Текст книги "Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг."

В чем же мы усматриваем такую связь?

Дело в том, что коммунисты не только отвергали существование Бога; они, если смотреть с христианских позиций, возводили хулу на человека, теоретически доказывая, что человек есть слепое или сознательное орудие корыстных («материальных») классовых интересов, что до сих пор мир всегда строился на лжи и насилии одного сословия над другим. Из этого естественно вытекало, что новый, более «совершенный» или «прогрессивный» общественный строй устанавливался путем насилия, в случае необходимости широкого и массового. Этим оправдывалось также и то, что за утверждение нового строя приходилось расплачиваться также и кровью лично ни в чем не повинных людей, непосредственно в борьбе не участвующих, но «объективно» способствующих сохранению старого строя.

Верующий христианин не может рассматривать подобные взгляды иначе, как тяжелое и греховное заблуждение, как принципиальное отрицание в человеке образа и подобия Божия. Что же могла делать Церковь, когда это заблуждение стало широко овладевать умами? Многие честные люди во всем мире, придерживающиеся разных, не только христианских убеждений, многие верные сыны России, узнавая, какие жестокие и беззаконные насилия совершались в то время над безоружными и беззащитными жертвами, не могли (а порой и сейчас не могут) удержаться от упрека по отношению к собору и патриарху: почему они не стали оплотом героической борьбы против разгула изуверства и нечестия, как в Смутное время стали оплотом Троице-Сергиевская лавра и патриарх Ермоген? Почему не был наложен запрет на все богослужения, пока православный народ силой не сбросит преступивших все человеческие нормы «совратителей России»? (Примечательно, что первый лидер Зарубежной русской церкви митрополит Антоний Храповицкий заявлял, что он именно так и поступил бы: «Я бы наложил интердикт!» – если бы жребий Божий избрал патриархом его, а не Тихона.)

Почему собор и патриарх не благословили Белое движение, при всех своих недостатках, безусловно, героическое и благородное? Казалось бы, ничего, кроме благодарности потомков, не заслужила бы Русская церковь, если бы в критическую минуту она проявила всю, далеко не сразу сокрушенную мощь своего духовного и нравственного авторитета, подняв еще здоровую часть русского народа на священную войну. Чтобы понять духовный смысл происшедшего, надо отдавать себе ясный отчет в том, что такая возможность у Церкви реально была, что Церковь эту возможность сознавала – и воспользоваться ею не захотела.

В той духовной войне, которую пришлось вести Русской церкви, религиозно-нравственная победа могла быть одержана только теми, кто ни словом, ни делом не приобщился к антихристианскому и античеловеческому началу в революции и в то же время отклонил путь только внешней борьбы со злом. Строители нового мира ставили свои псевдорелигиозные ценности так высоко, считали достижение их столь великим и необходимым делом для человечества, что оправдывали этим и кровь, причем не только кровь братьев-врагов, но и кровь братьев-агнцев, в междоусобице не участвующих. Духовную победу над лжеучителями одержали именно эти кроткие, не поднимавшие меча против коммунистических ценностей, но игнорировавшие их, как мало существенные, как вторичные, как условные, ибо для этих людей высшая ценность одна – Иисус Христос и вечная жизнь с ним, а все остальное – лишь постольку, поскольку «приложится». Таким людям «Царство Божие без Бога» абсолютно не нужно, даже если бы оно и было достижимо. Лучше умереть с Христом, чем жить со всеми обещанными благами, но без Христа, тем более – с грехом братоубийства в сердце. Они умерли, чтобы никогда больше не воскресла каинова идея – построить счастье детей на крови братьев…

Отвергнув путь героизма, по-своему несомненно благородный, Церковь пошла сама и повела своих верных сынов путем святости. В обезумевших в своем фанатизме насильниках Церковь продолжала видеть своих несчастных, но родных детей и братьев. Сыны Церкви захотели не истребить и покарать грешников, но искупить их вину, принеся в жертву самих себя. Потому что борьба шла не против большевиков, а против греха, «не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесных» (Еф., 6: 12).

Послушаем, что говорили в то время одержимые, которые смотрели на небо и землю сквозь призму ненависти:

«Эксплуататоры всех стран в деле закабаления и подчинения своей воле широких трудовых масс – всегда смотрели на религию, как на медное кольцо в ноздре у быка. Идея крестных страданий Бога, спасителя трудящихся и обремененных, бьет по сознанию борца сильнее, чем ременная плеть по обнаженным плечам истязуемого… Вот почему эксплуататоры всех стран, все хищники и кровососы, питающиеся трудовым потом угнетенных трудящихся классов, всегда были убежденными христианами и тратили уйму денег на распространение среди трудящихся разлагающей их волю религии Христа распятого… «Воистине воскресе», – вопят они, стараясь заглушить сотни страдающих пролетариев.

– Нет, – решительно скажем мы им в ответ. – Нет, никогда не воскреснет ваше право распоряжаться жизнью трудящихся там, где власть толстосумов низвергнута пролетарскими штыками. Долой буржуазию.

В яму всех палачей народной свободы.

В яму все орудия нашей кабалы, орудия пролетарской пытки в руках врагов наших.

Долой религиозный дурман.

Воистину не встанет с земли поповская ложь и гнусная идея христианского смирения перед капиталом» (Безбожник. 1923. № 4).

Разве людей с таким искаженным сознанием может вернуть к рассудку даже самое справедливое возмездие? Что, кроме еще большего ожесточения, мог вызвать в них новый крестовый поход! Бог побеждает правдой и жертвой, и потом лишь – но уже неизбежно – являет силу.

Воистину воскрес! – продолжали свидетельствовать христиане, заглушая вопли уже не страдающих, а победивших и торжествующих богоненавистников (не «пролетариев» – православные рабочие проявляли наибольшую стойкость перед гонителями Церкви).

«Слушайте, вы, обитатели Смольного, – говорил протоиерей Владимир Воробьев, воскрешая память о древнехристианских мучениках, – вас мы не послушаемся, вам мы не подчинимся ни за что и никогда… Мы будем совершать все таинства нашей Церкви и все общественные богослужения. Вы силою отнимете наши храмы, мы будем править службу Господу Богу в домах и даже подземельях. Вы произволом захватите наши антиминсы. Мы будем без них, с благословения своих епископов, совершать литургии. Вы насилием заберете наши святые сосуды. В домашних сосудах тогда мы совершим страшную жертву Тела и Крови Господней. Без нее мы не можем жить, она – наша жизнь, без нее нам смерть. Святая евхаристия дает нам радость, неземной восторг и силу жить, бороться и силу мужественно, бестрепетно перенести страдания. Гонений и мук от вас мы не боимся. Мы их хотим, мы жаждем их кровавой красоты. Мы не трепещем ваших революционных трибуналов (судов ведь нет). Изуродованные вашим самосудом наши тела будут пронзать, словно иглами, и вашу совесть, будут прокладывать путь к победе света над беспросветною тьмою, христианству над новым язычеством, и победа бесспорно будет наша…

Радуйтесь, ликуйте и торжествуйте, люди: воистину воскрес Христос Спаситель мира, Господь наш и Бог наш!!!..» (Из речи перед молебном по поводу декрета об отделении церкви от государства // Церк. вед. 1918. № 11–12.)

У Церкви был лишь один путь для духовного преодоления народного греха: свидетельство о богоподобии и нравственной свободе человека, о его личной ответственности, об истинности и реальности братолюбия как основы отношений между людьми. И главным способом такого свидетельства была жертва собственной жизнью – жертва, совершаемая с глубокой верой, без попыток сопротивления, с одним лишь нравственным обличением греха. С высоты патриаршего престола призыв к такой жертве был обращен прежде всего к пастырям Русской церкви:

«В наши смутные дни явил Господь ряд новых страдальцев – архипастырей и пастырей, как святитель Киевский, митрополит Владимир (Богоявленский), отец Иоанн Кочуров, отец Петр Скипетров, убиенные и замученные обезумевшими и несчастными сынами Родины нашей. Да минует нас чаша сия. Но если пошлет Господь нам испытание гонений, уз, мучений и даже смерти, будем терпеливо переносить все, веря, что не без воли Божией совершится это с нами и не останется бесплодным подвиг наш, подобно тому, как страдания мучеников христианских покорили мир учению Христову» (Открытое письмо патриарха Тихона священнику Николаю Троицкому от 30 янв./12 февр. 1918 г.).

Снова и снова взывал патриарх к русскому народу с призывом прекратить братоубийственную междоусобицу, которая лишь сильнее разгорелась после заключения позорного мира с внешним врагом. В связи с начинавшейся гражданской войной он свидетельствовал:

«Ведь гремят же орудия смерти во взаимной братоубийственной брани; ведь в жестоких кровавых боях, только не с врагами отчизны, а с братьями вашими по крови и вере, проявляется и сила мышц ваших, и пламенная ревность вашего сердца… А с поля ратного, перед лицом врага иноземного, бежите вы с оружием в руках, чтобы тем же оружием расстреливать друг друга в междоусобной борьбе» (Послание патриарха Тихона от 2/15 марта 1918 г.).

В послании по поводу заключения Брестского мира от 5/18 марта 1918 г. патриарх дает ему следующую оценку:

«Благословен мир между народами… Святая Церковь непрестанно возносит молитвы о мире всего мира… Но тот ли это мир, о котором молится Церковь, которого жаждет народ?..

Этот мир, подписанный от имени русского народа, не приведет к братскому сожительству народов. В нем нет залогов успокоения и примирения, в нем посеяны семена злобы и человеконенавистничества. В нем зародыши новых войн и зол для всего человечества».

Зная теперь, как впоследствии сложилась судьба государств, заключивших этот мир, – России и Германии, – нельзя не поразиться, до какой степени верными оказались эти пророческие предостережения Церкви!

«Братие! – взывал патриарх. – Очиститесь от грехов своих, опомнитесь, перестаньте смотреть друг на друга, как на врагов, и разделять родную страну на враждующие станы. Все мы – братья, и у всех одна мать – родная русская земля, и все мы чада одного Отца небесного, которого молим: Отче наш, остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…»

Высшей духовной вершиной, достигнутой Поместным собором, было торжественное заседание 15/28 февраля 1918 г., посвященное памяти убиенного митрополита Киевского Владимира. Советская печать сообщила о «трагической гибели» митрополита, убитого в Киеве «неизвестными лицами», которым удалось скрыться; высказывалось предположение, что это было делом рук украинских националистов, стремившихся избавить украинскую Церковь от подчинения Москве. Собор не ставил вопрос о том, кто именно был повинен в гибели митрополита: так и осталось невыясненным, к какой из многочисленных враждующих партий или течений принадлежали убийцы. Но суть дела в том, что это и не имело решающего значения. Ясно было лишь то, что митрополит Владимир пал жертвой разгоравшейся общей междоусобицы, и Собор видел свою задачу в определении духовного смысла его трагической гибели.

Задавая тон всему собранию, первым принес свое религиозно ответственное, авторитетное свидетельство сам святейший патриарх: «Мы глубоко верим, что эта мученическая кончина владыки Владимира была не только очищением вольных и невольных грехов его, которые неизбежны у каждого, плоть носящего, но и жертвою благовонною во очищение грехов великой матушки России».

По традиционному пониманию, установившемуся в Русской церкви со времени прославления «страстотерпцев» Бориса и Глеба, подвиг этот – стать «жертвой очищения» – величайший из возможных для христианина. Включая в себя подвиг исповедничества и свидетельства веры, он содержит в себе нечто большее – прямое соучастие в искупительной жертве Иисуса Христа. Ведь именно Иисус Христос понимается всеми христианами как «Жертва благовонная» (благоуханная. – Л. Р.) во очищение грехов братьев своих по плоти, каковыми являются все сыны Адама.

Понимание, предложенное патриархом, было единодушно разделено всеми членами Собора.

«Народ наш совершил грех, – подхватывает мысль патриарха протоиерей Иоанн Восторгов. – А грех требует искупления и покаяния. А для искупления прегрешений народа и для побуждения его к покаянию всегда требуется жертва. А в жертву всегда избирается лучшее, а не худшее. Вот где тайна мученичества старца митрополита.

…Эта смерть есть воистину жертва за грех. Бог творит Свое дело. Он не карает, а спасает, призывая к покаянию. Если бы только карал, то погибли бы убийцы, а не убитый митрополит.

И мученическая смерть старца митрополита, человека чистого и сильного, – ими же Бог весть судьбами, верим, – внесем много в то начинающееся движение покаяния, отрезвления, которое мы все предчувствуем сердцем, которое мы призываем и которое одно принесет спасение нашему гибнущему в кровавой и безверной смуте народу».

Будучи, подобно Христу, искупительной жертвой за грехи братьев, новые русские страстотерпцы, несомненно, были, подобно древнехристианским мученикам, также и свидетелями веры – этот аспект их подвига подчеркнул в своей речи митрополит Арсений Новгородский:

«Наступивший период гонения на Церковь уже ознаменовался мученическими кончинами священнослужителей, а теперь – и такою же кончиной архипастыря. Но история показывает, что сила гонений всегда слабее духа исповедничества и мученичества. Сонм мучеников освещает нам путь и показывает силу, пред которой не устоят никакие гонения. История же свидетельствует, что ни огонь, ни меч, ни настоящее, ни будущее, ни глубина, ни высота – ничто не может отторгнуть верующих, и особенно пастырей, от любви Христовой. И такие жертвы, какова настоящая, никого не устрашат, а напротив – ободрят верующих идти до конца путем служения долгу даже до смерти.

Убиенный святитель предстоит теперь пред престолом Божиим, увенчанный венцом мученичества. Он кровью оросил служение Русской церкви и ничего не уступил из своего долга. И на нем исполняются слова тайнозрителя: буди верен до смерти, и дам ти венец живота».

Вдохновленные соборным призывом, в дальнейшем все члены Русской церкви, отказавшиеся от участия в политической борьбе и ставшие жертвой этой борьбы, отдавали свою жизнь именно с этим сердечным устремлением: стать «жертвой во очищение» своего народа, во искупление смертного греха братоубийства. Вот некоторые из таких свидетельств.

«Эта кровавая участь, эта доля явиться жертвою, эта необходимость восприять мученический венец выпала на дорогого для нас Владыку Ермогена, – говорил протоиерей Владимир Хлынов на отпевании убиенного епископа Тобольского Ермогена 15/28 июля 1918 г. – К нему в полной мере приложимы слова пророка: «Он дал душу свою в избавление за многих»… Он принес себя в непорочную, чистую жертву…».

Обращаясь к пастве, епископ Томский Анатолий пояснял (июль 1918):

«В Ветхом Завете Господь установил жертвы. В жертву умилостивления за грехи человеческие приносились непорочные животные. Кровь этих животных, вместо крови человеческой, являлась очистительным приношением. Господь наш Иисус Христос пролил Свою собственную кровь за грехи всего мира и, приняв крестное страдание и смерть, явился искупительною жертвою за грехи всего мира.

…Никогда зло и грех, которые есть беззаконие, не поднимали так высоко головы своей, как в наши дни. Удивительно ли, что потребовались агнцы искупления и кровавые жертвы и из нашей среды. Эти жертвы являются искупительными за всех нас и победой над тем злом и грехами, которые царят в среде нашей… Мы все должники перед ними».

Глубоко символичным было убийство 3/16 июля 1918 г. бывшего русского царя Николая II, членов его семьи и верных слуг. Сердца многих людей, даже далеких от любви к монархии и последнему государю, были глубоко потрясены вестью об этих царственных жертвах братоубийственной вражды.

Патриарх Тихон, презрев смертельную опасность, которой подвергал себя лично, отложив в сторону все слишком «земные» соображения о пользе Церкви, исполнил свой нравственный долг и открыто осудил это бессмысленное и жестокое злодеяние.

«Наша христианская совесть, руководствуясь словом Божиим, не может согласиться с этим, – сказал он во время проповеди в одном из московских храмов. – Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит перед нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы, после отречения, найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он ничего не предпринял для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе…»

Тот «суд истории», о котором говорил патриарх Тихон, свершается на наших глазах. При всей противоположности оценок, личность Николая II все более вырастает в своем историческом значении. Не можем и мы, вникая в трагедию Русской церкви, не высказать свое суждение о нем.

Биография последнего русского государя содержит много «странных», на первый взгляд, поступков: попытка отказа от престола перед смертью отца; необычайное усердие в канонизации святых; предложение ко всем государствам мира об ограничении вооружений; идея принять монашество и выдвинуть свою кандидатуру в патриархи; передача крестьянам удельных кабинетных земель; введение «сухого закона» во время войны; посылка чудотворных икон в районы боевых действий; даже неудачная попытка обрести старческое духовное руководство – все эти, порой кажущиеся «неразумными» действия, выявляют определенную духовную направленность его жизни, в конце которой его ждал венец мученика, жертвы за Россию.

Судьба и личность Николая II отмечены печатью высокого трагизма. Его главное сердечное устремление – воссоединиться с русским народом, перебросить мост через ту пропасть, которую Петр I выкопал между царем и Россией. Ради этого Николай II не побоялся пойти на разрыв с «царской дружиной» – с дворянством – и обратился к Церкви в надежде, что она поможет ему стать народным царем. Это было покаяние самодержавия перед народом – за грехи Петра и его наследников. По существу, это была попытка создать государственный строй нового типа, коренящийся в глубокой традиции и в то же время отвечающий требованиям исторического возраста русского народа. Создать новую, народную монархию Николай II так и не успел, но своей главной цели – воссоединения с Русью – он все же достиг, если не в жизни, то в смерти: он пролил кровь за нее и вместе с ней.

Революция, «перепахавшая» до основания все пласты народного бытия, поневоле вскрыла самые глубокие корни той духовности, которую веками насаждала и взращивала в русском народе православная церковь. И прежде всего выявилось, что сама Церковь оказалась в своем ядре действительно «Святой церковью», «новым народом», Христовым человечеством, разделившим жертвенную судьбу своего основателя и главы. Но Церковь существует не сама по себе, она существует в народе, или в «народах» (Откр., 21: 24). Если есть народ как некое единое целое, то можно сказать, что у этого народа есть и единая душа – в каком бы смысле это ни понималось, реальном или метафорическом. Народная душа не свята, она грешна, как и душа отдельного человека, она лишь может стремиться стать святой, она нуждается в просветлении, покаянии и спасении. В годы тяжких искушений лучшее, что было в русском народе, проявилось вместе с худшим; но духовная сердцевина народа, сама святая Русь, пронизанная фаворским светом Божьего храма, не отреклась и не отпала от Христа и Его Церкви.

Главным, стержневым символом народного сознания был православный царь. Он переживался как глава и средоточие самого народа, одной из семей человечества, спасающихся во Христе и принявших на себя духовное водительство Церкви. Последний русский царь, оказавшийся, быть может – хотя и это спорно, – несостоятельным как государственный деятель, как практический устроитель народной жизни, отрекся от власти и связанной с ней ответственности. Одни увидели в этом вину царя, другие – собственную вину, третьи – вообще ничего не увидели, кроме «исторической закономерности». Но вот что несомненно: царь не отрекся от своей роли как средоточия народной совести и народной души. Вместе со всей святой Русью, духовно оставаясь во главе ее, он принес себя в добровольную и осознанную жертву. И размышляя о нравственном облике его личности, вспомним слова апостола:

«Взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр., 13: 7).

Тема революции – Царство Божие на земле. Революция духа заключалась в том, что Бог или «идея Бога» был признан продуктом, символом народного самосознания, когда-то полезным, но теперь устаревшим, ставшим помехой повзрослевшему человечеству. Революция духа – в утверждении: «Бог умер».

Поставленное целью революции всечеловеческое братство – коммунизм – лишь условно может именоваться «Царством Божьим», но энергия вековых чаяний человечества, сосредоточенная на этом Царстве, была использована для попытки самостоятельного, без Бога, построения счастливого будущего. В этих условиях делом спасения для христианина и для христианского народа было сохранить веру и верность прежнему, Единственному Богу, Который только и может быть Творцом Своего Царства. И русский царь – глава и средоточие народа – стал исповедником и свидетелем этой верности. Как в древности говорили на Руси:

«Народ согрешит, царь умолит; царь согрешит – народ не умолит».

Этот царь – умолит.

«Если начаток свят, то и целое» (Рим., 11: 16):

если царь свят – значит, в сердце своем свят и весь народ.

В чем же тогда причина бедствий, постигших Русскую землю? Во внешней враждебной силе или в неумолимой власти исторических закономерностей? Нет, отвечает патриарх Тихон, в собственном грехе народа. И в этом признании народного греха – не хула, но возвышение народа, свидетельство о его свободе и ответственности, призыв к покаянию и очищению:

«Еще продолжается на Руси эта страшная и томительная ночь, и не видно в ней радостного рассвета. Изнемогает наша Родина в тяжких муках, и нет врача, исцеляющего ее.

Где же причина этой длительной болезни, повергающей одних в уныние, других в отчаяние?

…Грех, тяготеющий над нами… – вот сокровенный корень нашей болезни, вот источник всех наших бед и злоключений.

…Из того же ядовитого источника греха вышел великий соблазн чувственных благ, которыми и прельстился наш народ, забыв о едином на потребу.

Мы не отвергли этого искушения, как отверг его Христос Спаситель в пустыне. Мы захотели создать рай на земле, но без Бога и Его святых заветов. Бог же поругаем не бывает. И вот мы алчем, жаждем и наготуем на земле, благословенной обильными дарами природы, и печать проклятия легла на самый народный труд и все начинания рук наших…» (Послание от 26 июля/8 августа 1918 г., в связи с началом Успенского поста).