Текст книги "Из рассказов Иоганна Петера Айхёрнхена"

Тому, кажется, и в правду было нелегко: через четверть часа пути сквозь пургу он остановил возок, слез с облучка, утопая в снегу прошел вперед шагов на тридцать, какое-то время стоял там, оглядываясь по сторонам и притаптываясь, затем вернулся, поправил упряжь и, взгромоздившись на прежнее место, обернулся к своему седоку: «Кажется, сбились, барин». Эвальд хорошо запомнил эти слова и, разумеется, понял их совместный смысл.

Двинулись дальше. Теперь лошади шли с трудом, то и дело проваливаясь едва ли не по оглоблю. Несколько раз они почти опрокинули возок – Эвальд принужден был слезть и, придерживая его край, какое-то время идти рядом пешим.

Надо ли говорить, что настроение его изменилось решительным образом. Нет, ему все еще не было страшно: происходящее по-прежнему казалось моему племяннику удивительным, почти сказочным приключением – но приключением, в котором теперь имеется место и для высокого подвига, и для одинокой романтической гибели на краю Земли. Он словно бы глядел на себя со стороны или, лучше, читал о самом себе французский роман – подобный тому, что скрашивал ему часы ожидания на почтовой станции.

Тем временем дело принимало совсем уж незавидный оборот. Потеряв всякое представление о дороге, Петруха направлял возок наугад – мечтая лишь о том, чтобы выбраться к людям прежде, чем лошади вовсе выбьются из сил. Он что-то бубнил себе под нос, иногда довольно громко ругался или же, потеряв самообладание, хлестал лошадей: но все было тщетно – они едва передвигали ноги, а подступающая тьма не сулила ничего хорошего.

Наконец и вовсе настала ночь, а вместе с ней, слава богу, прекратился снегопад. Ветер вдруг стих, на очистившемся небе проступили Луна и звезды. Мороз при этом ощутимо усилился – Эвальд вдруг почувствовал, что продрог насквозь и что малодушие помаленьку находит дорогу к его сердцу: тонким своим голоском оно словно бы зудило и зудило, склоняя признать, что он, Эвальд Гюнтер Вольф, сейчас готов отдать самые хрустальные свои мечты только за возможность оказаться где-нибудь в тепле и безопасности.

Как бы то ни было, судьба тогда все-таки сжалилась над нашими путниками – ближе к полуночи Петруха наткнулся на какие-то, лишь одному ему понятные, знаки, приободрился, и некоторое время спустя возок наш въехал в деревню, проступавшую черными силуэтами приземистых изб на фоне черного же неба. Здесь все уже спали и явно не желали просыпаться – даже собаки не залаяли.

Где-то горел огонек: Петруха вытянул шею и прищурился.

«В церкви кто-то… чуднó… – пробормотал он с нотками удивления, после чего пустил возок в ту сторону. – Это Волостниковка – село-то. Далеко ж мы забрали-то в бок! Тут уж и заночевать придется, делать нечего! Я, вот, отвезу тебя в церкву, барин. Хоть погреешься тама, пока я кого найду.»

В деревянной церкви действительно горел огонь, возле нее, за оградой стояли несколько саней, ходили какие-то люди. Петруха высадил моего племянника рядом с ними и, указав рукой на церковные двери, сколь мог напористо произнес:

– Ну, иди же туда, барин, иди. Погрейся чуток в божьем доме, а я поищу ночлега.

Эвальд мало что понял, однако подчинился и негнущимися, едва ли не глиняными ногами направился к церкви.

Вошел. Не осматриваясь и не пытаясь что-то понять, больше по привычке, еще несколько раз шагнул вперед. Царящее внутри храма тепло облекло его со всех сторон разом, единым мигом проникло в легкие, охватило всю поверхность тела, всю кожу, проступив сквозь нее в кровь, и там соединилось, как видно, с застывшими до времени остатками винного спирта. Прежняя отстраненность теперь усилилась стократно – Эвальд почувствовал себя словно бы ангелом, а не человеком в телесной плоти, он глядел по сторонам, кажется, видел все и слышал все, но как бы сквозь волшебный туман – он будто парил теперь над полом этого деревянного храма, не ощущая ни усталости, ни тревоги.

Он увидел русского священника и двух женщин в стороне от него – одна терла другой виски. Еще было несколько мужчин – кажется, двое, а может, трое. Один из них подошел к Эвальду, взял его за рукав и повел к священнику.

«Ну, где же вы затерялись… мы уж думали, не приедете вовсе… Невеста совсем упала духом…»

В это время другой мужчина совместно с натиравшей виски женщиной подвели сюда же ее подругу – как видно, едва способную стоять на ногах и вынуждавшую постоянно ее поддерживать. Священник принялся произносить что-то длинное скороговоркой – Эвальд, впрочем, его не слушал, да он и не смог бы ничего разобрать при всем желании – не только по незнанию языка, но и будучи вовсе неспособен сейчас сохранять внимание на чужой речи. Время от времени он, кажется, проваливался в короткий, длящийся несколько секунд сон, фантастические видения которого виноградом оплетали то, что он видел наяву. Так, в какой-то миг ему пригрезились родители, чинно сидящие за столом в доме его детства – и отец что-то спрашивает у него, и он послушно говорит «Да!», но почему-то по-русски. И в этот момент просыпается – прежде еще чем смолкли звуки его голоса. Священник продолжает говорить, осеняет его и женщину наперсным крестом, затем, кажется, призывает к чему-то – в ответ на этот призыв женщина оборачивается к Эвальду, вглядывается в его лицо с выражением смертельного ужаса и тут же валится в обморок будто подрубленное деревце: