Текст книги "Операция «Моджахед»"

Глава 2
Моджахед
Право первой ночи

Просторная комната. Стены чисто выбелены, оба окна занавешены шторами. В комнате нет мебели, как и положено, только большой зеленый ковер на полу, с высоким ворсом. Посреди ковра лежит полуторный матрац, застеленный белоснежной простыней, две атласные подушки, два скатанных одеяла. В углу кассетный магнитофон на батарейках играет приятную восточную мелодию. Рядом в медной чашке курятся благовония и стоят два бронзовых канделябра, каждый на три свечи. Канделябры местные – забрали у каких-то гяуров, еще в первую войну.

Свечи горят. Сейчас уже лето, вечерами светло, но окна специально занавешены, потому что здесь происходит таинство. Да и уютнее так, это Халил придумал.

В комнате находятся двое. Наш моджахед Халил и юная чеченская девушка Эльза, которой на прошлой неделе исполнилось шестнадцать лет. Это молодожены, у них первая брачная ночь. Или первый брачный вечер. Сейчас половина девятого вечера, нам, вообще-то, скоро надо по делам ехать… Но, чувствую, сегодня мы здесь задержимся.

Халил приступает к раздеванию новобрачной. В углу комнаты, примерно на высоте человеческого роста, замаскирована камера. Провод выведен сюда, к нам, в соседнюю комнату. Мы сидим перед монитором и любуемся тем, что происходит у молодоженов. Эльза, естественно, об этом не знает. Качество записи не очень – надо бы света побольше. Но все равно, это лучше любого кино. Потому что мы все знаем, какое у этого кино будет продолжение.

Девчонка робеет. У нее это в первый раз, а Халил, по сути, чужой для нее человек. Так, виделись несколько раз. Сидит, как истукан, глаза опустила. Халил только платок с нее снял, а она уже вся красная, как закат в горах, – даже при скудном освещении видно, что лицо потемнело.

– Ухх! – сквозь зубы выдыхает Абу. – Ух ты, мой барашек…

Абу жутко заводится на невинных девушек. Может месяц спокойно обходиться без женщины, но уж если дорвется до такой вот, как эта Эльза, его ничем не остановишь. Если сейчас кто-то придет говорить о делах, он его точно расстреляет. Только вряд ли кто станет рисковать. Все это знают, сумасшедших нет.

– Долго, – бормочет Абу. – Я уже весь горю. Что-то Халил тянет…

Халил не спеша расстегивает пуговицы на блузке новобрачной. Улыбается, бормочет что-то ласково, типа успокаивает. Он свое дело знает. Умеет он это – раззадорить амира так, чтобы тот выл от страсти, как буйвол во время гона, и слюной капал на ковер.

Девчонка низко опустила голову и как будто окаменела. Боится! Никакой любви тут нет, в том плане, как ее понимают европейцы и прочие гяуры. Обычная история. Бедная семья, мужчин или совсем мало, или вообще нет, а те, что есть, – инвалиды. У них тут, после десяти лет войны, такое положение дел – норма. Красивая девчонка – это капитал. Надо только правильно этот капитал разместить, чтобы польза была. Мы, на их взгляд, являемся очень неплохим банком для такого капитала. Даем хороший бакшиш, обещаем потом оказать поддержку. А Халил у нас как приманка. Красивый, с глазами, как у вола, мягкий весь такой, добрый. Смотрит хорошо, как будто ласкает. Местные молодухи от него всегда млеют. Никто за руку не тащит, сами идут. Думают, вот счастье подвалило! Породниться с самим амиром Абу (Халил – его двоюродный брат) – это вам не шутки. И не беда, что в языках не разбирается, может коряво изъясняться по-русски, а по-чеченски вообще – лишь набор обиходных фраз. Зато из нации пророка, и молитвы читает получше любого улема – как песни поет…

Вот Халил уже снял блузку. Девчонка сидит в лифчике. Теперь и все остальные заводятся, не только Абу. Что дальше будет? Юбка или лифчик? Халил каждый раз выдумывает что-то новое, любит он это дело.

Эльза в трансе, сейчас в обморок упадет. Халил правильно понял ее состояние, сделал паузу. Сам начал раздеваться. Рубашку снял, остался по пояс голый. Она не смотрит на него, стесняется. Халил успокаивает ее, ласковые слова шепчет, потом дает ей специально припасенный шарфик – давай глаза завяжем, не так стесняться будешь.

Эльза быстро кивает – соглашается. Глупая девчонка. Откуда в конце мая здесь шарфик шерстяной оказался? Очень вовремя! И кто ей сказал, что молодожены друг другу глаза завязывают?

Странно, но ни разу еще не было такого, чтобы новобрачная отказалась от шарфика. Все стесняются и все с благодарностью принимают помощь ласкового Халила. А может, просто потому, что они такие юные, а он красивый мужчина, и они не ждут от него никакого подвоха. Какой подвох может быть от жениха, который прямо сейчас станет твоим мужем?

Халил завязывает шарфик на голове невесты, поворачивается к камере и, лукаво улыбаясь, манит нас пальцем. Потом говорит Эльзе, чтобы немного подождала, – он сейчас разденется.

Нас дважды просить не надо, сразу встаем и направляемся в соседнюю комнату, ступая на цыпочках. Мы все босиком, у нас в доме не принято ходить в обуви, это только гяуры так делают у себя в домах.

Заходим, крадучись рассаживаемся у стены, сбоку от матраца. Нас четверо: Абу, два его верных аскера – Дауд и Фатих, и я, персональный секретарь-референт, переводчик и вообще доверенное лицо. Меня Усман зовут, мы земляки с Абу, как, впрочем, и все остальные мужчины, что находятся здесь. Мало того, мы как братья, хотя и не родные по крови. Вместе с красивым Халилом нас сейчас пятеро. И всего одна невеста. Вот таков суровый быт моджахеда.

Мы расселись, затаив дыхание, ждем, пожираем глазами юное тело. Я с собой вторую камеру взял, снимаю, для страховки, отсюда. Музыка играет, благовония курятся – шорохи наши не слышны, запах пота неуловим. Невеста ведет себя естественно, как будто здесь нет никого, кроме нее и ее избранного.

Халил просит невесту, чтобы сняла лифчик. Эльза некоторое время возится с застежками, у нее руки дрожат, потом снимает лифчик… Маленькие упругие груди выпрыгивают наружу, как два белых мячика и некоторое время взволнованно колыхаются. Розовые соски торчат… Ух!!!

Абу зрачки выкатил, начал тихонько штаны снимать. Мы все возбуждены, ждем, когда же он потеряет терпение. Амир без штанов – это нехорошо. Скажешь кому-нибудь, не поверят, заставят ответить за неправильные слова. Но нас он не стесняется. Говорю же, мы как братья. У нас джаммаат не только на словах, как у некоторых, а во всем.

Халил просит, чтобы невеста сняла юбку. Ага, он решил, чтобы в этот раз она все сама сделала. Пусть покажет, как она его любит и насколько покорна своему повелителю.

Эльза снимает юбку и остается в одних белых трусиках. Красивая девчонка, гладкая такая, белая вся, стройная – еще не успела жира нарастить. Трусики шелковые, специально ей такие мать надела, чтобы порадовала своего мужа. Все просвечивается…

У Абу глаза налились кровью, вот-вот лопнут! Мы тоже все раскалены, как полоски металла в кузнечном горне, из которых выковывают самые лучшие дамасские клинки.

Халил просит невесту снять трусики. Нежно шепчет, коверкая слова, гладит по голове, тело пока не трогает. Тактичный красавец. Эльза просовывает пальцы под резинку и в нерешительности замирает. Мы тоже замерли, ждем, что будет дальше. Эльза ложится на спину, ступнями к нам, сгибает ноги и снимает трусики. Вах! Когда она сгибает ноги, нам все видно. Пушок у нее светлый и даже какой-то немного рыжеватый, хотя волосы на голове черные… Разве может какое-то кино с этим сравниться?

Абу не выдержал, стиснув зубы, пополз на коленях к невесте. Халил только успел проворковать ей: не бойся, будет немного больно. «Сабсэм мала болна будит», – по-русски сказал. Она кивает, прикусывает губу и перестает дышать. Ждет свершения таинства. Мать, наверное, ей сказала, что может быть больно. Только она не знает, что больно будет не «сабсэм мала»! Абу у нас, как ишак. Сам небольшой, корявый немного, зато достоинство…

Абу пристраивается. Наваливается на невесту, жадно сосет ее губы, страстно мыча от избытка чувств, мнет упругие груди. Потом, широко разведя ее бедра в стороны и немного там поелозив для подготовки, несколькими толчками до упора входит в лоно девчонки. Делает он это нетерпеливо и грубо, получается так, будто он сваи заколачивает.

Эльза вскрикивает от боли и неожиданности – не может понять, куда делась нежность жениха. Только что ей тут ворковали всякие хорошие слова… Она сдергивает шарфик с глаз, и…

Да, такого визга мы давно не слышали. Примерно с месяц. В прошлый раз, кажется, тоже так было. Та, предыдущая, тоже орала, как резаная. Дурные все-таки эти чеченские девки, ничего не понимают в мировом джихаде.

Эльза извивается, как змея, дико орет и пытается выскользнуть из-под Абу. Амир вцепился в нее мертвой хваткой, дерет ее молча и страшно, только рычит от страсти. Куда там вырваться! Ее из-под него сейчас бульдозером не вытащишь.

Халил хватает Эльзу за руки, чтобы сильно не корябала амира, и пытается ее успокоить. У нас, говорит он, так принято. Джаммаат. Мы все братья. Все женщины общие. То есть ты сейчас, с этого момента, принадлежишь каждому мужчине братства. Абу – старший брат, он первый имеет право на тебя.

Эльза задыхается от гнева и ужаса, она, похоже, не может поверить в то, что с ней сейчас происходит. Тело ее содрогается от рыданий и бесполезных рывков, взгляд мечется по нашим лицам, окаменевшим от желания. Я ее понимаю. С ее точки зрения, мир сейчас рушится. Красивая гордая чеченка, тут ее родная земля, родственники, знакомые…

Абу как раз такие вещи и любит. В принципе, можно было сразу уколоть невесту хитрым наркотиком, и она бы сама всем спокойно дала, хоть даже снимай на камеру. Но это будет потом. А так, как сейчас, – с надрывом, ужасом и страданиями, получается только в первый раз. Абу говорит, что такие моменты нельзя упускать, это как раз и есть настоящая жизнь моджахеда. Лучше бы, конечно, это по традиции делать, в бою: тяжело ранить врагов и на их глазах взять силой юную красавицу из их рода… Но у нас такое очень редко получается. Всего такое было раза три за последнюю войну. Это когда наказывали местных предателей. Мы, вообще, немного по-другому воюем, приходится нарушать традиции…

Абу, взревев, как буйвол, конвульсивно дергает задом и замирает. Все, кончился мужской задор. Вообще, хорошо держался, последний раз у него женщина была месяц назад. Вернее, девушка у него была. Отвалился, сел, дышит тяжело. Пах у него весь в крови. На простыне тоже пятна крови. Как будто тут было побоище.

Эльза вырывается от Халила и ползет к выходу, убежать хочет. Куда ты денешься с подводной лодки, как русские говорят. К ней тут же пристраиваются аскеры – Дауд и Фатих. Она вспотела, стала скользкой, некоторое время они с ней борются, гибкое девичье тело выскальзывает из сильных мужских рук. Я снимаю. Такие вещи потом будет интересно посмотреть. Кроме того, эта запись – наша гарантия. А для Эльзы – пропуск в Великий джихад, билет в один конец.

Аскеры трудятся неистово – возбудились страшно. В комнате перестало пахнуть благовониями, теперь воздух здесь насыщен ароматами крепкого мужского пота и других выделений. Кровь аскеров не смущает. Это хорошая кровь, чистая. Я снимаю крупным планом лицо Эльзы. Она уже устала кричать, в глазах ее смертная тоска на грани сумасшествия. Халилу потом придется с ней маленько поработать. Надо будет сразу колоть и следить. Было дело, две девчонки сошли с ума. Недоглядели, испортили материал.

Аскеры вскоре заканчивают, каждый успевает за пару минут. Натерпелись, бедолаги, насмотрелись домашнего натурального порно! Предлагают Халилу. Он отказывается. Халил не любит кровь и, вообще, он у нас нежный. Он их всех любит. Делает такие вещи вместе с нами и все равно любит. Он им сострадает. Интересно, что они отвечают ему той же монетой. Когда наступает пора последнего инструктажа, его проводит именно Халил. Девчонка, вся обколотая, превратившаяся за пару месяцев, по сути, в животное, почему-то сохраняет в памяти этого красавца как своего законного жениха и доверяет ему. Чеченский парадокс, похлеще Стокгольмского синдрома будет…

Мне предлагают, я тоже вынужден отказаться. Я крови не боюсь, просто со мной случился казус, недостойный мужчины. Я от возбуждения намарал в штаны. Братьям ничего не говорю, смеяться будут. Надо будет поменять нижнее белье.

Пока аскеры возились, Абу опять возбудился. Смотрю, у него торчит, как хороший минарет в предрассветной дымке. Он похлопывает невесту по попке и кивает аскерам. Они быстро соображают – сзади хочет. Кладут две подушки, одну на другую, сверху скатанные одеяла, потом невесту ставят на колени и перегибают через это сооружение, прижав голову к матрацу. Окровавленная попка торчит кверху, Халил бросается в соседнюю комнату, тащит мазь. Заботливый. Эльза уже не в силах кричать и рваться из грубых мужских рук. Она вяло сопротивляется, мычит и всхлипывает. Ничего, нежно говорит Халил, потерпи еще немного, скоро все кончится. Такой у нас обряд посвящения, что уж тут поделаешь…

Абу смазывает что надо мазью, пристраивается позади невесты и, крепко ухватив ее за талию, вламывается… немножко не по адресу. Чуть выше, чем положено по естественному природному предписанию.

Эльза жутко вскрикивает и теряет сознание. Я снимаю на камеру. Видно, что Абу хорошо. Может быть, даже лучше, чем в первый раз. В первый раз было много страсти и нетерпения, сейчас один сплошной кайф, даже кальяна не надо!

Абу движется, как хороший поршень. Ритмично, с большой амплитудой. Пожалуй, придется к девчонке нашего врача отправлять, она, вообще, еще хрупка для таких экспериментов. Ничего, у нас отличный хирург, мастер на все руки, и не такое лечил.

В этот раз амир кончает долго и с эмоциями. Пыхтит, кривит лицо в ужасной гримасе, до последнего сдерживается, стараясь продлить блаженство. Потом, не удержавшись, трижды громко охает, с подвывом, как будто ему нож в спину всадили…

Аскеры второй раз уже не хотят. Правильно, что за кайф, терзать бесчувственное тело. Теперь пусть с ней Халил занимается.

– Ладно, хватит отдыхать, – Абу смотрит на часы и кивает нам. – Быстро мыться – и в дорогу. И так задержались, приедем затемно…

Вот так мы и повеселились. Совместили полезное с приятным. Чего тут полезного? Эльза – кандидат в смертницы. Наша базовая организация «Братья-мусульмане» платит большие деньги за каждую подготовленную нами «шахидку». Это немного расходится с Кораном, потому что по сунне шахидом может быть только мужчина. Но сейчас другое время, которое диктует свои условия, приходится приспосабливаться.

Мы таким вот образом готовим «шахидок». Метод безотказный и, пожалуй, самое главное, очень экономный. За одну «черную вдову» «Братья» платят от ста тысяч баксов и больше. На свадьбу и бакшиш семье «невесты» уходит от силы от десяти до пятнадцати тысяч. Хорошая экономия, правда?

А «невеста» после такого будет предана нам до самой смерти. И будет делать все, что мы скажем. Потому что после такого, что сейчас произошло с Эльзой, родная чеченская община будет относиться к ней как к прокаженной. Традиционный ислам такие вещи просто на дух не переносит. Теперь у нашей невесты есть один выбор: смерть или позор. Тут надо знать менталитет этих гордых дочерей гор. Они всегда выбирают смерть, исключения еще не было. Обратно она не убежит, теперь наш джаммаат – единственное место во всем мусульманском мире, где к ней будут относиться как к человеку. Большая семья, которая будет хранить тайну ее позора в обмен на лояльное поведение и готовность громко умереть в нужный момент. Да, приходится их колоть. Причем регулярно. А то, бывали случаи, по нашему недосмотру пропадал материал, я уже говорил. Две сошли с ума, а одна, вообще, только притворилась сумасшедшей, а когда ее оставили в покое, вскрыла себе вены. Поэтому колем. Хорошо, денег на это не надо тратить: используем материал одной из статей нашего дохода – распространение наркотиков среди тупой местной молодежи.

Вот так и трудимся помаленьку во благо всеобщего джихада. И имеем неплохие результаты. Я бы еще о многом мог рассказать из этой сферы, но нам пора – дела ждут…

* * *

К месту встречи мы подъехали в начале одиннадцатого вечера. Действительно, «немножко» задержались – глубокие сумерки стояли, вот-вот стемнеет. Место встречи – это в километре от Калмык-Юрта. Там нас уже поджидал Шааман Атабаев. Это командир одного из отрядов, что подчиняются Абу, как командующему восточным фронтом.

Мы условно делим Чечню на три части. Те районы, что расположены к северу от реки Терек, называем северным фронтом, а остальная часть подразделяется на западный фронт (к западу от реки Аргун) и восточный (к востоку от реки Аргун). Командующим западным фронтом является Доку Умаров. Восточным командует Абу. Территория на границе между Ингушетией и Чечней входит в зону ответственности командира Хамзата (это такой позывной у Руслана Гелаева).

С Шааманом, как и приказал Абу, были тридцать его бойцов и два десятка вьючных лошадей. И нас четырнадцать, четверо – мы, управление, и десяток личных гвардейцев Абу (все – наши земляки). Все наши были верхом на лошадях. Абу лошадей любит, это у него в крови, как у каждого чистокровного араба. Кроме того, лошадь в партизанской войне очень удобна. Если лошадь правильно вышколена, это универсальный помощник моджахеда. На лошади можно ездить ночью, она в пропасть не упадет, в отличие от машины, не издает далеко слышных звуков, а на узких горных тропах – это единственное «транспортное средство», которое можно использовать в таких условиях. Ну, ишака, конечно, тоже можно использовать. Но он очень упрямый, тихо ходит и орет громче любого танка.

К тому моменту, как мы подъехали, Шааман уже устал ждать, но недовольства не высказал. Кто он такой? Просто командир отряда. А Абу – амир, командующий.

Абу коротко поставил задачу: выдвигаемся в Калмык-Юрт, для пополнения запасов продовольствия и медикаментов. Вопросы есть?

Я перевел. Абу хорошо знает русский, немного понимает чеченский, но принципиально разговаривает со всеми только на арабском. Он считает так: каждый правоверный мусульманин должен знать язык пророка, язык, на котором написана Книга книг. Нам приходится воевать во многих странах мира, что теперь, все языки учить? Но чеченцы очень гордые, они это не понимают. Поначалу бывали недоразумения, поэтому меня и приставили к Абу как универсального переводчика. Я не просто переводчик, а как бы буфер между нашим амиром и остальными воинами джихада неарабского происхождения. Если уж быть откровенным до конца, то Абу у нас немножко расист. Он считает полноценной нацией только нас, арабов, а остальных воспринимает как второстепенное приложение к джихаду. Когда мы разговариваем между собой, амир называет чеченцев мамлюками.[2]2
  Мамлюки (араб. – невольники) – собранные со всего света воины-рабы, составлявшие гвардию династии Айюбидов. В 1250 г. командная верхушка мамлюков свергла египетскую ветвь Айюбидов и основала династию мамлюкских султанов, правившую до 1517 г. в государстве, включавшем Египет и Сирию. Свергнуты турками-османами. В 1711—1798 гг. мамлюкские эмиры (беи) фактически снова правили Египтом. Окончательно их власть была ликвидирована Мухаммедом Али в 1811 г.


[Закрыть]

Итак, я перевел распоряжение Абу. Шааман был озадачен. Он приготовился к ночному рейду в предгорья. А ехать, оказывается, никуда не надо, просто прогуляться в соседнее село. После непродолжительной паузы Шааман уточнил: Шамиль знает об этом?

– Что этот верблюд о себе думает? – нахмурился Абу. – У него кто командир – я или Шамиль?

Шааман по тону догадался, что амир недоволен. Он поспешил объяснить: если амир помнит, до сего момента все его команды выполнялись беспрекословно, точно и в срок. Но сейчас вопрос стоит о том, чтобы взять дань с родного для Шамиля села. Это в семи километрах западнее Ведено, Шамиль там всех знает, полсела – его родня. Поэтому он и переспросил.

– Шамиль в курсе, – поспешил сообщить я, не дожидаясь реакции амира. – Думаешь, кто-то посмел бы пойти туда без его разрешения?

Это я уже от себя добавил, говорю же – я буфер между Абу и местными, мне конкретно за это «Братья» платят деньги. Иначе нашего славного амира упертые в своей гордости чеченцы давно бы уже посадили на кинжал и у «Братьев» возникла бы проблема, как управлять после такого скандала освободительным движением в этом несостоявшемся имамате. Потому что когда режут твоего верховного эмиссара, пусть ты даже и очень заинтересован в этом регионе, ты должен прежде всего ответить на такое тяжкое оскорбление. Поэтому лучше сделать все, чтобы предотвратить такое.

Шааман был удовлетворен ответом. Он скомандовал своим людям выдвигаться, мы последовали вслед за ними.

– Как они мне все надоели, – пожаловался мне Абу. – До того тупые – сил нет. Всегда задают вопросы, когда даешь команду. Обязательно им надо знать, против кого акция, не пострадают ли при этом достойные люди, и так далее… Ни разу еще такого не было, чтобы сразу ответили «да, амир» и сломя голову бросились выполнять приказ. Неужели все мамлюки во все времена были такими? Если это так, то я нашим султанам сочувствую…

Через некоторое время мы подъехали к Калмык-Юрту. Было уже темно, лиц не видно, но я чувствовал, что амир немного напряжен. Калмык-Юрт – это наша маленькая победа и одновременно проверка на прочность, выражаясь европейским языком, рейтинговый тест для амира.

Раньше мы все, что надо, брали в равнинной части. Для этого приходилось проводить длительные рейды, рисковать, передвигаясь по местности, где стоят части и посты федералов. Веденский район вообще не трогали. Это родина Шамиля, тут и говорить больше нечего.

Абу постоянно идеологически обрабатывает Шамиля, чтобы склонить его на позиции всеобщего истинного джихада. Позиции эти просты и вкратце сводятся к следующему: война до уничтожения или взятия в рабство последнего гяура и правильное деление на категории в мусульманском мире. Весь мусульманский мир состоит только из двух категорий: моджахеды – воины Аллаха, и правоверные, которые не могут держать в руках оружие, но помогают моджахедам в войне с гяурами всем, чем могут, – до последнего зернышка. Если кто-то из мусульман отказывается помогать моджахедам, значит, он по сути гяур и подлежит уничтожению либо отлучению от ислама и обращению в рабство. Никаких других категорий быть не может, если кто-то считает, что можно отсидеться в стороне от джихада, – ни вашим, ни нашим, – значит, он элементарно впадает в ересь и также заслуживает смерти либо рабства.

Вот так все просто. Шамиль, как и следовало ожидать, быстро подпал под обаяние Абу, хотя недавно и считал его врагом (об этом потом расскажу подробнее). Постепенно Абу стал склонять Шамиля к мысли, что не стоит держать Веденский район в статусе неприкасаемого. Чем он лучше других? Заодно, говорил он, стоит проверить на лояльность твоих земляков. То, что многие из них живут в роскоши, нехорошо. Будем хорошо жить, когда победим. А пока все надо отдавать борьбе, замыкаться на накоплении личного богатства во время джихада – огромный грех. И потом, нам будет гораздо удобнее, не надо делать длительные рейды на равнину…

В общем, настал такой момент, когда Шамиль согласился. Ладно, говорит, пусть твои люди возьмут дань в любом селе района. Хочешь, можешь в Ведено людей отправить.

В Ведено Абу отправлять людей не рискнул. А в Калмык-Юрт решил отправиться сам, хотя раньше никогда в таких рутинных делах не участвовал. Хотел лично проконтролировать ситуацию, посмотреть, как все его замыслы будут осуществляться на практике…

* * *

Я читал книги русских, которые воевали в Чечне. Они все пишут, что если хотят решить какие-то вопросы, то встречаются со старейшинами. Иначе, мол, никак не получается, потому что село будет делать только то, что скажут старейшины.

Это все глупости. Мы поначалу тоже так делали, но потом прекратили. Во-первых, собрать старейшин – это целое дело. Если в селе есть чайхана, там сидят несколько человек, но они маленькой кучкой, как правило, ничего не решают. Надо всех собирать, по селу бегать. Это долго и хлопотно. Во-вторых, если их все же соберешь, они никогда не сделают себе в убыток. Будут долго рядиться, переспорить их невозможно, если и пойдут на уступки, то результат все равно будет мизерным. А после этого попробуй сделать что-нибудь не так, как они сказали, – все село встанет на дыбы.

После ряда ошибок и скандалов мы отработали методику сбора дани и успешно применяем ее на практике. В село заходим только с наступлением темноты. К этому моменту все расходятся по домам и запираются. Село как будто вымирает, на улицах нет ни души. Разбиваем людей на несколько групп, в каждой из которых трое местных и один наш. И начинаем обходить дворы. Все пускают, хотя и через «не хочу». Во-первых, закон гостеприимства, это у них соблюдается свято. Это же не русский гяур пришел, а свой моджахед, родной. Во-вторых, не пустить моджахеда, значит, тем самым заявить – я враг.

Моджахед зашел, а с ним и наш брат… Наши в таких группах нужны как фактор инициативы. Местные мнутся, церемонии разводят, неудобно им, видишь ли, своих обирать. Ни один нормальный чеченец не позволит себе нагло хозяйничать в доме соплеменника, так они воспитаны. А нашим совершенно без разницы. Ходят, смотрят, где что лежит, берут, что приглянулось. Обычно никто не возражает, хотя и недовольны. Как гостю возразить? Даже если барана со двора тянет, все равно нельзя виду показать, что обиделся. В результате из любого села уходим с хорошим запасом. Кстати, без всякого преувеличения можно сказать, что Абу является образцом корректности в данном вопросе. Другие позволяют себе гораздо большее. Могут по окнам пальнуть, двери выломать, побаловать с молоденькими девчонками. Мы так не делаем. Зачем обострять и без того непростые отношения? И так дадут, главное, правильный подход найти…

В этот раз тоже все сделали как всегда. Разбили по группам, пустили по дворам, сами встали неподалеку от выезда из села.

Уже через несколько минут стало понятно, что все идет не так, как обычно. Сначала была легкая перебранка, которая доносилась из тех дворов, что располагались поблизости от нас. Чуть позже, когда на пятачке возле нас появились первые бараны и сумки с вещами, перебранка переросла в откровенную ругань и уже очень скоро по всему селу стоял какой-то нехороший гвалт: угрозы, проклятия, обещания немедленной смерти, женские крики…

Абу позвал одного из наших людей Хамида и спросил, что происходит. Тот ответил, что местные жители неправильно понимают мероприятие. Уверены, что мы адресом ошиблись. Говорят, что это произвол. Они тут со времен Третьего имама[3]3
  Имамат – государство мюридов в Дагестане и Чечне, возникшее в конце 20-х гг. 19-го века во время борьбы народов Северного Кавказа против оккупации царской России. Всего было три имама: Гази-Магомет (1828—1832), Гамзат-бек (1832—1834), Шамиль (1834—1859). Частенько просвещенные чеченцы называют Шамиля именно так: Третий имам. Между тем по значимости вклада в национально-освободительное движение горцев Шамиль был первым и в своей ипостаси совершенно уникальным. Очевидно, чеченцы таким образом выражают досаду на историческую данность: ведь прославленный имам был не чеченцем, а аварцем.


[Закрыть] никому не платили дань. Завтра обещали идти к Шамилю, жаловаться. Им сказали, что Шамиль в курсе – не верят…

– Опять Шамиль! Всегда – Шамиль… – досадливо буркнул Абу. – Они что, думают, что он из рода пророка? Иди, занимайтесь дальше. Если кто-то будет особо артачиться, поступайте по всей строгости военного времени. Ступай…

Не успел Хамид уйти, неподалеку раздался истошный женский визг, автоматная очередь и злобные крики мужчин.

– Ну, началось! – встревожился Шааман Атабаев, стоявший с тремя своими людьми неподалеку от нас. – Пойду, посмотрю, что там такое…

На этом привычная уже для нас вечерняя изоляция сельчан закончилась. Тотчас же отовсюду стали собираться люди – с фонариками, керосиновыми лампами, некоторые даже с факелами. Минут через пять Шааман вернулся, чтобы доложить, что произошло.

Дело, в принципе, выеденного яйца не стоило. Наш человек потянул на выход барана – хозяин рядом стоял, ничего не сказал. А тут выскочила из дома дочка хозяина, совсем девчонка еще, не разобралась в ситуации и вцепилась в нашего человека. Он ее отпихнул и неловко – упала девчонка, головой ударилась. Отец ее, недолго думая, выхватил кинжал – шустрый дед попался! – и кинулся к нашему, хотел горло резать. Ну наш и пальнул ему под ноги, для острастки. Одна пуля срикошетила в камень, попала хозяину в ногу. Вот и все.

Пока Шааман рассказывал, собралась толпа. Стоят недалеко, переговариваются, смотрят враждебно – светло стало, как днем, от факелов и фонарей. И никто не выдвигает никаких требований, упреков либо обвинений, просто стоят и смотрят, как будто оценивают…

В воздухе повисло напряжение. Я чеченцев достаточно хорошо знаю, они в поведении своем похожи на волчью стаю. Это женщины их горазды орать и волосы на себе рвать. А если мужики в такой ситуации в кучу собрались, криков не будет. Это как волки и лев. Если волки решат, что лев слабый, молча бросятся на него и загрызут. Если лев покажет, что он сильный, волки так же молча отступят, признают его силу. Только после этого льву уже нельзя будет спокойно ходить по волчьей земле. Волки перестанут есть и спать, будут ежечасно караулить льва. И все равно потом нападут исподтишка, когда он будет спать или не будет готов к нападению. Вот такая притча.

– Чего собрались? – мрачно пробурчал Абу, так и не дождавшись, чтобы ему кто-то что-нибудь сказал, и чувствуя себя неловко под этими пристальными взглядами исподлобья. – Я их не звал. Пусть по домам идут, это не цирк…

В его голосе я чувствовал легкое замешательство. Каким бы крутым он себя ни мнил, толпа настроена враждебно, ведет себя довольно странно для такой ситуации, и кончиться это противостояние может чем угодно.

В толпе послышался легкий шум – люди раздались, пропуская какого-то мужчину. Мужчина сразу пошел к нам, и я узнал его: это был муфтий нашего района, уважаемый на всем Кавказе человек, хаджи[4]4
  Правоверный, совершивший хадж – паломничество в Мекку, к храму Кааба, для совершения жертвоприношения в праздник Курбан-байрам.


[Закрыть], который как никто другой разбирался в вопросах религии и шариатского права.

«Ну, попал ты, Усман», – с тревогой подумал я про себя. Мне сейчас придется изворачиваться и из шкуры выскакивать, чтобы правильно перевести их беседу, сгладить резкости Абу и по возможности мягко интерпретировать вопросы муфтия. То есть с максимальной отдачей отработать те деньги, которые мне платят «Братья».

Муфтий дошел до нас и встал прямо перед лошадью Абу. Кивнув на то, что успели притащить наши сборщики – нескольких баранов и лежащие рядом мешки, он коротко сказал:

– Забирайте. Уходите. Вас никто не тронет.

Я не успел рта открыть, Абу опередил меня. Его знаний в чеченском хватило, чтобы понять, что сказал муфтий.

– Скажи этому полуграмотному молле, чтобы шел домой и ложился спать, – в голосе амира сквозило неприкрытое презрение. – Если он плохо учился в медресе, напомни ему, что есть такие вещи, как джихад и ушр[5]5
  Ушр (ашар) (араб. – десятая часть) – натуральный десятинный налог с мусульман в странах ислама. До сих пор сохраняется во многих странах с традиционно исламским укладом.


[Закрыть]. Если он хоть немножко понимает толк в исламе, должен знать, что есть такие вещи.

Я несколько секунд размышлял, как бы это сгладить, и опять опоздал. Муфтий неожиданно заговорил на арабском – да так ловко, на аравийском диалекте, словно это был его родной язык.

– Полуграмотный молла немножко знает основополагающие догматы ислама и принципы гражданского устройства мусульманских государств, – муфтий усмехнулся. – Ушр имеют право собирать султан, халиф, имам либо его наиб. Мы тут в горах немного отстали от жизни… скажи нам, мы смиренно выслушаем: когда у нас объявили халифат? И что – был совет улемов, который избрал нового имама Северного Кавказа? А тебя, значит, назначили к нему наибом?