Текст книги "Сталин. Красный «царь» (сборник)"

Однако вопрос о поступательном движении революции не решается в подобных спорах – он выходит за их границы. Судить о нем можно, пользуясь другими, более широкими критериями. Не стоит, наверное, заходить так далеко, как Клемансо, сказавший однажды, что революция – это «монолит», от которого нельзя изъять ничего; тем не менее, в его словах что-то есть, хотя «монолит» – это скорее сплав, но с большим содержанием основного металла.

Напомним, что признание поступательного характера революции современниками выражалось в отношении к ней, в политике и делах. То же происходит и в наши дни. Огромный водораздел, проведенный в 1917 году, все еще остается в сознании человечества. Для наших государственных деятелей и идеологов и даже для простого народа вопросы, поднятые революцией, остаются еще не решенными. А тот факт, что правители и лидеры Советского Союза не перестают твердить о своем революционном происхождении, также имеет свою логику и последствия. Все они, включая Сталина, Хрущева и его преемников, должны были сеять в умах своего народа идею преемственности революции. Они должны вновь и вновь повторять торжественные обещания, данные в 1917 году, даже если они сами их же и нарушают; и они должны опять же вновь и вновь говорить о приверженности Советского Союза делу социализма. Эти торжественные обещания и обязательства вбивались в голову каждого поколения и каждой возрастной группы, в школе и на заводе. Революционная традиция пронизывает всю советскую систему образования. Сама по себе она является мощным фактором преемственности. Конечно, система образования построена так, чтобы скрыть провалы на пути революции, фальсифицировать историю и оправдать ее противоречия и нелогичность. Тем не менее, несмотря на все это, система образования постоянно поддерживает в народе память революционного наследия.

За всеми этими политическими и идеологическими явлениями прослеживается действительная преемственность системы, основанной на отмене частной собственности и полной национализации промышленности и банков. Все изменения в правительстве, партийном руководстве и политике не затрагивали этого главного и вечного «завоевания Октября». Это незыблемая основа, на которой зиждется преемственность в области идеологии. Отношения или формы собственности – далеко не маловажный фактор в развитии общества. Мы знаем, какие глубокие изменения в образе жизни и структуре западного общества вызвал переход от феодальной к буржуазной форме собственности. Ныне всеобщая полная общенациональная собственность на средства производства влечет за собой еще более всеобъемлющие и основополагающие долгосрочные изменения. Неправильно было бы думать, что между национализацией, скажем, 25% промышленности и стопроцентной общественной собственностью существует лишь количественная разница. Нет, разница здесь качественная. В современном промышленно развитом обществе полная общественная собственность неминуемо создаст новую среду для производственной деятельности человека и культурных запросов. Поскольку дореволюционная Россия не была современным промышленно развитым обществом, общественная собственность сама по себе не могла создать качественно новую среду, а лишь отдельные ее элементы. Однако даже этого оказалось достаточно для того, чтобы оказать решающее влияние на развитие Советского Союза и придать определенное единство процессам его социального преобразования.

Я уже говорил о нелепости попытки установить общественный контроль над производством, которое по своему характеру не является общественным, а также о невозможности построения социализма, основанного на нехватках и бедности. Вся 50-летняя история Советского Союза – это история борьбы, временами успешной, временами безуспешной, за устранение этого противоречия и преодоления нужды и бедности. Она состояла, во-первых, в проведении быстрой индустриализации, которая рассматривалась как средство достижения цели, но не сама цель. Феодальные и даже буржуазные отношения собственности совместимы с экономическим застоем или медленными темпами развития в отличие от общественной собственности, особенно когда она установилась в слаборазвитой стране в результате пролетарской революций. Сама система порождает стремление к быстрому движению вперед, необходимость в достижении изобилия и развития производства, требующего эффективного общественного контроля. В ходе этого движения вперед, которое в России встречало дополнительные препятствия в виде войн, гонки вооружений и издержек бюрократического характера, постоянно возникали новые противоречия, путались цели и средства. По мере накопления национального богатства масса потребителей, которые одновременно являлись и производителями, постоянно и во все большей степени испытывали на себе нехватки и нищету; в то же время бюрократический контроль над всеми сторонами жизни страны заменял собой общественный контроль и ответственность. Порядок приоритетов полностью изменился. Формы социализма были выкованы до того, как сформировалось экономическое и культурное содержание; по мере образования содержания формы ветшали или теряли свою четкость. На первых порах социально-экономические институты, созданные революцией, оказались намного выше того уровня, на котором находилась страна в материальном и культурном отношении; затем, когда этот уровень поднялся, социально-экономическая организация осела ниже его под грузом бюрократии и сталинизма. Даже цель была сведена к уровню средства: олицетворением идеального бесклассового общества стала теперь безрадостная картина жалкого существования в этот переходный период примитивного накопления богатств.

Смена приоритетов, смещение целей и средств, а в результате несоответствие между формой и содержанием жизни страны лежат в основе кризисов, возмущений и метаний в послесталинский период. Бюрократический контроль, заменивший собой контроль общественный, стал препятствием на пути прогресса, нация же стремится сама распоряжаться своими богатствами и своей судьбой. Она еще не знает, как выразить свои устремления и что с ними делать. За десятилетия тоталитарного правления и воспитания в духе железной дисциплины люди разучились самостоятельно мыслить, самостоятельно принимать решения и самостоятельно действовать. Правящие группы пробуют разные экономические реформы, ослабляют оковы, стесняющие свободу мысли, и в то же время делают все, чтобы люди оставались бессловесными и пассивными. Здесь останавливается официальная десталинизация, но есть еще десталинизация неофициальная, широко распространенное ожидание коренных изменений. Как официальная политика, так и неофициальные выступления показывают, что еще живы или возродились воспоминания о первом героическом периоде революции, когда существовало больше свобод, преобладали здравый смысл и человечность. За очевидным обращением к прошлому с непрекращающимся паломничеством к Мавзолею Ленина, скорее всего, скрывается неловкая пауза, остановка на переходе от сталинской эры к какому-то новому этапу созидательного мышления и исторической деятельности. Как бы то ни было, это болезненное состояние, эти духовные метания, поиски на ощупь в послесталинский период сами по себе свидетельствуют о том, что революция продолжается.

Тони Клифф
О теории Троцкого «Россия – переродившееся рабочее государство»
(Глава из книги «Государственный капитализм в России»)

Тони Клифф – (20 мая 1917 – 9 апреля 2000) – британский троцкист и теоретик марксизма.

Свой анализ сталинского режима Троцкий начинает с большевизма, противопоставляя марксизм сталинизму и Октябрьскую социалистическую революцию бюрократической контрреволюции. Будучи последователем Троцкого и разделяя его мнение, что при опенке сталинизма самое важное – это определить его связь с марксизмом-ленинизмом, автор книги считает необходимым уделить особое внимание критической оценке сталинского режима, данной Троцким.

Может ли государство, не управляемое рабочими, считаться рабочим государством?

В трудах Троцкого мы находим два различных и совершенно противоречивых определения рабочего государства. Согласно одному определению, критерием того, является ли государство рабочим, или нет, служит наличие или отсутствие прямого или косвенного контроля пролетариата над государственной властью независимо от степени осуществления этого контроля. Иными словами, вопрос ставится так: может ли пролетариат избавиться от бюрократии только путем реформ, не прибегая и революции, или нет? В 1931 году Троцкий писал:

«Признание современного советского государства рабочим государством означает не только то, что буржуазия не способна завоевать власть иначе, как путем вооруженного восстания, но и то, что пролетариат СССР не утратил возможности подчинить себе буржуазию или вновь возродить партию и исправить режим диктатуры – не прибегая к новой революции, а используя пути и методы реформ».

В письме к Бородаю, члену оппозиционной группы так называемых демократических централистов, он выражает эту мысль еще яснее.

Письмо без даты, но все говорит за то, что оно написано в конце 1928 г. Троцкий пишет:

«Является ли перерождение аппарата и Советской власти свершившимся фактом? Это второй заданный вами вопрос.

Нет сомнения, что перерождение советского аппарата зашло значительно дальше, чем перерождение партийного аппарата. Однако решающий фактор – партия. Сейчас это означает – партийный аппарат. Вопрос сводится, таким образом, к одному: способно ли пролетарское ядро партии, поддержанное рабочие классом, взять верх над автократией партийного аппарата, который сливается с государственным аппаратом? Тот, кто заранее отвечает, что оно не способно на это, тем самым признает не только необходимость создания новой партии на новой основе, но также и необходимость второй и новой пролетарской революции».

В конце письма он говорит:

«Если партия – труп, новую партию надо создавать на новом месте и открыто сказать об этом рабочему классу. Если термидор завершился и диктатура пролетариата ликвидирована, нужно развернуть знамя второй пролетарской революции. Именно так мы поступим, если увидим, что путь реформ, который мы отстаиваем, безнадежен».

Второе определение, данное Троцким, исходит из совершенно иного критерия. Как бы независима ни была государственная машина от масс и даже в том случае, если избавиться от бюрократии можно было бы только одним путем – путем революции, все же до тех пор, пока средства производства находятся в руках государства, оно остается государством рабочим, а пролетариат – правящим классом. Так, в «Преданной революции» Троцкий пишет:

«Национализация земли, средств промышленного производства, транспорта и обмена вместе с монополией внешней торговли составляют фундамент советской общественной структуры. Эти отношения, установленные пролетарской революцией, служат для нас основанием для того, чтобы считать Советский Союз государством пролетарским».

Из этого можно сделать три вывода.

1) Второе определение рабочего государства Троцким исключает первое.

2) Если верно второе определение, то неверно утверждение, содержащееся в «Коммунистическом манифесте», что «пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства…»; также несправедливо утверждение, что «… первым шагом (рабочего класса. – Т. К.) в рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс…». Кроме того, в этом случае надо признать, что ни Парижская коммуна, ни большевистская диктатура не были рабочими государствами, поскольку первая вовсе не обобществила средства производства, а вторая не делала этого в течение некоторого времени.

3) Если государство является распорядителем всех средств производства, а рабочие не контролируют это государство, значит, они не владеют средствами производства, то есть не являются правящим классом. Первое определение это допускает. Второе обходит этот вопрос, но не опровергает подобное утверждение.

Определение «Россия – рабочее государство» и марксистская теория государства

Предположение, что Россия является переродившимся рабочим государством, должно привести к выводам, прямо противоречащим марксистской концепции государства. Анализ роли политической революции и социальной контрреволюции, как их называл Троцкий, подтверждает это.

В «Преданной революции» Троцкий говорит:

«Чтобы лучше понять природу нынешнего Советского Союза, выдвинем две различные гипотезы о его будущем. Представим себе сначала, что советская бюрократия низвергнута революционной партией, которой присущи все черты старого большевизма и которая к тому же обогатилась мировым опытом последнего времени. Такая партия начала бы с восстановления демократии в профсоюзах и советах.

Она была бы в состоянии вернуть свободу советским партиям и должна была бы это сделать. Идя рука об руку с массами и возглавляя их, она должна была бы провести беспощадную чистку государственного аппарата. Ей пришлось бы отменить чины и ордена, все виды привилегий и свести неравенство в оплате труда до уровня, требуемого лишь жизненно необходимыми нуждами экономики и государственного аппарата.

Она дала бы молодежи полную возможность свободно мыслить, учиться, критиковать и расти. Она внесла бы коренные изменения в систему распределения национального дохода в соответствии с интересами и волей рабочих и крестьянских масс. Но в области отношений собственности новой власти не пришлось бы прибегать к революционным мерам. Она бы сохранила и развила дальше опыт планирования экономики. После политической революции, то есть низложения бюрократии, пролетариату пришлось бы провести в области экономики ряд очень важных реформ, но ему не пришлось бы совершать новую социальную революцию…

Если же принять вторую гипотезу и допустить, что правящая советская каста будет низвергнута буржуазной партией, то можно ожидать, что последняя нашла бы немалое число людей, готовых услужить ей, среди современных бюрократов, администраторов, инженерно-технических работников, директоров, партийных секретарей и вообще среди представителей привилегированного высшего круга. Разумеется, и в этом случае понадобилась бы чистка государственного аппарата. Но при буржуазной реставрации пришлось бы, очевидно, вычистить меньше народу, чем это сделала бы революционная партия. Основной задачей новой власти было бы восстановление частной собственности на средства производства. Невзирая на то, что советская бюрократия сделала значительный шаг по пути подготовки буржуазной реставрации, новый режим, решая вопрос о формах собственности и методах промышленного производства, вынужден был бы прибегнуть не к реформам, а к социальной революции».

Рассмотрим последнее положение. При буржуазных политических революциях, скажем, в период французских революций 1830 и 1848 гг., форма правительства в той или иной степени менялась, но тип государства оставался прежним (специальные контингенты вооруженных людей, тюрьмы и т. д.) – государство, не зависимое от народа и находящееся на службе у капиталистического класса.

Победа Гитлера в Германии, бесспорно, повлекла за собой массовую чистку государственного аппарата, но в целом государственная машина не была разрушена и в основном сохранилась в прежнем виде. В рабочем государстве связь между формой и содержанием гораздо теснее, чем в любом другом. Поэтому, если предположить даже, что в рабочем государстве могут иметь место политические революции, ясно одно: та же самая машина рабочего государства, которая существовала до политической пролетарской революции, должна сохраниться и после нее. Если Россия – рабочее государство, то, даже если партия революционных рабочих, придя к власти, и проведет массовую чистку государственного аппарата, она все же сможет и будет использовать существующую государственную машину. С другой стороны, если к власти придет буржуазная партия, она не сможет использовать существующую государственную машину, а будет вынуждена ее разрушить и создать на ее развалинах новую.

Таковы ли условия в России? Правильно поставить вопрос – значит наполовину разрешить его. Совершенно очевидно, что революционная партия не воспользуется ни МВД, ни бюрократией, ни регулярной армией. Революционной партии пришлось бы сломать существующую государственную машину и вместо нее создать советы, народную милицию и т. д.

И напротив, если бы к власти пришла буржуазия, она, несомненно, могла бы использовать МВД, регулярную армию и т. д. Троцкий избегает применять марксистскую теорию государства к политической революции и социальной контрреволюции в России, заявляя, в частности, что революционная партия «начала бы с восстановления демократии в профсоюзах и в советах». Но сейчас в Советском Союзе нет ни профсоюзов, ни советов, в которых можно было бы восстановить демократию. Вопрос теперь заключается не в преобразовании государственной машины, а в ее низвержении и в создании нового государства.

Итак, предположим ли мы, что пролетариат, придя к власти, должен разрушить существующую государственную машину, тогда как буржуазия может ее использовать, или же предположим, что ни буржуазия, ни пролетариат не смогут использовать существующий государственный аппарат («чистка государственного аппарата», неизбежно приводящая к таким глубоким изменениям, которые качественно изменяют этот аппарат), – в обоих случаях мы приходим к выводу, что Россия не является рабочим государством. Предположить, что пролетариат и буржуазия могут использовать одну и ту же государственную машину в качестве орудия своего господства, равносильно отрицанию революционной концепции государства, изложенной Марксом, Энгельсом, Лениным и Троцким.

Форма собственности, рассматриваемая независимо от производственных отношений, – это метафизическая абстракция

Любой марксист признает, что понятие частной собственности само по себе, независимо от производственных отношений, является внеисторической абстракцией. В истории человечества известны частная собственность рабовладельческого общества, феодализма, капитализма – и все они коренным образом отличаются друг от друга. Маркс издевался над попыткой Прудона определить частную собственность независимо от производственных отношений. Именно общая сумма производственных отношений превращает средства производства в капитал. Как сказал Маркс:

«В каждую историческую эпоху собственность развивалась различно и при совершенно различном складе общественных отношений. Поэтому определить буржуазную собственность – значит сделать не что иное, как описание всех общественных отношений буржуазного производства.

Стремиться определить собственность как независимое отношение, как особую категорию, как абстрактную и вечную идею – значит впадать в метафизическую или юридическую иллюзию».

Все категории, выражающие отношения между людьми в капиталистическом процессе производства, – стоимость, цена, заработная плата и т. п. – составляют неотъемлемые элементы буржуазной частной собственности. Законы развития капиталистической системы определяют исторический социальный характер капиталистической частной собственности, отличающий ее от других видов частной собственности. Прудон, отделивший форму собственности от производственных отношений, запутал, по словам Маркса, весь вопрос об этих экономически» отношениях (капиталистических производственных отношениях. – Т. К.) общим юридическим понятием «собственности».

Поэтому Прудон не смог пойти дальше ответа, который в тех словах еще до 1789 года дал в работе такого же характера Бриссо, заявивший, что «собственность – это кража».

Маркс совершенно ясно доказал также, что одна частная собственность может носить абсолютно иной исторический характер, чем другая, и что она может служить оплотом для разных классов. Труднее уловить, что то же самое относится и к государственной собственности. Главная причина этого в том, что известная нам до сих пор история человечества была преимущественно историей борьбы классов, существовавших на основе частной собственности. Случаи классового расслоения на иной основе, чем частная собственность, довольно редки и в целом мало изучены. Тем не менее, они имели место.

В качестве первого примера возьмем глазу из европейской истории – католическую церковь в средние века.

Церковь владела огромными земельными угодьями, на которых работали сотни тысяч крестьян. Между церковью и крестьянами существовали такие же феодальные отношения, как и между владельцем феодального поместья и его крестьянами. Церковь была также феодальной. В то же время ни один епископ, ни кардинал и никто другой из духовных лиц не имел индивидуальных прав на феодальную собственность. Производственные отношения определяли классовый характер церковной собственности, которая была феодальной, несмотря на то, что она не являлась частной собственностью.

Можно возразить, что католическая церковь – лишь придаток феодальной системы в целом, отсюда и ее феодальный характер, но этот аргумент неуместен, так как мы не собираемся объяснять, почему именно католическая церковь так возвысилась, сосредоточив в своих руках такие огромные земельные владения и вступив в феодальные отношения с обрабатывавшими эти земли крестьянами. Мы лишь хотим показать, что одни и те же производственные отношения могут быть воплощены в разных формах собственности – частной и общественной.

История Востока дает нам множество примеров экономических систем с глубоким классовым расслоением, основанных не на частной, а на государственной собственности. Такие системы существовали в Египте фараонов, мусульманском Египте, Ираке, Персии и Индии. Государственная собственность на землю объясняется, по-видимому, тем, что сельское хозяйство в этих странах зависело целиком от ирригационных систем, существование которых, в свою очередь, зависело от государства. Приведенный ниже пример достаточно поучителен, чтобы оправдать сделанное отступление.