Текст книги "Алла Ларионова и Николай Рыбников. Любовь на Заречной улице"

Очень удобно, что живу я рядом с телецентром. Сюда, в район ВДНХ, я переехала очень давно. Со светлым чувством я вспоминаю нашу квартиру в доме в Марьиной Роще. Нам, детям, там было особенно хорошо. Но ностальгии не испытываю: там умерли папа, бабушка, тот жизненный этап кончился.

Мама с Ариной какое-то время еще жили там. Но однажды, когда мама была одна, у нее случился приступ аппендицита. Она сама вызвала „Скорую помощь“, собралась в больницу, оставила внизу, в магазине, ключи с запиской для Музы Крепкогорской, и ее увезли. Ей сделали операцию, через некоторое время еще одну… Она не жаловалась, она была сильным человеком и никого не хотела напрягать. Но было ясно, что ей надо оттуда переезжать – поближе ко мне или к подругам.

Квартиру разменяли на две двухкомнатные, и мама стала жить в Банном переулке, близ проспекта Мира, рядом с близкими подругами – Светланой Аркадьевной Павловой и Татьяной Ивановной Роговой. „Три сестры“, шутя, говорили они о себе. Дом был девятиэтажный, и вовсе не „хрущоба“, как у нас писали. Вообще, о маме было нагорожено столько небылиц, и при жизни, и после ее смерти. Она сама не опровергала их, считая недостойными внимания. Когда друзья, возмущенные ложью, уговаривали ее все-таки написать опровержение, она возражала им: „Что толку? Статья чуть ли не на полосу, а опровержение где-то на последней странице, набранное мелким шрифтом, никто и не прочтет“.

Правоту мамы, вернее беззащитность перед клеветой, мы все ощутили, когда вскоре после ее похорон в прессе появилась статейка некоего Владимира Скворцова, в которой что ни строчка, то ложь и грязь

Но не хочу об этом. Главное – какой мама осталась в памяти у всех, кто ее знал. Они с папой были светлые люди, и все вспоминают их только смеющимися».

Николай Рыбников и Алла Ларионова в семейном кругу.

1960-е гг.

…Я слушаю Алену, разглядываю дорогие ей реликвии, оставшиеся от родителей и бережно ею хранимые, и она все больше и больше нравится мне.

Людмила Гладунко правильно сказала: «Как хорошо, что у Аллы и Николая есть наследницы. Когда остаются дети, память о родителях не умирает. Если же даже известные актеры одиноки, память о них умирает преждевременно».

Алена помнит все даты, связанные с жизнью родителей, в день рождения каждого собирает их друзей и вообще не теряет с ними связь. Надежный человек, опорный, как называли таких раньше.

Формула жизни

Формула жизни у Николая Рыбникова была – любимая женщина, любимая семья, любимая работа.

– Наверное, главным в муже для меня было то, что он однолюб, – сказала в одной из бесед Ларионова. – Я всегда была для него лучше всех.

Рыбников не просто любил – он боготворил ее. Всю жизнь!

Даже когда она стала его женой и была рядом, он все равно не мог найти покоя, мучился, сгорал от ревности. Бросался на каждого, если ему показалось, что тот задел ее честь. Нередко действительно ему это только казалось. Ларионова нравилась многим мужчинам, он понимал это, видел, что в том не ее вина. Но разум не мог совладать с чувствами.

«Однажды в какой-то праздник, то ли 7 ноября, то ли 1 Мая, – вспоминала Ларионова, – друзья пригласили нас с Колей на юбилей свадьбы, который устраивали в „Праге“. Мы сидели в отдельном банкетном зале. И вдруг кто-то говорит, что в общем зале сидят Гагарин и Титов с женами и отмечают праздник. Мой Коля тут же навострил лыжи, ну а как же… И тут же приволок их, конечно, к нам. Кончилось тем, что уже все разошлись, а они с женами и мы вдвоем с Колей сидели в каком– то уютном уголке и рассказывали анекдоты, чего-то выпивали. И тут Гагарин в шутку, наверное, стал требовать у Коли: отдай мне Алку, отдай мне Алку…»

Не наверное, а, конечно же, в шутку он это говорил. Но Рыбникову, думаю, было не до шуток.

…К моменту, когда они поженились, слава их была в зените. Сегодня их назвали бы «звездной парой». Тогда такое определение еще не вошло в обиход (разве что в фигурном катании).

Это была самая знаменитая, популярная и любимая зрителями актерская пара. Появлялись они где-нибудь поодиночке, а тем более вдвоем, и им не давали ни проходу, ни «проезду». Их осыпали цветами, просили автографы, поднимали машину, в которой они сидели. Бывало, конная милиция разгоняла толпу, чтобы дать им пройти. Когда они жили в гостинице в Краснодаре, перед подъездом денно и нощно толпились их почитатели – Ларионовой и Рыбникову приходилось покидать гостиницу через кухню ресторана. А в Тбилиси их машину несли на руках целый квартал.

Их забрасывали письмами. Ларионова рассказывала, что особенно много их было от уголовников. Я, видимо, смеялась она, была их самой любимой актрисой. Письма начинались так: «Милая Анюта, здравствуй!». А дальше шли просьбы что-нибудь прислать – деньги, какую-нибудь обувь, костюм и т. п., а некоторые предлагали выйти за них замуж. На конверте одного из писем значилось: «Москва, Мавзолей имени Ленина, народной артистке Алле Ларионовой».

Другую бы в бешенство привела эта «святая простота», Алла Ларионова относилась ко всему этому с юмором. Она не могла обидеть даже глупого и назойливого, как теперь их называют, фаната.

Популярность абсолютно не отразилась на Ларионовой и Рыбникове, на их поведении, характерах, отношениях с людьми, не сделала их хуже, говорит Людмила Гладунко. Порой Ларионову спрашивали, я тоже: как вы с Рыбниковым смогли пережить такой бешеный успех у публики? Алла смеялась – у нее был дивный смех и прекрасный голос! – и только рукой махала: «Люда, прекрати! Видишь, пережили как-то. Не в этом счастье». И это не было кокетством, игрой. Она совершенно спокойно относилась к своей славе, Рыбников – тоже.

В своих актерских работах они как бы дополняли друг друга. Поэтичность героинь Ларионовой и земная реалистичность героев Рыбникова, не лишенных романтического ореола, были двумя сторонами одной медали, символизируя двуединство в направлении развития отечественного кинематографа. Они снимались в разных по значимости, по уровню фильмах, которые никогда, однако, не оставались не замеченными зрителями. Уже одно лишь их участие в картине гарантировало наполнение залов кинотеатров, а зачастую – ее успех.

В 1959 году Ларионова снялась в фильме «Фуркат» в роли княгини Оболенской и в «Млечном Пути» – вместе с Рыбниковым. В 1961-м, тоже вместе с ним, – в картине «Две жизни».

После небольшого перерыва, в 1964 году, она сыграла роль Натальи в чеховских «Трех сестрах», поставленных Самсоном Самсоновым, режиссером, который когда-то предлагал ей роль Ольги Дымовой в «Попрыгунье».

Сыграла так, что этот образ не стал повторением ее предыдущих костюмных ролей.

Одновременно она снялась в фильме С. Туманова «Ко мне, Мухтар!». Во время съемок ее серьезно покусала собака, но она настояла на повторе опасного дубля, посчитав эпизод из-за «производственной травмы» скомканным. «Мухтара» Ларионова записала себе в актив. Мной всегда любовались, говорила она, а этого мало для актрисы. В данном случае ее героиня, современная мещанка, симпатии уж точно не вызывала.

Много лет спустя Клара Лучко скажет: «Ларионова сыграла не в таком уж большом количестве фильмов. Но какое это имеет значение? Можно иметь двести картин, но тебя как актера никто не будет знать. У Урбанского картин десять, но он был, есть и будет Урбанским. Картины Аллы вошли в золотой фонд кино. Снявшись в этих фильмах, она больше могла бы никогда не сниматься. И ее бы знали и помнили».

Николая Рыбникова взял на главную мужскую роль в свой фильм «Девчата», вышедший на экраны в 1961 году, тогда совсем еще молодой режиссер Юрий Чулюкин. Рыбников играл Илью Ковригина, бригадира лесорубов. Играл превосходно, без самоповторов, хотя и этот герой был, как Савченко и Пасечник, простой рабочий парень, передовик, его тоже любила девушка, но он полюбил по-настоящему другую.

«Девчата» имели большой успех. Картина и сегодня не забыта, ее нередко показывают по телевидению. Помимо Рыбникова и Надежды Румянцевой, сыгравшей в фильме главную женскую роль – поварихи Тоси, в фильме снялись молодые, но уже получившие широкую известность актрисы Светлана Дружинина, Инна Макарова, Люсьена Овчинникова, Нина Меньшикова. Здесь что ни образ, то судьба. Лирическую ноту вносит в фильм песня Александры Пахмутовой «Старый клен», которая после выхода его на экраны обрела самостоятельную жизнь, ее распевали всюду. «Девчат» в 1962 году посмотрело около 35 миллионов зрителей.

Актриса Надежда Румянцева рассказывает о том, как снимался фильм:

«Так получилось, что в „Девчатах“ главная роль была у меня, и партнера, собственно, подбирали мне. Это несколько обижало Колю… Но на его отношении к работе это не отражалось. Мы были очень патриотичны, мы были бескорыстны. Мы могли сниматься, не спрашивая, заплатят ли нам за это. За то, что будем сниматься где-то на Северном Урале, в леспромхозе, в 50-градусный мороз. А съемки „Девчат“ в таких условиях и проходили.

Кадр из кинофильма „Девчата“. 1962 г.

„Так хочется быть красивой, я б тогда за всех обманутых девчат отомстила! Вот иду я красивая по улице, а все встречные ребята так и столбенеют, а которые послабей – так и падают, падают, падают и сами собой в штабеля укладываются! Вот!“

(из к/ф „Девчата“)

Там есть эпизод, когда моя героиня несет на делянку бригаде лесорубов обед. Мороз, тот самый, под 50 градусов. А миски и ложки – металлические. И вот Рыбников Илья берет ложку и пробует еду. Ложка вмиг припаивается к его губе. Мы остановились и не знаем, что делать – ее надо отогреть, никаким другим способом не отлепить. Коля взял и оторвал ее. С кожей. Хлынула кровь… Вот что такое мужественный актер!

И вообще, он мужчина из редких. Умел любить, как никто. Ни один человек не может о нем сказать, чтобы он когда-то посмотрел на какую-нибудь другую женщину, кроме своей Аллочки. Но надо признать, что она была чудо как хороша. Статная, величавая, как пава. Он боготворил ее».

Друг мой Колька

Рыбников в шестидесятые годы снимался ежегодно, а в отдельные годы и по два раза. Его популярность могла сравняться разве что с популярностью в свое время Петра Алейникова – Вани Курского из «Большой жизни». Его узнавали всюду. Затемненные очки, которые он стал носить, спасали не всегда.

Поехал он как-то в Кисловодск – отдохнуть и подлечиться. Алла поехать с ним не могла, и он взял с собой Олега Чертова, который к этому времени подгадал отпуск.

Поселились в одной комнате. В первый же день к ним заявился директор здравницы.

– Рад приветствовать вас в нашем санатории. Надеюсь, вы хорошо устроились и вам здесь понравится, – начал он с обычных в подобном случае фраз. Поговорив о Москве, о погоде, приступил к главному: – Николай Николаевич! Вы знаете, как вас любит народ. Не смогли ли бы вы выступить перед отдыхающими и обслуживающим персоналом в нашем клубе?

Рыбников, чуть помедлив, согласился и, входя в роль важной персоны, кивнул в сторону Олега:

– Мой директор сообщит вам дату моего выступления. Все вопросы решает он.

Шли дни. Николай, рассказывает Чертов, наслаждался целебным воздухом, прогулками, чтением книг, игрой в шахматы. Его же, Олега, заведующий клубом донимал напоминаниями о данном Рыбниковым обещании, буквально по пятам ходил.

Долго готовиться к выступлению Рыбникову не было необходимости: текст он сочинял без особых мучений, талантливо импровизировал на сцене, ролики с фрагментами из фильмов всегда возил с собой – еще ни разу не было, находись он где-нибудь даже несколько дней, чтобы его не попросили выступить. Отказывать он не умел и халтуры не терпел – он уважал людей.

Время еще было, и Рыбников решил дурака повалять и немного друга помучить: ты директор – неси тяготы власти. Такова спортивная жизнь. Наконец (добрый человек!) сжалился над ним:

– Назначай вечер на послезавтра.

Он находился в прекрасном расположении духа, пока не увидел, что в кассе «на него» продаются билеты. Возмущенный, пошел к директору санатория и потребовал вернуть всем деньги, иначе, сказал, он от выступления откажется.

Такой это был человек. Он не умел «зашибать деньгу».

– В день отъезда из Кисловодска, – рассказывает Чертов, – мы приехали в аэропорт задолго до вылета. Зарегистрировались, сдали багаж и отправились в ресторан. Выпили коньячку, поели, слово за слово, то, се – и не замечаем, что время-то идет… Вдруг слышим объявление по радио: «Закончилась посадка на самолет рейса 302 Минеральные Воды – Москва». Мы вскочили – и бежать! Выскочили на взлетное поле. Видим, от самолета убирают трап, но бортпроводницы еще стоят в дверях. Коля, как всегда, в темных очках. «Сними очки! – кричу я ему. – Чтобы тебя узнали! Надежда только на это!» Можно представить картину: самолет готов к взлету, чуть ли не запущены двигатели, трап отъединили… И кто разглядит оттуда, сверху, опоздавших? Но Рыбникова увидели и узнали! Летчики!

– A-а! «Не кочегары мы, не плотники»! – крикнул один. – Сейчас поможем, исправим положение. – И он в микрофон вызвал трап обратно.

Поняв, из-за кого произошла небольшая задержка, пассажиры заулыбались, оживились. Самолет взмыл в небо.

Был еще такой эпизод. Надо сказать, что Рыбникова очень любили простые работяги, которых он так убедительно играл, – они считали его своим. Однажды он с другом был на футболе в Лужниках. На трибуне стадиона он ничем не отличался от других болельщиков: одет, как все, реагирует на игру, как все, – волнуется, кричит, радуется или с досадой ударяет себя по колену, когда игрок «его» команды дает промашку…

Ближе к концу первого тайма многие смотрели уже больше на Николая, а не на поле. «Рыбников! Рыбников!» – пробегало по рядам.

В перерыве друзья пошли в буфет попить пива. Встали в хвост длинной очереди. Стоят, обсуждают игру, не очень громко, чтобы внимания не привлекать. Тут подходят к нам двое парней и зовут, с извинениями, к своему столу. Это был действительно составленный из нескольких небольших стол, на нем – пиво, бутерброды. Ребят человек пятнадцать. Они так были рады поговорить со своим любимым актером, что на второй тайм не пошли, Рыбников не мог их обидеть – тоже остался. С великой неохотой все разошлись после окончания матча.

Рыбников не делил людей по сословному принципу. Впрочем, тогда это было нормой, а никакой не заслугой. Но личность все-таки очень известная.

Однажды он пришел домой с дядей Васей, дворником (вторым после меня другом, говорит Чертов). А в доме, неожиданно, гости. Алла глазами незаметно показывает мужу на сидящих за столом Бондарчуков, кого-то еще – мол, уместно ли? Тот пристыдил ее взглядом. Она не была заносчивой, но как хозяйка, естественно, не могла не заботиться о таких вещах.

Даже живя в благополучии, Рыбников понимал, что такое нужда. Получая деньги в кассе, всегда «забывал» денежную купюру. Как-то на вопрос, зачем он это делает, ответил:

– Мне стыдно. Я, можно сказать, гребу деньги, а у кассирши зарплата рублей восемьдесят, если не меньше.

Не они одни на свете были любимые и известные, но ко многим другим вряд ли кто, даже из знакомых, осмелился бы обратиться с просьбой. К ним же, такие они были люди, обратиться с просьбой было нестрашно. Недавно у меня ремонтировал сантехнику пожилой мастер. Увидев на столе журнал с фотографиями Ларионовой и Рыбникова, он разулыбался и рассказал, как, будучи слесарем-водопроводчиком кооперативного дома в Марьиной Роще, удлинял батареи у многих именитых жильцов, в том числе и у Рыбникова, но только его решился попросить помочь с квартирным вопросом в связи со сносом дома.

Познавший голод, Рыбников, так сказать, и сытый, вопреки поговорке, «разумел голодного». И не только голодного – из его дома никто не уходил ненакормленным. Это было законом в семье.

Олег Чертов вспоминает, что, когда он работал директором магазина «Ковры», который находился напротив дома Рыбникова, тот частенько звал его обедать. «Сегодня в меню, – сообщал по телефону, – твой любимый суп харчо и котлеты. Поспеши, а то все остынет». Олег приходил, стол был уже накрыт, и они успевали иногда сыграть партию в шахматы.

– Мне просто неловко, – сказал Олег однажды, – ты меня прямо-таки на содержание взял. Давай я деньги буду платить, что ли.

– Это мысль! – оживился Николай. – Сколько стоит обед в столовке?

– Один-два рубля.

– Столковались! Именно их мне и не хватало!

Николай Рыбников с детьми. 1960-е гг.

С чувством юмора у Рыбникова было все в порядке. Анекдоты, однако, блестяще рассказывала Алла. Николаю почему-то не всегда давалась их суть. Но когда он принимался до этой сути докапываться, это тоже вызывало смех.

Человек дружественный, общительный, что называется, компанейский, хождению в гости он все-таки предпочитал принимать гостей в своем доме. О том, чтобы холодильник был полон, заботился сам. Садился за руль, ехал в «Арагви» и накупал там шашлыков, цыплят табака, зелени, закусок в большом количестве.

Однажды на хоккее он встретил знакомых космонавтов – Титова, Быковского, Николаева – и пригласил после игры к себе домой. Отправил их вперед (он знал, что Алла дома), а сам поехал за выпивкой.

Приезжает он это с бутылками, гости уже там. Встречает его Алла с вытянутым лицом:

– Коля, нам нечего подать на стол!

– Как это нечего? Я ж недавно привез из «Арагви» огромную кастрюлю цыплят табака!

– В обед девочки съели последнего. Ты забыл, наверное, что у тебя большая семья.

Пришлось извиняться перед гостями: произошло, мол, недоразумение. Вы тут посидите, говорит Николай, а я быстро съезжу в ресторан. Космонавты – простые же люди! – замахали руками:

– Никуда не надо ездить! Картошка есть? Селедка? Капуста?

И все, засучив рукава, принялись чистить картошку, разделывать селедку, открывать консервы… Застолье организовали на кухне и просидели за беседой часов до двух…

Семейная жизнь Рыбникова и Ларионовой протекала в радости и любви – это отмечали все. Приятно было смотреть, вспоминает киноактриса Татьяна Конюхова, на улыбающегося Колю в белоснежной рубашке, на жизнерадостную Аллу, на то, как они друг к другу относятся, на резвящихся девочек. Мой гарем, ласково называл Рыбников свою семью.

Олег Чертов рассказывает, что Рыбников звал Аллу не иначе, как Аленкой, Алусей, а чаще всего Лапусей. Она его – Коленькой.

Однажды Николай признался Олегу, что песню в кинофильме «Дом, в котором я живу», ту, где есть строки «Как люблю твои светлые волосы, как любуюсь улыбкой твоей, ты сама догадайся по голосу семиструнной гитары моей», он пел, думая о ней, для нее.

Сидели как-то друзья над шахматной доской у Рыбникова. Ларионова в это время была в Киеве на кинопробах. Играют это они, потягивают коньячок, и ничего-то для них больше не существует. Вдруг – междугородный звонок. Звонит Алла и сообщает, что возвращается завтра, называет номер поезда и вагона – чтобы ее встретили.

– Явно повеселевший Коля положил трубку, – вспоминает Чертов, – и мы продолжили партию. Игра была интересной. В самом разгаре ее он поднял на меня глаза и сказал: «Знаешь, Олег, я так люблю Алку! Я так ее люблю! Я не могу без нее. Я, пожалуй, полечу в Киев». – «Какой Киев? Завтра она будет дома! Да и билета не достать». Не слушая меня, он позвонил во Внуково, представился – ему было обещано место в самолете ближайшего рейса, и вскоре мы мчались на его «Волге» в аэропорт.

Многие мужья любят своих жен, но редко какая из них была окружена такой заботой, какой Коля окружил Аллу. При этом надо учесть, что он был обаятельнейшим человеком, популярным киноактером, мужчиной, по которому женщины сходили с ума. Ему объяснялись в любви не только в письмах, но и впрямую, надеясь на мимолетный роман или хотя бы на одну-единственную встречу с ним.

Напрасные надежды!

Второе января, день, в который они расписались, они отмечали как большой праздник. В этот день вроде поженились и Сергей Бондарчук с Ириной Скобцевой, их близкие друзья. Они тоже праздновали, но, как правило, у Рыбниковых.

Николай каждый день старался сделать для Аллы праздником. Бывало, встанет рано, съездит на рынок и по магазинам, приготовит что-нибудь необыкновенное, покормит домашних, затем опять накроет стол, поставит цветы в вазе, сядет с книгой и ждет, когда проснется Алла, чтобы позавтракать с ней вместе. Причем он был в курсе ее диеты – что ей можно, а что нельзя.

Больше всех цветов она любила белые розы. А в те времена не только розы, а вообще никаких цветов достать было невозможно. Николай каждый раз ради нее шел на подвиг, но не всегда его ждал успех.

– Надо было встречать прилетавшую откуда-то Аллу, – вспоминает Чертов. – Мы выехали из дома загодя, чтобы купить цветы. Искали их по всему городу, но так и не нашли. Поехали, раздосадованные, в аэропорт. Николай говорит мне: «Вот увидишь, Колька Ларин будет с цветами!». И точно! Входим мы в здание аэропорта, а Ларин уже там, и с роскошным букетом! «Не-ет, – сказал Рыбников, увидев его, – когда-нибудь я все-таки его убью!»

– Но не убил, как видите! – смеется Николай Яковлевич, до которого, естественно, дошла эта угроза. – Он очень хорошо ко мне относился, как и ко всем своим друзьям. Они с Аллой всегда приходили ко мне на помощь, причем сами, без всяких, повторяю, моих просьб. Сувениры из поездок привозили, это уж непременно. А однажды, из Аргентины, привезли мне в подарок замшевый пиджак. Меня чуть удар не хватил: во времена тотального дефицита такая сверхценная вещь! Я изо всех сил отказывался, на крайний случай предлагал его купить. Куда там! Вот тут, я понял, они бы по-настоящему обиделись. И сдался. Не то что семейной пары – я по отдельности таких людей не встречал!

…Послушав рассказы о Рыбникове, я прибавила бы к формуле его жизни – любимая женщина, любимая семья, любимая работа – шахматы. Увлечение шахматами шло не параллельно главному в его жизни, а было неразделимо переплетено с ним. Олег Чертов, ближайший его друг, а также партнер по шахматам, рассказывает об этом увлечении Рыбникова много интересных историй.

Во время первенства мира по шахматам в 1961 году Рыбников познакомился с Михаилом Талем, который, в свою очередь, сдружил его с гроссмейстерами Б. Спасским, Е. Геллером, В. Корчным, П. Кересом, С. Фурманом… Они приходили к нему в гости, устраивали блицтурниры с участием хозяина дома и его друга Чертова. И хотя последние на протяжении долгих лет ни разу не выиграли у шахматных зубров, энтузиазм их не остывал.

– «Ни разу не выиграли» – это не совсем так, – уточняет Олег Исаакович. – Были ничьи. Были даже победы. Но… если того хотели гроссмейстеры. Мы с Николаем, конечно, понимали это, но он все равно ликовал: вскакивал, потирал руки, настроение его поднималось до высшей отметки. Человек он был азартный, проигрывать не любил (а кто любит?). Да и то правда, что слабому игроку незаметно подыграть не так уж просто.

А он играл прилично.

Энергия в нем била через край. Он не мог жить спокойно, постоянно что-то придумывал. Человек с юмором, любил разыграть кого-нибудь из друзей-шахматистов. Кажется, уж такая интеллектуальная игра, как тут можно поразвлечься? Оказывается, можно.

Был как-то в гостях у Рыбникова Ефим Геллер. Посидели за шахматной доской немного… Тут Рыбникову пришла в голову мысль сыграть партию по телефону с Борисом Спасским, который жил в это время под Москвой в доме отдыха – готовился к матчу с Фишером. Геллеру мысль понравилась.

Позвонили Спасскому. Тот идею одобрил. Но телефон был в коридоре, шахмат при себе в тот момент гроссмейстер не имел и решил играть «вслепую», на Колиной доске.

Николай стал диктовать в трубку ходы, сопровождая напряженную работу мысли вполне естественными (актер!) в «предложенных обстоятельствах» репликами: «понял», «ну-ну», «та-ак». Ходу эдак на седьмом-восьмом Спасский и говорит:

– Коленька, позови, пожалуйста, к телефону самого Ефима!

Взрыв хохота. Рыбников обожал такие вещи. Пойманный с поличным, он не потерял, однако, вкуса к подобным шуткам. Как-то предложил сыграть «вслепую» Талю. И «незаметно» подменил слона пешкой. Гроссмейстер отреагировал мгновенно, будто видел доску: Коля, на этой клетке должен стоять слон, а не пешка!

– Ну что ты поделаешь! Опять сорвалось! – досадовал Рыбников.

Однажды они с Чертовым спросили у Таля, как он оценил бы игру в шахматы каждого из них?

– Коля играет сильнее, а Олег лучше, – сказал он.

Ответ-головоломка не поставил упрямого Рыбникова в тупик. Он продолжал искать пути к победе над гроссмейстерами.

Нонна Мордюкова, космонавт Алексей Леонов, Марина Влади и Алла Ларионова. 1960-е гг.

– Уж в домино мы их разделаем под орех! – заявил он однажды Олегу.

И они засели за «козла» – против Геллера с Фурманом. Сидит это Рыбников, смотрит в свои костяшки, морщит лоб…

– Не трудись, Коля, – говорит Геллер, – я ж знаю, что у тебя на руках. Сказать?

Словом, и в домино друзья продулись. Олег интеллигентно отступил. Рыбников не сдавался.

– А не сыграть ли нам в преферанс? – предложил он Талю и Геллеру.

Сыграли.

– Конец света! – развел он руками, когда и здесь потерпел фиаско.

«Конец света!» – было одно из любимых его выражений.

Алла смеялась: ты, Коленька, со своими стараниями обыграть гроссмейстеров ну прямо как Волк из мультфильма «Ну, погоди!».

Известные шахматисты очень дружески, можно сказать, любовно относились к Николаю Рыбникову. Они подарили ему и Олегу Чертову в память встреч за шахматной доской в домашних блицтурнирах с форой одна минута к пяти шахматные часы, определявшие время ходов в матче на первенство мира Ботвинник – Таль, проходившем в 1961 году. Точнее, подарил Таль. Но подписались на часах, помимо него, Л. Штейн, Б. Спасский, Е. Геллер, В. Корчной, П. Керес, С. Фурман, Э. Гуфельд, А. Суэтин.

Когда Рыбникова не стало, Алла Ларионова передала эти часы Олегу Чертову. Он их свято хранит. Они остановлены на восьми: в этот час 22 октября 1990 года умер Рыбников.

…Я не могу оторвать глаз от фотопортрета Николая Рыбникова то ли в кинопробе, то ли в какой-то роли. Фотохудожнику удалось запечатлеть не только внешний облик, но суть характера и – просто непостижимо! – обаяние Рыбникова. Я нигде не видела этой фотографии и, как выяснилось, и не могла увидеть: она единственная. И подарена Чертову. С его разрешения читаю дарственную надпись:

«Моему другу, человеку, который иногда играет в шахматы, Олегу Чертову. Кстати, Kf6 не годится. Лучше ФgЗ!!! Подумай. Счет между нами неизвестен. Н20 +F4 = Спасскому Б. В. (если бы ты так играл).

Н. Рыбников.

Май. 2-й съезд кино. 1972 г.

Москва».

– Опять шахматы! А как относилась Ларионова к этой, не подберу иного определения, всепоглощающей страсти мужа? – не удерживаюсь я от вопроса. – Другая бы жена…

– Алла умница была, неконфликтная. Скандалов между ними по этому поводу я не помню. Если бы они и возникали, то, думаю, из-за взрывного Колиного характера. У нее был покладистый характер. Ну вот играем мы в шахматы. Алла заглядывает в комнату: «Ребята, не надоело вам? Коля, у Музы Крепкогорской день рождения. Ты едешь?» – «Не могу. Самая игра!». Через какое-то время заходит Алла, красивая невозможно, нарядная, душистая, – попрощаться. Коля, глядя на нее, замирает в восхищении. Но – остается дома. Алла звонит уже оттуда, говорит, что приехал Владимир Высоцкий с Мариной Влади, что там очень интересно и весело. Выслушав ее, Николай говорит: «Вот доиграем…». Тогда она просит передать трубку мне: «Олег, умоляю, проиграй ему, и поскорее! На радостях он поедет. Ей-богу, жаль будет, если вы такой вечер пропустите!». Еще бы не жаль, думаю я. Давно мечтал увидеть Высоцкого, да еще с Влади! Песни его послушать. И – проигрываю. Коля – милый друг мой, чистая душа! – радуется, как ребенок. Ударяет от удовольствия себя ко колену – такая у него была манера. «Едем! – говорит. – Но с условием: когда вернемся, продолжим игру».

Николай Рыбников и Алла Ларионова воплотили в себе время, в которое они жили, лучшее, что было в нем. До мелочей.

Взять те же шахматы. Когда мы собирались по какому-нибудь случаю, наши мужчины, посидев за столом, устраивались где-нибудь в уголке с шахматной доской и углублялись в игру. Был вариант – шашки.

А каток? Трудно представить зиму в Москве без походов на каток! Сияют огни, гремит музыка, оживленные лица, блестящие глаза…

Ларионова рассказывала, как однажды они с Бондарчуками отправились в Парк культуры и отдыха им. Горького на каток. Умел кататься Рыбников, остальные не очень. Скользили, цеплялись друг за дружку, чтобы не шлепнуться. Веселились в буквальном смысле до упаду… А зрители, конечно, их узнавшие, устроили им овацию, когда они уходили.

Все они были молодые, полные сил, многое у них было еще впереди. Удивительная особенность поколения «шестидесятников»: жили в большинстве своем в коммуналках, материально трудно, под жесточайшим прессом идеологии, особенно если говорить о людях творческих профессий, но страха перед завтрашним днем не испытывали, «впереди» звучало оптимистически.

Работая в литдрамвещании Всесоюзного радио, я спросила у одного поэта, готовя передачу о нем, о строчках из его стихотворения «Все впереди у нас еще, все впереди еще!»: почему он думает, что только радостное? Ведь именно впереди неизбежны и разочарования, и поражения, и болезни, и другие несчастья. «Знаю, но не чувствую этого! Да вроде и все мы… А если что – буду противостоять».

Сегодня чаще звучит: еще не то будет!

И «еще не то» сбывается. Вслед за героями этой книги я с удовольствием возвращаюсь в то время, когда в почете был человек труда, а не «владелец заводов, газет, пароходов». Когда в России не было все пересчитано на доллары. Когда не было этого лакейского «встречают по одежке». Когда мы жили, а не выживали. Когда любили, а не «занимались любовью»…

Мой приятель, человек здравомыслящий, он сказал однажды, что ностальгия по прошлому есть не что иное, как ностальгия по себе молодому, по юным годам.

В какой-то мере, может быть, и так. Но главное не в этом. Возраст человека не влияет на время, в которое он живет, тогда как время формирует его мироощущение.

Рыбников пел: «Как люблю твои светлые полосы, как любуюсь улыбкой твоей». А попрыгучий шоумен поет: «Ты тычинка, я твой пестик!». Пусть это песенка-пародия, но какова образность! А зал визжит от восторга. Такова «культура» чувств…

Предвижу, что кто-то упрекнет меня в том, что часто отвлекаюсь, уделяю внимание незначительным эпизодам, мелочам. Но ведь главное то, что Николай Рыбников и Алла Ларионова – известные киноактеры, которых знают все, знают фильмы с их участием. Важны детали. Обращаюсь к толстовскому: вещь без подробностей не живет. И существуем мы не в безвоздушном пространстве.

Рыбников любил читать. В свободную минуту дома, в поезде, в самолете, в гостинице. Поскольку книги у нас были большим дефицитом, он покупал их за рубежом, для себя и в подарок друзьям, не жалея валюты. Кто помнит, сколько этой самой валюты (слезы одни!) выдавалось на руки выезжающим за границу, оценит его щедрость. У себя в доме он собрал хорошую библиотеку.