Автор книги: Лев Прозоров
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Пленных славян Мерван ибн Мухаммед разместил в землях Кахетии. Очевидно, он хорошо помнил, какими отличными воинами были славянские поселенцы на византийской границе, да только не учел одного простого обстоятельства – те, потомки воинов Небула, и те славянские витязи, что приходили служить арабским халифам до и после него, служили добровольно, по собственному выбору. Юстиниан же, пытавшийся сделать воинов из подневольных, из пленников, потерпел сокрушительную неудачу. Неудачу потерпели и планы Мервана Безжалостного – через несколько лет переселенные им славяне взбунтовались, убили поставленного управлять ими наместника-эмира и двинулись назад, на родину. Увидеть вновь берега Дона пленникам было не суждено – арабское войско настигло их и почти всех истребило. Уже упоминавшийся на наших страницах император Восточно-Римской империи Маврикий Стратег пишет про славян и антов: «Этот народ никаким образом нельзя сделать рабами или принудить к повиновению…» Жаль, что арабские летописцы не удостоили упоминания место, где их конница настигла беглых полонян. Мы так и не узнаем, в каком краю сложили свои головы свободолюбивые потомки донских антов. По справедливости, вся эта история должна бы быть столь же памятна каждому русскому, как памятна всякому французу воспетая менестрелем Турольдом геройская гибель рыцаря Карла Великого, графа Роланда, павшего вместе со своим отрядом в пиренейском ущелье Ронсеваль, но не пропустившего мусульманские полчища[17]17
Напоминаю читателю, что Испания в те времена была под властью мусульманских эмиров Кордовы.
[Закрыть] в родное королевство. Что ж поделаешь, жизнь не так уж часто бывает справедлива. Нам, потомкам, остается лишь представлять, как шли и шли эти люди – мужчины, женщины, несущие на руках малышей, цепляющиеся за их подолы дети постарше с потрескавшимися от жары губами, день за днем вглядываясь в северный горизонт – где он, Дон-батюшка? Как пило их слезы – злые слезы мужчин, тихие слезы женщин, чистые слезы детей – злое кавказское солнце. И как одним безоблачным утром это солнце за их спинами заблестело на вязи кольчуг, серебряной насечке обвитых чалмами шлемов. Как мужья и отцы обступали стеной своих жен, матерей, дочек и сыновей, готовясь к последней и безнадежной схватке с поработителями…
Видно, эта история чему-то научила арабского правителя – или просто силы халифата уже истощались, – но более арабы уже не предпринимали таких походов на север от Кавказских гор. Мерван же после своего, как обозначили его арабские писатели, «стремительного рейда», узнав об убийстве своего брата, халифа Валида, спешно вернулся в родную державу и в Дамаске провозгласил себя халифом. В державе правоверных разгоралась очередная смута, через семь лет в ней погиб и Мерван. Любопытно, что среди его противников во время гражданской войны был славянский воин с именем, которое можно прочесть[18]18
Читать арабские рукописи, особенно средневековые, – нелегкая задача. Правильное прочтение того или иного знака может зависеть от малейшей закорючки, от точки, от положения знака в слове и чуть ли не от положения слова в предложении – и это когда речь о собственно арабских словах. Когда же арабы берутся передавать иноземные имена и названия… Аль Масуди перечисляет славянские народы Европы: «Затем следует славянское племя Астабрана (варианты: Астабвана, Астарана, Вастарана или Вастарая. – О.В.), которого царь в настоящее время называется Саклаих (варианты: Саклаидж, Садлаидж, Сакла, Сакландж. – О.В.); еще племя, называемое Дулаба (варианты: Дулана, Длавана, Дулая. – О.В.), царь же их называется Вандж-Слава (Вандж-Алаф, Вандж, Ванджелак, Вахсла, Тала – это все варианты одного имени! – О.В.), затем племя, называемое Бамджин (Ямхик, Махас, Набаджин, Набгир, Намджин. – О.В.), а царь называется Азана (Гарана, Араба, Арата, Ара, Гарата. – О.В.)». Хватит, пожалуй. Ладно еще «Дулаба» с «Вандж-Славой» легко поддаются прочтению – это дулебы (причем неясно, какие – прикарпатские или чешские), с князем Вячеславом. Но остальные: мука мученическая!
[Закрыть] как Солнослав («Славящий Солнце»), – всадник и командир отряда. Сражался ли славянский витязь против Мервана ибн Мухаммеда из верности своему арабскому покровителю или мстил захватчику Мервану за разоренные родные края, угнанных в полон и истребленных сородичей – теперь уже узнать невозможно…
После гибели Мервана прервался халифский род Омейядов. Как обычно бывает, когда обрывается династия, в стране началась смута, сцепились многочисленные претенденты – законные, не очень и просто желающие – занять опустевший престол. Арабам стало не до далеких северных земель за Железными Воротами Дербента.
Не без тяжелого чувства переворачиваю я, читатель, последнюю страницу арабско-хазарских войн и участия в них славян. Я бы даже сказал – не без тягостного недоумения. Потому как славяне оказываются во время этих войн отличными воинами – но только не тогда, когда надо воевать за себя. Почему воины Небула не разбили византийцев на своей родной земле, в Болгарии, коль скоро с таким успехом разгромили их в сирийской пустыне, сражаясь под зеленым знаменем халифата? Почему позволили захватить себя в плен двадцать тысяч семей с донских берегов? Почему славяне воюют за византийцев, за хазар, за арабов, воюют и проявляют себя замечательными бойцами, на которых не надышатся и очень многое им позволяют всевластные повелители правоверных, без которых каган оказывается бессилен перед арабским завоевателем – но не воюют за себя?
Этот вопрос тем больнее, что эхо его звучит и в ХХ веке, и в нашем, нынешнем. Почему не худшая в Европе армия, возглавляемая кадровыми офицерами, не справилась с толпой дезертиров, латышей, китайцев и мусульман, которой командовал аптекарь-недоучка? Почему казаки Краснова воевали с врагами отечества под германским флагом? Почему те, кто сражался с бандитами-исламистами в Афганистане и в Чечне, вспоминают о засилье точно таких же бандитов на улицах своих родных городов только один день в году – второго августа? Почему, наконец, наши изобретения воплощают в жизнь, богатея на этом, американцы, японцы, корейцы – кто угодно, только не мы, – а наши изобретатели, творцы доживают век в нищете и безвестности?
Почему? Может быть, Вы, читатель, ответите. Я, признаюсь, ответа на этот вопрос так и не нашел.
А впрочем, исключая этот болезненный вопрос, вывод из истории противостояния хазарско-славянского союза арабам на Кавказе прост – джихад тогда удалось остановить. Незрелая государственность языческой Хазарии оказалась столь же непреодолимой препоной для мусульманских завоевателей, как и католическое королевство франков Карла Мартелла. И в этом – заслуга в том числе и славянских воинов каганата. В отличие от франков, мы не знаем имен своих Роландов. Но пусть славянский Ронсеваль, на котором полегли своими телами, своими жизнями закрыв юго-восток Европы от аравийского самума, от страшного выбора между гибелью и растворением в мусульманском мире, двадцать тысяч славянских семей, останется навеки безымянным – он все-таки был. Народы Восточной Европы были спасены от порабощения, обращения в чужеземную веру (или смерти – других вариантов для язычников, как мы с Вами, читатель, помним, ислам не предусматривал и не предусматривает) и, наконец, полного растворения в безликой исламской общине-умме. Сравните-ка мусульман Средней Азии и Северной Африки – много ли найдете отличий? А потом сравните, скажем, русских с украинцами – или даже русского помора с русским же сибиряком или донским казаком. И осознайте, насколько мощным был всеуравнивающий каток учения Мохаммада.
Судьба же тех десятков тысяч славян, что ходили в походы под зеленым знаменем повелителей правоверных, – совсем другой исторический урок. Донские славяне, потомки антских первопроходцев, остались безымянными – но Дон до наших дней пребывает «Славянской рекой». Имена Небула и Солнослава сохранились в истории – но их потомство бесследно растворилось в смуглой меди аравийских пустынь. Кто из нынешних жителей Ирака, Ливана, Сирии потомок «славившего Солнце» витязя – такая же тайна, как имена его истребленных Мерваном соплеменников. Любая попытка приобщиться к этой, чуждой для нас культуре, цивилизации, религии может кончиться лишь утратой самих себя, полным и бесследным растворением – словно в залитом кислотой бассейне ближневосточного диктатора.
И этот урок нам тоже необходимо помнить сегодня. У нас с арабским миром, говорят нам, один враг. Да, отвечаю я, у славянского вождя Небула был с ним один враг двенадцать веков тому назад. Точно такой же сытый и наглый, столь же ханжески-самоуверенный, убежденный в своей мировой миссии, в своей богоизбранности и единственности, точно так же не признававший никого и ничего, кроме себя.
Есть «союзники», с которыми лучше не объединяться даже перед лицом такого врага.
Глава 5
Сказания славянского Кавказа
Бывший мулла и друг Пушкина. Адыгейские песни про антских героев. «Время Бусово». Каган Байан, Лаврита и Мезанмир. Падишах-Громовержец из чеченских легенд. Перун на Кавказе. Хлеб, бочки и медное небо. Армянский историк защищает князя Кия. Хазарские фантазии. Тяжелый больной армянского лекаря. Времена братства подходят к концу.
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
А.С. Пушкин, «Руслан и Людмила»
На невеселой ноте закончился рассказ о славянах на полях сражений молодого каганата хазар с набирающим мощь халифатом арабов. И перед тем как перейти к следующему повествованию, увы, также не слишком радостному, задержимся, читатель, хоть ненадолго на том, что не омрачит нашего взора, – на следе, что оставили славяне-язычники в культуре племен и народов Кавказского хребта.
Я уже говорил об адыгейских преданиях про богатырей из рода антов и про то, как воевали эти богатыри с готами и гуннами, аварами и византийцами. Впервые об этом поведал кабардинец по национальности, бывший мулла, Шора Бекмурзич Ногмов в статье «Предания адыгейцев небесполезны для истории России», а обнародована эта статья была в 1850 году, в журнале «Московитянин». В бытность в Пятигорске Александра Сергеевича Пушкина – вот мы и вернулись к золотому веку русской литературы – Ногмов собирал для великого русского поэта адыгейские сказания, песни, легенды; в свою очередь, Александр Сергеевич помогал адыгейцу освоиться с русским языком, правил стиль переводов. Что же до записанных и напечатанных им преданий, то они, судя по всему, восходят к глубокой древности. Адыгейцы, по мнению некоторых ученых, – потомки знакомых еще Геродоту меотов, чьи владения подходили к Азовскому морю, по их имени называвшемуся эллинскими мореплавателями Меотидой, со стороны Предкавказья. И в их легендах отразились звучащие седой стариной имена былых хозяев причерноморских степей и предгорий – «кимирген»-киммерийцев, «шармат»-сарматов. Помнили они и «тургутов»-утургуров, гунно-болгарское племя, кочевавшее в Приазовье еще при предках Аттилы, которого адыгейские предания именовали Адилем, и «хаза»-хазар, и русский Тъмуторокань, который называли Тмутараканем, и «косириха», то есть кесаря, по имени Юстин – скорее всего, нашего старого знакомца Юстиниана II, проведшего несколько лет в ссылке на берегах Меотиды. Помнили они и антов – в их легендах то и дело мелькает «антский юноша», «антский княжеский сын», «антский всадник». Очень показательно, что анты оставили о себе память на огромных европейских пространствах – от альпийских деревенек Центральной Европы, где их именем в тирольских легендах стали называть легендарных великанов[19]19
Вообще, у многих народов таким сказочным исполинам приписывают имя древних племен, соседствовавших с их предками. При этом зачастую богатырская стать в счет не шла – вряд ли угры-мадьяры так уж потрясли своим ростом французов, гунны – немцев, а обры-авары – поляков. Скорее речь шла о мощи и опасности всего племени, о том, какое почтение, страх, а иногда ненависть внушало оно соседям, заставляя видеть в себе не столько людей, сколько воплощение грозной стихии. Кстати, и русское «исполин» из этого же списка и происходит, как полагают, от названия скифского племени «спалов».
[Закрыть], первых хозяев земли (более того, слово «enta», обозначающее лесного великана, попало и в англосаксонский «Беовульф», а оттуда… во «Властелин колец» профессора Дж. Р.Р. Толкина), до адыгейских аулов в предгорьях Кавказа.
Между прочим, эпос адыгейцев подробно рассказывает про трех антских героев: Буса, Лавриту, того, что дал столь гордый ответ аварским послам, и Мезанмира Идарича, убитого аварами.
Историк германского племени готов Иордан в своей книге о происхождении и деяниях готов рассказывает, как во времена конунга Винитара (это имя-прозвище буквально означало «Потрошитель венетов», то есть вендов, славян) были схвачены в плен и свирепо казнены семьдесят старейшин народа антов во главе с князем Босом и его сыновьями: «Он двинул войско в пределы антов и, когда вступил туда, в первом сражении был побежден, но в дальнейшем стал действовать решительнее и распял короля их Боса с сыновьями его и семьюдесятью старейшинами для устрашения, чтобы трупы распятых усилили страх покоренных». Русское «Слово о полку Игореве» говорит: «готския красныя девы въспеше на брезе синему морю, звоня рускымъ златомъ: поютъ время Бусово, лелеютъ месть Шароканю». Здесь воедино сведено три исторических события: «готские красные девы» радуются пленению князя-славянина, Игоря Святославича, героя «Слова», сопоставляя его участь с судьбою захваченного когда-то их пращуром славянского князя Буса-Боса, и ожидают, что пленивший Игоря половецкий хан Кончак окончательно уподобит судьбу пленника той, что постигла правителя антов, отомстив за своего деда, хана Шарукана, взятого в плен и казненного русскими воинами. Буса, убитого готами-«гутами», песни адыгейцев именуют Баксаном. Ногмов перевел плач по коварно убитому врагами князю антов его сестры: «Геройство Буса освещает народ антский своими доблестями. О родина Буса, хотя нет уже его среди живых, но когда будет добывать тебя Гут – не покоряйся!
Весь народ почитал его за благого духа: когда начиналось сражение и удары блистали, как молнии, его присутствие поселяло в антском народе уверенность.
Гутские истязания не прекращаются, весь антский народ пришел в отчаяние, потому что восемь пар быков привезли его тело на родину».
Другого славянского героя, Лавриту, адыгейцы называли Лавристаном. Он, согласно песне, в калым своей невесте (конечно, в антских преданиях звучало иное, славянское название выкупа за невесту – «вено») включил пленников из византийских провинций Мизия (земли современной Болгарии) и Дакия (теперь на ее месте расположилась Румыния). Он ходил на Русь (судя по всему, дунайскую). Историю же, обессмертившую имя Лавриты-Лавристана, адыгейские певцы передали настолько схоже с византийцем Менандром – донесшим до нас имя славянского вождя, – что просто диву даешься. Точно так же, как и хронист Восточного Рима, адыгейские певцы рассказывали, что послы Аварского кагана «Байкана» – того самого Байана, что хвастался безразличием к судьбе своих славянских воинов, – потребовали от Лавриты-Лавристана дани. Князь и младшие вожди отказали им, «отвечая гордыми и неприятными речами». Менандр на этом месте сообщает о приведенных мной выше «дерзких и гордых» словах Лавриты. Дерзить начали в ответ и надменные степняки – и до того разъярили славян, что те, позабыв священную неприкосновенность послов, перебили их. Получив повод для войны, аварский правитель двинул свои полчища на Дунай, и Лаврита погиб, защищая свою землю.
От рук авар Байана принял смерть и еще один славянский вождь той поры – Мезанмир Идарич[20]20
Недавно довелось прочесть, будто отчества славяне позаимствовали у скандинавов. Счастлив сообщить, что первое славянское отчество отмечено византийцем Менандром еще в VI веке, во времена, когда никаких скандинавов дунайские и днепровские славяне и знать не знали.
[Закрыть], которого адыгейские легенды величают «Маремихо, сын Идара». Этот как раз погиб в посольстве к аварам – некий недоброжелатель антов по имени Котрагиг нашептал кагану, что, убив князя, справиться с антами будет много легче.
Увы, негодяй оказался совершенно прав. «С тех пор пуще прежнего стали авары разорять землю антов, не переставали грабить ее и порабощать ее жителей», – заключает рассказ об этих событиях летописец Восточного Рима.
Любопытно, что остатки аваров, в Европе после падения каганата попросту вырезанных озверевшими данниками («и погибоша аки обре», отмечает летописец), сохранились в Дагестане – это всем хорошо известный народ аварцы, славный впоследствии не столько воинскими достижениями, сколько отличными оружейниками – «шеломы оварьские» упоминает «Слово о полку Игореве».
Однако еще занимательнее тот след, что соседство со славянами оставило в фольклоре другого кавказского народа – чеченцев. В преданиях их упоминается некий Пиръо или Пиръон падчах (падишах). В первом из них ему прямо приписывается Божественное могущество Творца: «Люди говорят, – гласит чеченское предание, – что Пиръон-падчах создал небеса и землю. Чтобы забраться на небо, нужно много времени. Настолько много, что если гнать на небеса осла, то понадобится столько времени, что трехгодовалый осел по возвращении сдохнет от старости». Вторая легенда уже противопоставляет Пиръона «богу» – не то Аллаху, не то собственному божеству вайнахов. Немногие знают, что чеченцы, нынче ставшие чуть ли не лицом – и надо сказать, очень неприятным лицом – исламского мира, еще два столетия назад были язычниками и поклонялись своим племенным богам. «Пиръон спорил с богом. По краю Вселенной он сделал навесы из бронзы наподобие небес. По ним он с шумом катал бочки, лил из них воду». Третье сказание говорит: «Пиръон создал медные своды небес. Он заставлял женщин подниматься на самодельные своды небес и оттуда лить воду». Иногда его называют сыном Селы – вайнахского Громовержца. Есть еще легенды, как Пиръон достал для людей из подземного мира первую мельницу, и о том, что грозный владыка очень уважал стариков, любил детей и безмерно почитал хлеб, за неуважение к которому наказывал строго. Естественно, две первые заповеди вполне понятны и естественны для чеченцев, живущих и по сей день родовым строем, но вот заповедь о любви к хлебу не слишком типична для горского народа, чьим главным пропитанием были охота, скотоводство да разбойные набеги на соседей.
Ленинградский исследователь Л.С. Клейн сопоставил эти легенды со славянскими преданиями о громовержце Перуне. Он производил громы и молнии, посылая на землю дожди с помощью «облачных дев», которых славяне именовали вилами или берегинями (вот и женщины, которых «Пиръон-падчах» заставлял лить воду с медных небес). Связь вил с дождем была неразрывна – на головном уборе древнерусских женщин XII века цепочки-рясны, изображающие дождь, свисавшие по бокам лица, кончались подвесками-колтами, на которых изображали вил – птиц с девичьими лицами. Удивительнее всего, что мастера, жившие в уже не первый век крещеной стране, осмеливались не просто изображать языческих полубогинь, подобных апсарам, подчинявшимся индийскому Громовнику – Индре, но даже «святотатственно» обводили их прелестные головки НИМБАМИ. Перун, по белорусским преданиям, летает в небе верхом на мельничном жернове, а в словацкой легенде говорится, как сурово он карает тех, кто непочтительно обходится с хлебом. Некогда, говорит эта легенда, хлеб рос по всей ости пшеничного колоса, от земли до верху. И было так до тех пор, пока однажды неразумная женщина, убирая хлеб, не взяла с собой ребенка – но не припасла чистой тряпицы, и, когда малыш испачкал пеленки, вытерла детскую попку колосьями. Разъяренный Перун обратил надругавшуюся над хлебом женщину в каменный столб, а поднявшаяся лютая буря стала срывать зерна с колосьев. Но тут вмешалась собака и умолила грозного бога оставить на колосе зерен хотя бы на длину ее носа. С тех пор, повествуется в предании, люди и едят «собачью долю» в хлебе.
Медное небо также упоминается в русских легендах, духовных стихах, заговорах: «встану яз… благословясь, и пойду перекрестясь в чистое поле, умоюся росою и зорею светлою, утруся красным солнцем, подпояшуся светлым месяцем, обтычуся мелкими частыми звездами, покроюся медным небом». У христианского бога и «небесного воеводы» Михаила-архангела просил православный ратник загородить его «железным и медным небом». Уж не языческого ли Небесного Воителя замещает в этом заклятии христианский архистратиг полков ангельских?
Даже бочки, которые катали по медному небу женщины Пиръона, появляются в легенде неспроста, и не без связи с Перуном. В честь Громовержца его обрядовым оружием – палицей – удалые молодцы-юнаки в хорутанских деревнях старались с седла достать и разбить старую бочку, подвешенную на главной деревенской площади на старую, почитаемую в округе липу. Односельчане стояли в это время вокруг и пели обрядовые песни. А новгородцы в 1358 году «утвердишася межи собою крестным целованием, чтоб им играния бесовского не любити и бочек не бити». Поскольку языческие боги предков стали для крещеных христиан «бесами» – «боги языцей – бесы!» (Втор. 32:16–17, Пс. 105:37, Коринф. 10:10), в том числе и сам Перун – Иаков Мних писал в «Похвале князю Владимиру»: «Поганских богов, рекше бесов – Перуна, и Хърса, и иных многих», – то и обряды в честь них стали «бесовскими играниями». Еще А. Афанасьев в своих «Поэтических воззрениях славян на природу» сопоставил два этих известия, придя к выводу, что речь шла об обряде в честь Перуна, где бочка обозначала его грозовые тучи, полные хмельной влагою дождей.
Наконец, любопытную легенду сохранили от времен близкого соседства со славянами жители Армении. Историк VII века Зенобий Глакк в своей «Истории Тарона» говорит нам вот о чем: жили три брата, одного звали Куар, другого – Мелтей, третьего – Хореан. «Куар поставил город Куары, а Мелтей поставил на поле свой город и назвал его Мелтей, а Хореан поставил свой город в земле Палуни и назвал его по имени Хореан. И по прошествии времени… Куар, Мелтей и Хореан поднялись на гору Каркея и нашли там прекрасное место, так как там простор для охоты и прохлада, а также обилие травы и деревьев. И построили они там селение, и поставили они двух идолов».
Многие годы это сообщение средневекового армянского автора оставалось далеко за пределами поля зрения исследователей, изучавших славян и начало Руси. Что ж, как отмечал еще Козьма Фаддеич Прутков, специалист подобен флюсу – полнота его одностороння; иногда полезен бывает свежий взгляд дилетанта, способный придать новое направление поискам специалистов, если только те окажутся способны обратить и свои взоры в этом направлении. В 1928 году Н.Я. Марр, исследователь крайне, не говоря худого слова, своеобразный, место которого в науке, в общем-то, целиком и полностью определялось тем, как умело подстраивал он свои умопостроения под «линию партии», сделал наблюдение, которое одно, невзирая на все его, балансировавшее иногда на грани шарлатанства, чудачества, способно обессмертить его имя. Он сопоставил предание, сообщаемое Зенобием Глакком, с… преданием «Повести временных лет» об основании Киева. Куар напомнил ему Кия, Мелтей – Щека[21]21
Мелтей – одно из армянских названий змея; слово же «Щек» Марр связал с древнерусским «щекотать» – «свистеть», «шипеть».
[Закрыть], Хорив (в некоторых списках летописи звавшийся Хоревом) – Хореана. Земля Палуни, в которой жили и обустраивались братья Куар, Мелтей и Хореан, явственно напоминала землю полян, где княжил Кий с братьями. Даже упоминание сразу за рассказом об основании Куара «множества деревьев» и богатых охотничьих угодий нашло полнейшее, едва не дословное подобие в сообщаемом русским летописцем предании: «И сотвориша град во имя брата своего старейшего и нарекоша имя ему – Кыев. И бяше около града лес и бор велик, и бяху ловища зверь». Наблюдение Н.Я. Марра подхватил и развил Борис Александрович Рыбаков, обратив внимание на то, что даже порядок повествования в двух преданиях одинаков: сперва перечисляются отдельные поселения братьев (в нашей летописи это горы будущего Киева, Щековица, до сих пор носящая это имя, и до сих пор не определенная исследователями Хоривица). Затем говорится об основании ими одного города. И, наконец – о лесе под стенами молодого поселения и охотничьих угодьях в этом лесу.
А я, пожалуй, добавлю еще одно сходство: в летописях, восходящих к новгородской традиции, сразу за рассказом об основании града, лесе и «ловищах» под ним, замечается: «Были же они язычниками и приносили жертвы озерам, колодцам и растениям, как и другие язычники». В других списках и того хлеще: «Бяху же невернии и многое тщание имуще к идолам». Конечно, можно списать эти замечания на желание новгородцев уязвить надменных киевлян – не зря же киевский летописец на том месте, где его новгородские коллеги сообщали не без злорадства об «идолопоклонническом» усердии основателей «матери городов русских», словно бы с обидой за предков, вместо этого заявляет: «Бяху те мужи мудры и смыслены, и нарицахуся поляне». Что желание уязвить киевлян у новгородских летописателей было – тут спора нет, недаром же они «превратили» Кия с братьями и сестрой в изгнанных (чуть ли даже не во времена Олега Вещего) их, новгородцев, пращурами разбойников[22]22
Занятно, что по следам новгородских летописцев идут и иные нынешние исследователи. В.В. Кожинов пытается обосновать мысль о жизни и княжении Кия в конце VIII века. Но как тогда Зенобий Глакк мог знать о нем заранее столь досконально? Впрочем, Кожинов хотя бы признает Кия славянским князем, а не книжным миражом или иноплеменником, как иные его коллеги.
[Закрыть]. Но есть одна «мелочь», с одной стороны, сокрушающая попытки новгородцев предельно «омолодить» столицу Руси, с другой – не дающая воспринять упоминание об почитании братьями языческих кумиров как просто очередную шпильку в новгородско-киевском соперничестве. А именно – как раз на этом месте, после рассказа о густых лесах и местах для охоты, Зенобий Глакк говорит… о поставленных братьями идолах.
Тут уж никак не отделаешься разговором о случайных созвучиях или совпадениях. Помилуйте – имена двух из трех братьев (по звучанию, по смыслу – и третьего), название земли и основанного ими города, наконец, содержание и последовательность четырех частей сказания (об отдельном житье братьев, основании ими города на горе, охоте в лесах и почитании идолов) – таких совпадений просто не бывает! Между тем отделаться от основателя Киева хотят нынче многие. Одни заявляют, будто Кий с братьями – книжная выдумка, плод умствований келейника-летописца, а само имя его происходит от названия Киева. По логике, с позволения сказать, этих людей, имя Юрий происходит от названия города Юрьева – нынешнего Тарту? Но сейчас, с легкой руки украинского эмигранта Омельяна Прицака, многие увлеклись идеей, будто название Киева… хазарского происхождения! Араб аль Масуди упомянул командующего мусульманскими войсками Хазарского каганата (дело было в Х веке) в чине вазира, а по имени Ахмад бен Куйя, то есть сын Куйи. Некоторым ученым тут же все стало ясно – вот папа-то этого хазарина, этот самый, извиняюсь, Куйя, и основал Киев!
Никаких археологических или иных оснований предполагать не то что основание хазарами Киева – пребывание в днепровском городе сколь-нибудь заметной хазарской общины не существует. Название не то района, не то улицы в средневековом Киеве Козары скорее говорило бы о малочисленности киевских хазар и чуждости их киевлянам (ведь улица Ордынка располагается не в Сарай-Бату, а в основанной отнюдь не ордынцами Москве, так же как и Немецкий двор в Новгороде вовсе не обозначает основания его выходцами из Германии). Говорило бы, повторю я, поскольку связь этого названия с хазарами надо еще доказать – всевозможные Козары щедро рассыпаны по карте славянской Европы в тех краях, где отродясь не ступала нога уроженцев каганата. Происходят эти названия от слова «козар» – козопас, козий пастух. Вполне может быть, что и киевские Козары того же корня.
Совсем уж ни к селу ни к городу – в том числе ни к Киеву – рассуждения о хазарском происхождении таких названий районов средневековой столицы Руси, как Пасынча беседа или Копырев конец. И то и другое звучит совершенно по-славянски, и превращать славянское слово Пасынча (от «пасынок» – так называли на Руси не только приемных детей, но и младших дружинников, воинских слуг князя или боярина) в какое-то тюркское слово, никем и никогда не засвидетельствованное, или выводить Копырев конец от тюркского племени кабар – о нем еще будет разговор – значит подменять науку гаданием на кофейной гуще.
Далее, нет ровным счетом никаких оснований полагать, что батюшка командира мусульманской армии Хазарии – армии, как любезно сообщает нам современник и соплеменник аль Масуди, знаменитый ибн Фадлан, состоявшей из наемников, – когда-либо бывал на берегах Днепра. Больше того – предводитель наемников, сам, скорее всего, наемником и был, и папа его вполне мог быть каким-нибудь мирным уроженцем Хорезма или Персии, тачавшим башмаки, сидящим в лавке или помахивающим тяжелым кетменем на скудно орошенном теплой арычной влагой поле, и даже не слышать никогда про такую речку – Днепр. Версия о происхождении названия древнерусской столицы от его неблагозвучного для славянского уха имени основана – точнее, шатко балансирует – на одном-единственном созвучии. И чем же такие «научные» методы отличаются от пресловутых поисков «русских этрусков», я, читатель, право же, понять не в силах.
Мало того, и имя Кий, у простого народа сокращавшееся до Кийко или Кияшки, ходило в быту у русских до самых Петровских реформ, когда некалендарные имена окончательно поставили вне закона, превратив в презренные прозвища. Примерно до тех же пор бытовало оно и у поляков, а вот производные от этого имени названия местностей – Киевы, Киевцы, Киевки, Киевичи и прочая, прочая, прочая – встречаются в Болгарии, Югославии, Чехии, землях полабских славян. Болгарский исследователь Ковачев насчитал около восьмидесяти таких названий по землям славянских народов – и скорее всего, это еще не все. Все они, конечно, не имеют к папе хазарского наемника ни малейшего касательства, зато напрямую происходят от славянского имени Кий. Отчего же имя их «тезки» над Днепром должно иметь иное происхождение?
А предание, сообщаемое Зенобием Глакком, должно было бы окончательно вернуть вечный покой злосчастному призраку безвестного Куйи, чью память понапрасну тревожат ученые. Если предание об основателях Киева – ровесник Хазарского каганата, то родственники полководцев этого каганата, жившие триста лет спустя после Глакка, определенно не могут иметь никакого отношения к его основанию. Да, читатель, опять я употребляю «было бы»: ученые упрямый народ, и если им довелось создать кажущуюся им красивой теорию, да процитировать ее дюжины две раз – из статьи в книжку, из книжки в статью, – то мелочи вроде фактов, показаний источников или здравого смысла с трудом могут достучаться до их сознания. Вы, читатель, решите, что я глумлюсь, но вот Вам мнение крупного лингвиста В.Н. Топорова: «Понятно, что с этой точки зрения (о Куйе – основателе Киева. – О. В.) должна быть пересмотрена армянская легенда о трех братьях (один из которых, Куар, сопоставляется с Кием), сообщаемая Зенобием Глакком». Не знаю, как Вам, читатель, а мне вот решительно непонятно – как это может быть «пересмотрено» прямое показание независимого источника? И ради чего – ради все того же злополучного отчества командующего хазарских мусульман? Ради единственного созвучия? И ведь пишет ученый, лингвист-языковед… поневоле приходишь к выводу, что наивозможное занижение роли славян, приписывание всех их достижений иноплеменникам – основной критерий «научности» в наши дни. Потому что «научные» рассуждения про Куйю и Киев, право же, только тем отличаются от штудий приснопамятного Василия Кириллыча Тредиаковского, с его «Холодониями» и «Гатью Малой», что не пытаются возвеличивать славян.
Другой автор, А.С. Королев, хотя и с разумным сомнением относится к идее о хазарском основателе Киева, впадает в другую крайность. Уж не знаю, чем нашим ученым мужам так не угодил основатель «матери городов русских», но упорству, с каким они пытаются сделать из него то иноплеменника, то вообще книжный мираж, фикцию, можно только позавидовать. Королев, к примеру, не отрицая удивительного сходства легенды из «Истории Тарона» с преданием «Повести временных лет», приходит к выводу, что… летописец попросту переписал историю основания Киева из армянских книг.
Что тут можно сказать – разве что припомнить одну историю, произошедшую в том самом Киево-Печерском монастыре, где составлялась «Повесть временных лет», поведавшая нам о Кие с «братией», в те самые годы, описанную в «Киево-Печерском патерике» едва ли не тем же монахом, что составлял летопись. Захворал тяжко известный праведной жизнью монах Агапит. Киевский князь Владимир Мономах послал ему своего лучшего придворного лекаря. Пока тот осматривал больного, этот, в свою очередь, вглядывался в незнакомца и, не выдержав, настороженно осведомился: «Кто ты и какой веры?» Государев эскулап, привыкший, что его все знают и узнают, изумился и не без тщеславия ответил: «Разве ты не слышал про меня? Я армянин». И тут тяжело больной инок возопил: «Да как же ты смел мою келью осквернить и меня за мою грешную руку брать?! Изыди, иноверец и нечестивец!» «И армянин, посрамленный, ушел», – с удовлетворением отмечает рассказчик – такой же печерский монах, как и принципиальный Агапит.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?