Текст книги "Самая страшная книга 2024"

– Стоит тут дом. Только его не строили. Сам появился, говорят. За одну ночь. Утром деревенские встали, а он на отшибе, мрачный, черный. Не жил в нем никто никогда, стороной обходят все. Немцы в сорок втором хаты подряд палили, но его не тронули. Глубоко фундамент у дома-то уходит. В место, где все боги мира рождаются. То, что вам надо.

Тревожная музыка (взятая со стока). Деревенская дорога. Вдалеке три силуэта. Медленно приближаются к камере, превращаясь в старика и двух мальчиков.

Переход с затемнением.

Съемка из сеней. Скрипит дверь, на доски ложится полоска света, затем входит троица.

Следующий кадр.

Широкая комната. Помещение пустое. Доски пола и стен почернели от плесени и гнили.

Василий вспомнил, как они спрашивали Диану Романовну: «А вы правда тут выросли?» Она смеялась и отвечала: «Да, но раньше здесь все было иначе. Покрасивей. Годы никого не щадят, да, Вить?»

Старик шепчет что-то на ухо мальчикам и вручает по мелку, потом спрашивает:

– Запомнили?

Дети кивают.

– Проговорите клятву, а потом обязательно перемешайте ее слова, как с ходу придет на ум, и тут же запишите. Так точно услышат.

Худой мальчик медлит.

Полный делает шаг к стене и говорит:

– Верю в тебя, кличущий не утро, но ночь!

И пишет крошащимся мелом.

Перебивка. Кричащий петух. Кривая надпись на сгнившей древесине: «в ночь кличущий верю тебя но утро не».

Один есть.

– Верю в тебя, гонительница пришлых!

Перебивка. Морда черной собаки, рычащей в камеру. Надпись: «гонительница тебя верю в пришлых».

Второй есть.

– Верю в тебя, последняя из всех. Пожирательница! Ненасытная!

Перебивка. Свинья лежит на боку и меланхолично смотрит глазами-бусинками. Надпись: «из всех ненасытная в тебя пожирательница последняя верю».

Третий есть.

Диана Романовна была больна. Это точно. Они были детьми, но дядя Витя, дурак, мог бы и забеспокоиться. Понять. Поговорить с ней.

Петуха и свинью Диана Романовна отсняла в хозяйстве у дяди Вити. А вот с собакой помогла соседка, крепкая женщина лет сорока, она посмеялась, но вывела огромного черного метиса со двора. Самым сложным было заставить пса зарычать; он, увы, был добрейшим существом, намеревался облизать всех и все вокруг, включая объектив камеры, и проявлять агрессию никак не собирался. Пришлось долго играть с ним, снова и снова отнимать палку, прежде чем удалось добиться хотя бы малейшего рыка.

– Эй, а ты?! Испугался, что ли?! – говорит полный.

Худой мальчик раздумывает, подходит, произносит клятвы и медленно пишет перепутанные слова.

– Ну, вот и все, – улыбается в камеру старик. – Боги готовы.

– Так просто? – спрашивает худой.

– Так просто.

– Что дальше?! – волнуется полный.

Затемнение.

На следующем кадре мальчики одни.

– Куда делся старик?! – притворно удивляется худой.

– Что дальше?! – повторяет полный.

Раздается крик петуха.

Кукареканье наложил Василий, тогда они просто делали серьезные лица, а Диана Романовна предлагала им фантазировать.

Полный мальчик вскрикивает, худой смотрит на друга с недоверием:

– Ты чего?!

– Ты не слышал?!

– Нет…

– Петух прокричал.

Тринадцатый

…Толик досмотрел финальный монтаж с очищенным звуком, откинулся в кресле и довольно улыбнулся:

– Ну а что, не шедевр, но…

– …Для съемочной группы из учительницы и двух детей – неплохо?

– С языка снял. Блин, такая дичь, конечно, но потенциал какой! Нам бы тогда бюджетов побольше!

– Что дальше?

– Залью на Ютуб и раскидаю по группам фанатов перестроечных поделок. Вдруг кого зацепит, он и расшарит. А если и нет, то…

– Кино мы доделали. Память почтили.

– Именно! Мы молодцы!

Четырнадцатый

…Василий понял, что больше не может держаться.

Езда убаюкивала, Толик молчал, радиоведущий монотонно зачитывал новости, и голова Василия становилась все тяжелее, он прислонился к стеклу, смотрел на мелькающие столбы и маленькие домики, пока не отрубился.

И вот они с Ленкой и Вовой приехали к Толику в гости. Он гордо показывал им фотоателье. Небольшой светлый зал с панорамными окнами, вдоль стены тянется витрина с рамками, безделушками и примерами печати на футболках, кружках, брелоках.

Работница улыбнулась начальнику и запустила принтер, он загудел, зашелестели головки, вдалбливая чернила в глянец, и в лоток подачи выскользнуло первое фото. На нем испуганно улыбающийся Василий баюкает комок, запеленутый в красное одеяльце, а Лена придерживает мужа за плечо.

Следующий снимок принтер выплюнул быстрее.

Утренник в детском саду. Вовка в маске черной собачки на фоне украшенной елки.

Еще быстрее.

Лена, Василий и Вовка стоят у школы, Вовка с огромным белым букетом.

Быстрее.

Лена и Василий на годовщине свадьбы пьют, сцепившись руками, будто на брудершафт, Вовка сидит рядом и машет в камеру.

Быстрее.

Василий блюет в унитаз, а Лена отгоняет фотографа.

Быстрее.

Лена плачет, Вовка сидит у нее на коленях, обнимает плюшевого медведя.

Закричал петух, за панорамными окнами погасло солнце, заклубилась непроглядная темнота.

Снимки стали вылетать один за другим, без перерыва. Принтер гудел, словно буровая установка. Василий отступил, затыкая уши.

Фотографии, переполнив лоток, сыпались на пол.

Василий сидит в монтажной комнате «Останкино», берет у коллеги фляжку. Долгая бессонная ночь. Можно.

Василий пьет на кухне.

Лена и Вовка лежат на лестничной клетке, тонут в дыму.

Лена тянется к Вове, а он хочет обнять что-то невидимое, то, чего нет рядом, то, что в этот момент пинает его пьяный в умат отец.

Два прозекторских стола. Два обугленных трупа. Один побольше. Другой совсем маленький. Оба в позе боксера.

Тогда, при опознании, Василий разглядел каждую детальку: обрывок платья, впаянный в кожу Лены; Вовины руки, напоминающие тонкий сухой хворост…

Василий огляделся, ища поддержки, но залаяла собака. И Лена, и Вова, и Толик, и безымянная работница ушли в черноту дверного проема.

Василий почувствовал холод, ледяную скованность, промерзшие цепи, оплетающие саму его суть. Он будто снова стал мальчиком, застывшим перед могилой учительницы.

А принтер продолжал харкать снимками.

Василий заплакал, упал на колени и сгреб охапку фотографий.

Боковым зрением увидел черного метиса. Собака села рядом. От нее воняло перегаром.

Василий начал раскладывать фотографии.

В сказке мальчику было легче. Ему всего-то требовалось собрать из осколков льда слово «вечность». Василию же предстояло выложить из фотографий запоев и обгоревших трупов слово посложнее.

Он не уйдет отсюда, пока не получится.

А у него не получится.

Уже шла свинья. Она не спешила. И когда она войдет в ателье, Василий сам будет умолять, чтобы его сожрали.

Принтер гудел так, что дрожали стекла, грозили расколоться.

Василий переставлял фото местами, рвал, складывал обрывки, тасовал фрагменты, но результат не менялся. Иначе и быть не могло. Из смерти жизнь не создать. В ледяной игре разума не победить. От холодного жара осколков не спасут никакие рукавички.

Складывай, переставляй, тасуй, мальчик. Все равно выходят исключительно слова, воняющие формалином, гарью и кисло-горьким потом.

Герда не придет, ее не существует. Как нет и Снежной королевы, в общем-то.

Есть мальчик и фрагменты.

Нет. Только фрагменты. Ведь сознание мальчика – тоже давно уже просто ледяное крошево.

Собака зарычала и с разбегу прыгнула, толкая Василия боком, он начал отбиваться и саданул Толика по лицу.

Тот рассмеялся:

– Удар за удар? Уважаем. Ну как ты?

– Тормозни…

– Проблеваться? Ща…

Машина остановилась у обочины, Василий расплакался и бросился Толику на шею, повис гирей, друг похлопывал его по спине.

– Толька… Толян… Медведя дай.

– Какого медведя? Тебя белка нагнала?

– У меня в сумке. Ты закинул с вещами. Игрушка. Плюшевая. Дай мне, пожалуйста…

– Да, да, сек.

Василий обнял медведя, от мягкой макушки до сих пор пахло ромашковым мылом Вовки, или просто так казалось.

Машина тронулась.

Скоро Василий опять заснул, но на этот раз кошмары не пришли.

Пятнадцатый

…По двору, сгорбившись, идет полный рыжий мальчик. Раздается собачий лай. Наплыв. Ближний план лица мальчика. Он вздрагивает, хмурится и вдруг расцветает улыбкой.

Мальчик резко разворачивается и быстрым шагом идет обратно.

Подходит к троим ребятам, пинающим мяч.

Сперва полного мальчика не замечают. Он кричит:

– Эй вы! Ну что, драться опять будете?! Хоть все налетайте!

Компания отрывается от игры. Все смотрят на мальчика.

Смена кадра, и вот уже видны только спины ребят, замерших по стойке смирно, затем они кричат и разбегаются прочь. Оставшись один, мальчик смеется, подбегает к брошенному мячу и пинает его.

За съемку в кино пацаны (Василий забыл имена, хотя потом иногда тусил с ними) получили от Дианы Романовны пачку сигарет. Не слишком педагогично, зато эффективно.

Мальчик идет домой. У подъезда курит женщина в красном платье.

Василий сглотнул. Мама была такой молодой, такой красивой, она игриво смотрела в камеру, наслаждалась каждой секундой коротенькой роли.

Женщина выпускает облако дыма, замечает мальчика, пятится. Спотыкается о бордюр. Падает.

Падение вышло настоящим, случайно зацепилась каблуком. Мама сидела на асфальте, дула на стесанный локоть и смеялась: «Чего не сделаешь ради искусства!»

Мальчик смотрит недоуменно.

– Собака должна прогнать только тех сволочей, – говорит он.

Следующая сцена. Мальчик стучит в дверь. Ждет, ходит по площадке, заложив руки за спину.

Открывает конопатый мужчина в шортах и майке.

– Пап!

Мужчина, вскрикнув, захлопывает дверь.

Мальчик сидит на ступенях. Его плечи трясутся.

«Ну и херь вы снимаете… – вздыхал отец Тольки. – Оксан, может, лучше ты? Они же не отстанут. Ладно, ладно… Не хочешь, как хочешь. Давайте ваше кино. Знай – будешь учиться в этом году, как в прошлом, этот момент реальностью станет».

Мальчик встает и спускается.

Камера долго снимает пыльное подъездное окно.

Шестнадцатый

…Василия разбудил телефонный звонок, он поворочался, отложил мишку и дотянулся до смартфона. Толик. Часы показывали половину двенадцатого.

Лег пораньше, называется.

– Да?

– Вась… – Голос друга дрожал и, кажется, был заплаканным. Сердце Василия оборвалось. Что-то случилось. Очень плохое. За все годы дружбы он не слышал, чтобы Толик так разговаривал. – Приезжай. Пожалуйста.

– Сейчас такси вызову. Что случилось?!

– Я, походу, с ума схожу.

Когда Василий выбежал на улицу, такси уже ждало.

Рядом с подъездом Толика не горели фонари, Василий не сразу признал друга в темном силуэте на лавке.

– Что случилось?!

Толик поднял голову, в темноте Василий не мог разглядеть выражение его лица.

– Петух прокричал.

– Чего?.. Ты про фильм?

– Свет… Покажу.

Они подошли к подъезду, Толик приложил домофонный ключ к замку, на порог легла желтая полоска света.

Он зашел в подъезд, затрещало, свет замерцал и потух.

– Идем, идем.

Василий раскрыл рот и пошел следом. На каждом этаже свет гас, как только на лестничную клетку ступала нога Толика.

Они зашли в квартиру. На кухне горели свечи.

– Они держатся, но… Сам увидишь…

Толик подошел к ним. Яркие огоньки задрожали, как под порывом ветра, сморщились, уменьшились, потускнели до маленьких искорок.

– Твою… – выдохнул Василий. Толик всхлипнул и ушел в комнату.

Работал телевизор, горел монитор. Они не погасли, но яркость явно снизилась.

Толик упал на диван.

– Я задремал. Мне снилась… Мне снилась Диана Романовна. Что я сижу в ее квартире. Она сказала, все дело в нарезках. В фрагментах. Я запомнил всё. Блин, до последнего слова. Я сны не запоминаю же вообще, а тут…

– Что конкретно она сказала?!

– Ерунду. Нарезая, перемешивая, мы ненадолго ослабляем Контроль… Его цепи не так давят на нас… На эти мгновения остаемся только мы, только наша воля. Это и есть свобода. Потом Контроль снова застынет и зафиксирует, сделает твердым, реальным, что мы успели наворотить, но в момент нарезок он… ослаблен… и… «лишь нам выбирать, а мы уже выбрали». Так и сказала. А потом… Потом меня разбудил крик петуха. Я подскочил. Приснится же херня, думаю. Как из ее сценария… Включаю свет, и петух кричит опять. Громче. В комнате со мной. И…

– Свет погас.

– Да.

Этого не было в фильме, но описывалось в сценарии. С криком петуха приходит темнота, однако из-за невозможности наладить освещение от идеи пришлось отказаться. Василий обыграл это в медленном затемнении, но…

– Ты думаешь, это фильм? – спросил он.

– А что еще, по-твоему?! – развел руками Толик. – Мы его закончили, и происходит… это! Сон! С ней! Запомнил каждое слово! И, слушай, слушай, пленки… они не испортились за все время! Не размагнитились! Вот мать его! Сука! Точно они! Сука! Слушай, я не схожу с ума, сам все видишь. Или спишешь на перепады напряжения именно рядом со мной, на хер?!

– Я верю! Просто пытаюсь понять… Фильм не проклят. Мы прекрасно проводили время и…

– Но вот сейчас, сразу после того, как мы выложили его, происходит это! И она мне снится! И сраные бессмертные кассеты… Классический сюжет для ужастика, нет? Спусковой крючок для проклятия, порчи или чего там!

– И на хера ей нас проклинать?!

– Да, может, не нас. Просто злость! Слушай, она же самоубийца… Сука! Я! Не! Знаю! Понятно?!

Василий принялся ходить взад-вперед.

– Я боюсь… – продолжал Толик. – Дальше ведь собака, да? А потом…

– Нет! Фильм удалил?

– Ты спрашиваешь?! Первым делом. С Ютуба, с жесткого диска, с флешки. Так… Надо это и у тебя потереть.

Василий кивнул:

– И файлы в ателье. И пленки. Сожжем их.

– Да… Да… Поехали. Быстро.

В комнате раздался лай.

Собака вышла из тени прихожей, встряхнулась, обнажила белоснежные клыки и низко зарычала. Ее глаза были совершенно черными, цветом почти сливались со шкурой.

Собака сделала шаг.

Василий отступил, запутался в ногах, упал. Толик закрыл лицо руками и плакал.

Собака подошла к Василию, гавкнула прямо в лицо, из пасти несло паленым мясом, дымом, водкой.

Василий не пошевелился, стиснул зубы и, сдерживая стон, смотрел в ее глаза. В одно мгновение его выдернули из обычной жизни в фильм ужасов, но вместе с этим глубоко внутри он осознал, что ждал этого момента, знал, что все дороги, суммы всех ошибок, все фрагменты и несобранные льдинки должны привести сюда, к холодному дыханию псины, к ее немигающему взгляду.

По хребту бежало электричество, в животе тянуло, Василий отполз, собака шагнула следом.

Псина нависла над ним и гавкнула громче, на лицо капнули ледяные брызги слюны, в ее глазах запылали оранжевые огоньки.

– Она хочет, чтобы ты ушел, – тихо сказал Толик. – Со мной все. Беги. Лай прогоняет чужих. Она гонит тебя…

«Спасибо, без тебя, на хер, не догадался бы», – подумал Василий, поднял дрожащую руку и… кончиками пальцев дотронулся до морды собаки. С криком отдернул.

Шерсть была горячей, показалось, что он сунул пальцы в костер.

Собака зашлась диким лаем. Но не кидалась. Стояла на месте. В глазах-окнах плавали картинки, сменялись одна другой, как в слайд-шоу. Вот Лена падает на бетонный пол рядом с Вовкой, с лестницы валит дым, огонь пока не виден, но уже…

Василий медленно встал и пососал обожженные пальцы, посмотрел на плачущего Толика:

– Собака лает, караван… Толь, где ключи?

– А?..

– Очнись, твою мать! Где ключи от машины?! Я поведу. Что-то мне подсказывает, это добро пойдет за нами…

– Ты… Я… Уходи!

– Лай прогоняет чужих, помнишь? Я – не чужой, Толь. Я не уйду.

Василий почувствовал мрачное торжество, адреналин прогнал страх.

Он схватил со шкафа первую попавшуюся книжку и с размаху запустил в собаку. Та с гавканьем увернулась от томика Берроуза.

Василий рассмеялся, подошел к псине, и она отступила на шаг. Появилось желание хорошенько пнуть ее в бочину.

– Ничего ты не сделаешь. Ни хера, слышишь?! Это ведь не по сценарию, ты только тявкать можешь. Гав, сука! Гав! Иди в жопу! Ну, бог гондоний, гавкни еще раз, а то я не понял! Гав, мразота! – Он выдохнул, вытер со лба пот и сказал тише: – Поднимайся, Толь…

– Я, кажется…

– Подмоешься! Где ключи?!

Они сели в машину через полчаса, перед уходом Толик вытащил из компьютера жесткий диск и сунул в микроволновку.

Собака появилась на заднем сиденье на середине пути, хотя Василий захлопывал перед ней дверь.

Порой она полаивала, и тогда салон попеременно заполняла вонь гари, водки, сожженных тел. Не помогали открытые окна. Василий посмотрел в зеркало заднего вида. В глазах собаки по-прежнему мелькали картинки. Вот он лежит на диване, а Вовка толкает папу в бок, пытаясь разбудить…

Василий отвернулся.

Семнадцатый

…Два мальчика, один худой и черноволосый, другой рыжий и полный, Вася и Толька, сидят на ди-ване.

Почти полное повторение первой сцены, разве что одеты иначе.

– Почему ты не убегаешь? – спрашивает полный.

– Она просто гавкает. Я не брошу друга.

В комнате, разумеется, никого, кроме них, но ребята то и дело поглядывают в центр. Там пустота.

Но они видят что-то.

– Собака прогоняет всех! Я не так хотел! Это не боги!

– Я думаю, что боги. Просто злые. Мы ведь из-за злости вызывали, вот злые и пришли…

– Что мне делать?!

– Поедем в деревню, сотрем в избе клятвы, и тогда они уйдут! Тогда…

Хрюкает свинья. А затем протяжно визжит.

Мальчики замирают, переглядываются и одновременно поворачивают головы к двери, ведущей в прихожую. Там темно.

– Я не хочу… – говорит полный, но… встает.

Худой хватает его за локоть, и полный со злостью отталкивает друга.

Медленно, покачиваясь, идет к темному дверному проему, на пороге замирает, плечи вздрагивают. Хочет обернуться, но не делает этого.

Заходит в черноту.

Близкий план лица худого мальчика, растерянно глядящего мимо камеры.

Тишина.

Затем громкое липкое чавканье.

Мальчик зажимает уши, подтягивает колени к груди, сжимается в комок.

Он лежит и всхлипывает.

А свинья ест.

Затем тишина. Мальчик встает, делает несколько неуверенных шагов.

В квартире раздается крик петуха.

Камера снимает мальчика со спины, он дрожит.

Скоро раздастся собачий лай. Хрюканье свиньи.

Чавканье.

Мальчик стоит и ждет.

Затемнение, медленно переходящее в кромешный, непроглядный мрак.

Конец.

Белые буквы, появляющиеся на экране под микшированную какофонию из петушиного крика, лая и хрюканья.

Режиссер, оператор и сценарист: Диана Романовна Лирина.

В главных ролях: Василий Долгов, Анатолий Репин.

Также снимались…

Восемнадцатый

…Они заехали в ателье, забрали кассеты и стерли данные с компьютера.

Во дворе у дома Василия вытащили пленки, свалили в кучу рядом с детской площадкой, полили жидкостью для розжига, и Толик бросил спичку.

Пламя вспыхнуло в ночи и заискрило в глазах всех троих. Собака гавкнула и начала нарезать круги у воняющего горелой пластмассой, чадящего костра.

– Получилось? Ведь получилось?! – Толик схватил Василия за рукав. – Теперь осталось у тебя удалить и…

Василий смотрел на плавящиеся кассеты. Детство, записанное на магнитной ленте, пожирал огонь.

«Мы все сделали не так», – понял он.

Сгорали улыбающаяся Диана Романовна, маленькие Вася и Толя, дядя Витя, подмигивающий в камеру, мама в красном платье и забавно хмурящийся отец Толика. Их прошлое плавилось и навсегда растворялось в беззвездном черном небе, но…

Петух, собака и свинья не сгорали. В расплавленном месиве исчезнет все, но они останутся.

– Твою-то… – прошептал Василий. – Она хотела помочь.

– Что? Кто? – Толик вздрогнул и ошалело посмотрел на друга.

– Диана Романовна. Все дело в нарезках. Я знаю, что делать. Ко мне! Быстро.

Они вбежали в квартиру, Василий включил компьютер, упал на кресло и стал барабанить пальцами по столу, операционная система, как назло, загружалась медленно, белое колесико долго вертелось на экране, но вот динамики приветственно пиликнули…

– Вась…

– Что?! Сейчас я…

– Собака, Вась! Она исчезла!

Василий оторвал взгляд от монитора и выругался.

– Гляди, свет наладился! Не моргает даже! Может, нужно было сжечь пленки, они одни прокляты, а остальное…

– Нет, Толь. Просто пришло время…

В прихожей затопотала свинья.

Мир замедлился, будто невидимый монтажер растянул скорость клипа.

Или это Василий, встрепанный, одновременно испуганный и возбужденный, остро ощущал все, подмечал каждую деталь. Видел, как Толик поднимает ногу, отводит глаза, в них плещутся извинения и…

Василий успел вскочить и ухватить друга за плечо прежде, чем тот сделал шаг. Потянул, но разница в весовой категории была не на его стороне. Толик схватил Василия за воротник и с силой оттолкнул. Он перевернул кресло и влетел в стену.

Толик всхлипнул:

– Прости… Сам спасайся… Время есть… Прости… Я – не по сценарию.

И ушел.

Грохнуло. Толик визгливо крикнул.

Василий зажал рот ладонями. Опомнился. Выбежал в коридор.

Толик лег на пороге между кухней и коридором, между тьмой и светом.

Свинья заполнила всю кухню, Василий не увидел ни ее головы, ни ног, сплошь белая, мерно вздымающаяся туша среди обломков стола, разбитой посуды, сдвинутой плиты.

Ноги Толика были совсем рядом с телом твари, носками почти касались ее.

Василий медленно подошел, схватил друга под мышки и, стараясь не смотреть на бога, потащил.

Свинье это не понравилось. Она вскинулась, отчего по полу прошла вибрация и, показалось, даже дрогнули стены, с невероятной скоростью бросилась вперед, схватила огромной пастью стопу, дернула, Толик с визгом выскользнул из рук Василия.

Захрустели кости, влажно хлюпнуло мясо.

Василий закричал, попятился и выскочил из квартиры, на автомате захлопнул за собой дверь…

Девятнадцатый

…распрямился, поморщился от боли в спине (об стену он приложился хорошенько), вытер лицо краем футболки и отвесил себе пощечину.

Все дело в нарезках. В фрагментах.

Василий всхлипнул, развернулся, открыл дверь и зашел в прихожую.

Спросил, не глядя в кухню:

– Толь?!

Сквозь чавканье и хрюканье он едва расслышал ответ:

– Она… ест… медленно… Не могу закричать… не по сценарию… Беги…

– Я знаю, что делать. Держись!

Василий влетел в комнату, поднял стул и сел за компьютер.

Открыл папку с футажами. И выругался. Их стало больше. Еще вчера фрагментов было чуть больше двадцати, сейчас перевалило за двести.

Собери, сука, слово!

Василий наобум открыл файл из конца списка. Слишком темно, хотя на экране явно что-то происходило. Он выкрутил яркость на максималку, сглотнул и резко обернулся.

Василий в мониторе с легким опозданием повторил движение.

В реальности в центре комнаты не было никого. На экране в центре комнаты стояли безволосые обугленные силуэты. Один повыше. Другой совсем маленький. У ног первого (это Лена) ходил петух, второй (это Вова) пытался отодрать впаянные в тело руки-хворостинки, чтобы погладить черную собаку.

Василий закрыл файл. Вытер сопли кулаком. Включил следующий.

На записи он отталкивал стул, смахивал мониторы, пинал системный блок и убегал, захлебываясь рыданиями. Невидимая камера плыла следом.

Василий отчетливо представил, что ее держит Диана Романовна, лицо опухло и посинело, ноги не касаются пола, а петля, до сих пор обмотанная вокруг шеи, натянута до предела, уходит вверх и теряется в темноте.

Ему показали, как он смотрит на труп друга, который свинья вытолкнула обратно в коридор. Она хочет, чтобы Василий это видел.

Внутренности Толика вытянуты из живота, словно магнитная лента из разбитой VHS-кассеты…

Двадцатый

…Василий выходит из подъезда, а петух продолжает кричать. Мир тонет в синих сумерках, тьма пятном клубится вокруг, тени выползают из углов, тянутся навстречу, и он, затравленно оглядываясь, бежит прочь, а вокруг гаснут фонари…

_{Двадцать первый}

…Лай настигает его в круглосуточном супермаркете, куда он забегает, наверное, чтобы быть рядом с людьми…

Потолочные лампы гаснут, как только Василий переступает порог.

Собака возникает из темноты за спиной.

Охранник и кассир ошарашенно смотрят, ничего не понимая, собака прыгает в их сторону, оглушительно гавкает, и они с криком убегают, а Василий плачет…

Двадцать второй

…Свинья окунает окровавленную морду в разорванный живот еще живого Василия. Обездвиженного, желающего, но не способного заорать.

Она ест очень медленно. Наслаждается каждым мгновением. Отрывает кусок плоти и методично жует, смотря безучастными глазами.

Теперь – самое вкусное.

Тянет из живота кишки, одновременно жуя, и во все стороны брызгает…

Последний

…Василий закрыл футаж, желудок скрутило в спазме, еле сдержал рвоту.

Толик плакал.

Жив еще. Шанс есть.

Василий удалил финальный монтаж фильма, так и оставшегося без названия, рассортировал футажи по дате изменения и открыл первый.

Или никаких шансов нет. Никогда не было.

На экране огромная свинья пожирала ноги Василия, лежащего у компьютера.

Следующий.

Он хотел вскрыть себе горло осколком разбитой кружки. Неудачно. Услышал топот свиньи, опустил руку, кровь из царапины тоненькой струйкой сочилась на шею. Он улегся на пол и…

– Сука-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Василий схватил эту самую кружку и швырнул в стену.

Он не найдет нужных футажей. Это невозможно. С каждой секундой папка пухнет, файлов становится больше. Разные вариации одного конца.

Свинья разорвет тебя на фрагменты, мальчик. Слово из льдинок не собрать.

Василий прикрыл лицо ладонями, стал скулить молитву и вдруг осекся. Бог далеко. Бог не отвечает. Либо не слышит, либо ему плевать, что, в общем, равноценно.

А значит…

Значит, нужно просить того, кто ответит. Как те дети из безымянного фильма.

В голове вспыхнул рассказ Толика.

«Нарезая, перемешивая, мы ненадолго ослабляем Контроль… Его цепи не так давят на нас… На эти мгновения остаемся только мы, только наша воля», – сказала Диана Романовна в его сне.

«Контроль, что бы это ни значило, был охеренно так ослаблен, судя по всей этой дичи», – подумал Василий.

Он прошел через комнату, под ногами хрустели осколки кружки. Поднял с кровати медведя, поправил бант, посмотрел в голубые стеклянные глаза и прошептал:

– Верю в тебя, защитник снов и детей. Верю в тебя, гонитель кошмаров. Верю в тебя, друг Вовы. Мой друг.

«Проговорите клятву, а потом обязательно перемешайте ее слова, как с ходу придет на ум, и тут же запишите».

Василий взял со стенки фломастер и написал на обоях: «верю друг детей и Вовы защитник в тебя верю гонитель снов кошмаров верю в тебя мой друг в тебя в»

Ничего не изменилось. Свинья жрала. Толик плакал.

Василий с игрушкой вернулся за компьютер, посадил медведя на стол, кликнул правой кнопкой мыши, нажал «обновить» и торжествующе закричал:

– Да, да! Спасибо! Спасибо!

Лишние файлы исчезли, медведь прогнал кошмары. В папке, как и положено, остались только футажи, отснятые много лет назад.

Василий достал смартфон, быстро выбрал несколько фоток, скинул в «телегу», сохранил на компе, открыл Premier и…

…стал исправлять мир.

Пожираемый свиньей Толик обреченно завыл и заливисто рассмеялся, показал язык в камеру, его конопатая рожа сияла от удовольствия, он запрыгнул на диван, поджал под себя ноги, ткнул Ваську головой в плечо и спросил:

– Ну что, начнем снимать? Офигеть! Звезды кино! Жуть получится!

Последнюю фразу Василий вырезал, вставил затемнение, растер по лицу слезы вперемешку с соплями, заорал и первым, не стягивая шорт, прыгнул в речку, поднял в воздух брызги, ледяная, еще не успевшая прогреться вода обняла его, пятки тронул скользкий ил.

– Айда сюда!

Толик повернулся к камере, точно спрашивая разрешения, а затем улыбнулся и сиганул в речку следом под смех Дианы Романовны. Они в два голоса звали учительницу присоединиться, но она качала головой, говорила, что не взяла купальник, и с помощью камеры заключала летний день в магнитную вечность.

Василий перетянул в программу следующий файл.

Диана Романовна с удавкой на шее сжимала камеру, лицо исказила гримаса боли, веревка потащила тело вверх, Диана Романовна обмочилась, захрипела, и ее обнял старик, солнце переливалось в их седых волосах, они стояли у калитки, щурились от солнца.

– Фига ты вымахала! А это неужто внуки?

– Куда там, дождешься, чтобы сынок приехал с ними. Ученики.

– Ну-у-у-у-у! Значит, почти что внуки. Чай будете, пионеры?!

Василий нареза́л, убирал ненужное, безжалостно кромсал бракованные фрагменты.

Оставались пацаны с мячом, смеющиеся над предложением Дианы Романовны; мама в красном платье, разглядывающая стесанный локоть; отец Толика, закатывающий глаза, одновременно взъерошивая сыну волосы.

Навсегда исчезали испуганные безымянные дети, что придумали богов.

Остались Васька и Толька.

Они никого никогда не придумывали, а значит, и богов не существовало, был встрепанный петух, носящийся по двору, добродушный метис, лижущий их лица, и свинья, равнодушная ко всему на свете.

Детство растягивалось на таймлайне солнечным лучом, и Василий бросил в него фотографии со смартфона.

Обугленные неподвижные фигурки, лежащие на прозекторском столе, обросли плотью и стояли на школьном дворе, Вовка (живой) был такой маленький, что из-за пышного букета торчала только макушка с вихорком, Лена (тоже живая) улыбалась, слегка запрокинув голову.

Следующий снимок, и они все вместе: Василий, Толик, Лена, Вова на ступеньках у входа в недавно открытое фотоателье. Вовка сидит на шее у Толика, раскинул руки, будто хочет обнять весь мир, Лена положила голову на плечо Василия.

Он ровнее усадил плюшевого мишку, сфотографировал и добавил в кино.

Финальный фрагмент. Последняя льдинка.

Но еще не конец.

Василий стал переставлять футажи в случайном порядке, нарезать кадры, отзеркаливать, смешивать, разбивать логическую последовательность. Чем сильнее режешь, перемешиваешь, тем слабее удушливый Контроль, глупые сценарии, липкое прошлое. Тем живее, ярче, злее хаотичная пульсация того слова, которое Василий хотел выложить еще в детстве, в момент похорон Дианы Романовны.

И сейчас у него, кажется, получалось.

Он собирал бессмысленность, полную смысла.

Сценарий рассы́пался на предложения, затем на перемешанные слова и разлетелся маленькими буковками, навсегда исчез в пустоте, как и никогда не существовавшие боги.

Смех, обрывки фраз, плеск воды, звонкий удар по мячу, вскрик матери…

Какофония, полная свободы.

Василий остановился, понимая, что достаточно, и запустил экспорт файла.

За окном пылало золото. Он был настолько поглощен работой, что не заметил, как свинья перестала есть, а Толик затих.

Василий боялся встать, проверить, увидеть.

Врос в кресло, не отводил взгляда от монитора и медленно заполняющейся полоски.

Василий понял, что на футаже из не случившегося будущего забега́л в супермаркет вовсе не за тем, чтобы оказаться рядом с людьми, он хотел схватить водку и хлебать, надеясь отключиться прежде, чем придет свинья.

Полоска заполнилась. Пиликнуло. Фильм готов.

Свинья не придет. Этого не случится. Богов больше нет.

Но какой смысл, если и Толик ушел с ними?

Василий переименовал файл. Пять букв. У этого кино, в отличие от фильма Дианы Романовны, было название. И оно нравилось Василию. Понравилось бы и ей.

И Вовке. И Ленке. И Толику.

Василий запустил фильм. Беспорядочно смешанные куски детства и счастья замелькали перед глазами.