Текст книги "Колокольчики Папагено"

Однажды утром (Николая не было дома) на стук Жанны открыла маленькая женщина в длинной – до самого пола – юбке. Она пристально, цепко, придирчиво оглядела Жанну, что-то для себя решила, смекнула, пришла к некоему заключению и, ничего не спрашивая, впустила. Впустила безучастно, хотя и не позволила идти впереди себя, а лишь сзади, как будто она здесь хозяйка, а та, пришедшая – в лучшем случае гостья или просто посторонняя, по своей надобности заглянувшая – вот и надо вытерпеть, выслушать, что-то ответить и благополучно спровадить.

– Вы… наверно… я полагаю… та самая? – спросила женщина тихим, бесцветным голосом, западавшим в молчание (в паузы), словно клавиша рояля, спросила небрежно и сочувственно, и именно это сочувствие возмутило Жанну. Ей захотелось ответить дерзко.

– Это вы та самая. А я – это я, – огрызнулась она и одернула юбку, чтобы в темноте не белели колени.

– Женя? – спросила она, как спрашивают о чем-то, явно желая ошибиться.

– Жанна.

– Ах, да… Жанна. Простое русское имя. А я Анна. Видите, срифмовалось. У меня был срок – десять лет. Я имею в виду срок заключения, то есть совместной жизни.

– А у меня пожизненное.

– Да, вы так рассчитываете?

– Знаю.

– Замечательно. Я за вас рада. Только учтите, вам будет трудно. У Николая упрямый, непредсказуемый характер. Он деспот. К тому же у него бывают ужасные депрессии. Его очень трудно из них вывести. Надо каждый раз искать особый подход.

– Это вам он оставил квартиру в высотном доме? – перебила ее Жанна, желая что-то для себя выяснить хотя бы отчасти нужное и полезное, а не выслушивать то, о чем она сама могла бы поведать и с еще большими подробностями.

– Да, мне, но я ее продала. Там теперь живут другие люди. Академик с женой и сыном.

– Зачем же вы продали?

– Милая, ну зачем продают в таких случаях! Не из-за того, что мне наскучил вид на Кремль и Москву-реку. Ради денег, конечно. Надо же его на что-то содержать. Сам он теперь ничего не зарабатывает. Да и вообще беспомощный как ребенок.

– А раньше?

– О, раньше он был большим человеком. Официально – конструктором, а неофициально – создателем альтернативной идеологии. – Женщина посмотрела на Жанну со снисходительной улыбкой, показывая, что не ждет от нее понимания, поскольку когда-то и сама ничего в этом не понимала, пока ей толком не объяснили. – Тогда ведь жили в странном, загадочном обществе, устроенном по неведомым законам. Называлось все это социализмом, да еще развитым, но только называлось, не более того. Вы не застали, но я-то застала. Прекрасно помню, что в официальную чушь никто уже не верил, но замены ей не было. Поэтому в верхах не знали, куда поворачивать оглобли и что нас ждет. Вот и ставили эксперименты в лабораторных условиях: то Рерихи, то русский космизм, то Святая Русь. Николай предлагал свой вариант, и к нему прислушивались, его очень ценили. В Кремль не раз приглашали и на Старую площадь. У него был персональный автомобиль, и эта квартира, и прекрасные возможности для работы… Но потом все рухнуло, и случилось худшее – то, чего никто не ждал и не планировал в нашем плановом-то хозяйстве. Одно хорошо: квартиру я вовремя приватизировала и хоть что-то за нее получила. Николай же со своими идеями оказался никому не нужен, выброшен из жизни и превратился в бомжа.

– Зачем же вы его отпустили? – Жанна без приглашения села на топчан, покрытый безрукавкой, – села с такой уверенностью, что женщина робко на нее взглянула, словно сама ждала от нее подобного приглашения.

– Поссорились из-за чего-то. А кроме того, таких насильно не удержишь. К тому же он полагал своим долгом разделить судьбу соотечественников, оказавшихся на улице.

– Хотите чаю?

– Чаю?! – изумилась женщина. – А… вы… даете понять, что хозяйка здесь – вы. – Ее голос снова стал западать, словно клавиша. – Хочу. Но учтите, что у меня столько же прав, как и у вас, и это я могла бы угощать вас чаем.

– Какие церемонии!

– Вы чем занимаетесь?

– Шоферю. Цветы развожу по торговым точкам.

– Это заработок. Вы, наверное, миллионерша.

– Напрасно улыбаетесь. Свой куш имею. На каждой точке мне отстегивают за качественный товар. Если вам понадобятся розы, обращайтесь ко мне. Вам – со скидкой.

– Благодарю. Учту.

Женщина сняла со спины рюкзачок, как будто обещанная скидка позволяла и с ним почувствовать себя увереннее и на глазах Жанны достать из него принесенные вещи.

Жанна мигом метнула взгляд, отследила это намерение.

– А что у вас там? – спросила она равнодушно, будто бы без всякого интереса.

– Так… кое-что… – Женщина словно усовестилась: клавиша упрямо западала.

– Для Николая?

– Для моего бывшего мужа.

– Он же не в тюрьме, чтобы носить ему передачи. Знаете, что я вам скажу? – спросила Жанна, чтобы легче было высказать то, чего та явно не знала. – Знаете, что? Знаете?

Она словно перекладывала перед собой с места на место невидимые предметы.

– Ну, скажите… – Женщина вздохнула так, словно каждый предмет был ей отлично виден и не вызывал ничего, кроме скуки и уныния.

– Вы не тратьтесь и больше ничего такого не приносите.

– Какого такого? – Женщина не желала понимать значение слова, которое Жанна, напротив, слишком хорошо понимала.

– Такого, как у вас в рюкзачке. – Жанна взяла рюкзачок, продела руки женщины в лямки и повесила ей на спину, после чего удовлетворенно оглядела ее, оценила со стороны и добавила: – Теперь я буду тратить на него деньги. Это моя альтернативная идеология.

…И тут откуда-то из толпы вынырнул бледнолицый, с подсиненными обводами вокруг глаз, столбиком морщин на бескровном лбу и морковно-красным затылком – ее англичанин. Впрочем, англичане не выныривают, а выносят себя как некую драгоценность, требующую бережного, аккуратного обращения, а главное почтительности к себе и самоуважения, поскольку кого же англичанину уважать, как не самого себя. Ведь все прочие в лучшем случае туземцы, а то и вовсе – мартышки. И лишь они одни – англичане, даже если и осквернятся, оскотинятся, вынырнут или приползут на карачках, что, конечно, случается редко или почти никогда. И это почти – им в выслугу и заслугу, как орден, как потомственное дворянство, как высшее право в первых рядах приветствовать королеву и салютовать от имени народа – всех тех, кто толпится в задних рядах…

Вот он и вынес, водрузил себя, как статую на пьедестал, прямо перед Жанной. Она куда-то спешила, но тут углядела, себя слегка осадила, словно норовистую лошадь, попридержала, замедлила ход: англичанина же не каждый день встретишь, а тем более знакомого, хотя и не лучшим образом себя проявившего. Но то забыто, поскольку теперь у нее это, заслонившее все остальное. Поэтому англичанин (кажется, Патрик или Рональд) – лишь повод для любопытства, для двух-трех беглых вопросов, не требующих обстоятельного ответа, поскольку вопрос-то задать еще можно, а выслушивать ответ – пощадите, избавьте, скука смертная…

– Патрик, how are you? – Все, что помнила по-английски (итальянский давался лучше), из личного общения, хотя могла и добавить: «I am fine. Thank you», но это уже лишнее, на что-то претендующее, похожее на беспомощную попытку доказать, что она о нем не думает и не вспоминает. А тут и доказывать нечего, поскольку она – без всяких попыток – не думает и не вспоминает.

– Спасибо за вопрос. Я вполне удовлетворен обстоятельствами своей жизни. – Какой чудовищный русский. Патрик явно по этой части сдает. Вот что значит – лишиться ее опеки и надзора.

– Я рада это засвидетельствовать. – Эдак и сама русский забудешь, с таким-то ученичком.

– Ну, а ты как? Как твой рыцарь, против которого я применил летальное оружие?

Ах ты, сволочинушка! Свой баллончик вспомнил. И еще пригрозил: мол, применил и еще раз могу применить, если понадобится.

– Рыцарь отлежался, отчихался и теперь в порядке.

– У нас бы после такой дозировки никакие врачи не спасли бы.

– Шутишь.

– Ну, немного шучу…

– Не очень удачно.

– Извини. А в прошлом он был инструктором? – Кажется, Патрик намеренно оговорился, чтобы у нее был повод его исправить.

И она исправила:

– Конструктором.

Он сразу за это ухватился (невинное любопытство):

– И что же он изобретал?

– Электрические утюги.

Он прикрыл ладонью рот, сдерживая вежливый смешок.

– Оценил, оценил твой юмор. Шутница. Может, в кафе посидим? Угощаю.

– Ты, наверное, и столик заказал.

– Крайний в дальнем углу.

– Неспроста. Хочешь что-то выведать? Получить информацию? За информацию надо платить.

– Назови сумму, и в какой швейцарский банк тебе перечислить. До конца жизни хватит.

– А если без шуток?

Отняв ладонь ото рта, он внимательно разглядывал ухоженные ногти.

– Хочу узнать по старой дружбе, чем он сейчас занимается. Зачем книги по дворам собирает?

– Разведка обеспокоена? Передай, что разрабатывает новое секретное оружие.

– Точка-тире-тире-точка. Передал.

– Тогда можно и в кафе.

Они заняли те же места, где Жанна обычно сидела с Лаурой. Может, поэтому он спросил:

– Как твоя подруга? Жениха нашла?

– Она и не искала. Ей хватает Петрарки.

– О, Петрарка! Я тоже любил Италию. Я столько по ней путешествовал. Видел в оригинале всего Микеланджело. Восхищался, слезы лил от восторга. Но теперь мне, признаться, грустно и за Италию, и за всю Европу.

– Это почему же?

– Вырождается. Выживает из ума старуха. Впадает в маразм. Что он об этом говорит? Часом, не собирается ли ее спасать? Боюсь, безнадежное дело. Европе нужен хаос, и спасти ее может только большая война. Как он считает?

– Ему бы нас самих спасти.

– А надо ли?

– А кого ж тогда?

Он горячо зашептал:

– Слушай, передай ему. Переселяйтесь к нам. Наше правительство его ценит. Хватит вам мыкаться по дворам. У вас будет все. Деньги, положение, условия для работы. Все, что хотите.

– А то, чего не хотим, тоже будет? – Жанна не позволила ему долго думать над ответом и улыбнулась, словно ни в каком ответе не нуждалась.

– Не понимаю.

– А ты поразмысли. Может, поймешь, – сказала она так, словно не нуждалась и в нем самом со всеми его посулами.

Жанна как вошла, так на нее сразу и повеяло: гость. У Полиньки Сакс в комнате гость, которого та (не просто так!) – принимает. Иначе бы не улыбалась Жанне такой беглой, отсутствующей, половинчатой улыбкой, словно другая половина была предназначена тому, кто находился там, за стеной, в комнате, и по всей вероятности пил чай (запах чая разливался по всей квартире). Значит, сейчас и Жанну представят гостю и посадят рядом с ним за стол. Или напротив, чтобы лучше видеть друг друга и обмениваться знаками внимания. Интересно, кто это? Сосед? Для соседа слишком много церемоний. Новый знакомый с бульвара? Да, скорее всего. На скамейке бульвара чаще всего знакомятся. «Разрешите присесть? Я вам не помешаю?» – «Сделайте одолжение». Что ж, Жанне тоже надо будет улыбнуться и суметь продержаться с этой улыбкой как можно дольше, лишь бы лицо не затекло (ох, не любит она гостей). При этом похвалить чай и постараться поддержать застольный разговор. Разговор обо всем сразу и при этом – ни о чем. Такие разговоры быстро увядают и никнут, поэтому надо ставить подпорки: погода, театр, книги. Нет, о книгах она теперь говорить не будет. Ни с кем. Молчок. А про все остальное – можно. Жанна приготовилась ко всему, и вдруг уже перед самым порогом комнаты (Полинька Сакс ее называла гостиной) на нее снова повеяло: принц!

За столом сидел тот самый принц, о котором поведала Полина Георгиевна. Принц – проповедник буддизма на бульваре в Чертанове. Под балдахином и в окружении свиты. Он сидел прямо (благородная осанка), неподвижно, величественно и с участием смотрел на Жанну, не предпринимая никаких действий, пока не последует знак от хозяйки, распорядительницы церемонии.

– А это моя Жанна, она мне как дочь, – сказала Полина Георгиевна, и поскольку Жанна при этом не села, то принц тоже встал и поклонился.

Обоим стоять было неловко, но никто не решался сесть первым, пока хозяйка сама не усадила обоих.

– Ты представляешь, после сегодняшней проповеди я пригласила Его величество на чай, и он согласился подняться сюда вместе со свитой. Но у меня оказалось так тесно, что свиту пришлось отпустить. – Полина Георгиевна рассказывала об этом как о забавном случае, хотя было заметно, что теснота в квартире ее немного угнетает. – А Жанна у нас специалист по розам. Знает все названия роз по-итальянски.

«Куда ее понесло! Какие розы!» – ужаснулась Жанна и умоляюще взглянула на свою старшую подругу.

– О! – выразил свое восхищение принц. – Я изнемогаю по Италии. Или изнываю. Как правильно?

– И так и так, – элегантно выкрутилась Полина Георгиевна. – Главное, чтобы было понятно и не очень длинно. У вас прекрасный русский язык.

– Общежитие. – Принц назвал источник своего знания русского языка. – Я настояль, чтобы жить со всеми в общежитии.

– Как это мило! И как мудро! Вот что значит погружение в языковую среду. – Не зная, как продолжить свое рассуждение о среде, Полина Георгиевна решила вернуться к началу разговора и не совсем удачно спросила: – Вы много раз там бывали?

– Где? В общежитии? – Принц уже благополучно забыл, с чего начался разговор.

Полинька Сакс принужденно рассмеялась.

– Нет, в Италии. В Италии, конечно.

– О, да! Но последнее время там стало более хуже, вы не находите?

– К сожалению, я в Италии не была, – призналась Полина Георгиевна с легкомысленной беспечностью, позволявшей сделать вывод, что она не слишком жалеет о том, что не была в Италии. – В наше время туда не слишком охотно пускали. Эти райкомы, собеседования… Сплошная морока!

– А вы? – обратился принц к Жанне, из вежливости не оставляя вниманием хозяйку дома.

– А я была, – бесстрашно соврала Жанна.

– Когда ж ты успела? – зловеще зашептала (зашипела) ей на ухо Полина Георгиевна.

– Мне о ней рассказывал один человек.

– Этот твой италья?.. – Полина Георгиевна осеклась и закрыла рот ладошкой, чтобы из него не вылетел неуместный вопрос.

– Нет, один необыкновенный человек.

– О, в России есть необыкновенные люди! Я хотел бы знакомиться. Это моя мечта – встретить необыкновенного человека. Такого, как Будда. И пойти за ним.

– Тем более что Будда тоже был принцем. – Полинька Сакс демонстрировала знания, полученные на бульварных проповедях.

– Позвольте благодарить вас за ваше уточнение.

– Да, но ваша мечта о встрече… – Полина Георгиевна тревожно переглянулась с Жанной. – Боюсь, это будет не совсем удобно.

– Почему? Что есть в этом неудобного?

– Видите ли, Ваше высочество. – Полинька Сакс старалась быть дипломатичной. – Раньше необыкновенные люди были наверху, а теперь ушли вниз, в подвалы, котельные, ямы. Это не каждый выдержит.

– Все равно я хочу встретиться, – сказал принц, ставя свое желание выше всех противоречащих ему доводов. – Я изнемогаю по необыкновенным людям.

Жанна ко многому привыкла и была готова, но этого совершенно не ожидала. Да и кто мог ожидать, что Николай так рассердится. Она ведь только намекнула, когда рассказывала о принце и его заветной мечте встретить необыкновенного человека: вот, мол, есть один необыкновенный, и выразительно посмотрела на Николая (правда, тотчас опустила глаза), но принцу-то даже имени не назвала. И ни о какой встрече с ним, естественно, не договаривалась. Как она могла, не спросив! Но Николаю и этого оказалось достаточно, так его задело, укололо, оцарапало. Мало сказать, рассердился – разбушевался, осерчал, вознегодовал, стал кругами ходить по комнате, отшвыривая стулья (и без того сломанные). И, разумеется, посыпались упреки:

– Как ты могла такое сказать! Необыкновенный! И это про меня! Про того, кто все бросил, ото всего ушел, забился в тараканью щель, поселился в этом подвале, лишь бы со всеми сравняться, всем уподобиться, стать таким, как множество других. Так знай же, усвой раз и навсегда: я самый обыкновенный, заурядный, такой как все. И не смей меня называть иначе.

Жанна долго молчала, давая ему высказаться, – молчала даже тогда, когда и он замолчал. И лишь затем безучастно сказала:

– Ты не заурядный, а… рядовой.

Николай поначалу и не понял, что она в это вкладывала (поняла ли сама Жанна?).

– Что значит рядовой?

– Это значит, что ты стоишь в строю. Стоишь, руки по швам, готовый выполнить приказ.

Он задумался.

– Ну, пожалуйста, если тебе так нравится.

– Да, мне нравится, нравится. Я же не говорю, что ты главнокомандующий. Нет, ты рядовой. – Ее лицо осунулось, а голос дрогнул от обиды.

Николаю стало ее жалко и досадно, что позволил себе вспылить.

– Хорошо, хорошо, я согласен.

Именно то, что он с ней согласился, отняло у Жанны последнюю способность сдерживаться, и она расплакалась. Расплакалась, ненавидя себя за это и ругая последними словами.

– Ну, прости, прости… – Ему стало ясно, что надо не соглашаться, а каяться и просить прощения. – Я последний дурак.

– Нет, это ты прости. Но что я могу поделать, если я такая дура, если я тобой восхищаюсь и горжусь.

– Я не заслужил. Вот уж чего не надо, так это мной гордиться.

– Нет, надо! – Тут уж Жанна рассердилась, дала себе волю. – Надо! Ты необыкновенный человек!

– Вот пожалуйста. Снова! – Хотя она назвала его необыкновенным, теперь, после ее слез, он уже не мог на нее сердиться. – Что ж я такого необыкновенного сделал?

– Ты? Ты предсказал день своей смерти. – Жанна сама удивилась, что это сказала, и посмотрела на него вопросительно, с опаской: не промахнулась ли?

Он был вынужден признать, что не может ей возразить.

– Это многие предсказывали. И мудрецы и поэты. – Посмотрел куда-то в сторону.

Тут она осмелела.

– Ты можешь простоять на коленях полдня, держа в руках Евангелие.

– Ага, ты за мной подглядывала.

– Случайно так получилось.

– И что еще я могу?

– Ты любишь меня. – Она сосредоточенно вдевала пуговицу в петельку на платье.

– Для этого усилий не требуется. Тебя нельзя не любить.

– Меня-то? Еще как можно. Спроси, кого хочешь. А ты любишь. Вот тебе и усилие. Только, если можно, – она вынула пуговицу из петли, – отодвинь этот день, предскажи его годика на три позже.

С принцем Ниронгом Жанна и Николай подружились после того, как тот побывал у них несколько раз. Побывал один, без свиты, одетый по-простому, но с бирюлевским шиком, по его собственным словам. «Мой одежда есть бирюлевский шик», – произнес он с гордостью во время своего последнего визита, однако при этом поглядывал на них не без смущения и некоторой опаски, поскольку чувствовал себя неуверенно и ждал совета: не перебрал ли он со своим хваленым шиком? Николай и Жанна сразу поняли, что вопрос деликатный и тут очень важно не ошибиться, правильно на него ответить. Поэтому они дружно заверили принца: конечно же, нет, не перебрал, у Вашего высочества отменный вкус. Но при этом постарались осторожно внушить, что, возможно, его костюму немного вредит излишняя экстравагантность и некоторые детали не совсем сочетаются друг с дружкой.

«Какие?» – спросил принц Ниронг так, словно желал узнать имена преступников, которым намеревался тотчас отрубить головы.

Пришлось мягко и деликатно указать ему на некоторые погрешности. К примеру, черные кожаные брюки с шипами и тяжелые ботинки на высокой шнуровке – это, скажем так, одно. А пестрый платочек на шее и ремень с узорной пряжкой – совсем другое. И то, что подходит для кладбища, мрачной обстановки могил и склепов, вы простите, Ваше высочество, увы, не совсем годится для пляжа.

Принц выслушал, сначала посчитал, что у него есть явный повод обидеться, поджал карминно-красные губы, насупил оливковые брови, но затем решил не обижаться, а там и вовсе забыл о досадном эпизоде. При этом даже повеселел. Он попросил заварить чай, который принес с собой в фарфоровой ступке, и когда все расселись за столом, стал шутить, смеяться и рассказывать о своей семье. Он изображал в лицах отца, мать, братьев, любимую сестру Нум и – особенно выразительно – Первого министра двора, хитрую лису, интригана, взяточника и казнокрада. Изображал и престарелого мудреца-садовника с глазами кроткой лани и седой тигриной бородкой, умевшего заклинать змей, гадать по руке и открывшего принцу многие сокровенные тайны. Оказывается, в одной из прежних жизней принц тоже ухаживал за садами – теми самыми садами Лумбини, где родился Будда. Он был свидетелем этого рождения – издали видел, как на царицу Майю снизошел небесный свет, и до него донесся первый крик новорожденного.

Услышав об этом, Николай сказал, что ему тоже было открыто: в прежней жизни он служил садовником у Иосифа Аримафейского. Того самого Иосифа, в чьем саду был погребен, а затем воскрес Иисус Христос.

Эти слова поразили принца, произвели на него огромное впечатление. Он на минуту замер, словно от испуга, исказившего его черты, но это выражение стало постепенно смягчаться, исчезать, стираться с его лица и вместо него появлялось – проступало – совсем другое выражение восторга и восхищения. Принц заговорил о том, что их встреча с Николаем не случайна, что им многое суждено и от них многое зависит, способное изменить судьбы мира и преобразить человечество. Николай слушал с почтительным вниманием, к которому обязывало положение принца. Но было заметно, что хотя Николай с ним во многом согласен, разделяет его идеи, он не решился бы их высказать с такой наивной непосредственностью.

Так они просидели до позднего вечера, когда из облаков выплыла огромная сиреневая луна, осветившая подвал струящимся светом, и Жанне было странно видеть их вместе: Николай, одетый как бомж, и принц в кожаных брюках с шипами, с пестрым платочком на шее. И, оказывается, оба по прежним жизням (в прежние жизни Жанна остерегалась особенно-то верить, хотя к рассказам о них прислушивалась) – садовники, засвидетельствовавшие величайшие свершения земной истории, рождение Будды и воскресение Христа.