Текст книги "Счастливчик"

ГЛАВА XXXIV

– Тук! Тук!

Ни звука.

– Счастливчик! Отвори, миленький! Ляля пришла!

И милый голосок Ляли звучит трогательной нежностью. Молчание.

– Отвори, Счастливчик! Никакого звука за дверью.

Только Коко беспокоится в клетке и сердито свистит:

– Фю-фю-фю! Ляля делает паузу.

– Счастливчик, – продолжает она после минутного раздумья, – не огорчай нас всех… Пожалей бабушку… Выйди обедать, Счастливчик.

Головка у тебя заболит, родной. Слышишь меня, Кирочка?

Кирочка слышит, но молчит. Ему бесконечно жаль Лялю. По ее голосу он слышит, что она плачет. Так бы и распахнул дверь и кинулся к Ляле и расцеловал ее. Но мгновенно выплывает перед ним образ больного Али… Счастливчик вздрагивает, весь загорается негодованием и шепчет, ударяя кулачком по столу:

– Не пускают к нему, к больному не пускают! Никого не люблю! Никого вас не надо!

И прибавляет громким голосом:

– Уйдите все, никого не надо! Никого не хочу!

– Счастливчик! Счастливчик! – рыдает у двери Ляля. Но Счастливчик ничего не слышит больше, затыкает уши и бросается головой в подушку… Его сердце, как пойманная птичка, так и бьется, так и бьется в груди…

Ночь. Лампада мирно озаряет маленькую, чистенькую белую комнатку с тюлевыми занавесками. В комнате две кровати. Одна большая – нянина, в которой крепко с полуоткрытым ртом храпит Степановна, утомившаяся за день. В другой, узенькой и белой, лежит Симочка. Симочка не спит. Под подушкой у Симочки целая кладовая. Там лежат два яблока, плитка шоколада и четыре леденца. Пятый леденец во рту у Симочки. Симочка сосет леденец и думает о Счастливчике: «Что с ним такое? Какой он сердитый был сегодня! Ах! К себе никого не пустил, обед ему носил Франц в детскую и даже Лялю, милую, кроткую Лялю, заставил плакать!»

Симочка недоумевает и ест леденцы, потом шоколад и яблоки, свою обычную порцию за день. Симочка – лакомка: она терпеть не может есть на глазах у всех и понемножку. Куда лучше сделать запас и уничтожить его вечером на ночь, сразу, втихомолку наслаждаясь и смакуя каждый кусочек. Если бы только знала Аврора Васильевна, ах, попало бы Симочке! Чу! В коридоре скрипят половицы. Не Аврора ли Васильевна! Симочка сует свои сокровища под подушку, плотно жмурит глаза и делает невинное спящее лицо.

Дверь раскрывается… Это что такое?

На пороге Счастливчик.

– Счастливчик! – замирая от изумления, тихо роняет Симочка.

– Тс! Тс! Ради бога, тише, разбудишь няню! – шепчет Счастливчик и на цыпочках подходит к Симочкиной кроватке.

– Что такое! Что случилось, Счастливчик? Яблоки, шоколад, леденцы – все забыто мигом. Симочка сидит на кровати и горящими любопытством глазами впивается в своего названного брата.

Счастливчик опускается рядом. Он грустен и взволнован. Его личико бледно, глаза распухли от слез.

– Ты меня очень любишь, Симочка? – без всяких обиняков спрашивает Счастливчик.

– Как перед богом, Счастливчик! – горячо срывается с уст Симочки.

Она говорит правду. Больше всего в мире она любит Счастливчика, потом уже бабушку с Лелей, няню, леденцы и шоколад.

Лицо Киры принимает торжественное выражение.

– И ты принесешь мне какую бы я ни попросил жертву?

– Ну, конечно, Счастливчик. А что? Глаза Симочки с жадным вниманием впиваются в Киру. Кира приближает губы к Симочкиному левому уху и шепчет:

– Аля болен… Ты понимаешь, болен… из-за меня… Была война… Он пленник, и я его взял в плен и запер в сарай от дров, холодный, пустой… Запер и забыл… Он был в одной куртке… А я про него забыл… Три часа не вспоминал… Дворник его нашел… Аля был синий… холодный, понимаешь, как мертвец… А потом горячий и больной. Из-за меня больной, понимаешь? Я его должен видеть, должен!.. И пойду… Пусть не пускают, а я пойду… Я придумал, слушай: завтра не ехать в гимназию нельзя и не навестить Алю тоже нельзя… Так вот что… Ты утром наденешь мой гимназический костюм, то есть пальто и фуражку. Башлык завяжи потуже. Я высоко его подвязываю, а ты завяжешь пониже, чтобы выглядеть одного роста… Ты меня ведь выше… Выходи прямо укутанная из моей комнаты, садись в сани рядом с Ами и поезжай. До гимназии доедешь, войди в швейцарскую, а когда отъедет Андрон, скорее выскакивай и домой, домой… А я тем временем успею в твоей шубке и капоре туда, туда, к Але… Понимаешь?

О, да, все это Симочка поняла сразу, потому что прослушала все от слова до слова с захватывающим интересом. О, как все это забавно, весело, хорошо!.. Как хорошо!.. Настоящий подвиг, как в сказке! И она, Симочка, героиня!

Да, да, она сделает все, все, что от нее требуется.

Все, все!

И все останется в тайне…

Тайна между нею и ее маленьким братом.

Ах, как интересно, как интересно!

И Симочка, охваченная бурным восторгом, клянется Кире, что исполнит его поручение хоть сейчас… Она хотела бы еще многое-многое сказать этому милому Счастливчику, но няня начинает беспокойно ворочаться на постели, и дети, стремительно поцеловавшись на прощанье, расстаются до завтрашнего утра.

ГЛАВА XXXV

– У него насморк.

– Нет, должно быть, он просто закутан!

– Ах, неужели же вы не понимаете, стыдно ему.

– Ну, конечно, после всего происшедшего вчера – стыдно.

– Когда он вернется из гимназии, ни полслова о происшедшем! Как будто ничего и не произошло вчера! – строгим голосом говорит бабушка, и все снова приникают к окнам.

Из окон хорошо видно, как выходит на крыльцо monsieur Диро и с ним, с лицом, укутанным в башлык, небольшая фигурка. Андрон подает сани. Monsieur Диро и фигурка садятся и едут.

На дворе тепло. А Счастливчик, точно в трескучий мороз, укутался, как на смех.

– Вы вспотеете так, мой мальчик, – заботливо обращается по-французски к своему спутнику monsieur Диро, – размотайте башлык. Высуньте ваш носик.

Но его маленький сосед молчит, точно не слышит, и усиленно отворачивает голову в другую сторону.

– Вероятно, еще продолжается вчерашний каприз, – соображает monsieur Диро и оставляет своего соседа в покое.

Вот и гимназия. Лихо подкатывает к ее подъезду Андрон.

– Тпрууу! Пожалуйста, молодой барин!

«Молодой барин» быстро отстегивает полость, предупреждая Андрона, и, выскочив из саней, врывается в подъезд.

– Ха, ха, ха, ха! – встречает его веселый хохот нескольких голосов. – Что ты так закутан, Лилипутик? – кричит громче всех Янко, схватывая воображаемого Счастливчика за плечи.

– Он боится отморозить нос! Ха-ха-ха-ха! – вторит ему Помидор Иванович.

– Господа, он простужен! Ему нельзя раздеваться. Ему надо сидеть в классе в галошах, пальто и башлыке, – смеется Подгурин, и неожиданно его мысль принимает самое лукавое направление.

– А ну, потащим его, братцы, во всем параде в класс!

И не успевает закутанная фигурка что-либо сказать, как две пары рук подхватывают ее под руки и втаскивают на лестницу, в коридор и оттуда наверх, в отделение первого класса.

– Ха, ха, ха, ха! – заливаются мальчики. – С зимой честь имеем поздравить, с морозцем!.. Бррр! Холодно-то как, нос отморозишь, ей-богу! Лилипут!

Так, прыгая и приплясывая вокруг закутанной фигурки, шутят они.

– Братцы! Воспитатель катит по горизонту! – испуганно заявляет Помидор Иванович, высунувшийся за дверь, и, в два прыжка очутившись снова около фигурки, лепечет:

– Скорей, скорей! Сбрасывай всю эту хламиду, Счастливчик, а я стащу в швейцарскую… Не то попадет!

И сам он торопливо начинает раздевать смущенно с поникшей головой стоящую посреди фигурку.

Долой башлык, пальто, фуражку…

– Ах!

Помидор Иванович вскрикивает и отлетает, как мячик, на три шага.

– Ах! – дружным, не то испуганным, не то изумленным возгласом вырывается из двадцати девяти детских грудей.

– Симочка! – снова вскрикивает Помидор Иванович.

– Девчонка! Вот тебе раз! – вторит ему класс.

Посреди комнаты стоит теперь странная фигурка. Форма гимназистика, а голова с косичкой… Длинные растрепавшиеся пряди желтовато-белокурых двуцветных Симочкиных волос падают на лоб, щеки, на глаза, на маленький, пуговкою, нос с мелкими, как бисер, веснушками. Из-под спутанных на лбу прядей смотрят бойкие синие глаза, без малейшей тени испуга.

– Вот тебе раз! – говорит растерянно Помидор Иванович. – Симочка! Как же вы сюда попали?

Тогда раскрываются малиновые губки, и Симочка быстро-быстро, захлебываясь и волнуясь, рассказывает все: про болезнь Али Голубина, про Счастливчика и про возложенное им на нее поручение.

Едва только успевает она выложить суть дела, как кто-то сильно хлопает ее по плечу.

– Ура! Ай да молодчина девчонка, ей-богу, точно наш брат мужчина! – кричит весело Янко, и глаза его загораются восторгом. – Ай да молодец! Вот это я понимаю!

– И я! И я тоже! – звучат другие веселые голоса.

– А и здорово же, смелая вы, Симочка! Другая ни за что не пойдет на такой поступок, – снова подходя к девочке, говорит Ваня Курнышов. – Давайте-ка вашу лапку… Я пожму ее от души, как товарищу-мужчине!

И он так крепко встряхивает тонкую Симочкину ручонку, что у той искры сыплются из глаз.

– Братцы, Петух на пороге!

– Вот так штука!

– Скандал!

– Лезьте под скамейку!

– Нет, за доску лучше!

Ах, как жаль, что пол не лед и в него нельзя провалиться!

В классе суета, суматоха… Кольцо мальчиков стеной окружает Симочку и закрывает ее от глаз вошедшего Пыльмина.

Появившийся на пороге Петр Петрович внимательно прищуривается и смотрит удивленный через толпу мальчиков, которые хотят скрыть от его глаз что-то за своими фигурками. Но Пыльмина обмануть трудно.

– Что за базар? – строго повышает он голос. И, быстро расчистив себе дорогу, останавливается, как вкопанный, перед мальчиком с косичкой.

Мальчик с косичкой очень благовоспитанный мальчик. При виде незнакомого человека в вицмундире, Симочка потупляет глазки и отвешивает низкий реверанс.

Ах, этот реверанс! Он погубил все дело. Если бы не этот реверанс, можно было бы, пожалуй, уверить как-нибудь классного наставника, что это маленький китаец с косичкой, который поступил недавно в соседнюю гимназию и, перепутав дорогу, попал в здешнюю, сюда. Но даже китайцы не делают реверансов, как девочки…

Дело испорчено вконец.

Классный наставник краснеет от гнева, высоко поднимает брови и говорит зловещим голосом:

– Я сейчас идут за инспектором! Что за глупая шутка! Вы все будете наказаны!

И выходит, хлопнув дверью так, что пляшет шкаф, оконные рамы, кафедра и столы.

– Теперь спасайтесь! – шепчет отчаянным шепотом Ваня Курнышов ошеломленной, но отнюдь не испуганной Симочке. – Бегите вниз, что есть мочи, и духом домой!

– Духом домой! Мы вам поможем одеться! – эхом откликаются двадцать девять мальчиков, и десяток рук помогает Симочке одеть злополучное пальто, фуражку и башлык.

Мальчик с косичкой преображается снова.

Теперь не только чужие, но и домашние, пожалуй, не узнают, кто там спрятан под башлыком – гимназист или девочка.

Симочка пулей вылетает из класса.

– Прощайте, прощайте! – кричат ей сдержанно десятки голосов.

– Молодец девочка! Отчаянная! Вся в нашу братию! – вторят другие.

– Скорее! Скорее, Симочка! – посылает девочке вдогонку Ваня Курнышов.

Но Симочка и без него знает, что надо скорее. Она мчится по коридору, по лестнице, мимо изумленных, попадающихся то и дело на пути гимназистов, наставников, учителей. Бомбой влетает она в швейцарскую, проскальзывает мимо онемевшего швейцара и…

Слава богу! Она по дороге к дому!

ГЛАВА XXXVI

Веселое свежее мартовское утро… Канун зарождающейся весны… Снег еще лежит на улицах, но небо синее, как огромный, чистый сапфир, улыбается и блещет своим огненным солнцем…

В теплом салопе и капоре Симочки спешно шагает по тротуару Счастливчик. Из-под салопа выглядывают ноги в черных брюках и сапогах.

Ах, как трудно было уйти ему сегодня из дому!.. Пришлось высидеть целый час в гардеробной, пока Симочка не уехала с Ами, потом через черный ход и кухню прокрасться мимо повара и судомойки, спуститься по лестнице, в сени, а затем на улицу. Но вот он наконец-то на свободе. Счастливчик вздыхает облегченно и прибавляет шагу. Скоро, теперь скоро. Он знает адрес Али, знает дорогу. Сначала прямо, прямо, потом направо и налево через широкую улицу, затем через узенький переулок…

Ах, как жалко, что в кошельке не осталось ни одной монетки! Можно было бы нанять на нее извозчика. А то так трудно идти и к тому же надо скорей, скорей…

Счастливчик все прибавляет и прибавляет шагу. Вот он наконец – грязный, узкий переулок. Вот и серый, неприветливый трехэтажный дом.

Здесь отдаются дешевые квартиры и комнаты для бедного люда.

– Динь! Динь! Динь! – звонит Счастливчик у обитой клеенкой двери в верхнем этаже.

– Здесь комната госпожи Голубиной?

– Пожалуйте, маленькая барышня, здесь, – и скромно одетая служанка его впускает.

Она принимает его за девочку… Гм!.. Не все ли равно!

Салоп прочь! Капор тоже! У служанки глаза делаются круглыми от изумления.

Вот так превращение: девочка стала вдруг мальчиком!

Как это так?

Но Счастливчику нет времени объяснять суть дела.

– Что, маленький Аля Голубин здоров? – тревожно спрашивает он.

– Очень больны! – отвечает служанка.

– Очень болен! – помимо собственной воли, вторит ей убитым голосом Счастливчик, и что-то, как камень, больно и мучительно давит ему грудь.

– Можно к нему пройти? – спрашивает тихо Счастливчик.

– Что ж, пойдите, – отвечает служанка.

Тихо, осторожно, на цыпочках идет Счастливчик за девушкой по темному коридору и входит в какую-то дверь.

Маленькая, маленькая комнатка… Убогая, обстановка… Кривой диван… Покосившийся стол… Кровать в углу. На кровати Аля… Или нет, не Аля даже, а какое-то беспокойно мечущееся, стонущее, худенькое, как кумач красное, маленькое существо.

– Аля! Аля! Дорогой, милый! – стоном срывается с губ Счастливчика, и, не помня себя, он бросается к больному, хватает его крошечную, горячую, как огонь, ручку и подносит ее к губам.

– Бедный Аля! Милый Аля! – шепчет он исступленно, вглядываясь в багровое от жара лицо своего маленького друга.

Худенькая, бледная, как тень, женщина с большими голубыми, точь-в-точь как у Али, глазами подходит к Счастливчику.

– Вы его товарищ? – говорит она тихим музыкальным и как будто надтреснутым голосом. – Вы, верно, Кира Раев? Счастливчик? Да? Он звал вас всю ночь в жару и бреду.

Счастливчик молча мотает головой. Он не может произнести ни слова в ответ. Что-то огромное и тяжелое растет в груди и душит его, душит…

Он, этот добрый, кроткий Голубин, вспоминал его, – его, дурного, злого, который так гадко, так жестоко с ним поступил!

Худенькая женщина стоит рядом. Она взяла маленькую ручку Али, держит ее в своих руках и смотрит в багровое, горячечное лицо сына.

– Что говорит доктор? – шепчет тревожный вопрос Счастливчик, не смея поднять на нее глаз.

– Доктор? Да разве я могла позвать доктора? – говорит глухо Алина мама. – У меня нет ни копейки за душой… Какой тут может быть, доктор! – убито заключает она и роняет на грудь усталую голову.

Слезы градом катятся по ее лицу. Точно молот ударяет по сердцу Счастливчика.

– Без доктора! Без лекарств! О, господи!.. Он умрет! Умрет Аля! – исступленно шепчет с отчаянием в груди Счастливчик. – Ах, зачем у меня нет денег?.. – с тоскою мысленно прибавляет он.

Тихое-тихое тиканье доносится до его ушей.

«Что это? – удивляется Счастливчик. – Ах, да это мои часы!»

Как плохо, что он уже купил их, истратил на них все деньги, они бы так пригодились сейчас на лечение Али, на доктора, на лекарство больному, на все, на все!

Душа точно замирает в Кире… И вдруг воскресает быстрая-быстрая мысль. Да разве часы не деньги? Разве нельзя в деньги обратить часы? Ну, конечно, можно! Можно! Можно! Можно!

Не раздумывая ни минуты больше, он запускает руку в карман, вынимает часы с цепочкой и передает Алиной маме.

– Вот, пожалуйста, – лепечет он, отводя в сторону от нее измученные глаза, – пусть девушка ваша съездит, продаст. Мне они не нужны… Совсем не нужны!.. А на вырученные деньги позовите поскорее доктора, купите лекарства, только бы выздоровел Аля…

– Вы великодушный, добрый ребенок, – отвечает растерянная, до глубины души потрясенная, худенькая женщина, – вы божий ангел, посланный с неба для спасения Али! О, благодарю, благодарю вас! Ваши часы я не продам, нет, нет, я возьму их на время, заложу… Потом выкуплю, верну вам… Это, может быть, дурно, что я принимаю от вас, маленького мальчика, такое одолжение без ведома ваших родных, но, но… вы видите сами, как плох мой Аля! А часы при первой же возможности к вам вернутся снова…

И, рыдая навзрыд, Раиса Даниловна Голубина скрылась в коридоре.

ГЛАВА XXXVII

Ах, какое утро! Какое ужасное утро!..

Аля не приходит в себя… Аля стонет, мечется и кричит временами в своей постели… А то лежит безмолвный и затихший, точно мертвец…

Скорее бы, скорее приехал доктор! Раиса Даниловна и Кира, тесно прижавшись друг к другу, охваченные одним общим волнением, с замиранием сердца ждут с минуты на минуту его приезда… Как измучилась, как исстрадалась маленькая душа Счастливчика за это недолгое время. Сколько отчаяния и горя узнал он за эти короткие часы! Что-то не перестает сжимать его сердце… Что-то теснит голову и грудь… Страшный, настойчиво-властный голос твердит ему из глубины сердца:

– «Если маленький Аля умрет, ты довел его до этого своим безрассудным поступком, и ты виновник его смерти».

Как это ужасно! Как тяжело! Невыносимо тяжело!

На лицо Алиной мамы страшно смотреть. Глаза горят, как у безумной, щеки белы, как бумага… Боже мой! Что будет с нею, если умрет ее сокровище, ее бедный, маленький, всегда тихий, как мышка, кроткий голубок. А Аля, не багровый уже теперь, а бледный-бледный, как известь. Его трясет лихорадка. У него озноб. Его впалые щеки сини. Зубы стучат. Глаза полуоткрыты, но он ими ничего не видит, решительно ничего. Он в забытьи.

Звонок в передней.

– Это доктор! – точно проснувшись, глухо говорит Раиса Даниловна.

Она не ошиблась – это был доктор.

Входит доктор, высокий, худой, в очках, кивает головой, внимательно оглядывает комнату. Потом подходит к постели, берет ручку больного, слушает пульс. Долго-долго выслушивает и выстукивает Алю…

О, как бесконечно долго длится его осмотр!

Наконец он оставляет маленького больного, подходит к Раисе Даниловне и говорит:

– У мальчика очень тяжелая болезнь, но не надо отчаиваться… Заразного у него ничего нет… Надеюсь, поправится. Надо только сейчас принять меры, и, если ему не станет легче, я не уеду отсюда… Будьте покойны, сударыня! Я приложу все силы, чтобы спасти его.

Он написал что-то быстро на клочке бумажки и велел подошедшей служанке нести в аптеку. Потом потребовал теплых одеял, теплого верхнего платья, подушек, словом, всего такого, чем можно было бы хорошенько укутать и согреть больного.

– Надо как можно скорее и лучше вызвать у больного испарину, – пояснил доктор, – и, если это удастся, мальчик спасен. А теперь горячего чаю сюда, хорошо бы с лимоном или коньяком.

Когда все требуемое было передано врачу, вместе с чаем и лекарством, доставленным из аптеки, доктор собственноручно влил несколько ложек горячего чая в посиневший ротик Али. Вслед за этим он стал каждые четверть часа поить его микстурой, предварительно укутав мальчика всеми теплыми вещами, которые нашлись в убогом жилище.

В промежутке между подачею лекарств врач обратился к Алиной маме:

– Отчего вы раньше не позвали меня? Надо было возможно скорее захватить болезнь!

– А разве уже поздно? – с ужасом в обезумевших от горя глазах спросила Голубина.

– Все в руках божьих! – ответил доктор.

В ответ на слова доктора громкое судорожное рыдание огласило комнату.

– Уведите ее, она потревожит больного, – тихо произнес, обращаясь к Счастливчику, доктор. И Счастливчик, у которого маленькое сердце разрывалось от тоски и горя, как взрослый, повел Алину маму в коридор, плотно затворив дверь за собою.

На пороге комнаты они успели услышать голос доктора:

– Не отчаивайтесь раньше времени. Если, повторяю, удастся вызвать испарину, – ваш мальчик спасен.

ГЛАВА XXXVIII

В маленькой, почти крошечной, комнатке служанки, общей горничной для всех, снимающих скромные комнатки, бедных жильцов, Алина мама опускается на стул и горько-горько плачет.

– О, вы великодушный, добрый, чудный мальчик, – шепчет она, прижимая к своей худенькой груди голову Киры, – если бы не вы, не ваша помощь… – и она вздрагивает всем телом при одной мысли о том, что могло бы тогда случиться.

И град горячих, благодарных поцелуев сыплется на Счастливчика.

Но еще теснее, еще болезненнее сжимается от них его сердце. Точно невидимые когти раздирают его на тысячу кусков.

О, эта бедная, худенькая Алина мама не знает, очевидно, кто виновник болезни ее милого мальчика… Какая мука! Какой ужас!

Счастливчик не в силах выносить этого ужаса, этой муки.

Вне себя, падает он на колени перед доброй, ласковой, несчастной, рыдающей женщиной и рассказывает ей все, как было, все, все…

Это целая исповедь… Ни капли в ней лжи, ни утайки… Все, как было, – и про войну, и про плен, и про сарай для дров рассказывает Счастливчик, смешивая слезы со словами, слова с рыданиями.

Когда все рассказано, все до капли, – он скрывает лицо, приткнувшись к коленям Раисы Даниловны своей маленькой головкой, и лепечет, всхлипывая и дрожа всем телом:

– Ну, вот… вот видите, видите, что я вовсе не великодушный!.. Я виноват, очень виноват перед Алей!.. Ведь это я причина его болезни!.. Да! Да! И вы не должны называть меня великодушным… И не должны меня любить… Я не стою ни вашей ласки, ни любви бедного Али! Не стою, не стою! Нет! Нет!

И замирая всем существом своим, он ждет, что вот-вот его оттолкнут, выгонят отсюда, и что град заслуженных упреков и обвинений посыплется на него…

Ах, уж скорее бы, скорее! Но что это?

Две нежные руки обнимают его голову, прижимают к себе… А добрые голубые глаза Алиной мамы смотрят ему прямо в душу.

И добрый, кроткий, ласковый голос говорит так нежно и задушевно ему:

– Не мучь себя, мой мальчик… Не мучь себя… Господь с тобою!.. Не по злобе все это вышло, нечаянно, сгоряча… Я все знаю, все – и про завтраки твои знаю… Аля мой рассказывал мне все, все…

И дрожащие, трепещущие губы крепко и нежно целуют склоненную головку.