Текст книги "Наша личная война"

– Я не знаю… – Заур угрюмо насупился и тяжко вздохнул. Щеки его ярко горели от ощущения неловкости ситуации – словно это он был виноват в том, что никто из таких уважаемых людей не догадался благородно взорваться совместно с врагами. – У нас село маленькое…

– «Да» или «нет»!

– Не слышал…

– Ага. Значит – опять нет. А их близкие родственники?

– Не знаю…

– Понятно. Значит, опять – нет…

Я вытянул очередной листок и намеренно взял паузу. Шахид наш был хмур и напряженно размышлял, прислушиваясь к несолидному бурчанию в животе.

Разумеется, если у юного человечка в течение всей его сознательной жизни формировалась определенная мировоззренческая позиция, его не сдвинуть в сторону никакой, даже самой правдоподобной, агитацией. Тут главное – целенаправленная негативная установка. Когда ты все время говоришь «нет» – сам, без болевого нажима и морального давления, – у тебя поневоле формируется негативное отношение к исследуемой позиции. Главное тут – не пережать. Человечек должен все сделать сам, без грубых толчков в спину и начальственных окриков. Сам – это гораздо доходчивее…

– Вот анализ самоподрывов этого года, – я положил листок на стол. – Две вдовы боевиков… Мы договорились, что это отдельная тема, разбираем только мужиков – это всего лишь статистика. Итак: две вдовы, один зрелый мужик – тридцать восемь лет, и… восемь юношей в возрасте до двадцати лет.

– У нас юноша – мужчина, – поспешно вставил Заур. – Если русский все убиваит, юноша – глава рода – идет мстить…

– Да это понятно, – согласился я. – Мужчина идет мстить – святое дело… Взглянем на анализ. Обрати внимание на социальное положение шахидов.

– Положение… где?

– Давай проще. Благосостояние. Богатство. Посмотри-ка… У нас получается, что все шахиды – из беднейшего слоя горского пролетариата. Крестьянские дети.

– Ха… – неуверенно усмехнулся Заур. – Ну ты сказал…

– Я сказал то, что есть. Взгляни на анализ. Можно сказать по-другому: братья по бедности. Думаю, это будет правильно… Кстати, тебя, может быть, это совсем не интересует, но в нашей армии наблюдается до боли похожая зеркальная картинка.

– Армия что – бедная?! – Заур опять усмехнулся. Очень хорошо. Вытащить смертника из трансовой прострации и подтянуть до уровня обычных человеческих эмоций – большое дело. Это полпобеды.

– Да, армия у нас бедная. Я бы сказал – рабоче-крестьянская. У меня нет списков, на это просто бумаги не хватит… Но я тебе так скажу, и мои слова легко проверить – достаточно сходить в любое наше подразделение. Если составить воображаемый список наших больших людей, мы выясним, что ни у одного из них сын не служит в армии. Последние десять лет в армию у нас берут тех, кто не в состоянии откупиться или «откосить». То есть детей представителей беднейшего класса. В общем, армия у нас формируется по классовому типу. Получается, что шахиды – дети ваших беднейших дехкан – с огнем во взоре и Кораном на устах самозабвенно рвут нашу голытьбу, в то время как наши и ваши богачи…

– Я не последний из дехкан, – мрачно заметил Заур. – Я мужчина…

– Да кто спорит? Ты у нас мужчина, делец, богач! Твоей семье за твой подрыв дадут десять штук баксов. Хорошие деньги! Ваш Аликперов в Москве за ночь просаживает в казино по пятьдесят штук баксов. То есть проигрывает примерно пятерых шахидов…

Я умолк и принялся расхаживать перед столом, делая вид, что впал вдруг в глубокую задумчивость. Джинн думает. Варись, клиент, сам – доходи до кондиции.

На лице юноши легко читалось смятение и растерянность. Как говорит Иванов – клали мы вприсядку на ваших спецов по подготовке шахидов. Приставьте к каждому полуграмотному крестьянину дипломированного психолога на пару часов – и никто у вас тут подрываться не будет. Вопрос только: где их взять, дипломированных? Они все в теплых местах, сюда их даже под страхом немедленного изнасилования не загонишь…

– Костя… Скажи, что хочиш? – прорезался наконец мой клиент.

Ага, клиент созрел. Пора браться за дело.

– Думаю, ты отдаешь себе отчет, что после всего, что случилось, домой тебе возвращаться нельзя?

Заур хмыкнул, покрутил головой… А во взгляде – тоска беспросветная. Хмыкай не хмыкай – ты, друг дорогой, продукт своего горского менталитета, прекрасно понимаешь, что я прав.

У чеченцев есть такое понятие: «потерять лицо». Долго объяснять, но это сильнее, чем даже страх физической смерти. Это смерть духовная. При этом никто не будет разбираться, что ты собирался совершить неправедный, с точки зрения мусульманина, поступок (в нашем случае – покончить жизнь самоубийством). Ты его продекларировал… но не совершил, поддавшись минутной слабости, и тем самым покрыл себя позором. В общем, тебе после этого остается только два пути: либо умереть, либо исчезнуть. Нормальной жизни среди своего прежнего окружения у тебя уже никогда не будет. Нет, убивать тебя не станут. От тебя просто отвернутся. Для чеченца это хуже смерти…

– Ты хорошо знаешь наши обычаи…

– У меня работа такая… – я принялся оперировать доступными моему собеседнику понятиями. – Я не омоновец. Я из более крутого ведомства. Мы эвакуируем тебя в Россию. Не обязательно в Москву – Россия большая. Поменяем данные, дадим новый паспорт. Ты молодой, умный, способный – у тебя вся жизнь впереди. Будешь работать, помогать своей семье. Запросто можешь стать богатым, тогда твоя семья не будет бедствовать. Кроме того, в качестве единовременного вознаграждения мы выплатим твоей семье те самые десять штук баксов…

Надо вам сказать, что я не слишком-то блефовал, рисуя собеседнику картинку нашего взаимовыгодного сотрудничества. Для нашего пробивного спонсора Вити организовать такую процедуру – что вам в пупке поковыряться. Разумеется, все это только при наличии серьезной отдачи со стороны опекаемого объекта…

– Что надо делать?

– Надо помочь. Я тебе гарантирую полную конфиденциальность. То есть о тебе и твоей помощи вообще никто не узнает, клянусь чем хочешь. Завтра ты проведешь нас к этой самой базе…

– Я не предател, – перебил меня Заур. – Я вам сказал – где. Ищите…

– А ты мужчина?

– Да, я мужчина. А при чем здесь…

– А принцип «око за око»? Нет, будет правильнее сказать – кровная месть. Ты подумай: эти люди сами почему-то не захотели взрываться. Потому что у них особняки и счета в импортных банках, они хотят жить, и жить долго. Вместо этого они решили взять твою жизнь. Распорядились твоей судьбой как им заблагорассудилось, напели тебе в уши что-то… А ты им это безропотно позволил. То есть получается, извини меня… ты подставил голову под нож, как самый глупый баран!

– Зачем так сказал?! – Глаза Заура наполнились слезами обиды.

– Я не хотел тебя оскорблять. Я просто обрисовал тебе ситуацию так, как она мне видится. Я вижу, что есть умные люди, которые делают большие деньги, живут в свое удовольствие и для своих целей используют неграмотных темных бедняков. Они считают, что бедняки эти – люди второго сорта, тупые и бездарные создания, которые только на то и годятся, чтобы взорвать себя вместе с парой оккупантов… И ты знаешь, они – эти умные деятели – в чем-то правы. Эти бедняки почему-то не пожелали попробовать как-то получше устроить свою жизнь, обеспечить своей семье достойное существование. Они пошли по самому легкому пути: дерни за веревочку – и никаких проблем! Можно сказать грубее, но доходчивее – просто легли под этих умников и подставили им задницу. Нате, берите, делайте что хотите, все равно я своей жопе не хозяин… И у меня вопрос – они мужчины после этого?

– Ыыых-ххх!!! – Ответа не было – мой шахид вдруг закрыл лицо руками и принялся безутешно рыдать, вздрагивая плечами.

Между нами – не ожидал. Обычная агитпроповская патетика, грубая, безыскусная – не более того. Лиза с лейтенантом Серегой сейчас наверняка бы похлопали в ладоши и язвительно усмехнулись. А этого вон как проняло…

– Выпей, – дождавшись, когда приступ рыданий сошел на нет, я налил в стакан чая. – Успокойся. Ты молодой, у тебя вся жизнь впереди. Докажи, что ты мужчина. И пойми, что ты никого не предаешь. Ты о себе думай. Ты отдашь этих умных деятелей нам в обмен на свою новую жизнь и благополучие своей семьи. Они тебе – никто. Теперь пусть они будут для тебя людьми второго сорта. И вообще, считай, что тебя это уже не касается – через три дня ты займешься своим личным, нормальным бизнесом, в безопасном месте. А эти ребята, если желают, пусть подрываются сами. В конце концов, они имеют с этого неплохие деньги, так что пусть отрабатывают…

– Когда надо идти? – Заур залпом выпил остывший чай и размазал слезы по щекам.

– Завтра. Мы отправимся после обеда. Ну так что?

– Никто не узнает?

– Я сказал: ни одна душа.

– Хорошо… Я проведу вас…

Глава 5
Рыжая Соня

(Предупреждение: глава трудная, с претензией на социальную объективность. Друзьям Васи Крюкова – не читать!)

…Серое утро. Серые холмы. Горизонт не просто серый, а какой-то тягостно-свинцовый. Молодые люди в серых комбинезонах…

Я и моя многострадальная родина обречены на вечную зимнюю серость. Где-то, вне нас, существует яркий, разноцветный мир, в котором живут и работают нормальные люди. Они одеты в разнообразные одежды, у них стеклянные двери, зеленые, ровно постриженные газоны, оранжевый сок на завтрак. Они спокойно спят по ночам, не вздрагивая от разрывов снарядов, не прячутся в первую попавшуюся щель при виде армейской бронетехники. Дети их играют в другие игры. Им не надо думать: вот мальчик вырос, ему уже пятнадцать, пора покупать автомат и говорить с местным амиром, чтобы пристроил паренька к настоящему мужскому делу…

Мы отлучены от этого разноцветного мира, он нас попросту отторгает. Наш удел – вечная война, кровь, грязь, мытарства и полная безысходность. Мы, серые волки древних гор, глубоко враждебны разноцветной цивилизации, ее полноправные граждане пугают нашими именами своих детей…

Я сижу в нашей «Ниве», которая стоит на краю неглубокого котлована. Рядом расхаживает Аюб. В котловане дети играют в жмурки…

Знаете, есть такая сказка: «Волк и семеро козлят». В жизни вообще, если присмотреться хорошенько, можно обнаружить массу пугающих аллегорий. Нашу сказку, наверное, следовало бы назвать так: «Волк, семеро волчат и два барана». Волчата – пацаны от пятнадцати до восемнадцати, их как раз семеро и они пока что не имеют опыта умерщвления себе подобных. Волк здесь, разумеется, – Аюб. Матерый такой волчище, с задубевшей от вражьей крови шкурой, с огромными смертоносными клыками. В роли баранов сегодня, как всегда, двое русских пленных солдат первого года службы, из личных резервов Аюба.

«Как всегда» – это насчет первого года службы. Практика показывает, что попадаются в основном молодые, необстрелянные салаги. Если русский солдат прожил на нашей войне год и не умер, его трудно взять в плен. Обычно они отстреливаются до последнего патрона, а потом подрывают себя гранатой да еще норовят это сделать так, чтобы пострадало как можно больше наших моджахедов. Потому что они знают, что их ожидает.

Вообще, будь я на месте русских властей, я бы внимательно присмотрелась к этим выжившим на войне солдатам, когда они вернутся домой. Потому что это уже не маменькины сынки, которыми они были по призыву в армию, а совсем другие люди. В чем-то похожие на нас, серых волков, и неосознанно отторгаемые своим разноцветным обществом. Они несут в себе смертоносный заряд полного пренебрежения к ценности человеческой жизни и готовности убивать. Они опасны для рахитичного русского общества своей независимостью и повышенной жизнестойкостью…

Дети играют в жмурки… У всех – небольшие ножи. У русского на голове мешок, в руках его такой же нож, как у всех. Один из «волчат» подскакивает вплотную, кричит: «Я здесь, гаски!» «Баран» поворачивается на голос, размахивает ножом. «Волчонок» ловко уходит от опасного взмаха, оказываясь за спиной у «барана» и тычет его ножом в задницу. «Баран» глухо вскрикивает – больно ему. Следующий «волчонок» подскакивает, зовет «барана»…

На дне котлована жидкая грязь, но это «волчатам» не мешает. Они сильно возбуждены, азартно покрикивают, готовы возиться так до самых сумерек.

Правила определяет Аюб. Для него это не игра, а так называемый «профотбор». Аюб сейчас работает в обе стороны: оценивает кандидатов на звание рядового моджахеда в джамаате Арби Шамхалова и высматривает претендента для Деда. Я – «оперативное сопровождение», как принято выражаться у представителей вражеских спецслужб.

Правила простые. До особой команды «барана» можно только колоть в задницу. Это, конечно, очень больно, но позволяет ему некоторое время оставаться «на плаву». Аюб показал, куда колоть нельзя, чтобы не повредить седалищный нерв. Тот, кого «баран» порежет, сразу выбывает из игры. Если ты такой неловкий, что позволил врагу с завязанными глазами полоснуть себя, тебе не место в рядах воинов Джихада. Иди, тренируйся до следующего испытания.

Для «барана» тоже есть правила. «Матч» длится десять минут. Если за это время «баран» порежет троих – его оставят в живых. Согласитесь, хороший стимул.

Первый «баран» заметно вяловат. Он три недели сидел в зиндане, ему давали двести граммов черного хлеба в день и пол-литра воды – этого вполне достаточно, чтобы человек жил.

У нас большой опыт в содержании пленных. Русские крайне редко бегут из наших зинданов. Те, кому удалось сбежать, – уникумы совсем из другой породы, про них даже говорить не стоит, потому что их очень мало. А любой нормальный человек к концу первой недели содержания в таком «ямочном» режиме превращается в тупое послушное животное, безразличное к своей дальнейшей судьбе. Эту неделю человек держится на «старом жире» и пребывает в состоянии постоянного страха смерти, каждую секунду ожидая, что ему перережут горло. Потом он привыкает к этому состоянию. Человек вообще ко всему привыкает – даже к самым нечеловеческим условиям. «Старый жир» кончается, скудная пайка не дает силы для ощущений и жажды жизни. Человек впадает в состояние, сходное с зимней спячкой или тягостным сном смертельно больного. Он вроде бы жив, но уже похоронил себя. От него исходит липкое «земляное» зловоние: в яме он ходит под себя, в первые несколько суток – довольно обильно, «старый жир» перерабатывается. Человек насквозь пропитывается этим запахом, в темноте и тесноте ямы довольно быстро отвыкает здраво мыслить и постепенно превращается в живой труп. Этакий зомби.

Такого легко убить даже начинающему моджахеду, для которого умерщвление себе подобного в новинку. «Волчата» просто уже по внешнему виду и запаху не отождествляют приговоренного к закланию «барана» с представителями рода человеческого. Грязный, вонючий, весь в струпьях и дерьме, со стеклянным взглядом… Тут и специальной обработки не надо, все обычно идет как по маслу.

К краю ямы жмется второй русский солдат. Этот «баран» № 2 – объект повышенной сложности. Он покрепче, шире в кости, выше первого. Но не это главное. Этот второй – зовут его Ваня – очень хочет жить.

Три дня назад его достали из ямы, искупали, побрили-постригли, дали чистую одежду. Потом хорошо покормили и сказали, что завтра-послезавтра обменяют на одного моджахеда. Три дня этот Ваня спал в тепле, хорошо кушал, читал свежие газеты. Он вновь почувствовал вкус к жизни. Более того, сейчас, после всего пережитого, он жаждет жизни с удвоенной силой. Видели бы вы, как радовался этот мальчишка, как сверкали от счастья его красивые голубые глаза! Впрочем, сама я этого не видела, мне Аюб сказал.

Теперь он жмется к краю ямы и с диким напряжением наблюдает за игрой в жмурки. Правила ему довели. Он в курсе, что если его товарищ не справится, то во втором «периоде» возьмутся за него. Сегодня на рассвете ему сказали, что обмен откладывается на неопределенное время, а его, чтобы зря не «простаивал», используют для подготовки юных моджахедов.

Вот это и есть объект повышенной сложности. За три дня он восстановился, почувствовал вкус к жизни, обрел утраченную было надежду. Теперь он должен сражаться за свою жизнь с яростным ожесточением. А еще он похож на человека. Нормально пахнет, розовое лицо, адекватно мыслит. Посмотрим, как «волчата» справятся с этой задачей…

– Время! – Аюб свистит в обычный судейский свисток. Десять минут истекли.

«Волчата» бросаются к «барану», отнимают у него нож, срывают с головы мешок. Солдат слепо щурится на серое небо. Он впервые за много дней увидел свет – мешок надевали в яме. Он не порезал троих. Он вообще никого не порезал. Участь его решена…

– Все в игре, – объявляет Аюб. – Молодцы, справились. Можно!

И бросает в котлован огромный тесак с зазубренным от частого употребления лезвием. Ножи у «волчат» – игрушки. Вот орудие для настоящего дела.

Тесак падает несколько в стороне от «волчат» и тонет в жидкой грязи. «Волчата» с азартными криками и гиканьем бросаются к тому месту. Начинается свалка – каждый хочет первым схватить заветное «ритуальное» оружие. Один из толпы не бежит со всеми, остается на месте. Это семнадцатилетний Аслан, сын подорвавшегося прошлым летом на мине агронома Исхакова.

Я хвалю себя за проницательность. Познакомившись с «волчатами» и поверхностно изучив их биографии, я для себя сразу отметила Аслана. Глаз у меня наметан, так что я сразу определила: вот он, мой «чистый» шахид. Посмотрим, как он будет вести себя дальше…

– Аслан, – говорю я Аюбу.

– Я вижу, женщина, не слепой, – отвечает Аюб и досадливо бормочет себе под нос: – Ох уж эти мне грамотеи…

Тесак достается Исмаилу – худенькому пятнадцатилетнему подпаску с нежным лицом херувима. Победно вскинув руки, мальчишка потрясает грозным оружием и на секунду в нерешительности замирает. Что дальше? Дальше надо действовать. Он, видимо, не совсем готов, пытается собраться с духом…

Этой маленькой заминки достаточно, чтобы более решительные товарищи сделали выводы. Семнадцатилетний Руслан, сын животновода Идигова, повешенного этой весной русским спецназом в назидание остальным самодеятельным минерам, сильно толкает товарища в спину. Тот падает, тесак выскальзывает у него из рук и вновь оказывается в грязи.

– Аялла… – Аюб недовольно качает головой. – Растяпа!

Воин не должен выпускать из рук оружия, даже если его повергнет наземь вражеская пуля. Воин должен умереть с оружием в руках, как того требует древний закон гор. Если же ты расстался с оружием после дружеского тычка, то ты пока не имеешь права называться воином. Иди, тренируйся, закаляй себя…

Руслан нашаривает в грязи тесак, деловито отирает лезвие о штаны и, не оглядываясь на упавшего товарища, направляется к пленнику. Остальные устремляются вслед за ним.

«Баран» пятится, отступая назад, спотыкается и падает. У него нет сил встать, игра в «жмурки» окончательно измотала и без того донельзя ослабленный организм солдата. Поэтому он ползет прочь на четвереньках, тихонько подвывая низким, утробным голосом. За спинами «волчат» я не вижу его глаз и выражения лица, но слышу слабый тоскливый крик:

– Не надо!!! Пожалуйста, не надо!!!

Не надо… Если бы мать солдата видела эту сцену, ее наверняка хватил бы удар. Впрочем, кто его знает, может быть, когда-нибудь увидит. В жизни ведь всякое случается…

Я выхожу из машины и включаю свою камеру. Нет, я не собираюсь подкидывать запись на русский блокпост, у нас хватает людей, которые занимаются как раз этими делами. Запись нужна мне для анализа. Я в основном снимаю оставшегося несколько в стороне Аслана, цепляя массовку краем. Потом надо будет разобраться, может быть, чего и не заметила при просмотре «вживую»…

Руслан настигает «барана» и хватает его за волосы. Другие «волчата» бестолково толкутся рядом, соображая, как бы помочь товарищу. Повторяю, у всех испытуемых нет опыта убийства, хотя все они уже минировали дороги и обстреливали колонны федералов. К своему личному убийству они готовы только в теории.

Помощь не требуется. «Баран» стоит на коленях, голова запрокинута назад. Руслан крепкий, справляется сам.

– Не надо!!! – в последний раз раздается хриплый крик.

Не надо… Не надо, матери, посылать своих детей на эту бойню. Рано или поздно наши дети сделают с ними то же самое. Это наша земля. Это наш серый мир. Мы его защищаем как умеем…

Руслан сильнее оттягивает голову «барана» назад и резким взмахом тесака перехватывает ему горло. Раздается характерное бульканье. Серая грязь вокруг поверженного тела солдата мгновенно становится бурой.

– О господи… – доносится придушенный всхлип от другого края котлована.

Это Ваня, русский мальчик, «объект повышенной сложности». Он закрыл лицо руками и прижался спиной к оплывающей земляной стенке. Он потрясен случившимся, хотя все это время напряженно ожидал подобного развития событий…

Я заметила одну характерную деталь: во время «профотбора» русские никогда не вступаются друг за друга. Методика Аюба проста: всегда есть № 1 и № 2 – «объект повышенной сложности». Так вот, этот № 2, с развязанными руками, отдохнувший, готовый к борьбе… всегда безмолвно наблюдает, как убивают его товарища. Я отношу этот феномен к издержкам учения Христова. Мы знаем, как была совершена казнь Христа. Тысячи его поклонников и последователей безмолвно наблюдали, как какой-то жалкий взвод римлян казнил их учителя, и шепотом взывали к ним: «…милосердия, милосердия!!!» Это они просили, чтобы Христа прикончили побыстрее, чтобы не мучился. Позор!

Вот вам разница в менталитетах. Наши «волчата» никогда не станут безмолвно наблюдать, как убивают их товарища. Они бросятся навстречу смерти с рычанием тигра и будут голыми руками биться до конца. В этом мы сильнее русских, поэтому им никогда нас не победить…

Между тем Руслан сноровисто отделяет голову солдата от тела – как будто до этого всю жизнь занимался подобными вещами. Он гордо вздевает руку вверх, показывая свой трофей Аюбу – старшему волку. Грязная окровавленная голова жутко скалится на нас, как будто хочет укусить. Поздно. Раньше надо было кусать.

– Нормально… – бормочет Аюб. – Хороший моджахед…

Нормально. Это деяние – наследие варварского Средневековья или даже более раннего периода. Мы плевать хотели на вашу мягкотелую цивилизацию, которая выхолащивает мужчин и делает из них мягкотелых баранов, обреченных быть жертвами сильных хищников. Наши дети становятся мужчинами именно так. Каждому – свое…

– Давай – футбол, – Аюб опять свистит. – Отдохните маленько…

«Волчата» спускают в котлован лопаты и устанавливают импровизированные ворота. В стайке царит возбужденное оживление, предвкушение новой забавы.

Пока они там развлекаются, я расскажу вам, как попала в этот серый мир. Думаю, вы поймете, почему я не испытываю сочувствия к обреченному русскому Ване, у которого наверняка есть мать, ночами бьющая поклоны своему безвольному слабому богу, чтобы он защитил и спас ее сына. Вы поймете, зачем я выполняю эту опасную и кровавую миссию…

* * *

Родилась я в Грозном в 1970 году. Как видите, я совсем не старая, это страдания сделали меня такой суровой и выглядящей гораздо старше своего возраста. Отец – горный инженер, местный. Мать – упадете… русская! Москвичка, попала в Грозный после окончания столичного педагогического вуза по распределению.

Говорят, любовь у них была – как в кино. Жили хорошо, росла я в полном достатке, ни в чем не испытывая нужды. Больше детей у родителей не было, как ни старались. Отец все хотел сына-наследника, но что-то там у них не получалось. Поэтому вся родительская любовь, предназначенная неродившимся детям (многодетная семья – эталон для каждого нормального горца), досталась мне одной.

Следуя традициям по материнской линии (отец не препятствовал), я, повзрослев, поступила в МГУ на педфак. Жила у деда с бабкой – родителей матери, училась хорошо. Все принимали меня за свою, никто не тыкал мне, что я нацменка, во многом, думаю, благодаря внешности. Я рыжеволосая, зеленоглазая, белокожая и слегка веснушчатая. Мамина дочка, одним словом. Но в душе я оставалась чеченкой. У нас гены и принадлежность к нации передаются по отцу, в отличие от хитрых евреев, которые определяют национальность по матери.

Закончив университет, я вернулась домой и стала преподавать русский и литературу. Тогда же, в девяносто втором, вышла замуж – и тоже по большой любви. Семейная традиция.

Ах, что за парень был мой Султан! Не подумайте, что хвастаюсь, можете спросить тех, кто его знал. Красавец под два метра, спортсмен, умница, из семьи потомственной технической интеллигенции. Отец, естественно, редактировал мои знакомства и не позволил бы встречаться с кем попало. Но Султан всех покорил, даже моего сурового отца…

Свадьбу играли всем районом. Самые влиятельные люди у нас в гостях были. Мой Султан уже тогда был главным инженером нефтекомбината, большой человек по здешним меркам.

Дом у нас был – полная чаша. Муж носил меня на руках, я любила его безумно. Разве можно такого не любить? Таких Аллах посылает на землю раз в десять лет, чтобы правоверные не забывали, что такое красота и добродетель.

Ровно через девять месяцев после свадьбы, в начале зимы девяносто третьего, я родила нашего первенца. Рожала, по постановлению семейного совета, в Москве. У нас при кажущемся тогдашнем благополучии медицина здорово хромала. Деды – родители матери, не последние люди в столице, без труда устроили меня в лучшую частную клинику. Султан, забросив все дела, в это время был со мной и все организовал по высшему разряду, там каждому дали сверх нормы, даже последней уборщице, по-моему!

Сын получился – красавчик, только очень уж крупный. Богатырь, в папу. Султан торчал под окнами клиники, страшно переживал. Когда все кончилось – это было ночью, его не пускали, – залез по водосточной трубе в окно третьего этажа. Настоящий абрек. Сунул уставшей докторше деньги, пристал – как там? Докторша сказала, как было: мальчик крупный, роды были тяжелые, дивчина ваша крайне слаба, много крови вышло, нельзя к ней… Настоял все-таки. Пустили его на три минуты. Он гладил меня по голове, целовал мои бледные руки и плакал. Просил прощения за то, что он такой большой. Думал, наверное, что я могла умереть. Один раз я видела, как мой гордый мужчина плачет, больше никогда в жизни такого не было…

Потом мы вернулись домой и продолжали жить как будто в розовом тумане, всецело предаваясь переполнявшему нас счастью. Да, сына назвали Русланом. Это чтобы угодить родственникам с обеих сторон. Для чеченцев это довольно распространенное имя, можно сказать, что каждого пятого мальчишку у нас называют Русланом. Русским это имя также приятно ласкает слух – одно из лучших произведений великого русского поэта называется «Руслан и Людмила».

Мальчишка был на удивление здоровым и рос как на дрожжах. Настоящий богатырь! Родственники в нем души не чаяли, все его баловали и тетешкали.

А я спустя два месяца снова была беременна… Мы вообще планировали сделать перерыв в год, но мой мужчина просто не мог жить без меня. Не было такой ночи, чтобы он не согревал меня в жарком пламени своей неугасимой страсти. А я была хороша… Ох, как же я была хороша! Согретая великой любовью своего мужчины, я распустилась, как цветок, превратилась из хорошенькой девчушки в прекрасную женщину. Мужчины дружно оборачивались при виде меня и украдкой вздыхали. Украдкой – потому что знали, чья жена и что с ними будет, если богатырь Султан услышит эти вздохи. Я была… Да ладно, что там напрасно тратить слова: я просто была счастлива. Я купалась в счастье, не ходила, а плавала в нем и была уверена, что так будет продолжаться всегда…

В конце октября девяносто четвертого Султан опять отвез меня в Москву. Сдал с рук на руки дедам, а сам вернулся в Грозный. Там было неспокойно, могли вот-вот произойти перемены и дела требовали его присутствия.

В этот раз я родила на удивление легко. Как будто первые роды были тренировкой: поднатужилась, разбежалась, легко прыгнула… И выдала миру нового мужчину. Чуть меньше, чем первый, но тоже богатырь, здоровенький такой мальчишка. Вскоре приехал Султан, привез маленького Руслана и велел нам пока оставаться у дедов.

– У нас там сейчас небезопасно. Кое-что затевается… Немного переждем, скоро все это должно закончиться. Как только все утрясется, я сразу приеду, заберу вас…

Вы уже знаете – э т о не закончилось. Не утряслось. И мой мужчина больше не приехал за мной. Он впервые в жизни нарушил свое обещание. Виной тому была единственная причина, которая освобождает настоящего мужчину от ответственности за то, что не сдержал слово…

До середины января время тянулось мучительно медленно. Султан звонил каждый вечер, спрашивал, как я, как дети, говорил, что у него все нормально. По телевизору показывали страшные репортажи, непонятно было, как такое могло происходить в нашей цивилизованной стране, в конце двадцатого века. Разговаривая по телефону с Султаном, я умоляла его все бросить и приехать к нам. Он успокаивал меня, говорил, что у него важные дела и все бросить никак не получается. Какие дела, когда там такое творится?

В канун старого Нового года он впервые не позвонил вечером. Я всю ночь не спала, переживала. Деды успокаивали: ничего, мол, завтра позвонит, он не обязан каждый день отчитываться перед тобой!

Назавтра опять звонка не было. Я сама села за телефон, начала названивать: домой, матери с отцом, родителям мужа… Ответом мне было молчание. Я сто раз перезвонила по всем адресам, которые были в записной книжке! Никто не откликался. Такое впечатление было, что я пытаюсь дозвониться в какое-то другое измерение…

На следующий день пришла в гости подруга бабки, понимающая в вопросах связи, и убила меня наповал. Она безапелляционно заявила, что Султан мне, между нами говоря, звонить не мог! Там, дескать, война идет, свои ретрансляторы разрушены, а через соседние нельзя, потому что наши военные все подряд там «глушат». В общем, обычная сотовая связь не работает, а вся проводная, что осталась целой, под контролем спецслужб. А звонить оттуда могут только полевые командиры боевиков, потому что у них есть специальная спутниковая связь. Развернул антенну на крыше машины, быстро переговорил и поехал себе дальше воевать. Вот так. Твой же Султан не командир? Нет, не командир…

Я не знала, что и думать. Неведение терзало мою душу. Аппетит пропал начисто, три дня я только пила чай. Спать не могла, во сне меня преследовали кошмары. Наконец, не выдержав, я заявила дедам, что оставляю детей на их попечение и еду в Грозный. Они и слышать не хотели: совсем, что ли, голову потеряла? Ты посмотри, что там творится! Я все равно собралась. Дед нашел хорошего знакомого в высоком военном чине, тот обещал помочь, но сказал, что я самоубийца.