Текст книги "Красавчик"

Митька слушал, снисходительно улыбаясь, и в то же время видно было, что мысли его заняты совсем не рассказом, а чем-то другим. Хотя губы его и улыбались, но в глазах светилась какая-то упорная дума. Красавчик, наконец, заметил это.

– Что с тобой, Митя?

Вместо ответа Митька поглядел на приятеля странным каким-то взглядом.

– А ты знаешь, что Крыса в тюрьме?.. Засыпалась…

– Ну-у?

Мишка так и застыл, подавшись туловищем к приятелю.

– Верно, засыпалась?

– Верно, раз говорю!

Весть была крайне необычайна. В первую минуту она ошеломила Красавчика, не вызвав в его душе никаких определенных ощущений. Потом злорадство шевельнулось в душе.

– Так ей и надо! – вырвалось у Мишки.

Митька пытливо взглянул на товарища.

– Ты рад, небось?

– Рад… Пусть попробует, как сладко в тюрьме.

Но тут вспомнились вдруг унылые дни, проведенные в тюрьме, побои, грубые окрики и брань, и грусть охватила. Красавчик представил себе Крысу в таком положении, и горбунья показалась уже не страшной ведьмой, а просто несчастной женщиной. Жалость шевельнулась. Мишка вздохнул.

– Не-ет, – тихо проворчал он. – Чего мне радоваться? Она сама по себе, а мы сами по себе.

Но все-таки несмотря на чувство жалости, весть о том, что Крыса в тюрьме, носила в себе и нечто приятное. Мишка вдруг почувствовал себя легче, свободнее. До сих пор его кошмаром угнетала мысль, что когда-нибудь он может снова очутиться у Крысы, а теперь этот гнет отпадал.

Невольно сорвался с губ опасливый вопрос:

– А ее скоро выпустят?

Митька безнадежно свистнул.

– Ну, нет. Нам-то ее никогда не увидеть.

Только теперь Мишка вспомнил, что не спросил у друга, откуда у него такие поразительные новости. Он с удивлением поглядел на Митьку.

– А как ты узнал?

– Про Крысу?

– Ну да.

– А на станции.

Красавчик шире раскрыл глаза.

– Сашку-Барина встретил, – пояснил Митька как-то нехотя. – Он мне и сказал. Замели ее, когда она фартовое покупала. Сашка говорит, что пауки давно за ней следили.

Узнали как-то про ребятишек ейных. Говорят, у нее и краденые ребята были…

Митька остановился и бросил на приятеля хмурый взгляд.

– Ты тоже краденый, – угрюмо добавил Митька.

– Я краденый? Мишка даже привскочил.

Шманала продолжал лениво, точно не замечая движения приятеля.

– И ты краденый и Сонька Горбатая… А Сашка-Барин звал меня работать с собой в Финляндию, – переменил Митька тему разговора, которая, по-видимому, мало нравилась ему.

Заявления этого было достаточно, чтобы направить мысли Красавчика в другую сторону. Сразу тревога засветилась во взоре Мишки.

– Звал?

– Звал: «Мы с тобой, говорит, много дел натворим. Ты, говорит, такой, какого мне надо…»

– Ну, а ты?

– Я сказал, что не пойду.

Красавчик вздохнул облегченно и любовно поглядел на друга.

– Так и сказал, Митя?

– Да. Что я не могу один, что ли, работать?

Митька отвел взгляд в угол пещеры, точно смутился чего-то. После истории с портсигаром художника Шманала почувствовал себя очень скверно. Он ничего не говорил Мишке, но в душе его совершался мучительный переворот. Ему почему-то вдруг опротивело ремесло, которым он так гордился. И это мучило, угнетало его. Ни словом не обмолвился он о том, что предложение Сашки, которым бы он гордился два месяца тому назад, теперь вызывало в нем какое-то странное брезгливое чувство.

Весь вечер Митька был хмур, подавлен чем-то и почти не разговаривал. Красавчик, несколько раз заговаривал с ним о Крысе, неизменно сводя разговор на волнующую его тему о том, что он – «краденый». Но Митька не поддерживал разговора и хмурился еще больше, точно беседы эти были ему крайне неприятны. Красавчик не мог понять, что творится с другом. Пытался он развеселить приятеля, но ничто не помогало.

Улеглись спать рано, но заснуть не могли. Митька хоть и притворялся спящим, но чуткое ухо Красавчика улавливало в тишине кое-какие звуки, говорившие о том, то Митьке не спится. Он ворочался на своем ложе, и, как показалось Мишке, даже вздыхал.

Красавчика тревожило состояние друга. Несколько раз хотелось ему подойти к Митьке, расспросить его, утешить, если можно было. Он чувствовал, что Митьку мучает что-то, и мучился за него. Однако расспросить приятеля не решался: Митька не любил, когда приставали к нему с учас тием.

Совсем стемнело в пещере. Только сквозь просветы кустов мутнел бледный сумрак белой ночи. Из лесу доносились ночные шелесты и шумы.

– Миша! – раздался вдруг в пещере тихий оклик. В нем слышалась нежность и глухая тоска.

Мишка встрепенулся.

– Что, Митя?

Молчание. Охваченный странным волнение, Мишка болезненно-чутко прислушался, но Митька молчал.

– Что, Митя? – снова спросил он, и от волнения голос его задрожал.

– Поди ко мне…

Одним прыжком Красавчик переселился на постель друга. Его встретили две горячие руки и обняли словно невзначай.

– Мишка, – раздалось шепотом, почти над самым ухом, – ты не уйдешь от меня?

Это было сказано с такой непривычной для Митьки тревогой и тоской, что у Мишки невольно прошибло слезу. Он прижался к другу и почти не осознавая, что делает, обвил его шею рукой. Митька не сопротивлялся.

– Митя, да что ты?! Что ты говоришь? Зачем? Как же я могу, – взволнованно заговорил Красавчик. – Как же я могу уйти от тебя?.. Мы всегда вместе будем…

– Мало ли что может случиться, – уклончиво заметил Митька. – Вот ты краденый, – помолчав немного, добавил он, и по тону, каким говорилось это, видно было, что Митька решил высказать все самое главное, что волновало и тревожило его: – ты краденый и у тебя могут найтись мать с отцом… Ну, – голос снова дрогнул, – тогда ты и уйдешь от меня… Тогда…

– Нет, Митя! – горячо прервал Мишка, крепче сжимая шею приятеля. – Ей-богу, не уйду… Вот тебе крест…

И Мишка торопливо перекрестился левой рукой, правую он не решился отнять от шеи друга.

– Ну, спасибо…

Точно тяжесть какая-то свалилась с Митькиной души. Мишка почувствовал, что руки Шманалы слегка прижали его стан. Это была единственная ласка, на которую решился Митька. Как бы ни незначительна она была, но душа Красавчика наполнилась ликованием. Он плотнее прижался к другу, но Митька нежно отстранил его.

– Пора спать, Миша.

Было похоже, что Митька устыдился своей слабости.

Митька осиротел

Больше недели прошло, не внеся ничего особенного в жизнь друзей. Красавчик ежедневно посещал художника, и тот уже успел написать его в нескольких позах. Митька обычно сопровождал друга в поселок, потом возвращался к озеру или бродил по лесу, поджидая приятеля. Два-три часа, что приходилось ему проводить в одиночестве, тянулись как-то чересчур медленно, и Митька удивлялся даже, как ухитрился он в прошлом году прожить в одиночестве целых два месяца.

В первые дни, проводив друга, он направлялся на станцию, где и просиживал пару часов, не особенно скучая. На станции постоянно толкался народ, приходили и уходили поезда, внося некоторое оживление. Время проходило почти незаметно. Но в конце концов оказалось, что посещать станцию было далеко небезопасно, и Митьке пришлось отказаться от этого развлечения.

Сидел как-то Митька на скамейке возле входа в буфет и от нечего делать следил за резвящимися ребятишками. Двое мальчуганов бегали взапуски по платформе, наполняя знойный сонный воздух визгом и гамом. Рядом с Митькой сидела толстая сонная няня, по временам кричавшая сердитым голосом на детей по-немецки. Митька не понимал ее и только по тону догадывался, что она запрещает что-то ребятишкам, но те мало обращали на нее внимания, и это, главным образом, забавляло Митьку. Он посмеивался про себя и мысленно поощрял шалунов:

«Так… так… подальше ее пошли…»

Из буфета вышел высокий плотный господин в светло-сером пальто и котелке на голове. Мальчики мигом прекратили возню и подбежали к скамейке. Толстая нянька начала что-то быстро говорить господину, указывая поминутно на ребятишек, сразу притихших и виновато потупившихся.

«Жалуется, подлая, – подумал Митька. – А это отец, должно быть…»

Тут заговорил по-немецки же незнакомец, очевидно, браня шалунов. Голос показался Митьке странно знакомым, и он внимательно присмотрелся к незнакомцу.

Тот стоял спиною к нему, но тем не менее плотная фигура казалась знакомой. Митька напряг память, силясь припомнить, где ему приходилось слышать этот голос и видеть эту солидную фигуру. Долго думать не пришлось. Незнакомец повернулся и Митька почувствовал трепет: это был сыщик Жмых, как его прозвали в темном мире, с которым Митьке не раз приходилось сталкиваться. Жмых хорошо знал Митьку, и юный бродяга почувствовал себя замечательно скверно, точно его вдруг посадили на иголки.

Взгляд сыщика рассеянно скользнул по Митькиной фигуре…

«Узнает, узнает!» – задрожал Шманала, стараясь в то же время ничем не выдать своего волнения.

Холодные серые глаза Жмыха отразили легкое изумление и внимательнее пригляделись к мальчику.

«Узнал!»

Сердце сильно застучало в груди у Митьки.

Он не сомневался, что Жмых знает о побеге из тюрьмы: этот сыщик всегда особенно интересовался Митькиной особой. Между юным карманником и опытным сыщиком даже было нечто вроде состязания, и Митька не раз дурачил Жмыха, чего тот не мог ему простить. Не было сомнения, что теперь Жмых не упустит случая отомстить. Времени нельзя было терять.

Митька и вида не подал, что узнал сыщика. С самым равнодушным видом поднялся он со скамьи и пошел не торопясь по платформе. Нужно только обогнуть станционное здание и тогда задать тягу. Не оглядываясь, Митька чувствовал, что Жмых следовал за ним, и еле сдерживал себя, чтобы не броситься бежать со всех ног, что было бы равносильно гибели: по одному знаку Жмыха его задержали бы.

Впереди показался поезд. Сторож ударил в колокол. На платформу вышел начальник станции и следом за ним жандарм. Это ухудшало положение, так как Митька внезапно очутился между двух огней. Он видел, как жандарм поглядел сперва на сыщика, а потом на него, и ему стало ясно, что Жмых подал знак. Положение становилось безвыходным.

Несколько мгновений мозг Митьки отчаянно работал. Он окинул взглядом перрон, подходивший поезд, и вдруг его осенила безум но смелая мысль… Лишь бы поезд подоспел вовремя!

Поезд был всего в нескольких саженях. Митька чувствовал, что через секунду Жмых схватит его, и ускорил шаг. Жандарм шагнул ему наперерез.

Рука Жмыха коснулась плеча. Митька видел, что и жандарм сделал торопливое движение. Он отчаянно рванулся, прыгнул и перелетел через рельсы, почти под буферами паровоза. Крик ужаса раздался позади и мгновенно потонул в грохоте колес поезда. Живая стена замедляющих бег вагонов отделила Митьку от преследователей.

Через минуту он уже был вне опасности.

– Меня вздумал ловить, рыжий черт! – бормотал он, пробираясь пустынным закоулком. – Как бы не так!

Радость за счастливое избавление и гордость наполняла его душу. Он вспомнил попутно случай, когда Жмых был так же ловко одурачен им, как и сегодня, и рассмеялся.

– Сыщик тоже! – презрительно протянул он и даже сплюнул.

Холодком обдало воспоминание о поезде, который мог ведь и задавить… Митька содрогнулся…

«Что бы тогда Красавчик делал?» – подумалось. Митька постарался отогнать эту мысль и представить себе лица сыщика и жандарма в тот момент, когда поезд отрезал его от них… снова стало смешно.

«Крикнул-то Жмых!.. А тот ругался верно здорово…» И опять Митька расхохотался во все горло.

«А на станцию-то теперь больше не сходишь, – подумал он в эту минуту. – Верно, Жмых живет здесь и теперь поднимет историю».

Митька не ошибался. В то время, когда гордый и довольный своим подвигом, шел он через поселок, Жмых беседовал с жандармом. Жандарм сообщил ему, что часто видел Митьку на станции, и это навело сыщика на некоторые размышления. Занятый Митькой Жмых даже пропустил поезд, на котором собирался ехать в Петербург вместе с женой и детьми. Зато его, видимо, удовлетворила беседа с жандармом.

«Шманала скрывается где-нибудь в окрестности, – решил он про себя. – Нужно оповестить местную полицию».

И уже на следующий день у местного урядника было предписание задержать Митьку, при нем прилагалась его фотографическая карточка и подробное описание примет.

Вечером Митьке было что порассказать приятелю.

Друзья лежали на песчаной косе, вдававшейся в озеро, и Шманала не без доли самодовольства описывал Мишке свое приключение. Красавчик слушал, почти не переводя дыхания. Когда дело дошло до прыжка под надвигающимся поездом, Красавчик изменился в лице.

– Ведь тебя раздавить могло! – в ужасе воскликнул он.

– Могло, – спокойно согласился Митька. Ему было приятно, что Красавчик перепугался за него.

– Могло, да не раздавило, – повторил он. – Я и не из таких передряг выходил живым.

Он улыбнулся, как бы желая успокоить волнение друга, но это не так-то легко было сделать.

Мишка ясно представил себе картину, как Митька прыгает через рельсы, а на него надвигается грохочущее и шипящее железное чудовище. Его дрожь проняла, и сердце похолодело при мысли, что Митька мог сорваться, упасть и тогда… Красавчик даже зажмурился от ужаса, точно все происходило сейчас на его глазах…

– Митя, – он поднял на друга молящий взор, – не ходи больше на станцию.

Митька усмехнулся.

– Не бойся, не пойду. Теперь туда носа не сунешь… Да и так-то надо держать ухо востро.

– Почему «и так»? – не понял Красавчик.

– А Жмых, думаешь, уступит? Он теперь будет ловить – только держись. Чует он, что мы здесь.

Мишка испугался.

– Откуда он знает?

– Где мы живем, он не знает, – пояснил Митька, – а чует только, что мы поблизости хоронимся… Теперь и к дачникам ходить нужно с опаской.

Замолчали. Звенела тонкая рябь, набегая на камни, шуршала, выкидываясь на песок. Красные лучи солнца трепетали на ней, переливались малиновыми оттенками. Лес глухо шумел, и из него доносилось монотонное тоскливое кукование…

– Митя, – нарушил молчание Мишка, – чего им нужно от нас? Ведь ничего мы им не делаем, зачем же им ловить нас?

Тоской и тревогой звучал вопрос. Митька нахмурился.

– Зачем? А кто тогда сидеть в тюрьме будет? – мрачно иронизировал он. – Мы с тобой теперь отпетые… Хоть самую расчестную жизнь будем вести, а все-таки, коли сцапают нас, то засадят.

Он швырнул в воду камень, подвернувшийся под руку, и, следя за кругами на воде, продолжал:

– Они не дадут нам покоя… Уж если возьмутся за кого, так доконают… Не дадут житья.

И Митька рассмеялся злобно и горько. От этого смеха и от слов повеяло такой безнадежностью, что сердце Красавчика тоскливо сжалось.

– Доконают, – шепотом повторил он, и горечь залегла в душе. Страшно становилось точно нависло над головой что-то неумолимое, что должно было «доконать», «не дать житья…» И было это до слез несправедливо.

Покойно было кругом… Но в самом этом покое, казалось, притаилось что-то страшное, опасность, выжидающая момента, чтобы доконать… Шум леса точно предостерегал, а тоскливое ликование хватало за душу, словно накликало беду.

Митька совсем нахмурился… Он переживал то же, что и Красавчик. Кроме того, горькой насмешкой казались ему благие намерения бросить опасное ремесло, которые он пока таил только про себя.

«Брось, не брось, – думалось, – все равно сцапают и запрячут. Ведь мы как бы меченные». Но тут же утешил себя: «А и пусть! Ведь снова сбежать можно!»

И, успокоенный этой мыслью, почти весело вымолвил вслух:

– Брось печалиться, Миша! Что будет, то будет! Пока мы еще поживем, не так ли? Увинтили же мы раз из тюрьмы, увинтим и еще двадцать раз, коли надо будет. Это уж я тебе верно говорю! С Митькой-Шманалой не пропадешь!

Красавчик грустно усмехнулся:

– Не хотелось бы совсем попадаться.

– И не попадемся! Брось кукситься пока… Пойдем-ка поедим с горя… Пора ужинать.

С этого дня Митька прекратил посещения станции, да и появляясь в поселке, он соблюдал крайнюю осторожность: Жмых, повидимому, жил здесь на даче и попадаться ему на глаза совсем не входило в Митькины расчеты.

В половине июня погода испортилась. Как-то утром Красавчик проснулся совершенно окоченевшим от холода. В пещере было темно, холодно и сыро.

Мишка накинул на плечи арестантскую куртку, закутался в нее, но и куртка, казалось, пропиталась мозглой сыростью и не согревала. Мишка корчился, жался под курткой, тер неприятно застывшие руки, а ледяная дрожь пробегала по спине… Он не выдержал наконец и встал.

Митьки в пещере не оказалось. Это озадачило Мишку. Он выглянул сквозь кусты. Мутный туман окутывал озеро и лес. Сквозь его массу проглядывали, точно призраки, верхушки деревьев, бледные, расплывчатые. Небо было мутно-серым, тяжелым и, казалось, нависало между деревьями.

Из туманной мглы падали мелкие липкие паутинки дождя.

«Куда ушел Митька?» – задумался Красавчик, нерешительно поглядывая в холодную сырую пустоту. Он хотел было выйти из пещеры, но не решился: слишком холодно и неприглядно было в лесу. Мишка вернулся и уселся на корточках в углу пещеры, кутаясь в куртку и дыханием стараясь согреть руки.

Долго сидеть не пришлось. Послышался треск кустов у входа. Какая-то темная масса вкатилась в пещеру. Послышался голос Митьки.

– Красавчик!

– И… я, – щелкнул зубами Мишка, высовывая голову из-под куртки.

Митька притащил громадную вязанку хвороста.

– Ну и погода, – заговорил он, сбрасывая хворост на пол. – Осень чистая… Холодно страсть… А ты чего в угол забился?

– Г..греюсь…

У Красавчика зуб на зуб не попадал.

– Ну там-то не согреешься… Вот сейчас костер разведем. А ты очень прозяб?

– Очень.

– На вот, возьми пока и мою куртку. Только мокрая она.

Митька накинул свою куртку на голову приятеля.

– А ты как же? – услышал он глухой вопрос.

– А мне и так жарко. Я согрелся, собирая хворост.

Митька великодушно соврал: оставшись в легкой коломянковой рубашке, он задрожал от холода.

Отсыревший хворост плохо разгорался и отчаянно дымил. Митька долго раздувал огонь, пока яркое пламя не выкинулось столбиком над кучкой топлива.

– Ну вот, – красный от натуги, заявил Митька, – огонек на славу.

Мишка присел к костру. Закутанный в две куртки он походил на клубок тряпья, из которого выглядывало посиневшее лицо с дрожащими губами. Дым от костра наполнял пещеру, рваными клочьями вырывался сквозь кусты у входа и терялся в тумане. Защипало в горле и глазах, но стало теплее.

Митька хлопотал у костра, готовя завтрак. В золе пекся картофель. Маленький жестяной чайник шипел на угольях – друзья обзавелись кое-каким хозяйством на заработанные Мишкой деньги.

– Не пойдешь сегодня к барину? – спросил Митька, передавая приятелю кружку с горячим чаем.

– Как не пойду? Нужно идти, – заволновался Мишка. – Ведь он ждать будет.

– Дождь…

– Дождь ничего… Не размокну. Вот обогреюсь, и хорошо будет…

Но как-то плохо подвигалось согревание. Красавчик жадно глотал горячий чай. Он обжигал внутренности, но снаружи плыла по коже мелкая, неприятная дрожь. Голова казалась странно тяжелой и болела немного… Слегка покалывало левый бок. Лицо хотя и отошло, но тепло не вызывало на нем румянца. Глаза как-то потускнели, и вообще Мишка выглядел понурившимся…

Митька обратил на это внимание.

– Что с тобой? – тревожно вглядываясь в лицо друга, спросил он.

– Ничего… Холодно, – вяло ответил Мишка.

– Ну согреешься, ничего…

И он подбросил в огонь охапку хвороста. В костре зашипело, повалил густой дым и пламя заглохло на минуту; потом пробилось, вскинулось на ветки, полизало их и столбом поднялось кверху, почти достигая потолка пещеры.

– Жарко…

Митька, разгоревшийся, вспотевший, отодвинулся от костра.

– Что в бане! – улыбаясь добавил он.

Красавчик не находил этого. В пещере хотя и было жарко от костра, но по спине его ползли мурашки, и было холодно, точно за воротом рубашки лежал кусок льда. Мишка чувствовал себя очень скверно. Ему не хотелось даже шевелиться, и он точно застыл, скорчившись у костра. Как ни плохо было Красавчику, а все-таки он отправился к Борскому.

По дороге он разошелся немного. Сперва голова будто бы сильнее разболелась и закружилась, но потом это прошло. Мишка даже побежал наперегонки с другом и как будто бы согрелся. Когда подходили к поселку, ему стало даже жарко. На щеках проступил румянец, глаза заблестели каким-то странным блеском… Сухие ладони и ступни ног горели… Голова же стала как будто тяжелее.

Борский, здороваясь с Мишкой, задержал его руку в своей и пытливо заглянул ему в глаза.

– Что это? Жар у тебя? – Пощупал лоб и спросил участливо: – Ты не болен? У тебя ничего не болит?

После бега у Мишки сильно кололо в левом боку, так что трудно было дышать, голова болела и тяжелые горячие веки закрывались сами собой. Однако он покачал головой:

– Мне холодно было, и мы бежали… Я и согрелся.

Ответ удовлетворил художника.

Теперь Мишка позировал лежа.

Он расположился на ковре в нужной позе. Поза была удобная, и Красавчик мог лежать, не меняя положения часа два. Сегодня это было на руку: он чувствовал, что не мог бы сидеть – отяжелели почему-то вдруг все члены и голова кружилась.

Он лежал с полчаса. Было нестерпимо жарко и это удивило Мишку. И что страннее всего, несмотря на жар, по телу пробегала легкая дрожь, совсем не холодная: точно обдавали кожу мелкими каплями теплой воды. Болел бок и было трудно дышать… Губы запеклись… Голова кружилась…

Потом начали твориться совсем странные вещи… Какой-то теплый туман окутал мозг, и все поплыло, закружилось перед глазами… Мелькнуло лицо художника, картины… Потом стены заколебались, раздвинулись… Откуда-то вынырнул Митька, но какой-то необыкновенный, смешной… Мишка потянулся к нему, но он скорчил гримасу и пропал… Вспыхнули вдруг яркие цветные огни… От них стало нестерпимо жарко… Что это? Господи! Да ведь это тюрьма горит… Так и пылает! Вот и Крыса в ней… Силится выскочить из огня, ругается и зовет на помощь… Да спасите же ее, а то сгорит… сгорит… Сыщики прибежали… Чего им нужно? Что? Нет, он не убежал из тюрьмы… Он просто «краденый», а сам никогда не крал… Зачем же в тюрьму? Красавчик силится отбиться от сыщиков и вдруг видит, что это собаки напали на него… Помогите, а то они разорвут! Собаки… А вот кто-то стоит и смеется, злобно смеется… Ах да, ведь чухна-рыбак… Славно его выкупал Митька в озере… Ха-ха-ха! Но Митька где же?.. Вот поезд надвигается, гремит и шипит… Огонь пышет из трубы… Страшно глядят яркие глаза-огни, красные, точно кровью налились… Митька показался… Смеется и прыгает под поезд… Красавчик крикнул от ужаса… Все пропало и стало темно и пусто… Никого нет… Страшно…

* * *

В этот день Митька напрасно ждал друга. Наступил вечер. Серый дождливый день потускнел, туман спустился над озером. Стало холодно, неуютно.

Митька раздул огонь и принялся готовить ужин, поджидая приятеля. Он прислушивался к каждому звуку извне, надеясь услышать знакомые поспешные шаги. Но время тянулось, а Красавчика не было. Митька начинал беспокоиться.

Сперва он не особенно тревожился. Красавчик запаздывал иногда, когда художник увлекался работой. Митьку угнетали только одиночество и унылый, словно осенний, вечер. Он досадовал на друга, и еще больше – на художника.

«Ох уж этот барин! – раздраженно думал он, вороша от скуки хворост в костре. – За целковый целый день держит. Тоже штука! Да и Красавчик тоже… Мог бы уйти кажется… Поблажать тоже не'чего…» Но потом, когда стемнело, Митька всполошился: так поздно Красавчик никогда не возвращался. Тревога начинала охватывать Шманалу.

– Куда он делся? – вслух раздумывал Митька, вслушиваясь в ночную тишину. – Заблудился, что ли?

Но этого быть не могло: Мишка прекрасно знал дорогу. Не иначе, как случилось с ним что-нибудь скверное.

И предчувствие недоброго начинало заползать в Митькину душу, вместе с тем, как сгущались ночные тени.

Митька несколько раз срывался с места и выходил из пещеры. Плотный туман и ночная мгла мешали видеть. Даже звуки, казалось, глохли в плачущей ночи. Было странно тихо в лесу. Только монотонно шелестел дождь, да вздыхало что-то в вышине, навевая жуть.

Постояв немного, Митька возвращался в пещеру, и острая тревога все больше охватывала его.

«Не замели ли его? – думал он, беспокойно ерзая на месте. – Не может быть… Жмых…»

Митька вдруг побледнел. Господи! Ведь Жмых знает Мишку! В сыскном он допрашивал его. Не иначе, как засыпался Красавчик.

И Митька уже не мог спокойно сидеть в пещере.

Костер начинал гаснуть, не до него было Митьке. Он не замечал ни костра, ни того, что помимо дыма, едкий запах горелого картофеля наполнил пещеру. Охваченный тревожными мыслями, Митька забыл про ужин, и обуглившиеся картошки тлели в костре.

– Пойти поискать, что ли?

Митька вслух задал этот вопрос, точно советуясь с кем-то. Но никто не ответил. Вспыхнул только с легким треском в костре тонкий сучок, вскинулся на мгновение яркий язычок пламени, разбросав тени по углам пещеры, и потух. Митька вздрогнул, машинально взял охапку хвороста и подкинул в тлевшие уголья…

Шелестел дождь за пещерой.

Митьке стало вдруг жутко. Одиночество и тревожные думы тяжело угнетали душу. Мучила неизвестность Мишкиной участи.

Пойти поискать? Митька сделал нерешительное движение…

Но где искать? Мишка и сам бы нашел дорогу домой. Разве только случилось с ним что-либо в дороге? Может, вдруг ногу свихнул и лежит где-нибудь в лесу? Ведь бывают же случаи… Тем более что дорога в лесу не из ровных, взять хотя бы овраг – в нем и днем-то черт ногу сломит…

И услужливое воображение нарисовало Митьке жуткую картину: Мишка, беспомощный, лежит в овраге и не может подняться. Стонет, зовет на помощь, плачет, поди…

– И чего я сижу тут, дьявол проклятый, когда Мишка, может, ждет не дождется помощи… В зубы за это надо!

Жажда деятельности вдруг охватила Митьку. Робкая надежда закралась в душу. Торопливо застегнул он суконную куртку, пригасил костер и, вооружившись толстой палкой, вышел из пещеры.

Холодная мгла и туман обступили его со всех сторон… В темноте не видно было дороги, и Митька двигался почти ощупью. Он знал на память каждый изгиб тропинки и не боялся сбиться с пути. Шел уверенно.

Митька чутко прислушивался к каждому шороху. Он напрягал зрение, стараясь разобрать что-нибудь во мгле туманной ночи. Из плотной пелены тумана выплывали только темные очертания деревьев и кусты. Подчас они казались фигурами людей, и тогда Митькино сердце радостно вздрагивало… Но обман скоро обнаруживался, и разочарование горечью охватывало душу.

Минут через пятнадцать Митька подошел к оврагу. Журчание ручья, донесшееся откуда-то из глубины, сказало Митьке, что он добрался до обрыва. Он нащупал палкой склон и остановился: почудился легкий стон где-то в глубине оврага. Сердце усиленно забилось.

– Миша! – позвал он, и голос дрогнул от волнения.

Никто не ответил. Митька напрасно напрягал слух: только ручеек плюхал внизу да дождь шелестел.

Он решил спуститься вниз. Склон оврага стал скользким от дождя. Ноги разъезжались в размокшей глине. Опираясь на палку, Митька сделал несколько шагов, потом споткнулся о какой-то корень и помчался вниз точно с ледяной горы. По пути наткнулся на деревце и сильно ушиб голову.

Он выругался, поднимаясь возле самого ручья и потирая ушибленный лоб:

– Тут не то что ногу, а и шею можно свернуть.

Приключение даже ободрило его немного. Раз он скатился в овраг таким необычным способом, то и Мишку могла постигнуть та же участь. Противоположный склон оврага был гораздо круче, и Красавчик легко мог вывихнуть ногу.

«Ведь бульонные ноги-то у него, – подумал Митька, – если я сверзился, то он, очень просто, ногу свихнул».

Чиркая спичку за спичкой, Митька положительно ползал по оврагу, обозревая каждый куст, каждую выемку почвы, и чем дольше шарил он, тем больше иссякала надежда разыскать друга.

– Мишка!!! – несколько раз звал он.

Призыв звучал нежностью и тоской. Затаивая дыхание, он ждал ответа, но отвечал только ручей своим непонятным бормотанием.

Выбившись из сил, Митька присел возле мокрого куста. Его начинало охватывать отчаяние.

«Не иначе как засыпался», – думал он, и горько становилось на душе при этой мысли. Он представил себе ужас и отчаяние друга, попавшего снова в руки полиции. Вспомнил, как Мишка добровольно разделил с ним тюремную долю, и что-то тяжелое залегло на грудь… Пожалуй, Митька и заплакал бы, но не умел.

Свобода без Красавчика потеряла для него всякую цену. Жутким, тоскливым было одиночество. Мрачная ночь, наполненная унылым шелестом нудного мелкого дождя, навевала тоску. Зловещим казался ропот ручейка, – точно колдунья творила невнятные заклинания.

На заре вернулся Митька в пещеру. Неуютной, пустой показалась она ему, а Мишкина постель с арестантской курткой, наброшенной поверх сухих листьев, выглядела жалкой, покинутой. У Митьки даже в горле защекотало. Он почувствовал вдруг себя страшно одиноким, покинутым и осиротевшим, и жизнь обесцветилась в его глазах, померкла, стала вдруг тусклой и холодной, как и серый рассвет, мутными клочьями пробивавшийся сквозь кусты в пещеру. Митька кинулся на свою постель, и невеселые думы охватили его.

Нужно было что-нибудь предпринять. Если Мишку арестовали, то и ему нечего делать на свободе. Нельзя же оставить Красавчика одного. Если страдать, – так уж вместе. Только бы узнать наверное, что с Мишкой.

«Схожу к барину, – раздумывал Митька. – Узнаю у него, может, что-нибудь, и если Мишку застремили, то сам засыплюсь… Из тюрьмы снова винта нарежем… Эх, недолго на свободе пожили, Миша, Миша…»