Текст книги "О «Двух душах» М. Горького"

Леонид Николаевич Андреев
О «Двух душах» М. Горького

Для тех, кто читал статью М. Горького в «Русском слове»[1]1
  …статьи М. Горького в «Русском слове». – Имеется в виду статья «О современности» (Русское слово, 1912, № 51, 2 марта).


[Закрыть], его «Две души» не представляют собою ничего неожиданного и нового. Та же ненависть и презрение к Востоку и скорбь о нашей азиатчине, тот же решительный взмах пера, в одно мгновение рассекающего самые сложные узлы, в какие издревле запутался и завертелся наш русский дух. И разве только еще прямолинейнее ставится вопрос и еще решительнее рассекающий жест писателя.

Все дурное с Востока, все хорошее с Запада – таково основное и категорическое утверждение М. Горького, столь категорическое, что оно кажется почти метафизичным и от немногих доказательств, приводимых писателем, лишь теряет в силе и убедительности, как это свойственно всякой метафизике. И я не стану здесь повторять тех веских и порою ядовитых возражений, которые уже были высказаны М. Горькому по поводу Востока, неизмеримо более сложного, мудрого и значительного, чем это кажется писателю: там, где царят чувство и заранее готовая мысль, всякие возражения и доказательства являются ненужными.

Сама по себе мысль о противуположности Востока Западу совсем не нова и уже в значительной степени исчерпана в спорах; и будь высказана эта мысль в другой, более мягкой и доступной разуму форме, а также другим, менее популярным писателем, а не Горьким – она едва ли обратила бы на себя внимание и вызвала настоящий ответ. Но, наряду с умерщвлением Востока, той же, если не более тяжкой участи подвергает М. Горький и весь русский народ, что уже вовсе выходит за пределы «западничества» и всей статье его дает неожиданный смысл, о котором я скажу ниже. Вот характеристика русским, даваемая М. Горьким:

«У нас, русских, две души: одна от кочевника-монгола, мечтателя, мистика, лентяя, убежденного в том, что „Судьба – всем делам судья“, „Ты на земле, а Судьба на тебе“, „Против Судьбы не пойдешь“, а рядом с этой бессильной душой живет душа славянина. Она может вспыхнуть красиво и ярко, но недолго горит, быстро угасая, и мало способна к самозащите от ядов, привитых ей, отравляющих ее силы».

О третьей душе, которая была бы у нас, М. Горький ничего не говорит, по-видимому, ее нет; а эти две, сколько их ни складывай, результат дают весьма неутешительный, но вполне соответствующий тому, что еще недавно на столбцах «Русского слова» говорил писатель о бессилии и пассивности великороссов, об их единственном умении – уходить от жизни, а не творить таковую!

И в дальнейшем изложении своем, с восторгом, который мы вполне разделяем, писатель говорит об активности западноевропейских народов, об их неутомимости в исследовании, в творчестве жизни, в углублении и совершенствовании ее форм. Предостерегая нас от пессимизма – «он постыден для молодой нации», его основа в том, что «натуры пассивные, созерцательные, склонны отмечать в жизни преимущественно ее дурные, злые, унижающие человека явления», ибо «за ними удобно скрыть свое слабоволие, обилием их можно оправдать свою бездеятельность», – он верно и метко характеризует начала противуположные, активные: «Натуры действенные, активные, обращают свое внимание главным образом в сторону положительных явлений…»

Все это так, и все это напечатано в журнале «Летопись», вышедшем в декабре 1915 г. в городе Петрограде, в момент, как раз особливо подходящий для того, чтобы всех нас призывать к активности и подражанию Западу.

Но чем больше соглашаемся мы с похвалою активности Запада, чем ненавистнее становится в наших глазах «бессильный и постылый пессимизм», не способный отмечать положительные явления, тем непонятнее становится для нас позиция самого М. Горького, его собственный беспросветный пессимизм, с каким относится он к русскому народу. Дело не в восторгах, которых русский народ еще не заслужил и не скоро заслужит, а в простой справедливости, которая и преступнику оставляет «искру Божию» и дает надежду на возрождение. И если вообще не следует унижать человека, с чем мы опять-таки с восторгом соглашаемся, то есть ли последовательность в том, чтобы целый народ был унижен? И если вообще всякий человек нуждается в ободрении, то насколько такое ободрение народу, который так или иначе, плохо ли, хорошо ли борется за свою жизнь? А ведь на страницах всей статьи писателя ни единого бодрого слова о русском народе, ни единого просвета в непроницаемой тьме, которою окутаны обе «Души» его! Как начато, так и кончено: торжественной и пышной панихидой.

И неизбежно напрашивается тот неожиданный вывод, о котором я предупреждал читателя: сам М. Горький, карающий нашу пассивность и уныние, не является ли тем «Lupus in fabula»[2]2
  Волк в басне (лат.). Употр. в значении: легок на помине.


[Закрыть], о котором рассказывается? Он сам, со своими «Двумя душами» и своей «Летописью», не оказывается ли тем пассивным и бездеятельным славянином, мрачный пессимизм, слабоволие и пассивность которого столь настойчиво противуполагаются яркой активности воюющего Запада?

Есть старый и порядочно избитый афоризм: «ex oriente lux»[3]3
  Ex oriente lux (лат.) – с Востока свет. Выражение восходит к евангельскому повествованию о рождении Иисуса (Евангелие от Матфея, гл. 2, ст. 1).


[Закрыть], и против него всеми своими статьями борется М. Горький. Но мы боимся, что, переместив так решительно солнце на Запад и в полный мрак погрузив Россию, писатель попал в то именно положение некоторой двойственности, которое так удачно изобразил Пушкин:

 
Се с запада восходит Царь природы,
И удивленные народы
Не знают, что начать:
Ложиться спать, – или вставать.[4]4
  Се с запада восходит Царь природы… – экспромт, приписывавшийся А. С. Пушкину.


[Закрыть]
 

Так оно и выходит, и даже поверхностное рассмотрение журнала «Летопись» подтверждает наше опасение, что не только сам М. Горький, но и остальные народы, следуя за ним, охвачены удивлением и решительно не знают, что начать: ложиться спать или вставать.

Начнем с обложки. Воспевающий активность и сам рожденный в момент наивысшей активности, когда все народы Запада во главе с Германией, Англией и Францией напрягают все свои силы и всю свою национальную мощь для борьбы, этот журнал самим своим тихим названием: «Летопись» – уже свидетельствует о некоей пассивной созерцательности, о своей готовности смотреть и записывать, но отнюдь не творить. Не бешено-активный Ахиллес, даже не хитроумный Одиссей является вождем и идеалом этих удивленных народов, а смиренный летописец Нестор[5]5
  …смиренный летописец Нестор… – Подразумевается помещенная в разделе «Внутреннее обозрение» статья В. П. Сватковского «Прогрессивный блок и бюрократия», подписанная псевдонимом «Нестор».


[Закрыть], бесстрастный повествователь о чужих деяниях.

А за обложкой удивление разрастается с каждой статьей, – «растет с быстротою тыквы»[6]6
  …удивление разрастается… «растет с быстротою тыквы», – это живописное выражение Горького… – М. Горький Максим. Один из королей республики. Интервью. Изд. Дитца, Штутгарт, 1906.


[Закрыть], по живописному выражению Горького в одном из его рассказов. Как было задолго объявлено, наилучшим украшением «Летописи» является «Дневник» Л. Толстого[7]7
  «Дневник Л. Толстого». – Имеется в виду публикация в «Летописи» А. М. Хирьяковым отрывков из подготовленного к выходу в свет издания Дневника Л. Толстого (1895–1896 гг.), под ред. В. Г. Черткова. М., 1916.


[Закрыть] – и это очень удачно для начинающего журнала. Но при чем здесь солнце с Запада? Всем известно отношение Толстого к Востоку, его увлечение буддизмом и Шопенгауэром, пламенным почитателем нирваны, его религиозность, его анархизм; да и в дневнике все это выражено с большою полнотою и даже как бы нарочитостью, весьма отрицательно относясь к западникам Грановскому, Белинскому и Герцену[8]8
  …весьма отрицательно относясь к западникам Грановскому, Белинскому и Герцену. – Андреев имеет в виду следующее место из дневника Л. Толстого: «Все эти Грановские, Белинские, Чернышевские, Добролюбовы, произведенные в великие люди, должны благодарить правительство и цензуру, без которых они бы были самыми незаметными фельетонистами» (запись от 17 мая 1896 г. См.: Толстой Л. Полн. собр. соч., т. 53, с. 90–91).


[Закрыть], Толстой тут же говорит о «прелестной книге индийской мудрости»[9]9
  …говорит о «прелестной книге индийской мудрости»… – Речь идет о книге Суоми Вивенада: «Jogas Phiorsophy. Lecturel on Raja Joga, or Conquering internal nature». В русском переводе с английского Я. К. Попова издана в 1911 г. под заглавием «Философия Йога. Лекции, читанные в Нью-Йорке зимою 1895–1896 гг.; о Раджи-Иох, или подчинении внутренней природы, и афоризмы Патанджали с комментариями».


[Закрыть] (Joga's philosophy), порицая Ломброзо[10]10
  Ломброзо Чезаре (1836–1909) – итальянский психиатр и криминалист, объяснявший преступность биологическими факторами. 11 августа 1897 г. приехал к Л. Толстому в Ясную Поляну (см.: Ломброзо Ч. Мое посещение Толстого. Женева, изд. Элпидина, 1902). Л. Толстой отозвался о Ломброзо в своем дневнике 15 августа: «ограниченный, наивный старичок», а его учение определили словом «бред» (Толстой Л. т. 53, с. 150).


[Закрыть] («ограниченный, наивный старикашка»), хвалит заезжего японца[11]11
  …хвалит заезжего японца. – Имеется в виду Д. П. Кониси (1862–1940) – крещеный японец, студент Киевской духовной академии, переводчик. Впоследствии (1912–1914) – профессор университета в Киото. С Л. Толстым познакомился в 1892 г.


[Закрыть]. И по всему дневнику рассеяны критические выпады против Маркса и марксистов. Как это понять свежему человеку? Приведен ли «Дневник» лишь для доказательства того, чем не должен быть русский человек, или – что допустимо в этом царстве удивленности, – солнце в этом месте журнала по-прежнему продолжает восходить с Востока?

Но «Дневником» удивление не ограничивается. Устами М. Горького, своего вдохновителя, как это значится на обложке, страстно понося бездеятельный пессимизм, не способный подмечать «положительные явления», журнал печатает весьма мрачную статью-разговор г. Плуталова[12]12
  …весьма мрачную статью-разговор г. Плуталова. – Содержанием статьи В. Плуталова «Дорожный разговор» является беседа двух пассажиров в купе вагона о войне с Германией.


[Закрыть] и уже совсем пессимистическое письмо из Франции г. Лозовского[13]13
  …письмо из Франции г. Лозовского. – А. Лозовский. Литература о будущем мире (Письмо из Франции).


[Закрыть]. Речь в письме идет о тех условиях, на каких наши союзники представляют себе возможным и желательным мир с Германией. Взяв несколько безвестных органов печати и безвестных французов, охваченных аннексионистским бредом и погруженных с головой в католические и иные реакционные мечты, г. Лозовский чистосердечно принимает их за всю мыслящую Францию и таким мрачным возгласом заключает свое весьма любопытное письмо:

«Таковы те чаяния и надежды, которые выплывают на взбаламученную поверхность французской общественной жизни и вскрывают движущие силы современного мирового конфликта».

Это ли не мрачно?

Но особенно ярким и даже ослепляющим светом разгорается удивление народов в «письме в редакцию» «одного из недоумевающих»[14]14
  …«Письмо в редакцию» «одного из недоумевающих». – «Один из недоумевающих. Нужны ли убеждения? Письмо в редакцию». Псевдоним не раскрыт. Печатая это письмо, редакция «Летописи» в предисловии извещает, что «далеко не во всем» совпадает с мнением автора. Письмо по форме – памфлет, направленный против оборончества Г. В. Плеханова в первую мировую войну (см. брошюру Г. В. Плеханова «О войне. Ответ товарищу 3. П.» Paris, 1914). «Кто любит отечество „по убеждению“, кто оправдывает и доказывает свой патриотизм, поддерживает его в других, взывая к их уму и расчету, – пишет один из недоумевающих, – тот уже подпал под власть Смердякова и если сейчас еще не изменник, то в любой момент может стать изменником, и в каждый момент – великий соблазн для соотечественников. Значит: или Фирс, или Смердяков?» (Летопись, с. 325). Андреев восторженно приветствовал оборонческую позицию Г. В. Плеханова и в частности опубликованное в меньшевистско-эсеровской газете «Призыв» (издавалась в Париже с октября 1915 г.) воззвание о положении России. (Андреев Л. Пусть не молчат поэты. – Биржевые ведомости, № 15155, утр. вып. 18 октября.)


[Закрыть]. Надлежащую этическую оценку этого письма, напечатанного редакцией «из сострадания», причем сама редакция «не во всех воззрениях совпадает» с г. «Недоумевающим», дал г. Заславский[15]15
  Заславский Д. И. (1880–1965) – литератор, журналист, в 1900 г. примкнул к революционному движению, с 1903 г. был членом Бунда. Впоследствии, сменив позиции, член КПСС, ведущий публицист «Правды». Андреев имеет в виду напечатанную под псевдонимом Homunculus статью Д. И. Заславского «В литературной богадельне» (День, 1915, № 352, 22 декабря).


[Закрыть] в газете «День»: «Наполненное грубой бранью против Плеханова, Бурцева[16]16
  Бурцев В. Л. (1862–1942) – публицист. Специализировался на разоблачении агентов царской охранки. Письма Андреева В. Л. Бурцеву см. «Вопросы литературы», 1991, июль, с. 179–189 (Публикация В. Чувакова).


[Закрыть] и Алексинского[17]17
  Алексинский Г. А. (1879–1967) – социал-демократ, член II Государственной думы. В первую мировую войну социал-шовинист, сотрудник буржуазных газет. В письме Одного из недоумевающих Г. Алексинский, как и В. Бурцев, названы «милыми Фирсами», которые «не оставили своего революционного языкоблудия» (Летопись, с. 326).


[Закрыть], таинственное письмо далеко выходит за пределы принятого в нашей серьезной журналистики».

Но, как это ни странно, еще более странным является самое содержание письма. Если М. Горький находит у русского народа «Две души» и притом одинаково скверные, то письмо «Недоумевающего» открывает у того же русского народа «два патриотизма», также одинаково скверных и зазорных, ибо один – это патриотизм чеховского лакея Фирса, другой – лакея Смердякова; и как не дает третьей души М. Горький, оставляя нас в отчаянии, так не дает третьего, более приличного патриотизма и г. «Недоумевающий».

Две души – и обе ничего не стоят; два патриотизма – и оба лакейские. Это ли не мрачно? Это ли не пессимизм, убивающий всякое хотение, всякую волю, почти всякую надежду? Поверить всему этому, – так и жить не стоит, а, «сложив бездеятельно руки на пустой груди», – головою в омут. И при чем, наконец, активный Запад во всей этой доподлинной славянщине, печально оправдывающей слова того же М. Горького о единственной способности великороссов – это к уходу из жизни?

Не таков Запад, не таковы его речи, не таковы и поступки. Что бы он ни делал и какие бы цели ни ставил он в своей борьбе, он идет к ним решительно и смело, о чем свидетельствует и вся его текущая жизнь, полная горения, энергии и силы. Критика, но не самооплевание и не сектантское самосожжение, движение вперед, а не верчение волчком – вот это истинный образ. И идти за Западом – это значит прежде всего быть полной противуположностью «Летописи» с ее удивленными народами, Плуталовыми и Недоумевающими.

Не стоило М. Горькому перетаскивать солнце с Востока на Запад лишь для того, чтобы ярче осветить его лучами такую безнадежную и унылую пустыню в восточнославянском стиле, какою является по первой своей книжке пристрастно созерцательная «Летопись»!