Текст книги "Как разграбили СССР. Пир мародеров"

– Следствием распада СССР стал разгул терроризма на его просторах. Пожалуй, впервые новая власть поняла его масштабы и, соответственно, проявила свое полное бессилие в Буденновске…

– Я был в Буденновске, когда Басаев взял заложников, и видел сразу трех министров-силовиков, пытающихся одновременно наводить порядок. Тогда я рассказал свой план действий министру национальностей Егорову, но добавил: «Останусь с одним условием – вы даете мне всю полноту власти для проведения операции, тогда я наведу вам здесь порядок. Мне никто не должен мешать!» Егоров звонит Черномырдину, тот: «Да что ты, Ачалов такая одиозная личность!» (Прерывается на телефонный звонок.) Вот, как раз звонил Шаманов, командующий Воздушно-десантными войсками; сегодняшние командующие, командиры дивизий – это все те, кто когда-то служил у меня лейтенантами, капитанами, майорами…

Москва, сентябрь 2010 г.

Глава вторая
Несвобода 1990-х. Сберкнижки. Приватизация. Терапия по Гайдару

Одним из главных козырей демократически настроенной общественности в бесконечных полемиках о правильности мироустройства постсоветской России была растиражированная байка о том, что с распадом Советского Союза появилась свобода. Конечно, на самом деле это был лишь полемический прием, которым риторы-либералы были обманываться рады, а заодно обманывали народ. Ибо свободы начиная с 1992 года в стране не прибавилось, а только убавилось. Камень преткновения в том, что считать за свободу, а что за несвободу.

Сергей Кара-Мурза, когда мы с ним размышляли на эту тему, афористично заметил: «В Советском Союзе была обязанность жить, а в России появилась свобода умереть». Эта емкая мысль, на мой взгляд, точнее всего отражает положение дел с несвободой в СССР и со свободой в России после его распада.

И впрямь, вдумайтесь, как нещадно советская власть подавляла свободу своего народа. Гоняла его ежегодно на диспансеризации, заставляя шататься по кабинетам ненавистных докторов, вместо того чтобы разрешить в это время поваляться на диване с бутылочкой пива. (Подробнее о воистину чудовищных последствиях краха советской медицины расскажет в главе «Инсульты перестройки» академик Евгений Чазов.) Или. Бесконечно крутила по радио производственную гимнастику вместо тяжелого рока. Раздавала бесплатные путевки в санатории вместо кредитов на автомобили. Заточала алкоголиков в ЛТП[20]20
  Лечебно-трудовой профилакторий. Медицинское заведение в СССР закрытого типа, куда по назначению врачей принудительно отправляли на излечение граждан, страдающих алкоголизмом, сохраняя за ними заработную плату на этот период.


[Закрыть] вместо того, чтобы дать им возможность окончательно спиться. Брала дебоширов и прогульщиков на поруки вместо того, чтобы сделать их безработными. Заставляла годами ждать бесплатные квартиры вместо того, чтобы продавать их через ипотеку. Короче, сплошное насилие и несвобода.

Человеческая психология устроена так, что осознавать реально, что попал в беду, человек начинает лишь тогда, когда ему никто помочь не может (или не желает). До этих пор чувство противоречия будет брать верх над самыми благими намерениями окружающих. Советский народ, словно дитя, выплевывал конфетку, которую ему советская власть вкладывала в рот. (Не весь, конечно, народ, но изрядная его часть, особенно молодое поколение.) Официальную информацию о том, что на Западе, при всех его достижениях, волчьи в сравнении с СССР законы жизни, многие искренне считали кондовой пропагандой. Ну и впрямь дети!

Зато в 1990-е годы люди вдруг осознали, что не понимают, что с этой самой свободой делать. На работу их теперь никто не гнал, хоть с голоду помри. И умирали ведь. Семья перестала быть ячейкой общества, и, как следствие, молодые женщины и мужчины ударились в поисках лучшей семейной доли во все тяжкие. Количество разводов выросло на порядок, зато упала рождаемость. (Очень подробно, интересно и профессионально о демографической катастрофе в главе под одноименным названием.) Открыто фрондировавшие в советские времена с начальством какие-нибудь сотрудники НИИ отныне и пикнуть не смели в офисах частных хозяев. Подавляли себя, меняли взгляды на свободу-несвободу, гнулись, пристраивались. Хозяева ведь могли наказать, и отнюдь не с помощью Трудового кодекса. Но самое главное, что, на мой взгляд, сотворила «свобода» 1990-х с не пуганным ею советским населением, – это предоставила его самому себе. Народ в одночасье перестал быть нужен государству, которое еще вчера, как настырная нянька, возилось с ним, терпело его капризы, насильно кормило, выгуливало, развлекало и развивало.

Страдала и интеллигенция. Ибо фрондировать ей теперь было не с кем. Любой горлопан с банкой пива в руках, насмотревшись телевизора, был хоть на самой Красной площади радикальнее любого диссидента на советской кухне. Недовольство властью перестало быть привилегией элит. То есть объективных причин для того, чтобы хаять хоть президента, хоть начальника ДЭЗа, стало в сотни раз больше. Но и в разы увеличилось количество желающих этим открыто заниматься. Теперь любой шофер, слесарь, рабочий, перебивая собеседника, раскрывал ему свое видение обустройства России. Не важно, что в большинстве случаев оно совпадало с мнением газет или телевидения, где он его и почерпывал. Не важно, что менялось оно чаще, чем ему отныне доводилось бывать в отпуске. Зато он познал наслаждение сопричастности к большой политике, отобрав это чувство у интеллигенции. Пусть в ущерб привыч-

ным футболу и хоккею, которыми ему докучала советская власть.

В предыдущей главе я, как мне кажется, достаточно развернуто объяснил феномен массовых митингов «за советскую власть» в 1992–1993 годах. Народ, вдоволь наевшись капиталистической «свободы», захотел в социалистическую «несвободу»[21]21
  С 1993 года больше ни разу за всю последующую историю России количество митингующего народа по разным поводам и близко не приближалось к 300 – 500-тысячным шествиям под знаменами СССР. Хорошим показателем отныне считаются 200–300 «несогласных» во главе с Лимоновым. Который, к слову, лучше всех описал мощь народного гнева в 1990-х в книге «Убийство часового».


[Закрыть] с ее пайками и насильственной диспансеризацией, поэтому хочу сказать пару слов о свободе в СМИ. Ею, вернее ее якобы появлением в 1990-е, тоже пеняли оппонентам разрушители Советского Союза. По данному поводу лучше всех сказал известный телеведущий Владимир Соловьев, беседа с которым открывает эту главу: была свобода быть антикоммунистом, остальным же затыкали рот. Добавлю, что уважаемый Владимир Рудольфович имеет в виду прежде всего телевидение. Туда в 1990-е годы путь большинству просоветски настроенных политиков действительно был заказан. У патриотов, правда, существовали свои газеты: «Советская Россия», «Завтра», «Лимонка». Но, во-первых, «Завтра», например, не вылазила из судов и была под бесконечной угрозой закрытия. (Кто не помнит, первое прохановское издание – газету «День», демократические власти свободной России закрыли аккурат в 1993 году, после событий у Белого дома.) Во-вторых, тираж «Лимонки» был 5 тысяч экземпляров; в такой газете хоть обпишись – никто никогда тебя не заметит. И, в-третьих, ни одна публикация «Советской России» в 1990-е годы по своему общественному резонансу и близко не приблизилась к знаменитой статье Нины Андреевой «Не хочу поступаться принципами», которая в 1987 году едва не повернула вспять перестройку и заставила давать пояснения ее вождей.

Да, случались политически нехарактерные для того времени публикации и во вполне респектабельных, с точки зрения демократической общественности, изданиях. Мне, например, работая в конце 1990-х в «Независимой газете», удалось напечатать там интервью с Зюгановым, Прохановым, Лукьяновым. Но было это исключением из правил, опирающимся на околопрофессиональные и косвенные политические причины, нежели общепринятой нормой[22]22
  Во второй половине 1990-х роль «сливного бачка» Березовского в «Независимой газете» выполняла завотделом политики некая госпожа Кошкарева. Любая публикация на вверенной ей полосе рассматривалась Татьяной Петровной исключительно в интересах Бориса Абрамовича. Жестко, цинично, грубо, детально, безапелляционно. Березовский, очевидно, ценил эти качества, поскольку, согласившись на отставку по собственному желанию главреда «НГ» Третьякова, заменил его именно мадам Кошкаревой.


[Закрыть]. (По поводу моего интервью с Зюгановым, помню, разразился недоуменной статьей в «Известиях» господин Богомолов.)

При этом не стоит думать, что плюрализм царил в патриотических изданиях 1990-х. Продемократический материал там был еще менее возможен, чем пропатриотический в СМИ либеральных. Кроме того, патриотическое корыто было куда меньше демократического, так что хлебать из него выстраивалась большая очередь. Да и сами публицисты-патриоты отнюдь не блистали последовательностью политических симпатий. Особенно это стало заметно в 2000-х, после прихода к власти Путина, отобравшего у левых значительную часть их электората. Проханов, например, поехал в Лондон к Березовскому. «Узнать врага», – как объяснил мне, но, как говорят, на самом деле просить денег для газеты. Лимонов, еще вчера призывавший выстроить вертикаль власти, удалить из нее олигархов, вернуть нефть государству – то есть то, что и сделал в первые годы своего правления Путин, поняв, что из-под ног уходит политическая почва, ударился в махровое антипутинство и на этой почве сошелся со вчерашними идеологическими врагами: Гарри Каспаровым и Михаилом Касьяновым. Чем лично для меня перестал существовать как политический мыслитель.

Конечно, гибель Советского Союза имеет прямое отношение и к сгоревшим сбережениям населения на сберкнижках. О шоковой терапии Егора Гайдара и о нем самом в этой главе вам лучше расскажут эксперты нашей книги Гавриил Попов, Ирина Хакамада и советник Горбачева по экономическим вопросам академик Николай Петраков. Их взгляд на 1990-е годы нетривиален, переосмыслен. Хотя объективности ради могу сказать, что, например, Гавриил Харитонович свое мнение о Гайдаре и Чубайсе не менял. То, что он расскажет вам в этой книге, он дословно утверждал в нашей с ним беседе для все той же «Независимой газеты» в 1997 году. То есть в разгар залоговых аукционов – главного постсоветского кошмара второй половины 1990-х.

Хотя в принципе Попов, конечно, ярый враг всего советского. Враг, впрочем, неоднозначный. Как утверждает Аркадий Мурашов, первый мэр Москвы убежал из большой политики из страха, что демократов вот-вот начнут вешать на фонарях. (Хотя сам Гавриил Харитонович приводит другую версию.) Но, согласитесь, фонари не фонари, а все 1990-е, да и 2000-е годы мы были свидетелями, как людей буквально с мясом приходилось вырывать из их губернаторских кресел. Не боялись ничего: ни толпы, ни тюрьмы, ни уж тем более каких-то там абстрактных фонарей. Лужков, Шаймиев, Россель, Рахмонов – если бы не решительность Медведева (заложенная, конечно, Путиным), эти политические мастодонты и поныне были бы во власти. Поэтому чем бы ни был обоснован уход Гавриила Попова из власти, он говорит о его нормальности как политика и человека. Тем более уход с такой должности, как всенародно избранный мэр Москвы. Тот же Мурашов справедливо отмечает, что погоди еще Гавриил Харитонович полгода-год с уходом, все лавры Лужкова достались бы ему, ибо ситуация в Москве менялась в лучшую сторону, не в пример всей России, стремительно и, что важнее, фактически сама собой. (Подробности в главе «Березовский, Лужков и другие олигархи».)

Хотя во всем остальном Гавриил Харитонович демократ-либерал до мозга костей и, я бы сказал, до мелочей. Конечно, я по понятным причинам не могу, да и не обязан, знать всей подковерной политической кухни, на которой заправлял первый мэр Москвы, но делать подобные выводы, как мне кажется, вправе и на основе личных впечатлений о Гаврииле Харитоновиче. Наиболее яркое из них связано с российско-американским Международным университетом, президентом которого является Попов и в котором мне довелось учиться в середине 1990-х. В эпоху агрессивной демократии, так сказать.

Дело было так. Первым моим журналистским заданием в качестве слушателя магистратуры Высшей школы журналистики стало интервью для университетской газеты «Alma Mater» с директором департамента иностранных языков нашего вуза и профессором МГУ Галиной Китайгородской. Галина Ивановна, кто знает, человек прямой, твердый и в высказываниях эпатажный. Короче говоря, интервью получилось на славу. А в подзаголовок я вынес одну из фраз собеседницы: «Американцы невежественные и тупые люди». (Вуз, напомню, у нас был российско-американский, и там, кроме того, учились студенты из США.) На следующий день случился фурор. Газету рвали из рук, хоть до этого она неделями пылилась на подоконниках. Вашего покорного слугу вызвали в деканат, где в присутствии сокурсников устроили проработку. Бессмысленную, впрочем, так как, наученный все той же свободой 1990-х, я считал, что в журналистике в наше время можно все, назвал постыдное мероприятие «комсомольским собранием» и категорически отказался в чем-либо каяться. Идея типичной советской обструкции, я знал, шла сверху. Так что меня запросто могли и выгнать, поскольку курс наш был не платный, а экспериментальный бесплатный. Впрочем, добавлю объективности ради, что никаких оргвыводов не последовало. Более того, карьера моя стремительно пошла в гору, а университет я окончил с красным дипломом. Но, согласитесь, история говорящая. Ультралибералы не то что не брезговали советскими партийными методами перевоспитания идеологически заблудшей молодежи, но и слепо (да и бездарно) их копировали.

А напоследок в этой главе я хотел сказать вот еще что. Главным материальным следствием гибели СССР стала приватизация. Говорено, конечно, о ней переговорено, но еще раз услышать детали глобального грабежа, возведенного в государственную политику, из уст знающего человека не помешает. Рекомендую внимательно прочитать мою беседу с Владимиром Полевановым, который сменил Чубайса на посту руководителя Госкомимущества, очень ненадолго, впрочем, но успел и за это время понять, как варварски растаскивали советское имущество. Я уверен, что тайное соглашение Ельцина с США, которое он подписал, чтобы свергнуть Горбачева, прежде всего оговаривало право Вашингтона на распределение богатств Советского Союза. Пардон, демократической России. Стоила такая игра свеч со стороны янки? Как вы думаете?

Соловьев Владимир Рудольфович – ведущий телепрограммы «Поединок» на «России-1». Родился 20 октября 1963 г. в Москве. Кандидат экономических наук. В 1990-е преподавал в США, занимался бизнесом. Член президиума Российского еврейского конгресса.

– Когда после разрушения Советского Союза речь заходит о его последствиях, то нередко можно услышать, что в 1990-е годы было плохо исключительно по одной причине: потому что не было нефтедолларов. Согласны?

– Крик внесистемной оппозиции о том, как им было тяжело в 1990-е годы без нефтедолларов, которые есть сейчас, – это лукавство и вранье. Да, в 1990-е годы не было нефтедолларов, но были гигантские займы на Западе. Но их не распределяли, их воровали. Была создана, если вы помните, система ГКО, которая откачивала деньги. Куда это все шло?

Какая разница, за счет чего наполняется бюджет: за счет займов или за счет нефтедолларов? Важно, как он распределяется. А распределяли его в 1990-е годы хитро: мальчики, ставшие олигархами, получили от советской империи гигантские заводы, от классово близкого правительства получили кредитные средства, а потом еще и кинули его, уходя хитрыми схемами от выплат налогов… Есть один человек, которого Ходорковский должен винить во всех своих несчастьях, – это он сам. В 1990-е годы Ходорковский со товарищи могли вылепить из России любую страну: Англию, Лихтенштейн… Они ходили по России, как по буфету. И в результате вылепили мощного коррупционного монстра. Кто начал скупать на корню правоохранительные органы, управления КГБ, суды?..

И после этого они кричат о коррупции? А кто породил эту сумасшедшую коррупцию? Кто совращал?! Кто покупал судебные решения? У нас же судебные решения принимались в зависимости от того, какая нефтяная компания находилась в данной губернии. А теперь они, не покаявшись, делают вид, что они чистенькие?!

– Возможен пересмотр приватизации 1990-х?

– Очевидно, что в том виде, в котором бы этого хотели мы, реприватизация невозможна. Но очевидно также, что на вопрос о недрах рано или поздно должен быть дан ответ. Уже сейчас этот вопрос поднимает и КПРФ, и «Справедливая Россия»… Мы должны понимать, в каком виде существует наша с вами собственность на эти недра. То есть знать конкретно, какая часть из заработанных, скажем, на углеводородах денег идет нам; налоги – это другое, они имеют отношение лишь к хозяйственной деятельности. Пусть это будут тысячные доли копейки, но это очень важно, поскольку это декларируется в Конституции.

– Вы знакомы с Чубайсом? В чем причина его непотопляемости все 1990-е годы?

– Я много, но не часто, говорил с Чубайсом. Чубайс никогда ни в чем не виноват, Чубайсу можно все! И мы это с вами понимаем. Но на самом деле Чубайс виноват во многом, не во всем – не будем уподобляться Борису Николаевичу, – но думаю, что мера его вины велика. И в первую очередь перед демократически настроенной частью электората, которая очень верила Чубайсу, но в конце концов была им очень разочарована. Прежде всего я имею в виду его похороны СПС. Выяснилось, что все, что Чубайс делает успешно, – это только собственный пиар. Все остальное Чубайсу не удается. Ужасна его деятельность в РАО ЕЭС, когда там была создана более чем коррумпированная система, так, к сожалению, и не нашедшая своей юридической и судебной оценки.

Чубайс на все подобные упреки говорит: «Это издержки». А что он может говорить? Уверенный вид и произнесение всяких благоглупостей не делают еще, на мой взгляд, человека умным. В том виде, в котором в 1990-х годах были проведены залоговые аукционы – хотя формально они не имеют к Чубайсу вроде бы отношения, – вообще преступление. Чубайс, если угодно, во многом заложил политику, которую потом реализовывал Волошин: прагматичную, абсолютно недемократичную… Все же помнят, как Чубайс вызвал главных редакторов и объявил, что совещания с ними в Кремле теперь будут регулярными. Чубайс, по большому счету, в 1990-х годах реально закрыл свободу слова, оставив только свободу антикоммунистического слова. Ведь это же все было. Чубайс всегда был большевиком, который не понимал и не принимал демократию как таковую. Ваучеризация, сказки про две «Волги», ограбление народа, абсолютно безграмотная попытка внедрить основы тэтчеризма в российскую экономику с объяснением: «А кто бы мог сделать по-другому?»…

– Была ли в 1990-е полная свобода СМИ?

– Я думаю, что полной свободы вообще не бывает. Свободой часто называют отсутствие цензуры в СМИ. А тем, кто называет свободными 1990-е годы, я советую поговорить на эту тему с Прохановым. В «свободные» 1990-е у Проханова была закрыта газета (имеется в виду закрытая в 1993 году газета «День». – Прим. авт.). В «свободные» 1990-е состоялась последняя попытка судилища над Валерией Ильиничной Новодворской. В свободные 1990-е, во времена Ельцина! «Свободные» 1990-е годы характеризовались тем, что ты можешь быть сколь угодно свободен в антикоммунизме и демократическая общественность принимала это на «ура»; главное было быть антикоммунистом – остальное прощалось. Сейчас в разные периоды стрелки свободы качаются по-разному. Конечно, свобода как таковая определяется не только отсутствием или наличием цензуры: если у издания нет денег, а его поддерживает районная или городская администрация, насколько оно может быть свободным? Если у вас рекламодатель – крупная автомобильная компания, вы сможете написать правду об их автомобилях? Если у вас редактор – самодур, которому то нравится, а это не нравится, вы сможете говорить то, что реально нравится вам? Нет, конечно, вас завтра же уволят.

Если мы говорим об идеальной ситуации, то свобода – это наличие рекламного рынка. Если у вас гигантский рекламный рынок, который может прокормить дикое количество каналов и программ, то у вас наступает реальная свобода, потому что за вами становится сложно уследить. Но если у вас рынок малюсенький и телевизионных каналов – если вы никого не обманываете – единицы, то о какой свободе может идти речь?

О свободе и несвободе очень точно сказал в Ярославле Сурков: «Я не уверен, что я демократ, но я точно свободный человек». Проблема журналистики зачастую состоит в том, что большинство журналистов уверены, что они демократы, но они точно несвободные люди. При этом они почему-то считают, что наличие прямого эфира является категорией свободы. В советское время прямого эфира хватало, а свободы-то все равно не было. Работали внутренний цензор и страстное желание кушать. Сейчас то же самое… Ну, выпусти большинство в прямой эфир, что они скажут? Они тут же начнут считать, что с ними будет, если..? Несвобода, как и свобода, существует на разных уровнях. Основная несвобода у наших людей внутри – они так и не изжили из себя крепостное право. В первую очередь журналистов я и имею в виду.

– В 1990-е профессия журналиста стала профессией риска. Как провоцируют политических журналистов?

– Если у кого-то есть желание избавиться от политического журналиста, то к вам, когда вы сидите за рулем, под колеса на перекрестке ляжет бабушка или алкаш упадет под машину, когда она будет стоять на светофоре. Бывало это и со мной. Бывали угрозы жизни и здоровью и мне, и членам моей семьи, были покушения… Много чего было. Присылали отрубленные говяжьи языки, кидались сумасшедшие с ножами, следили за машиной…

Тут как-то муж Кати Гордон стал писать гадости моей матери, а потом пристал ко мне: «Пойдем, выйдем!» Человека я этого не знаю, он какой-то адвокат, а Катя Гордон – это некий интернет-персонаж, у которого колоссальное тщеславие, но Бог не дал других талантов. Так вот в такой ситуации ни в коем случае нельзя поддаваться на провокацию. Тем более что Катя Гордон тут же начала писать, что Соловьев обещал убить ее мужа, хочет с ним драться. То есть это такие классические штучки: «А ну, пойдем, выйдем!», а у самого уже милиционер за углом: «Ах, он меня ударил!»

– Правда ли, что в молодости Вы работали каменщиком и дворником?

– Каменщиком, дворником, афиши клеил, был телохранителем, гонял машины, шил шапочки и занимался репетиторством… В основном во время учебы в аспирантуре. Еще выступал за сборную «Динамо» по карате, много дрался в Америке, когда уже там преподавал.

– Правда ли, что Вы из тех, «кто выжил в 1990-е»?

– Правда. Я с 1990 года занимался в России бизнесом. Я спал с автоматом под кроватью и пистолетом под подушкой. Я многие годы тогда, к сожалению, ходил с оружием. И дело было не в деньгах. Я никогда ничего не просил у бандитов и никогда им ничего не платил! С гениальными ребятами Костей Кузиковым, Лешей Кривошеиным мы придумывали потрясающей красоты дискотечные фонари и продавали их за границу. И это в то время, когда из страны шли только нефть и газ да еще автоматы Калашникова и русские женщины. Мы ездили по всему миру и гордились тем, что представляем продукцию, сделанную собственными руками. И на всех этих выставках мы всегда были одеты в черные майки с надписью: «Proud to be Russian!». Что в переводе с английского означает: «Гордимся быть русскими!»

Москва, сентябрь 2010 г.