Текст книги "Только мертвые больше не возвращаются"

– Чтобы принять то или иное решение, мне необходимо знать суть дела.

– Нет, ваше величество, вы должны простить до того, как я передам в ваши руки человека, которого горячо и беззаветно люблю, ибо я иду на этот шаг не только ради спасения вашей жизни, милостивая госпожа, но и ради спасения его тоже, только моя любовь и мой страх за его судьбу толкают меня на то, чтобы предать его.

– Следовательно, речь идет о заговоре…

– Нет…

– Ну как же, очередное покушение на мою жизнь, разве не так? – быстро и резко спросила Екатерина.

– Я этого не говорила…

– Как раз это ты и сказала, именно это, голубушка.

– Ничего я не говорила, – воскликнула Маша, негодование которой с каждым словом нарастало, – и я ничегошеньки не скажу, если вы не даруете мне его жизнь.

– Есть средства, дитя…

– Я не боюсь оказаться брошенной в темницу и быть закованной в цепи.

– А пытки?

– Их я тоже не боюсь, я ничего на свете для себя не боюсь, я все делаю только ради него, – заявила девушка с выражением требовательной решимости. – Вам нужно насилие, ваше величество, тогда помилуй вас бог, ни один человек вас не спасет, если я промолчу, и вы умрете, как умер Цезарь.

– Что ты знаешь о Цезаре?

– Я знаю, что он был тираном, и что его убил Брут.

Екатерина с нескрываемым удивлением посмотрела на отважную девушку, вскочила с дивана и принялась взволнованно расхаживать по комнате, она размышляла; то что власть ее скипетра тут бессильна, она видела сейчас достаточно ясно, следовательно, она должна попытаться воздействовать на ситуацию обаянием своей личности и своим умственным превосходством.

– Послушай меня, – заговорила она наконец, со скрещенными на груди руками останавливаясь перед Машей, – если я сейчас задержу тебя и поручу начальнику полиции в течение часа установить, кто тот человек, которого ты любишь, то без особого труда тоже буду знать нового Брута, которого мне следует остерегаться. Видишь, стоит мне только захотеть, и твой возлюбленный окажется в моей власти, тогда я смогу делать с ним все, что мне заблагорассудится, например, приказать пытать его, пока он не сознается, а когда сознается, отправить его на эшафот. Ты понимаешь? Однако я не хочу так поступать. Ибо я испытываю к тебя сострадание. Итак, скажи, чего ты от меня требуешь?

– Я прошу милости, ваше величество, о прощении для него, – взмолилась Маша, – он вовсе не злодей какой-нибудь, а только чуточку заблудился в своих мечтаниях и потерял связь с реальностью.

– Ты говоришь мне, что он и другие собираются убить меня.

– Он один.

– Хорошо, он один. Может ли такой поступок остаться безнаказанным. Подумай, дитя мое, к чему меня обязывает мое высокое положение, мой сан, – продолжала царица, – я просто вынуждена его наказать, однако обещаю тебе не приговаривать его к смерти…

– Ах! Ваше величество, даже если вы только посадите его в темницу или сошлете в Сибирь, он точно так же умрет для меня.

Екатерина задумалась, всего на несколько секунд, затем ее красивое и умное лицо точно осветилось радостью победы.

– Итак, я хочу пообещать тебе еще больше, даю императорское слово, что он пробудет в заключении не дольше года. Я полагаю, что для государственного изменника и убийцы это достаточно мягкое наказание. Теперь ты удовлетворена?

– Да, ваше величество.

– Тогда назови мне его имя.

– Это капитан Чоглоков.

– Чоглоков! – вскрикнула Екатерина Вторая. – Действительно Чоглоков?! Надо же, какое необъяснимое стечение обстоятельств, стало быть, он меня ненавидит?

– Так он говорит.

– И устроил заговор…

– Нет, ваше величество, у него нет ни сообщников, ни соучастников.

– Ты в этом уверена?

– Конечно, ваше величество.

– Можешь идти, дитя мое. – Благосклонное движение руки, и Маша была отпущена.

Императрица же тотчас вызвала начальника полиции, приказала немедленно взять под стражу капитана Чоглокова и доставить к ней, потом отправилась в свой кабинет, чтобы просмотреть поступившие депеши. Проходил час за часом. Екатерина начинала терять терпение и послала офицера за начальником полиции, наконец тот появился и доложил, что капитан Чоглоков исчез. Один из его сослуживцев недавно-де видел его расхаживающим взад и вперед под окнами императрицы. С этого момента всякий след его, казалось, терялся. Возле его жилища, перед казармой его роты, во всех местах, которые он имел обыкновение посещать, были выставлены люди с приказом схватить его, на этом, похоже, профессиональная фантазия полиции исчерпывалась.

– А у купца Самсонова вы его тоже искали? – спросила императрица.

– Там в первую очередь, ваше величество.

– И вам сообщили, что он уехал?

– Отнюдь нет, ваше величество.

После обеденного застолья Екатерина снова послала к начальнику полиции.

– Никаких следов капитана?

– Никаких, ваше величество.

– Где он обычно обедает?

– У майора Бородинского, своего дяди.

– И…

– Сегодня его напрасно ожидали к столу.

– Странно.

Вечером театральное представление, в котором участвовали придворные кавалеры и дамы, придало мыслям царицы иное направление, но едва она после полуночи снова переступила порог своих спальных апартаментов, как сразу вспомнила о Чоглокове. Не раздеваясь, она торопливо прошла в кабинет и опять вызвала начальника полиции и с ним графа Орлова. После того, как ей в очередной раз пришлось выслушать от полицейского чина, что никаких следов капитана по-прежнему так и не обнаружено, на первый план вышли заботы о ее личной безопасности, и она приняла необходимые меры, удвоив караулы и надежно перекрыв ими все коридоры, из которых в ее покои вели потайные двери. Только после этого она снова вернулась в спальню, но не легла спать, а ограничилась тем, что сняла свое роскошное вечернее платье, переодевшись в удобный, отороченный кружевами домашний халат. Отослав камеристок, она уселась за секретер и, дабы немного отвлечься мыслями, принялась за письмо Вольтеру.

С головой погрузившись в работу и в желании как можно ярче блеснуть своим незаурядным живым умом, она позабыла обо всем на свете и о капитане, разумеется, тоже, когда – в этот момент она подняла взгляд от исписанного листа, самодовольно улыбаясь своим успехам, – прямо перед ней вдруг оказался бледный мужчина с зловеще горящими глазами, в котором она тотчас же узнала Чоглокова.

Сколь бы неподготовленной ни казалась Екатерина к этому неожиданному крайне опасному для нее вторжению, она тем не менее нисколько не испугалась; не поведя бровью, даже не отложив в сторону пера, но хладнокровно посмотрев прямо в лицо противнику, она откинулась на спинку кресла и произнесла:

– Добро пожаловать ко мне в гости, капитан, я как раз о вас думала. – И когда Чоглоков ничего не ответил, продолжала: – Да, все так и есть, как я говорю, и мне было жаль, что я всего лишь императрица, а не хотя бы самую малость волшебница, иначе я в мгновение ока перенесла бы вас в эту комнату, потому что с того момента, как сегодня во время парада я обратила на вас внимание, я почти непрерывно только вами и занимаюсь, вы произвели на меня впечатление, и… кто знает… – она с пленительной любезностью повела плечами, – Орлов, чтобы меня задеть, вчера пожелал получить от меня временный отпуск, и я сейчас в том настроении, чтобы предоставить его графу. Однако как вы сюда пробрались? Я начинаю верить в волшебство.

– Я пробрался через камин, Екатерина, – дерзко произнес в ответ капитан, – но ты, видимо, не догадываешься, с какой целью?

Екатерина отбросила перо в сторону и громко расхохоталась.

– Чего тут догадываться-то, с какой обычно целью мужчина вторгается к женщине в спальню?

– Ты ошибаешься…

– Нет, мой друг, я не ошибаюсь, ты не первый, чьи чувства я заставила волноваться, – продолжала царица, – мне следовало бы на тебя рассердиться, но я люблю храбрых мужчин, если они… красивы.

Она встала из-за стола, быстро подошла к великолепному дивану, стоящему близ камина, и со всем кокетством, на какое только была способна, опустилась на него.

– Подойди! Разве ты не знаешь, где твое место? У моих ног! Давай, ты должен помочь мне хорошо провести время, но горе тебе, если ты окажешься недостаточно страстным любовником, иди же сюда!

– Я ненавижу тебя, тиранка! – крикнул Чоглоков. – И покараю тебя за твои злодеяния, как ты того заслуживаешь. Здесь нет никого, кто мог бы тебя защитить…

– Ты так думаешь, – промолвила Екатерина, – а если я сама в состоянии себя защитить? – Она поднялась, безбоязненно подошла к Чоглокову и положила свою красивую белую руку ему на плечо. – Ты хочешь меня убить? Ты?

– Я убью тебя…

– Нет, ты будешь лежать у меня в ногах и молить о милости, – воскликнула царица, – если б ты действительно хотел лишить меня жизни, то вполне мог бы сделать это во время парада или еще где-нибудь, там, где я лишь монархиня, здесь же, где я только женщина, здесь ты не можешь меня убить, здесь ты должен меня любить, вожделеть меня, я ль не желанная женщина? Сейчас, когда я знаю, что ты ненавидишь меня, сейчас мысль заключить тебя в свои объятия тем более возбуждает меня. Отбрось прочь свой кинжал, Брут, иди же, я хочу быть милостивой.

И прежде, чем капитан успел догадаться о ее намерениях, она обняла его за шею полными нежными руками и увлекла за собой к дивану.

– Нет, нет! Я презираю тебя, – закричал Чоглоков и выхватил кинжал, спрятанный у него на груди; но в ту же секунду Екатерина, оторвавшись от него, подскочила к камину, схватила пистолет, со взведенным курком лежавший наготове на каминной полке, и направила ему в грудь.

– Ни с места, или я пристрелю тебя!

Мгновения, пока Чоглоков размышлял, Екатерине Второй оказалось достаточно, чтобы с проворством тигрицы отступить к стене и нажать кнопку, отворявшую потайную дверь. Через проход в ней к царице обычно являлся Орлов, являлись и другие фавориты, которых она выбирала себе на несколько часов, а потом вновь отсылала прочь, однако сейчас в проеме сверкнули шпаги и штыки, и когда капитан стремительно бросился на царицу, чтобы пронзить ее своим кинжалом, навстречу ему ринулись два офицера и гренадеры из личной охраны.

Чоглоков начал защищаться с необычайной отвагой.

– Не убивайте его, взять его живым и невредимым, – приказала царица.

Завязалась беспорядочная рукопашная схватка, в которой Чоглоков уложил наповал одного из офицеров, а второго, равно как и некоторых противостоящих ему солдат, ранил, однако в конце концов он был повален на пол и связан.

Екатерина Вторая с жутким удовлетворением посмотрела на смертельного врага, жизнь и смерть которого отныне находились в ее руках.

– Уведите его, – сказала она, – и хорошенько его стерегите, но перед этим ты, Чоглоков, должен узнать, что мне было заранее известно о твоем нападении и я смогла к нему подготовиться. Я, как Цезарь под кинжалом Брута, пала бы от твоей руки, когда бы не одна славная девушка, которая предупредила меня о тебе.

– Маша?! Быть такого не может! – закричал пленник Екатерины.

– Ты угадал, – ответила она, – Маша Самсонова.

Чоглоков рухнул наземь, он потерял сознание.

* * *

Весть о покушении Чоглокова и о его аресте с быстротою молнии распространилась по Москве. На следующий день, чуть начало светать, Маша узнала об этом событии от писца имперской канцелярии, господина Ямроевича, который связывал с произошедшим самые далекоидущие последствия. И хотя она была убеждена, что поступила правильно и разумно, а ее родители, так же как и Ямроевич, одобряли ее шаг, она тем не менее испытывала мучительный страх за судьбу возлюбленного, и ее слезам не было конца, пока в доме не появился камергер царицы и не вызвал ее к ней.

Тогда она тотчас же успокоилась. «Императрица сдержит данное слово, – думала она, – она поэтому и приглашает». Маша быстро оделась в самое лучшее платье и вместе с камергером уселась в поджидавшую их придворную карету. Прибыв во дворец, она была препровождена в будуар императрицы, где ей велено было подождать.

Екатерина не долго заставила ее терзаться сомнениями, она величественно, с высоко поднятой головой вошла в комнату в черном бархатном платье, растекающимся позади нее длинным шлейфом и подчеркивающим ослепительную пышность ее великолепного бюста. Маша приблизилась к императрице и опустилась перед ней на колени.

– Мне жаль тебя, – со злой усмешкой проговорила Екатерина, оставляя девушку стоять перед собой на коленях, – но все вышло иначе, чем мы рассчитывали, и несмотря на твое предупреждение, Чоглокову удалось бы меня убить, если б я не сохранила присутствие духа и хитростью не завлекла его в поставленную мною ловушку. Представь себе, бедняга, разыгрывая из себя Брута, собирался меня заколоть, лежал у моих ног и умолял оказать ему милость, да, истинная правда, бедное дитя, но ему придется поплатиться за то, что он оказался тебе неверен, пусть всего лишь несколько секунд. Давай его колесуем, как ты полагаешь?

Маша громко разрыдалась.

– Ну, говори, – продолжала царица, по-прежнему заставляя девушку стоять перед собой на коленях, – ты согласна, или ты хочешь придумать еще какие-нибудь истязания для этого жалкого создания?

Маша в знак отрицания печально покачала головой.

– Если мой возлюбленный оказался не в силах противостоять чарам твоей красоты, возвышенная женщина, то я не могу на него за это сердиться! Кто из мужчин может видеть вас, приблизиться к вам и не боготворить вас?

Екатерина улыбнулась, на сей раз дружелюбнее, ибо невольное восхваление простой девушки польстило ей.

– Я прощаю ему, что опьяненный твоей божественной прелестью, он позабыл меня, – продолжала Маша, – и я умоляю вас, государыня, вспомнить честное слово, которое вы милостиво дали мне.

– Я дала его на тот случай, если твое предупреждение предотвратит нападение этого безрассудного человека.

– Нет, нет, вы дали его безо всяких условий.

– Правда? – Екатерина досадливо нахмурила брови. А если я считаю себя освобожденной от данного обещания, кому ты собираешься на меня жаловаться?

– Вам самой, – воскликнула Маша, – потому что вы не можете оказаться столь неблагородной, вы великая, а следовательно, великодушная. Что может быть священнее монаршего слова?

– Я не в праве помиловать Чоглокова, – возразила Екатерина Вторая, решительно и категорично отвергая приведенный аргумент, – это только вдохновило бы недовольных! И прежде всего его самого! Разве я когда-нибудь чувствовала бы себя в безопасности от его ненависти? Поверь мне, Маша, я обязана проявить непреклонность: только мертвые больше не возвращаются.

– Ради всего святого, – закричала бедная девушка, вместе с ним вы убьете и меня! Сжальтесь над моею жизнью.

– Довольно, Маша, – сказала императрица, внезапно обрывая ее с той особой суровостью, благодаря которой заставляла трепетать любого, когда ей того хотелось, даже самоуверенного грубияна Орлова, – довольно, иначе я потеряю терпение и выпровожу тебя вон. Чоглоков должен умереть и точка.

– Немедленно?

– Ну нет, перед этим я велю пытать его, чтобы узнать, были ли у него сообщники.

– Их у него не было.

– Это не причина, чтобы освобождать его от мучений, – с издевкой бросила царица.

– Какой ужас! Разве вы забыли, что обещали мне?

– Я и в самом деле это забыла.

Маша вскочила на ноги и посмотрела на царицу со всей ненавистью и отвращением, какими только природа наделила ее нежную душу.

– О, я слишком поздно разглядела, что Чоглоков был прав, да, вы воистину новая Семирамида, как они именуют вас, вы лишены чувства сострадания, вам неведома доброта, ваши одежды запятнаны кровью, и вы будете проливать кровь до тех пор, пока живете. И я, безумная, еще хотела вас спасти! Убить вас – благое дело.

– Девушка! – в ярости закричала Екатерина Вторая и замахнулась было на Машу сжатым кулаком, однако тотчас одумалась и лишь презрительно пожала плечами. – Ты, как я вижу, действительно потеряла рассудок.

– Лучше рассудок, нежели честь.

– Что ты имеешь в виду?

– Я назову вас бесчестной, если вы не сдержите свое императорское слово.

Екатерина отступила на шаг, ее светлые глаза метали зеленые молнии, ее губы конвульсивно подрагивали, а грудь учащенно вздымалась.

– Такого мне еще никто не говорил.

– Я говорю вам это, – воскликнула Маша, – я, которая вас не боится. Убейте меня, и все равно я скажу, что вы бесчестная, что вы вероломная.

Екатерина долго смотрела на смелую девушку, затем с внушительным спокойствием и подкупающей улыбкой на пухлых сладострастных губах промолвила:

– Я сдержу слово, сдержу в точности так, как дала его тебе. Итак, повтори-ка мне, как звучит мое обещание?

– Вы пообещали не убивать его.

– Это все? – выжидающе спросила Екатерина Вторая.

– Еще вы дали честное слово продержать его в заточении не больше года.

– Так и есть, – подтвердила царица, – я это обещала, и я намерена это для тебя выполнить, но выполнить в точности так, как я тебе обещала, ни на йоту меньше, ни на йоту больше. Я прикажу не казнить Чоглокова и только год продержать в тюрьме, ты понимаешь, однако не умереть за год заключения с голоду это уже его забота, поскольку ни пищи, ни воды он там не получит.

– Святые угодники!

– И уже сегодня я прикажу подвергнуть его пытке и допросить, потому что ведь ты не сказала, что я обещала тебе его не мучить.

Свет померк у Маши перед глазами, она тяжело ступая подошла к стене и, как слепая, долго ее ощупывала, не находя двери.

– Подожди, властно окликнула царица, – тебе придется присутствовать во время допроса Чоглокова как свидетелю и как доносчику.

Бедная девушка еще раз собралась с силами и сделала было шаг в направлении императрицы, но тут колени у нее подогнулись и она рухнула на пол перед неумолимой соперницей. Екатерина дернула колокольчик и велела унести ее.

Когда Маша пришла в себя, она обнаружила, что находится в большом зале, где за покрытым красным сукном столом сидело пятеро богато одетых мужчин. Перед ними стоял Чоглоков со скрученными за спиной руками, палач привязал его к ремню, свисающему с дыбы, и его подручные начали подтягивать его вверх.

Во время ужасных мучений Чоглоков высказывался точно так же, как и при обычном дознании. Он не отрицал, что ради освобождения отечества разработал план убийства царицы, но продолжал упорно настаивать на том, что соучастников у него не было и что ни один человек, кроме его невесты, не знал об этом покушении.

Теперь стали допрашивать Машу. Она с трудом держалась прямо и почти не могла говорить.

Ее высказывания полностью совпали с показаниями капитана.

После того, как Чоглоков прошел все стадии пытки и остался непреклонным, трибунал решил приступить к вынесению приговора. В этот момент, опираясь на руку Орлова, в зале появилась императрица.

– Он сознался? – спросила она с напускным равнодушием.

– Только в содеянном, ваше величество, – ответил председатель, – однако он отрицает, что у него были соучастники и сообщники.

– Его нужно пытать и притом беспощадно.

– Уже сделано-с.

– Хорошо, – продолжала Екатерина, пристально поглядев сперва на Машу, потом на Чоглокова, – а девушку вознаградили?

– Ваше величество не отдавало никаких распоряжений на сей счет.

– Доносчику всегда нужно платить, – быстро сказала царица, – и притом платить щедро.

С этими словами она извлекла кошелек, наполненный сверкающими золотыми червонцами, и бросила его Маше, как бросают медяки нищему.

Бедная истерзанная девушка издала пронзительный вопль и упала без чувств.

Кошелек шлепнулся на землю.

Только мертвые больше не возвращаются!

Чоглоков умер в тюрьме. Маша медленно чахла, пока родители не отправили ее в деревню, подальше от Москвы. Там она оправилась и там же пожелала остаться навсегда. Ее отец купил для нее небольшой домик с садом, где, занимаясь только своими цветами и имея прислугой одну старую крестьянку, она в одиночестве провела всю жизнь.

Она достигла преклонного возраста; война с турками, раздел Польши, сражения с французами отшумели мимо нее и канули в историю; она видела Наполеона, идущего на Москву, и огромную армию во время отступления; она еще помнила, как из Франции победоносно вернулся царь Александр и как на престол взошел Николай.

В день, когда пришла весть о победе русских при Наварине[12]12
  Наваринское сражение в октябре 1827 г., в котором русская эскадра при поддержке английских и французских кораблей разгромила в Наваринской бухте (Южная Греция) турецко-египетский флот.


[Закрыть], Мария Самсонова, сидя в своем кресле с высокой спинкой, уснула навеки, на коленях ее лежал медальон, в котором хранилась прядь волос, а на крышке стояли слова «Апостол Чоглоков» и «навеки».