладони, думая этим произвести впечатление. Но Митька был в этот день что-то слишком хладнокровен.

– Два? – спокойно спросил он, впрочем одобрительно улыбаясь.

– Два. Один за работу, а другой за портсигар.

Митька поморщился.

– Не нужно бы брать.

Красавчик остолбенел.

– Не нужно?!

– Не нужно, – повторил Митька, – ну да раз взял – все равно.

Мишка ничего не понимал, но потребность поделиться с другом впечатлениями дня рассеяла недоумение. Он присел возле друга и прямо залпом выложил ему все: и о том, какой добрый и ласковый художник, и о том, как пишут кого-нибудь, и наконец, как похоже «написал» его художник.