Текст книги "Путин и Трамп. Враги, соперники, конкуренты?"

Сепаратный мир

Делегаты УМ съезда партии большевиков, экстренно собранного 6 марта 1918 года, полного текста мирного договора с немцами не видели. Видимо, не сознавали масштаба потерь. Ленин требовал сохранить «военную тайну». 14 марта созвали чрезвычайный Четвертый Съезд Советов (высший орган государственной власти): 785 голосов за ратификацию мира, 261 – против, 215 – воздержались.

По условиям договора Советская Россия обещала демобилизовать армию и флот и отдала территории с населением в пятьдесят шесть миллионов человек, четверть всех железных дорог, три четверти черной металлургии, 90 % добычи каменного угля, треть текстильной промышленности.

От чего отказалось правительство Ленина? От Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и части Белоруссии. Города Карс, Батум и Ардаган надо было отдать Турции.

27 августа подписали с немцами дополнительные секретные соглашения к Брест-Литовскому договору и обязались выплатить Германии контрибуцию – шесть миллиардов марок золотом, 245,5 тонны.

Отдельный пункт договора был посвящен Украине: «Россия обязывается немедленно заключить мир с Украинской Народной Республикой и признать мирный договор между этим государством и державами Четверного союза. Территория Украины незамедлительно очищается от русских войск и русской Красной гвардии».

Брестский мир, с одной стороны, спас правительство большевиков, с другой – настроил против них пол-России. Главное последствие – массовое возмущение, в первую очередь офицерства, которое восприняло мир с врагом, с Германией, как предательство. Белое движение считало, что большевики продались немцам, и обратилось за помощью к союзникам.

Для России Первая мировая закончилась. Но после Брест-Литовска, 21 марта 1918 года, началось немецкое наступление на Западе.

«Генерал Людендорф, – писал британский военный министр Уинстон Черчилль. – приказал генералу Гофману, начальнику штаба немецких войск на Восточном фронте, перебросить миллион солдат и офицеров на Запад, 50 дивизий и пять тысяч орудий были сняты с русского фронта. Нас ждали ужасающие битвы 1918 года, повлекшие смерть или увечья почти двух миллионов британских, французских и германских солдат».

Немецкое наступление развивалось успешно. Германское командование было счастливо! Вот почему союзники обиделись на большевиков, заключивших сепаратный мир с немцами. Страны Антанты считали, что их солдаты умирают по вине большевиков, предавших товарищей по оружию. Большевики воспринимались как подручные германцев. Именно тогда возникло противостояние западного мира и Советской России.

Ленин и большевики преувеличивали роль и значение интервенции, формируя представление о западных странах как о злейших врагах советской власти. Это придавало масштабность победе большевиков: одно дело разгромить белые армии, другое – одолеть четырнадцать держав Антанты.

Впрочем, была еще одна причина ненавидеть Запад. Православный философ Георгий Петрович Федотов описывал настроения после Первой мировой, революции и Гражданской войны:

«Русское национальное чувство было уязвлено глубоким поражением, разделом, падением России и, не желая взять на себя ответственность, не имея мужества покаяния, стало искать виновника вне себя – на Западе».

Ненависть к Западу стала важнейшим мобилизующим лозунгом и элементом самозащиты – чтобы туда не ездили и не сравнивали уровень жизни.

После Гражданской войны противостояние продолжилось. Большевики считали своим первейшим долгом сокрушить правящие режимы в соседних и не соседних странах и совершить мировую революцию. Поддерживали радикальных социалистов деньгами и оружием. Говорили больше, чем делали, но им верили.

– Товарищи, зарубите себе на носу, что пролетарии Советского Союза находятся в осажденной крепости, – говорил в ноябре 1934 года член политбюро и формальный глава государства Михаил Иванович Калинин, – а в соответствии с этим и режим Советского Союза должен соответствовать крепостному режиму.

Русские блюда, язвительно писал один из руководителей Коминтерна Карл Радек, подаются в европейских ресторанах без острого соуса настоящей московской кухни. Конечно, этот соус слишком остер для буржуазного желудка, поскольку состоит из трех компонентов, без которых не может быть настоящего русского блюда, – революции, диктатуры пролетариата и правящей компартии…

Европа побаивалась такого соседа, держалась настороженно, пыталась окружить «санитарным кордоном», то есть буферными государствами, чтобы к ним не проникал зловредный вирус анархии. Эта идея одновременно носила антинемецкий характер – хотели помешать России и Германии объединиться.

Президент Франции Жорж Клемансо заметил британскому премьеру Дэвиду Ллойд Джорджу:

– Мы должны присматривать за большевиками. Надо окружить их колючей проволокой, но не тратить на это деньги.

А в нашей стране ненависть к Западу, Америке, вообще внешнему миру культивировалась властью.

Американцы кормят голодных детей

Процесс признания Советской России растянулся на десятилетие. Основная часть мирового сообщества не желала иметь дело с коммунистическим правительством.

Тяжелый неурожай 1921 года заставил Москву обратиться за помощью к международной общественности. Советскую Россию большинство государств не признавали, поэтому просьбы о помощи передавались не напрямую, а по радио.

В нашей стране известна помощь, которую оказал Международный Красный Крест под руководством норвежца Фритьофа Нансена. Но объем ее помощи в несколько раз меньше той, что оказала Американская администрация помощи (American Relief Administration, сокращенно АРА).

Американцы откликнулись на просьбу Алексея Максимовича Горького о помощи в июле 1921 года, хотя отношений между двумя странами не было.

Американская администрация первоначально обещала кормить только голодающих детей, беременных женщин и кормящих матерей. Потом стала выдавать пайки пациентам в больницах. Оценив бедственность ситуации, взялась кормить и взрослых.

Конгресс США выделил десятки миллионов долларов для закупки продовольствия, которое пароходами доставляли в советские порты. Одновременно в обратном направлении шли пароходы с российским зерном, экспортируемым в Европу.

Большевики спешили доставить российский хлеб на рынок раньше, чем на рынке появится более дешевый из Северной и Южной Америки. Советские руководители хотели заработать валюту – в том числе и на мировую революцию, на помощь компартиям, а кормить собственное население должны были американцы.

Научный сотрудник Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова И.И. Литвинов с горьким сарказмом писал тогда:

«В Советской России голодают миллионы крестьян; существование советской власти в величайшей опасности. И кто же помогает голодным? Мировой пролетариат? Коминтерн? Американские миллиардеры пожертвовали десятки миллионов золотом. Они кормят миллионы детей… Десятки докторов – буржуа чистейшей пробы – приезжают со всех стран и гибнут в борьбе с эпидемиями в голодающих районах. И детские очереди около американских столовых, и больницы, и врачи – герои-жертвы эпидемий, и поезда с американским хлебом – как это наглядно подтверждает нашу теорию о классовом характере культуры и этики в «буржуазном» обществе».

В первую очередь американцы открывали детские столовые и снабжали продовольствием детские дома. Кормили детей в возрасте до четырнадцати лет. Сохранилось типовое меню: понедельник – какао с хлебом, вторник – рисовый пудинг, среда – рис с лапшой, четверг – какао, пятница – пудинг, суббота и воскресенье – рис с лапшой. Американцы полагали, что это будет всего лишь добавка к ежедневному рациону. Но часто ситуация была настолько бедственной, что американский паек оказывался единственной едой, достававшейся российским детям. Многие дети никогда не видели консервированного молока и не пили какао. В Башкирии весной 1922 года кормили треть населения, докладывали местные чекисты. В Уфимской губернии – две трети населения.

Пожалуй, это была первая встреча двух народов, двух ментальностей, двух представлений о жизни.

В Россию поехали молодые американцы – вчерашние фронтовики, ковбои, искатели приключений. Потрясли их не столько ужасный голод, сколько невежество и подозрительность власти. Американцы органически не принимали фатализма, пассивности, инертности, возмущались безответственностью, неорганизованностью, бесконечными перекурами, когда нужно было много работать (см. «Вопросы истории», № 11/2003). Американцы поражались: как можно красть продукты, предназначенные для голодающих детей? Требовали гласного суда над пойманными ворами.

«В Оренбурге, – пишет доцент Бирской государственной социально-педагогической академии Наиль Вакилович Усманов, – из беженцев американцы организовали бригады по очистке города. Им регулярно выдавалась горячая пища. Не убиравшиеся в течение нескольких лет от грязи и нечистот улицы города были приведены в порядок. Такие же бригады были созданы в Орске, Илецке, Актюбинске».

А в Оренбурге работало всего семеро американцев…

Российские граждане поражались оптимизму американцев, эффективности, деловому подходу. Раздражались из-за того, что американцы работали и в праздники. Подозревали, что американцы зарятся на природные ресурсы Урала, раздают продукты в надежде получить концессии на золотые и платиновые прииски.

Чекисты докладывали начальству о настроениях публики:

«Ожидают падения власти при посредстве Америки… Раз у коммунистов нет хлеба, пусть передадут завод американцам, которые будут кормить рабочих».

Число американских сотрудников в России не превышало трех сотен. Остальные были местными – работу получили больше ста тысяч человек. Служба в АРА считалась выгодной. В газете «Власть труда» (Уфа) 11 августа 1922 года воспроизвели популярные частушки:

 
Ванька служит в АРЕ —
Ходит в новой паре!
Не хочу я чаю пить,
Надоел он, право.
Буду мистера любить,
Попивать какао.
 

Попутно американцы проводили массовую вакцинацию от тифа и холеры, обязательные для тех, кого они кормили. Прививки получали из Института Пастера в Париже. Открывали бесплатные аптеки, детей водили в баню, давали им мыло, одежду отправляли на дезинфекцию (см. «Вопросы истории» № 2/2007).

Осенью 1922 года по требованию Москвы началось сворачивание работы Американской администрации помощи. Ее работники вспоминали:

«При ликвидации работы АРА на каждом шагу, в каждой деревне можно было видеть картины отчаяния бедняков при известии о закрытии столовых. С приездом инструктора все дети собирались в столовой и, как скоро они слышали о закрытии, тотчас же начинали плакать и молили о дальнейшей помощи. Массу отчаяния и горя можно было видеть при ликвидации помощи там, где на нее возлагались все упования и надежды голодающих».

Летом 1923 года деятельность АРА полностью прекратилась. Остатки продовольствия – муку, сахар, консервированное молоко, какао – американцы оставляли губернским властям. В ведомстве госбезопасности не сомневались, что АРА – организация, «помогающая предательской работе контрреволюции». Так это и осталось в советской историографии: американцы не столько помогали, сколько шпионили. А ведь летом 1922 года американские передвижные кухни ежедневно кормили одиннадцать миллионов человек и спасли их от голодной смерти.

Вредители как агенты Запада

Весной 1928 года в городе Шахты (Ростовская область) были арестованы пятьдесят советских и пять немецких инженеров и техников. Всех обвинили в саботаже и диверсиях. Так началось громкое «шахтинское дело», о котором страна узнала, прочитав 12 марта 1928 года газету «Известия»:

«На Северном Кавказе, в Шахтинском районе Донбасса, органами ОГПУ при прямом содействии рабочих раскрыта контрреволюционная организация, поставившая себе целью дезорганизацию и разрушение каменноугольной промышленности.

Следствием установлено, что работа этой контрреволюционной организации, действовавшей в течение ряда лет, выразилась в злостном саботаже и скрытой дезорганизаторской деятельности, в подрыве каменноугольной промышленности методами нерационального строительства, ненужных затрат капитала, понижении качества продукции, повышении себестоимости, а также в прямом разрушении шахт, рудников, заводов».

Арест немецких инженеров повлек за собой международный скандал. 15 марта 1928 года советскому полпреду в Берлине вручили ноту: арест германских инженеров и техников вызвал в деловых кругах «резкое возражение и чувство большой неуверенности в отношении всей совокупности экономических отношений с СССР».

Четверо из пяти немцев работали в крупной фирме «Альгемайне Электрише Гезельшафт». Ее руководитель Феликс Дейч был сторонником экономического сотрудничества с Россией. Он сразу же заявил немецкому послу графу Ульриху фон Брокдорф-Ранцау в Москве, что вообще разорвет контракты, если его инженеров не освободят. Ранцау обратился к Чичерину.

Граф Брокдорф-Ранцау, бывший министр иностранных дел Германии, вручил свои верительные грамоты в Москве еще 6 ноября 1922 года. Немецкий посол, как и Чичерин, был холостяком, не интересовался женщинами, любил работать по ночам. Они часто встречались с Чичериным за полночь и вели на французском языке беседы о литературе и философии. Посол был сторонником тесного сотрудничества России и Германии, которые должны вместе противостоять победителям в Первой мировой. Умирая, он попросил брата передать Чичерину, что сближение двух народов было главной целью его жизни. Но для советских вождей Брокдорф-Ранцау был врагом, который участвовал в каких-то подрывных акциях.

Сталин писал одному из членов политбюро:

«Чичерин слаб до тошноты, он влюблен в Ранцау и нередко забывает об интересах своего государства. Он, чудак, думает, что Ранцау (или любой посол) может вести свою политику («дружественную» нам!), отличную от политики Германского правительства. Дитя…»

Но доводы наркома Чичерина и его заместителя Максима Максимовича Литвинова, которые доказывали политбюро, что суд над немцами, приглашенными работать в Советскую Россию, невероятно повредит стране, возымели действие.

Двоих немцев почти сразу освободили. Но трое предстали перед судом.

Председателем Специального судебного присутствия Сталин утвердил Андрея Януарьевича Вышинского, своего любимого юриста, который любому преступлению власти придавал законный вид. После «шахтинского дела» Вышинский написал книгу, в которой, в частности, писал: «Советский суд – этот ответственнейший орган пролетарской диктатуры – должен исходить и всегда исходит исключительно из соображений государственной и хозяйственной целесообразности».

Вышинский вынес заранее утвержденный политбюро приговор: одиннадцать обвиняемых приговорили к смертной казни, остальных – к различным срокам тюремного заключения. Иностранцам повезло больше. Хлопоты Чичерина и Литвинова не пропали даром. Двоих немцев оправдали, третьему дали год, но вскоре освободили.

В реальность обвинений в стране поверили почти все. За малым исключением. В октябре 1928 года умер известный ученый-металлург, член-корреспондент Академии наук Владимир Ефимович Грум-Гржимайло, брат знаменитого географа. Его предсмертное письмо попало в эмигрантскую печать:

«Все знают, что никакого саботажа не было. Весь шум имел целью свалить на чужую голову собственные ошибки и неудачи на промышленном фронте… Им нужен был козел отпущения, и они нашли его в куклах шахтинского процесса».

Процессы такого рода играли мобилизующую роль, потому что мнимых вредителей объявляли агентами и пособниками иностранных разведок: вредители вели дело к войне. На пленуме ЦК об опасности вредительства предупреждал Андрей Александрович Жданов, секретарь Нижегородского губкома:

– Мы в нашей губернии, за последние месяцы в особенности, имеем целый ряд случаев поджогов и аварий, из которых мы считаем не все случайными. Мы установили такие вопиющие факты, что на заводах, где мы обследовали противопожарную охрану, перед пожарным сараем, в котором находились машины, имелась неразметенная куча снега, которая в случае пожара не давала возможности вывести машины из сарая. В другом месте вода в бочках оказалась замерзшей, в третьем месте дежурные спали.

Слушавший его с изумлением Станислав Викентьевич Косиор, секретарь ЦК, откликнулся с откровенной издевкой:

– Это тоже вредительство, когда дежурные спят?

Но, похоже, один Косиор сообразил, что Жданов, сам того не желая, наглядно показал: мифическое вредительство есть на самом деле элементарное разгильдяйство и неспособность справиться со своими обязанностями.

От Станислава Косиора, которого смущали притянутые за уши обвинения, Сталин со временем избавился – расстрелял в 1939-м. А на точно следовавшего партийной линии и сметливого Андрея Жданова обратил внимание и вознес его на вершину власти.

С «шахтинского дела» начались совершенно одинаковые процессы. Они должны были показать стране, что повсюду действуют вредители, они-то и не дают восстановить промышленность и вообще наладить жизнь. А вредители – агенты империалистических разведок, готовящих военную интервенцию.

«Никого не впускать. Никого не выпускать» как принцип советской власти

С чего началась советская власть?

Сразу после революции петроградский Военнореволюционный комитет отправил комиссару пограничной станции Торнео на финляндско-шведской границе – в условиях продолжавшейся еще мировой войны это был единственный безопасный путь из России в Европу – короткую телеграмму: «Граница временно закрыта. Без особого распоряжения Временного революционного комитета никто пропущен быть не может».

За сто с лишним лет до этого, 3 апреля 1801 года, император Александр I разрешил своим подданным свободный выезд за границу. Большевики же первым делом запретили уезжать из страны и возвращаться домой без разрешения органов госбезопасности.

3 июня 1919 года Совет народных комиссаров (правительство) постановил:

«Вменить Народному комиссариату по иностранным делам в обязанность при выдаче заграничных паспортов лицам, отправляющимся за границу по поручению советских учреждений, требовать представления постановлений соответственных коллегий и ручательства этих коллегий за добропорядочность командируемых лиц и лояльность их по отношению к Советской власти».

Лояльность устанавливали чекисты. Выпускать или не выпускать – решалось на совещании в здании на Лубянке, которое устраивалось раз в неделю. 6 июня 1920 года Наркомат иностранных дел утвердил инструкцию о порядке выдачи заграничных паспортов: «В обстоятельствах исключительного времени» для выезда требуется разрешение Особого отдела ВЧК.

Название органов госбезопасности менялось, а обстоятельства исключительного времени действовали до 1991 года.

Попытка бежать от советской власти рассматривалась как тягчайшее преступление против государства и каралась жестоко, хотя с правовой точки невозможно сформулировать, в чем же состав преступления. Но формулировать и нужды не было.

Забавно, что советские руководители прекрасно понимали разницу между иностранной жизнью и той, которую они устроили своим согражданам.

Владимир Ильич Ленин озаботился состоянием здоровья Алексея Ивановича Рыкова, которого сделал своим заместителем в правительстве. 26 мая 1921 года обратился к его жене Нине Семеновне:

«Не можете ли Вы его уговорить или хитростью, что ли, заставить, или самой с ним поехать? Ну где в Ессентуках у нас хорошее лечение? Явный вздор! Будут хаос, бестолочь, неустройство, усталость, а не лечение, дерганье нервов, обращения местных работников. Он упрямится, не хочет в Германию. А там 2–3 месяца стоит 4–5 у нас. Будут изоляция, отдых, корм, лечение по науке строгое. Очень прошу постараться его «вывезти» в Германию и вылечить серьезно».

Ленин отчетливо понимал пороки советской системы, но избавить от них был готов только избранных.

Когда-то молодая революционерка Коллонтай, направлявшаяся на пароходе в Америку, чтобы агитировать американцев за социализм, гневно писала:

«Ненавижу этих сытых, праздных, самовлюбленных пассажиров первого класса! Таких чужих по духу! Ненавижу эту бестолковую, праздную жизнь, убивание времени на еду, пустую болтовню, какие-то маскарады, концерты».

Прошли годы, и Александра Михайловна – после скудной советской жизни – наслаждалась комфортом на шведском пароходе «Биргер Ярл»:

«Завтрак был чудесный. Длинный, во всю столовую каюту стол, уставленный закусками. Целые пирамиды аппетитного финского масла с соленой слезой, рядом пирамиды разных сортов шведского хлеба, селедки со всякими приправами, блюда горячего отварного картофеля, покрытого салфеткой, чтобы не остыл, копченая оленина, соленая ярко-красная лососина, окорок копченый и окорок отварной с горошком, тонкие ломтики холодного ростбифа, а рядом сковорода с горячими круглыми биточками, креветки, таких крупных нет и в Нормандии, блюда с холодными рябчиками, паштеты из дичи, целая шеренга сыров на всякие вкусы, к ним галеты и на стеклянной подставке шарики замороженного сливочного масла.

И за все эти яства единая цена за завтрак, ешь, сколько хочешь. Если блюда на столе опустеют, их пополняют. Таков обычай в Швеции. Я набрала себе тарелку по вкусу и, сев за отдельный столик, заказала полбутылки легкого финского пива».

Это были те самые годы, когда в результате социалистического переустройства сельского хозяйства – коллективизации и раскулачивания – Россия голодала.

Федор Федорович Раскольников, бывший командующий Балтийским флотом, переведенный на дипломатическую работу, вспоминал, как доставил главе советского правительства Молотову подарки от его старинного приятеля Александра Яковлевича Аросева, полпреда в Чехословакии.

Доверху нагруженный картонками и свертками Раскольников приехал в Кремль. Молотовы обрадовались заграничным дарам. Аросев прислал материю на костюм для Вячеслава Михайловича, зеленое спортивное пальто для его жены Полины Семеновны и детские вещи для дочери Светланы. С восхищением разглядывая вязаный детский костюмчик, Полина Семеновна воскликнула:

– Когда у нас будут такие вещи?

– Ты что, против советской власти? – шутливо перебил ее Молотов.

С годами немногое изменилось.

Брежнев записывал в дневнике:

«Получил костюм спортивный от легкой промышленности… Принял Романова Григория Васильевича (Ленинград). Принес малогабаритный телевизор… Приходил Могилевец (заместитель управляющего делами ЦК КПСС) с образцами шерстяной куртки – не подходит… Говорил с Абрасимовым. Я попросил гэдээровский фен».

Петр Андреевич Абрасимов был послом в ГДР. Сделать фен, чтобы руководитель Советского Союза мог укладывать волосы, – а он придавал значение своей прическе, – отечественной промышленности оказалось не под силу.

Высшие руководители страны, с высоких трибун поносившие бездуховный Запад, по-детски радовались импортным вещичкам.

«Гречко с благословения Брежнева, – записал в дневнике довольный хозяин советской Украины Петр Ефимович Шелест, – нам с Машеровым подарил хорошие охотничьи финские костюмы».

Маршал Андрей Антонович Гречко был министром обороны, Петр Миронович Машеров – руководителем Белоруссии.

Работавшие за границей старались на публике хаять страну пребывания и вообще заграничную жизнь. Знали, что среди слушателей обязательно окажется секретный сотрудник госбезопасности, который бдительно следит за моральным состоянием загранаппарата. Если советскому дипломату нравилась буржуазная действительность и он не умел это скрыть, его быстренько возвращали на родину.

А очень многим хотелось поработать за рубежом – на родине было голодно, скудно и опасно. Оттого командировка за границу воспринималась как высшее счастье. Ради этого надо идти на все – унижаться перед хозяином, исполнять любые указания, предавать старых товарищей и некогда любимых мужчин.

Поездки за границу становились все более заманчивыми и трудными – даже для высшей номенклатуры. Отбор – еще более жестким.

Еще в конце 1923 года секретная экзаменационно-проверочная комиссия ЦК провела массовую чистку Наркомата иностранных дел, убирая всех «неблагонадежных». Комиссия рекомендовала ЦК ввести в штат загранучреждений сотрудников госбезопасности для «внутреннего наблюдения» за дипломатами и их семьями.

Служба внешней контрразведки присматривала за всей советской колонией. В результате, рассказывал один бывший советский министр иностранных дел, не посол, а офицеры КГБ стали реальными хозяевами посольства:

– Что посол? Пока срок командировки не кончился, посол тебя домой не отправит. А офицер безопасности любого может досрочно вернуть на родину. Вот их все и боялись.

В 1920-е годы высшим чиновникам и знаменитым деятелям культуры еще разрешали лечиться за рубежом. Вскоре отменили и это послабление. В 1930 году политбюро постановило:

«1. Временно, впредь до особого постановления ЦК: запретить командировки за границу театров, спортивных команд, делегатов на выставки, литераторов, музыкантов и т. п., а также, как правило, делегатов на научные съезды. Исключения допускать лишь в каждом отдельном случае по особому постановлению ЦК.

2. Сократить планы ведомств по заграничным командировкам.

3. В целях сокращения сроков командировок признать необходимым выдачу заграничных паспортов на ограниченные сроки (3–6 месяцев)… Предоставить право полпредам в 24 часа откомандировывать в Москву лиц, находящихся в заграничных командировках».

Еще до начала массовых репрессий, только за один год, с осени 1928 по осень 1929 года, семьдесят два сотрудника загранаппарата отказались вернуться в Советский Союз.

В разных странах, бывало, дипломаты не соглашались с политикой собственного правительства, но они просто уходили в отставку. Советские же люди бежали за границу. И это были вовсе не оппозиционеры, а прошедшие проверку надежные большевики.

Чекисты расстраивались: измена за изменой. Ответ не заставил себя ждать.

ЦИК принял постановление «Об объявлении вне закона лиц – граждан СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в Союз ССР».

21 ноября 1929 года статью о невозвращенцах внесли в уголовное законодательство. Наказание: конфискация всего имущества и расстрел. Причем – невиданное дело! – закон получил обратную силу: вне закона оказались все, кто когда-либо не вернулся в СССР.

Началась ликвидация невозвращенцев, но эти операции не были достаточно успешны. Поэтому старались просто никого не выпускать. А еще придумали брать в заложники семью. Предупредили всю страну: если кто убежит – накажем детей и родителей.

9 июня 1934 года «Правда» поместила постановление ЦИК:

«В случае побега или перелета за границу военнослужащего, совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене, или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, – караются лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией всего имущества.

Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, – подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет».

Почему старались за границу никого без крайней нужды не выпускать? Исходили из того, что если советскому человеку представится такая возможность, – он обязательно сбежит. Иначе говоря, ясно понимали, какую жизнь создали и как ее люди воспринимают. Сравнение собственного бытия с заграничным было смертельно опасно для режима.

А если хорошенько отгородиться, никому и в голову не придет, что жить можно иначе. Поэтому держали железный занавес закрытым! И неизменно ссылались на «обстоятельства исключительного времени». И то верно: у нас в стране – за малым исключением – время всегда исключительное.