Текст книги "Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель"

Мысль Ферруччи пустила глубокие корни в головах соотечественников, и передавалась ими от поколения в поколение, как драгоценное наследство. Герцоги, водворенные непоколебимо в Флоренции, стали действовать несравненно сильнее, нежели их предшественники, против страшной для них общины del popolo magro. Александр и Козьма особенно отличились в этом отношении. Большая часть приверженцев флорентийской независимости были казнены ими или изгнаны. В чужих краях, не имея и тени надежды снова стать деятельно полезными родному краю, они принялись за теоретическую сторону дела. Предсмертное намерение Ферруччи развилось скоро в целую политическую доктрину, и было с жаром проповедываемо во всех провинциях Полуострова. И чем хуже было положение Италии, тем всё более и более имело в ней успех это учение.

Правление Александра и Козьмы Медичи было тяжелым временем для флорентийского народа. Микеланджело, вынужденный переселиться в Рим, написал о нем на пьедестале своей известной «Ночи» следующие стихи, которые чуть ли не лучше самой статуи:

 
Grato m’e il sonno e piu Tesser di sasso
Finche la patria vergogna e miseria dura.
Deh parli piano, non mi svegliar…[203]203
  Сладок мне сон, но еще более жизнь камня, пока продолжается позор и угнетение отечества. Говори тихо! не пробуждай меня… – Прим. автора.


[Закрыть]
 

Ho эти тяжелые времена прошли. Усилия герцогов не убили жизни этого края. Преемники Медичей вынуждены были переменить их систему правления. Только однажды утвердившиеся отношения между то сканцами и их владетелями не изменились вместе с этим. Как бы ни было благодетельно их владычество для страны, они не могли забыть того, что их водворила иностранная помощь; несмотря на свое совершенно этрусское происхождение, они навсегда остались иностранцами во Флоренции, и тем самым были вынуждены искать себе содействия вне против своих же подданных, а это в глазах тосканцев усугубило их вину.

Между тем доктрина Ферруччи, исправленная и дополненная, с каждым днем всё более и более приобретала силы: это было всё, что оставалось от минувшей славы и величия тосканского popolo magro.

Г. Рикасоли вовсе не popolano, но убежденный что из своего прежнего политического положения Тоскана могла извлечь очень много полезного, он настойчиво требовал некоторых необходимых уступок и улучшений. Впрочем, он не отказался занять место в великогерцогской администрации, и тем самым принимал на себя обязанность защищать великого герцога.

Но потом барон Рикасоли увидел, что единство Италии перестало быть утопией, из-за которой могло быть пролито много крови без всяких существенных результатов. И исполнив честно и добросовестно свой долг по отношению к прежде принятым обязательствам, – он стал служить этому новому делу также бескорыстно и честно, имея всегда в виду, прежде всего, положительные и практические пользы своей родины.

Гарибальдиец

Письмо третье

12 февраля [1862 г.]

Я очень давно не говорил уже ни слова о Неаполе, играющем, однако же, вовсе не последнюю роль в теперешнем положении Италии.

Но согласитесь, что вина не моя. Дело в том, что всем известны кровавые подвиги так называемых защитников римской церкви, то есть прав ее главы не на души только, но и на тела нескольких сот тысяч итальянцев, готовых скорее загубить свои души, чем душой и телом принадлежать наместнику св. Петра. Между тем, кроме перечня разбойничьих проделок этих рыцарей, мало что можно было сказать о неаполитанских провинциях… Народонаселение их в течение всего этого беспокойного периода времени очень удобно можно было разделить на три класса: 1) подкупающие разбойников, 2) разбойничающие и 3) боящиеся разбойников, – третей самый многочисленный. К нему следует отнести и национальную гвардию и регулярные войска, расположенные в этих провинциях, уже с давних пор и вероятно на долгое время вперед, так что их по справедливости можно считать на некоторое время оседлыми жителями бывшего королевства Обеих Сицилий.

Относя их к третьему классу, я вовсе не думаю оскорбить этим их мужество или гражданские доблести, которые иные из них уже выказали, а другие, конечно, не замедлят выказать при первом удобном случае. Но как бы неустрашимы они ни были, они уже по одному тому относятся к третьему классу, что их ни почему нельзя причислить к двум первым. К тому же, вспомните теорию храбрости Жан-Поля Рихтера[204]204
  Жан-Поль Рихтер (1763–1825) – немецкий романист и сатирик. Среди его популярных фраз – «Боязливый дрожит в ожидании опасности, трусливый – когда она настала, а храбрый – когда миновала».


[Закрыть], право больше справедливую, чем кажется с первого взгляда. Да возьмите и жизнь войска в окружающих Неаполь провинциях: Teppa ди Лаворо, Капитанате, Базиликате и других, граничащих с Римской Областью. Несколько дней тому назад я получил подробные сведения о небольшом отряде, расположенном в Санта-Марии близ Капуи. Их доставил мне офицер, очень молодой, но успевший выказать много стойкой и обдуманной храбрости, живой образец современного итальянского офицера, исполненный предрассудков вперемешку с очень блестящими качествами, готовый по системе Кифы Мокиевича[205]205
  Персонаж из «Мертвых душ» Гоголя («…Один был отец семейства, по имени Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший жизнь халатным образом»).


[Закрыть] пожертвовать всем, для того чтобы скрыть от посторонних глаз всё, могущее бросить хотя слабую тень на близких его, на его сослуживцев. И юноша этот сам говорит, что войско боится разбойников. Здесь вовсе не место рассуждать, насколько похвальное чувство в человеке храбрость, и насколько унизительно противоположное ей чувство, но объяснить, что этот страх перед разбойниками свидетельствует в пользу солдат, не робевших в других более опасных случаях, я считаю небесполезным. Ларчик открывается просто. Входя в призывавшую их страну, они говорили слова мира и спокойствия, а пришлось им поддерживать какое-то осадное положение, и они вынуждены жить как в завоеванном крае. Этим они конечно заслужили далеко не дружеское расположение обитателей, которых ненависть могла повести к неблагоприятным результатам. Разбои не дозволяют войску выйти из этого неловкого положению, заставляя круто обращаться с теми, кого собственно следовало бы и хотелось бы считать братьями. Все эти решительные меры не приводят, конечно, к цели, не водворяют спокойствия и порядка: это уж вина не войск, но опять им же приходится за нее расплачиваться. Как успех военных действий в Маркиях и Умбрии и гарибальдийцев в Южной Италии был приписан главным образом туринским дипломатам, так теперь промахи нового Кавура приписываются войску. Я уж не говорю о том, что эта мелочная охота на хорошо знакомых с местностью и умеющих ею пользоваться разбойников быть может очень забавляет в первое время молодых гусарских корнетов, но à la longue надоедает всем и каждому, и стоит трудных походов, хотя и не представляет больших опасностей. Всё это не мешает тому, что действия войск против разбойников относительно успешны, несмотря даже на отсутствие кавалерии. Но для страны вообще, а следовательно и для самого войска, мало от того толку. Рассеянные шайки поодиночке перебираются в Римские Владения, где снова организуются под кровом римского двора и французских штыков, где добровольно сдавшиеся, убитые и расстрелянные легко заменяются новыми, благо не оскудела еще касса св. Петра, пополняемая тощими подаяниями, вымогаемыми у всех верных сынов (и по преимуществу дочерей) римской церкви. Формирование новых скопищ тем легче, что большая часть Неаполитанского королевства никогда не представляла путешественникам полной безопасности; если пограничные с Папскими Владениями провинции не пользовалась в романах и операх такой же известностью, в этом отношении, как знаменитая Калабрия и Абруццы, то лишь потому, что тамошние бандиты представляют меньше живописного. Во время последней революции им открылось более чем когда-либо широкое поле деятельности, которым они пользовались безо всяких политических замыслов. Пока подвиги Гарибальди и потом Чальдини обращали на себя всеобщее внимание, о разбойниках не говорили; но когда Франческо II проиграл окончательно, когда хоть внешний порядок понемногу начал водворяться в этих странах, смелые разбойничьи выходки стали одной из самых существенных частей итальянского вопроса. Чьи личные выгоды совпадали с особенностями этого тревожного состояния, тот воспользовался существованием бандитов, которые с своей стороны, обрадованные тем, что могут придать своим проделкам более возвышенный характер, поддались и охотно пошли за врагов итальянского единства. Франческо II раздал им оружие, оставшееся без употребления по упразднении его войска; на случай неудачи нашлось верное убежище в Римской Области, куда не могут следовать итальянские войска; при успехе, порядочная добыча с разграбленных сел и городов легко была укрываема в учрежденных близ Террачины складах. Разбои закипели. Наместничество Чальдини положило было конец этому ходу дела. Тогда, если бы римский двор, первоначально скупой на жалованье своим агентам, не решился на денежные пожертвования, порядок и спокойствие могли бы очень скоро водвориться. Но экономный Рим решился и стал организовывать на свой счет и на счет Франческо II правильные партизанские партии. Желающим записаться в ряды защитников церкви, кроме ежедневной платы по паоло в день (около 15 коп. сер.), стали выдавать по нескольку скудо единовременно. Всё, что было в Риме воров и разбойников, каторжников, бежавших из тюрем и спасшихся каким-либо чудом от эшафота, множество французских дезертиров и отставных солдат – всё это поспешило принять выгодные условия. Между последними не мало и таких, что в прошлом году дрались под знаменами Гарибальди. Особый комитет французских легитимистов прислал десятки отборных бретонцев. Испанцы целыми ротами в правильном составе присоединились к распущенным бурбонским полкам, и всё это собралось под начальством старинных офицеров бывшей армии Франческо II. В монастырях учреждены склады оружия и пороху. Центральный бурбонский комитет, резидирующий на Мальте и имеющий агентов во всех главных городах католической Европы, завел целый арсенал, в котором есть и пушки, и всё, что нужно для вооружения судов. Почему именно Мальту, а не Рим избрали центром действий – не знаю, но конечно не из боязни французских войск. Генерал Гойон не может не видеть проделок своих протеже, а ведь не мешает же он однако вербовке в бандиты, которая в Риме делается открыто на главных площадях и под главным начальством генерала Боско[206]206
  Фердинандо Беневентано дель Боско (Beneventano del Bosco; 1813–1881) – бурбонский генерал, главный военный организатор сопротивления гарибальдийской Тысяче в 1860 г.


[Закрыть].

Энтузиазм – как можете заключить из сказанного – вовсе не преобладающая черта в этом импровизованном войске; но между наемниками и каторжниками в нем попадаются иногда люди совершенно бескорыстные и преданные. В одной из недавних стычек между пьемонтскими драгунами и папскими бандитами был взят в плен в числе прочих очень молодой еще и весь израненный доктор неаполитанец, который возбудил участие в командовавшем пьемонтским отрядом полковнике Пианелли. Пианелли задумал его спасти. На допросе доктор выказал себя заклятым врагом итальянского движения. Пианелли напрасно старался убедить его и представить ему дело в настоящем свете.

– Если бы вам возвращена была свобода, на что употребили бы вы ее? – спросил он наконец, надеясь может быть, что поставленный таким образом в необходимость решать сам свою участь, юноша ответит так, что откроет возможность спасти по крайней мере его жизнь.

– Я употребил бы эту свободу на защиту священных прав церкви и верного ее сына, моего короля Франческо II, – отвечал доктор с стоическим мужеством, и был расстрелян.

В числе сподвижников Борхеса и Алессандри, попадались еще весьма интересные личности другого рода, как например француз Ланглуа, который был взят в плен и расстрелян пьемонтцами. О нем очень много уже было говорено в журналах. Ланглуа при допросе не выказал такой непоколебимой привязанности к своим убеждениям, как неаполитанский доктор, тем не менее личность его типична и очень пригодна в какой-нибудь французский роман. Он объявил, что нисколько не был намерен защищать папу, или Бурбонов, еще меньше питал какие-либо враждебные замыслы против итальянского правительства, а дрался – так, из любви к искусству… «Je faisais la guerre en amateur!»[207]207
  Я занимался войной как любитель (фр.).


[Закрыть]

Такого же рода господа, чуждые корыстных видов, но и вовсе не преданные делу, за которое они дрались, были и в гарибальдийском войске, во французской роте. Это продукт парижской почвы.

Но пора мне бросить эти лагерные истории и обратиться собственно к Неаполю.

Неаполь пьемонтизируется! – так все кричат в один голос, и на это приводится тьма доказательств.

Вот один из случаев, для примера. Друзья покойного Пизакане, – он жил еще в то время, когда все, желавшие единства и независимости Италии, были друзьями каждого, отдававшего себя этому святому делу, и потому у него много друзей, – так друзья покойного Пизакане задумали поставить ему памятник в Неаполе. Пизакане родом неаполитанец, в Неаполе он казнен, там же сожжено его тело: понятно, что именно в этом городе задумали поставить ему памятник. На сколько он заслужил такую честь – это другой вопрос. Предприятие его не имело успеха, оно лишь повлекло за собою смерть предприимчивого предводителя высадки и многих из его товарищей; пожалуй даже вызвало новые гонения на Неаполь. Кроме того, его вовсе нельзя поставить на ряду с первоклассными деятелями итальянского освобождения, он вовсе не был гениальной натурой. Но неаполитанцы должны были бы относиться к нему снисходительно: он любил Неаполь, он с безрассудной отвагой отдался весь делу, которое считал полезным своему отечеству. Все знают, как он с 20-ю товарищами украл пароход среди моря и отправился смело проповедовать новые доктрины на калабрийском берегу. За эту смелость он поплатился жизнью, но и на эшафоте он сказал собравшемуся на зрелище народу, что не жалеет о своей судьбе, что с давних пор он не желал лучшей участи, как умереть за свое отечество, в сражении ли, или на эшафоте – для него всё равно. Нельзя лишать его прав на признательность неаполитанцев, которые действительно боготворили его имя. Туринское министерство, со своей стороны, имело полное право не разделять этих чувств, даже больше: по своему положению, быть может, даже было обязано выказывать чувства прямо противоположные. Неаполитанский народ мог с изъявлениями самой живой радости принять декрет Гарибальди, назначавший пожизненную пенсию семейству Аджезилао Милано, но итальянское правительство не могло признать этот декрет, не могло оправдать преступления, хотя и совершенного в его пользу. То же с немногими изменениями можно отнести и к Пизакане. В этом смысле высказался и кабинет покойного Кавура и барон Рикасоли, бывший тогда еще тосканским губернатором: теперь и сами неаполитанцы, так недавно еще вовсе не разделявшие образа мыслей министерства, к нему примкнули. Когда в общинное правление (муничипио) этого города была представлена просьба об отводе под памятник нескольких квадратных саженей земли, муничипио отказало положительно, безо всяких оговорок, и вовсе не в двусмысленных выражениях. Памятник однако же будет воздвигнут, только не в Неаполе уже, а в Салерно, где городская община изъявила полную готовность уступить под него столько земли, сколько потребуется. В Италии теперь вообще время на памятники; в Турине, на площади del Merito поставили гипсовый бюст Кавура, в ожидании пока готов будет мраморный; в английском саду в Палермо воздвигли монумент Гарибальди, а в Сорренто открыта подписка на сооружение памятника Торквату Тассу. Это впрочем в виде примечания. Перехожу к главному, – к пьемонтизации Неаполя.

Неаполитанское наместничество уничтожено, это как я уже говорил вам, еще не произвело особенного впечатления на жителей, и нисколько не изменило положения дел. Но заодно с наместничеством уничтожены и все существовавшие в бывшем королевстве Обеих Сицилий административные учреждения, которых упразднение оставило без средств к жизни множество чиновников, и вот явилось если не всеобщее, то очень сильное неудовольствие. Уцелевшие и вновь учрежденные административные места по-прежнему наполнялись пьемонтскими графами и кавалерами, находящими, что жизнь в Неаполе очень дорога, и требующими у своих дядюшек министров прибавки жалованья или экстраординарных выдач.

А между тем гаммора процветает в Неаполе по-прежнему, реакция копошится, полиция плоха и продажна. Впрочем, насколько тут виновата пьемонтизация, я судить не берусь. Положение действительно незавидное, но по моему убеждению, главная причина неудовольствий в Неаполе, и разрозненности его интересов с остальным полуостровом та, что Неаполь еще слишком молодой человек, несмотря на свое древнее существование. Он еще горячо предан доктринам, принципам и утопиям, и помирится с настоящим тогда, когда настоящее это будет удовлетворять его многосложным и часто идеальным потребностям, чего вероятно никогда не случится, или когда он устанет от борьбы. Много лет он сидел сиднем, скованный по рукам и по ногам, как русские богатыри; теперь он только что очнулся от этого томительного состояния и хочет идти вперед во что бы то ни стало, благо дорога перед ним широкая и открытая.

Гарибальдиец

Письмо четвертое [Из Лукки]

25-го февраля [1862]

Хотя и поздно, но все-таки расскажу вам со слов очевидцев о шумной, энергической протестации, бывшей 9-го февраля в Неаполе против папы. День этот пришелся в воскресенье. Накануне еще были начаты приготовления, и на всех перекрестках наклеены были воззвания бесчисленных неаполитанских братств и ассоциаций к своим членам, и вообще к благомыслящим гражданам, приглашавшие их явиться в 11 часов утра следующего дня на площадь del Castello. Наутро окна и стены всех домов, углы всех улиц и переулков были увешаны трехцветными флагами с надписью: Viva Roma Capitale d'Italia[208]208
  Да здравствует Рим, столица Италии!


[Закрыть].

Несмотря на проливной дождь, всё народонаселение высыпало на улицу. В 10 ч., Юношеское Унитарное Общество (Assoziazione Giovanile Unitaria), студенты медицинской школы, консерватории и университета шли со знаменами по Largo del Castello навстречу Ремесленному Братству и Гарибальдийскому Духовному Обществу (Società Ecclesiastica), ожидавшим их в полном своем составе. Толпа народа сопровождала их восторженными Viva, и другими проявлениями своего сочувствия. Несколько сот ладзаронов с музыкой и с народным знаменем, на котором стояло двустишие:

 
E uno, e duo, e tre
Il papa non è re[209]209
  Раз, два, три / Папа – не король.


[Закрыть],
 

заключали шествие. Дождь не переставал лить как из ведра, но не мог охладить патриотический жар публики. Толпа росла с каждым шагом; трехцветные флаги и знамена гордо развевались по воздуху. Балконы были полны разодетых дам, которые ради торжественного случая решились отдать свои туалеты на жертву дождю и тоже не оставались немыми свидетельницами манифестации: они аплодировали и кричали, говорят, не хуже самых рьяных антипапистов. Дойдя до дворца, процессия разделилась на две половины: одна пошла на [виа] Кьятамоне, где дом французского консула, другая отправилась назад по [виа] Толедо. У консульского палаццо послышались новые взрывы народных чувств. Консул показался на балконе, и благодарил народ от имени своего правительства. «Да здравствует Франция», – закричали ему, он любезно раскланялся. Потом раздались иного рода клики: «Да здравствует Рим, столица Итальянского королевства! Хотим идти в Рим!…»

Слово Рим магически подействовало на дипломата; in spe[210]210
  Полный надежды (лат.).


[Закрыть] он тотчас возвратился в свои покои, и запер окна. Тогда процессия отправилась к английскому консулу, которого приветствовала подобными же криками. Он тоже показался народу с высоты балкона, и благодарил его выразительными жестами. Покончив с церемонной, официальной частью манифестации, обе половины, вновь соединившись на Толедо, принялись более откровенно высказывать свои задушевные чувства. Какой-то голос прокричал pereat[211]211
  Долой (лат.).


[Закрыть] кардиналу Антонелли. Слова его подхватили на лету, и раздались отчаянные вопли. В таком настроении духа, вся толпа отправилась ко дворцу бывшего папского нунция, и дала перед его окнами такой блистательный концерт, что уши духовного дипломата наверное не были бы в состоянии его вынести; к счастью, palazzo был пуст, в нем оставался только привратник, неаполитанец родом; он, к тому же, для большей безопасности заранее убрал весь дом трехцветными флагами. Прокричав грозные pereat, и закончив громким Viva la vera religione di Cristo[212]212
  Да здравствует истинная вера во Христа!


[Закрыть], толпа разошлась по домам.

Неаполитанцы – известные любители всякого рода уличных торжеств, и большие мастера по части их устройства. Но последняя демонстрация тем в особенности отличается ото всех, когда-либо бывших в городе св. Януария, что общественное спокойствие не было нарушено, так что жандармы и пьемонтские карабинеры могли оставаться покойными зрителями. Ремесленное Братство и Юношеское Унитарное Общество более других выказали политического энтузиазма и увлечения. Их стараниями напечатан и распространен по городу протест против кардинала Антонелли. Вечером, в зале Ремесленного Братства, был дан большой бал для низших классов народонаселения. Гости разошлись только утром следующего дня…

Вы знаете, что бывший редактор газеты «Новая Европа», профессор и адвокат Джузеппе Монтанелли, выбран депутатом от одного маленького тосканского городка. В течение долгого времени выбор не был утверждаем, за отсутствием каких-то очень важных, говорят, документов. Наконец документы отыскались, и Монтанелли отправился в Турин. За отсутствием г. Монтанелли, главными распорядителями по изданию газеты остались его друзья: г. Риччи и булочник Дольфи, президент флорентийских ремесленных братств и комитетов. Тотчас же по отъезде Монтанелли флорентийское Ремесленное Братство написало ему приветственное письмо, показывающее, как важно его избрание в глазах известной части итальянского народонаселения, письмо особенно знаменательное тем, что подписал его Дольфи, пользующийся такой громадной популярностью.

Вообще можно заметить, что журналы партии движения, так недавно еще встречавшие очень мало сочувствия в публике, теперь расплодились и находят и читателей, и подписчиков. Лучшие неаполитанские кофейни, из опасения лишиться посетителей, получают тамошний «Popolo d’Italia», флорентийскую «Новую Европу» и миланскую «Il Veneto». Список депутатов добавляется именами этого цвета и теперь уже представляет коллекцию, которая может кое-кого тревожить: достаточно упомянуть Гверрацци, Монтанелли, Фабрици, Никотеру, Саффи, Петручелли, сопровождаемых приличной свитой.

Едва начинает открываться для этой партии возможность успеха, как расположение к ней большинства изменяется. Теперь уже нет и следа прежней ненависти и раздражения. Так например, флорентийская «Gazetta del Popolo» встретила выбор Монтанелли в парламент почти с такой же радостью, с какой несколько месяцев тому назад она объявляла о неудачном для него результате баллотировки. Чтобы быть, или по крайней мере казаться сколько-нибудь последовательной, она объявила, что Монтанелли изменил свою программу. Упомянутое мною письмо Ремесленного Братства к новому депутату – самый лучший ответ на это.

Даже умеренные из умеренных разделяют главные стремления и цели оппозиции – единство Италии, и нападают лишь на употребляемые ею второстепенные средства. «К чему все эти журнальные статьи? – говорят они, – К чему эти крикливые демонстрации? На что они нужны? Где их польза?..» Нельзя не согласиться с тем, что демонстрации эти вовсе не необходимы, но и мешать им тоже надобности не представляется уже потому, что они приучают народ к политической жизни. В настоящее время несколько десятков жандармов могут оставаться спокойными свидетелями того, как беснуются тысячи самых отчаянных popolani, и ничем ни на минуту не нарушается общественный порядок, не раздается ни один звук, враждебный правительству, а между тем, вот хоть бы в Неаполе, три года тому назад, сотни солдат не могли помешать самым варварским и незаконным поступкам, каждый раз, когда несколько десятков человек сходились вместе с какой бы то ни было целью.

Это письмо я пишу из Лукки, куда я приехал посмотреть на учреждение Ремесленного братства. Изо всех сколько-нибудь известных итальянских городов одна Лукка опоздала в этом отношении, но теперь она, кажется, готова поправить свою ошибку. Подписка едва открыта, а уже нашлось около тысячи членов. Со времени присоединения этого маленького герцогства к герцогству Тосканскому в нем исчезла всякая тень общественной жизни. Луккские воды, Bagni di Lucca, бывшие когда-то любимым местопребыванием английской знати, посещаются правда и теперь англичанами, но большинство едва на несколько часов останавливается в городе, как раз на столько времени, сколько необходимо для того, чтоб осмотреть его немногочисленные достопримечательности и плохо пообедать в грязной локанде с громким именем Hôtel d'Angleterre. Зато новая политическая жизнь проникает даже в такую глушь, как например Лукка или Чезена. Каждую неделю «Opinione» или «Perseveranza» вынуждены с сердечным прискорбием объявлять о появлении на свет какой-либо новой не совсем дружелюбной им ассоциации. В утешение себе услужливые газеты называют их возмутителями общественного порядка, революционерными клубами. Напрасно! Нет никакой возможности этому верить! Напротив, Сиенский Унитарный комитет, например, является, как вы знаете от вашего покорного слуги, до такой степени любителем ничем не возмущаемого спокойствия, что хочет помешать народу сделать мирную демонстрацию, на что закон предоставляет всем и каждому полное право. Генуэзский центральный комитет постоянно приглашает народонаселение пуще всего не нарушать общественного порядка и воздерживаться от самоуправства, как бы оно ни казалось сообразным с видами оппозиции. Этот Генуэзский комитет учреждение еще новое, и нелишним будет сказать о нем несколько слов.

Унитарные общества существуют во всех городах Италии совершенно независимо одно от другого; Гарибальди только номинальный всех их президент, и все они имеют еще местных президентов, управляющих делами комитета вместе с несколькими асессорами и секретарями. Самое направление этих комитетов различно, смотря по преобладанию в городе той или другой партии. Эта разрозненность много мешает исправности их действия, но слитие их в одно без внимания к местным направлениям было бы может быть еще вреднее. Впрочем, Генуэзский комитет успел войти в тесные сношения с некоторыми из комитетов других городов. Располагая сравнительно большими средствами и имея возможность раньше других узнавать все административные и политические вести, Генуэзский комитет играет главную роль. По его предложению, в Генуе же образована комиссия для приготовления общей программы комитетов с целью ввести единство в их действия. Кроме мирной стороны в их деятельности, о которой я уже говорил: заведения школ, пособия эмигрантам и т. д., есть и сторона воинственная, и заведывание ею принадлежит отдельной отрасли политических ассоциаций, комитетам по делам Рима и Венеции (Comitato di Provvedimento per Roma e per Venezia). Вот эти-то комитеты обращают на себя в настоящее время всеобщее внимание, и 9 марта собираются устроить съезд в Генуе. Правительство, говорят, не намерено препятствовать этому съезду, несмотря на гнев французской партии.

Одна из итальянских газет напечатала, будто бы Гарибальди отказался от председательства в двух вновь учрежденных в Генуе комитетах. Министерские газеты подхватили это на лету и вывели из этого не совсем лестные для комитетов и оппозиции заключения. Пошел гул по всей Италии. Забарабанили иностранные газеты. Гарибальди, как и следовало ожидать, не возражал прямо на эти выходки, но следующая его записка, – ответ студентам, предлагавшим ему президентство их корпорации, – служит ответом и на все толки и рассуждения. Вот эта записка:

Капрера 18 февраля.

Вас было тысяча со мною в 1860 году, пусть вас будет миллион в 1862.

Готовьтесь, это главное, и потом уже мы поболтаем с вами о многом.

Джузеппе Гарибальди.

Записка, кажется, не оставляет сомнений насчет Гарибальди в ближайшем будущем; однако же и в ней нашли оружие против комитетов: Гарибальди, говорят, не считает их вовсе серьезным делом; в его глазах это пустая болтовня!

Денежные средства комитетов довольно ограниченны, а для закупки значительного запаса ружей и всяких других принадлежностей нужны капиталы. Открыта подписка, и собрана довольно значительная сумма, находящаяся в безотчетном распоряжении Гарибальди, но ее далеко недостаточно. Выйти из этого затруднительного положения можно было едва ли не одним лишь способом, которым и воспользовались. Учреждено на акциях Общество оружейников, получающее поддержку от комитета; оно должно исключительно заниматься выделкой штуцеров по системе Минье[213]213
  Клод-Этьенн Минье (Minié) – французский оружейник середины XIX в.


[Закрыть] и револьверов, продавая их по однажды установленной очень умеренной цене, так, чтобы всякому открывалась возможность купить их; комитетам остается озаботиться лишь о тех, кто не располагает даже самыми ограниченными средствами. Мастерские этого Общества будут заведены в Генуе, Милане и Турине; по остальным городам учредят склады. Чтобы ознакомить низшие классы народонаселения с употреблением огнестрельного оружия, учреждают стрельбу в цель.

Зачем оружие? – спросят может быть ваши читатели: разве гарибальдийцы затевают войну помимо регулярной армии Виктора-Эммануила? Ничуть не бывало. Оружие нужно только для того, чтобы привыкать к действованию им. По примеру Англии, итальянцы заводят у себя волонтеров, которые, в случае нужды, будут к услугам отечества и Виктора-Эммануила. Вот некоторые статьи устава итальянских волонтеров:

§ 1. Учреждается Общество Вольных Карабинеров (Carabinieri Mobili Volontarii) под исключительным начальством генерала Гарибальди, который будет передавать ему свои распоряжения или прямо, или через посредство центрального комитета, заседающего в Генуе.

§ 2. Цель общества собирать в одно все силы народа, направлять их к одной цели, давать им правильное устройство и знакомить их с употреблением оружия и с фронтовой службой, насколько это окажется необходимым. Оно поставляет своей главной задачей блюсти, чтобы все эти силы были готовы в данное время служить единству Италии и Виктору-Эммануилу.

§ 4. Членами могут быть все итальянские граждане, пользующиеся добрым именем.

§ 5. Члены разделяются на три отдела: почетные (Onorarii), соревнователи (Contribuenti) и действительные (Effettivi).

§ 9. Действительные члены избирают из своей среды комиссию из 3-х членов, управляющую делами Общества и представляющую его в некоторых случаях.

§ 10. Общество разделяется на взводы из 25 человек; каждый взвод избирает себе взводного командира. 4 взвода составят роту; ротный командир и ефрейтор назначаются по выбору общего собрания действительных членов Общества, которые одни пользуются правом выбирать и быть избираемыми. Члены комиссии ни в каком случае в строй избираемы быть не могут.