Текст книги "Во власти любви"

Глава 4

Мэри Готорн еще долго ошеломленно стояла на Коммонуэлс-авеню, глядя вслед скрывшемуся из вида отцовскому экипажу. Слава Богу, он не заметил ее. Видимо, не узнал, поскольку она была в шевиотовом пальтишке.

Несмотря на холод, девочка улизнула из бабушкиного особняка. От того места, где она сейчас находилась, было уже совсем недалеко до ее прежнего жилища. Но вдруг ей расхотелось возвращаться в свой старый дом. Захотелось к бабушке, чтобы та обняла ее и прижала к себе.

Сдерживая слезы, Мэри Готорн резко повернулась и поспешила обратно.

– Я не заплачу, – в отчаянии прошептала девочка, смахивая со щек слезинки своими крошечными ручками в перчатках.

Мэри незамеченной добралась до конца улицы. С тех пор как в ее жизни произошли перемены, она научилась скрываться от взрослых.

Она не понимала, что произошло, почему ее жизнь так резко изменилась. Бабушка ей объяснила, что Бог забрал ее маму к себе, она живет среди ангелов и к ним больше не вернется. Мэри было обидно, что мама оставила ее одну.

А стоило вспомнить об отце, совершенно незнакомом ей мужчине, как к горлу подступал комок. Он исчез так же внезапно, как мама, а потом вернулся со шрамом на лице. И не только на лице. Никто не знал, что Мэри видела его искалеченную руку. Еще она заметила, как медленно он стал ходить, не может взять ее на руки, как бывало прежде, догнать, когда она убегает от него.

Никому не было известно, что и до нее дошли слухи о разразившемся скандале. Однако разобраться в случившемся она, совсем еще ребенок, не могла, знала лишь одно: все переменилось.

Опасаясь натолкнуться на отца, Мэри шла, не сбавляя шага, и вскоре увидела на парадной лестнице дома Теда Пенхерста мальчиков, с которыми прежде играла.

Она попыталась незаметно проскочить мимо них. После того как ее матушка отправилась на небеса, а отец уехал в Африку, все разлюбили ее. Но Мэри это не трогало, поскольку она перебралась к дедушке с бабушкой на Бикон-Хилл и с тех пор, навещая свой бывший дом, избегала встречи с ними.

– Глянь-ка! Да ведь это Мэри!

Мэри, будто не слыша, продолжала спускаться по улице к общественному парку. Через несколько секунд мальчики догнали ее.

– Что ты здесь делаешь, Мэри? – сурово спросил малыш Гарри Адамс. Из-под толстого шарфа его голос прозвучал глухо. – Мы думали, ты уехала навсегда!

Семилетний веснушчатый Тед зло расхохотался. Из-под лихо сдвинутой набок шерстяной шапочки выбивались белокурые пряди.

– Хочешь послушать стихи, которые мы про тебя сочинили, а, Мэри?

Девочка, глядя прямо перед собой, едва не поскользнувшись на льду, продолжала идти.

– Конечно, хочет, – крикнул один из мальчишек.

Однако Мэри не остановилась.

Окружив девочку, мальчишки приговаривали:

– Мэри, Мэри, чудовище Мэри, куда уехал твой отец?

Дети вновь и вновь повторяли эту фразу, и их голоса гулко разносились по устланной снегом, обледеневшей улице.

У Мэри задрожали губы, но она не стала зажимать уши ладонями. Она мчалась без оглядки и наконец вбежала в высокие железные ворота общественного парка. Слава Богу, мальчишки отстали от нее.

Она в изнеможении опустилась на скамейку. Ей так хотелось снова жить с мамой и папой, вернуться в счастливое прошлое!

Девочка сидела, прикрыв глаза, чувствуя, как скамейка холодит спину. Она твердила себе, что не должна плакать, должна быть сильной. Но когда открыла глаза и увидела, как мать с дочерью, держась за руки, гуляют по парку, слезы неудержимо потекли по ее раскрасневшимся от мороза щекам.

– О, мама, – прошептала Мэри, – зачем ты меня покинула?

Глава 5

Его разбудил стук в дверь.

Застонав, Мэтью попытался повернуть голову и почувствовал невыносимую боль.

Он смутно помнил, как упал на пол, и напрочь забыл, как добрался до дивана.

Он обвел взглядом комнату. Перевернутая мебель, осколки разбитого стекла и резкий запах спиртного.

Снова раздался стук в дверь, и Готорн поморщился. Кто-то пришел. Из-за двери до него донеслись взволнованные голоса:

– Черт, Куинси! Отойди!

– Но, сэр! Мистер Готорн не велел его тревожить.

– Сначала ты сказал, что его нет, а теперь заявляешь, что его нельзя беспокоить. Что происходит?

Тяжелые бархатные портьеры были задернуты почти до конца. Оставалась небольшая щель, сквозь которую пробивался свет. Мэтью не имел представления, сколько прошло времени с тех пор, как он, едва держась на ногах, вернулся домой и заперся в кабинете. Судя по шуму за дверью, он пробыл здесь дольше, чем следовало.

Узнав по голосу старшего брата, он понял, что от него не отделаешься. Жаль, что не младший явился. Лукас более снисходительно отнесся бы к устроенному Мэтью беспорядку. Его считали в семье паршивой овцой, и он не раз попадал в переплеты.

Нащупав едва различимый на лампе выключатель, Мэтью кое-как поправил на себе измятый пиджак и галстук и открыл дверь. При его появлении воцарилась тишина.

– Добрый день, Грейсон, – как ни в чем не бывало приветствовал он брата с притворной радостью.

Однако обмануть ему никого не удалось, и меньше всех брата.

Мэтью с трудом подавил ярость, увидев выражение лица Грейсона. Грейсон считал своим долгом заботиться о Мэтью и Лукасе на правах старшего, чтобы угодить отцу, в чем Мэтью был абсолютно уверен.

Грейсон из кожи вон лез, стараясь заслужить отцовское расположение, но это ему не удавалось, а вот Мэтью, не прилагая никаких усилий, пользовался им. Лукасу же было наплевать на то, как относится к нему отец, и последний платил ему тем же.

– Забавно, – слегка изогнув бровь, произнес Грейсон. – К твоему сведению, сейчас утро, а не день, но не стоит придираться к мелочам. – Грейсон окинул взглядом кабинет и с иронией заметил: – Видимо, в наше время трудно найти хорошую прислугу. – Он пристально посмотрел на Мэтью. – А еще труднее принять ванну и побриться. Неудивительно, что ты пропустил воскресный обед.

О Боже! Неужто он пропустил воскресный обед?

У Мэтью голова пошла кругом. Какой же нынче день недели?

За окном валил снег. Это Мэтью разглядел сквозь щель между портьерами на окнах. В памяти всплыли слова доктора: «Следует исходить из того, что слабость в руке и плече – следствие полученных ран. Однако, учитывая, что она сопровождается постоянной болью, иногда невнятной речью и слепотой, надо быть готовым и к другим тяжелым последствиям».

Доктор не был словоохотлив, но все же дал понять, что если боль не отступит, то может вызвать постепенное отмирание нервных клеток и перерождение тканей.

– И что в этом случае вы собираетесь предпринять? – осторожно осведомился Мэтью.

Доктор замялся, потом ответил:

– Если так случится, не дай Бог, то совместными усилиями мы как-нибудь одолеем эту беду.

– А вдруг нет? – стиснув зубы, пробормотал Мэтью. – Скажите мне правду.

Прошло несколько долгих, мучительных мгновений.

– Тогда мы не в силах будем помочь вам. – Доктор пристально посмотрел на Мэтью. – Но надо гнать прочь мрачные мысли.

Мэтью хорошо изучил собственный организм. Улучшений не было.

– Как ты себя чувствуешь, Мэтью?

Готорн вернулся к действительности и увидел, что Грейсон не спускает с него пытливого взгляда.

– Прекрасно, – проговорил он с излишней горячностью, уперев руку в бок. Он с трудом сдерживал гнев, который уступил место страху. Его родные не должны знать, что с ним творится. Никто не должен знать. Хватит душевных мук и злословия. Он не допустит, чтобы все повторилось вновь. – Неужели я не могу спокойно отдохнуть и меня надо допрашивать, как злодея?

– Прекрати! – с гневом произнес Грейсон. – У меня не было выхода. Матушка от волнения слегла, когда ты не явился вчера на обед. Скоро полдень, а ты не подаешь признаков жизни. Она сказала, что ты вчера выбежал из дома как угорелый и с тех пор ей ничего о тебе не известно. И когда она прислала записку, то Куинси, твой цепной пес, лишь соизволил сказать: «Он не велел его беспокоить».

Мэтью устало вздохнул, его снова пронзила боль.

– Передай матери, что повода для волнений нет. У меня были дела, поэтому я не пришел на обед.

Ему не понравилось появившееся на лице Грейсона выражение. Точно такое же он замечал на лицах друзей и домочадцев.

Отвращение.

Золотой мальчик перестал быть золотым. Он очень изменился, и неизвестно, как вести себя с ним.

– У тебя не было никаких дел. Ты прятался. – Грейсон обвел рукой комнату, в которой все было перевернуто. – Боже, Мэтью, ну постарайся почаще бывать в обществе, чтобы к тебе привыкли!

– Я не стану этого делать, – спокойно ответил Мэтью, вспомнив званый обед в доме родителей. – Я только смущаю людей.

– Черт подери, я же не говорю, что ты должен выезжать в свет. Но умоляю тебя: начни новую жизнь.

– Жизнь? – вскинулся Мэтью, стукнув кулаком по столу. – Посмотри на меня! Я пугаю детей и женщин. Я чудовище!

– Шрам не меняет сути человека, Мэтью.

– Скажи это отцу! – выпалил Мэтью.

Грейсон помолчал и сказал со вздохом:

– Дай ему время…

– Время не сотрет шрам. Его заботит только имя Готорнов.

Не секрет, что Брэдфорд Готорн придавал слишком большое значение внешности. Он родился в старинной почтенной семье, но, когда повзрослел, от состояния Готорнов не осталось ни фартинга. Поэтому при выборе жены его мало интересовали красота и способность будущей супруги подарить ему сыновей. Он выбрал Эммелину Эббот из-за ее денег. Ее красота была ему вознаграждением. Он женился бы на ней, будь даже она уродиной.

Прошли годы. Брэдфорд вновь наполнил золотом семейные сундуки и создал империю, основанную на добром имени Готорнов, богатстве Эммелины и трех наследниках: Грейсоне, Мэтью и Лукасе.

Много лет назад Брэдфорд, невзирая на возражения Эммелины, заставил старшего сына с юных лет самому пробивать себе дорогу в жизни. Однако когда Мэтью, а затем и Лукас оказались у решающей черты, Брэдфорд предложил им помощь. Но они от нее отказались.

Братская солидарность. И вся троица преуспела, хотя не всякий успех вызывал у отца одобрение.

Грейсон стал адвокатом, самым уважаемым в Бостоне, но все равно адвокатом. Лукас открыл клуб для мужчин, быстро прославившийся тонкими винами и хорошенькими женщинами. И только Мэтью стал гордостью отца.

Мэтью разбогател на строительстве железных дорог и морской торговле. Его уважали и каждую пятницу вместе с отцом приглашали на обед у «Лок-Оубера». Пока с Мэтью не случилось несчастье.

Мэтью вспомнил, что просил матушку передать отцу его просьбу – сходить с ним к «Лок-Оуберу» пообедать.

Не совладав с собой, он подошел к двери и громко позвал Куинси.

– Мне никто не прислал записки?

– Нет, сэр, только ваша матушка… э… когда вы из-за дел не смогли прийти на обед. – Он взглянул на Грейсона.

Мэтью помрачнел при мысли, что отец оставил его просьбу без внимания. Всем было известно: Мэтью – его любимец. Но из-за того случая их отношения стали совершенно иными.

– Мэтью, оставь, – промолвил Грейсон. – Пусть отец переменился к тебе, но остальные-то тебя любят.

У Мэтью заходил кадык.

– По-моему, тебе пора.

Лицо Грейсона смягчилось, суровость уступила место беспокойству.

– Полагаю, тебе следует сходить к доктору.

В висках у Мэтью стучало, и он уставился на часы, пытаясь найти успокоение в беге секундной стрелки.

– Я уже побывал у доктора, Грейсон, несколько раз. Самого лучшего доктора в Бостоне.

– Сходи еще к одному. Матушке его очень рекомендовали. Возможно, он поможет тебе.

Мэтью посмотрел на него с надеждой:

– Кто же это?

Грейсон замялся:

– Он из Саутвудской больницы.

Мэтью присвистнул.

В Саутвудской больнице содержались душевнобольные.

– Это не то, о чем ты подумал, – пояснил Грейсон.

– Неужели? – холодно произнес Мэтью.

– Там есть специалисты по черепно-мозговым травмам, – переминаясь с ноги на ногу, промолвил старший брат. – На прошлой неделе я побеседовал с неким доктором Сэмюелсом.

Мэтью не проронил ни слова. У него перехватило дыхание.

– Дело в том, – спокойно продолжал Грейсон, не подозревая, какое смятение вызвал в душе Мэтью, – что, как выяснилось из разговора с доктором Сэмюелсом, при тяжелых травмах головы может быть затронут и мозг, что объясняет твое сумасбродное поведение.

– Я не сумасшедший! – прорычал Мэтью, ненавидя свой дрожащий голос. – И не чудовище, за которое меня принимают дети из-за моего шрама.

– Дело не в шраме. Но ты посмотри на себя! – взорвался Грейсон. – И на этот разгром в комнате. Ты запираешься, не отвечаешь матушке, когда она справляется о тебе. По-твоему, это нормально?

Мэтью сосредоточенно считал про себя.

– Серьезная травма головы. Чушь. Я посетил немало врачей, и все они говорят одно: время – лучший лекарь, – солгал он, желая верить лишь в то, что со временем – так в самом начале утверждали все доктора – он пойдет на поправку. А до тех пор ему необходимо хранить молчание.

Грейсон вздохнул:

– Я лишь пытаюсь тебе помочь.

Гнев Мэтью, затуманивший ему разум, стал постепенно стихать. Он понимал: родные о нем беспокоятся. Из лучших побуждений. И все же он не позволит упрятать его в сумасшедший дом.

– Я не нуждаюсь в твоей помощи, – промолвил Мэтью, стараясь говорить спокойно. – У меня отличное самочувствие. Но ты заблуждаешься, полагая, будто общество примет меня. Как бы часто я ни появлялся на людях, они все равно будут считать меня ненормальным.

– Разве я говорю, что ты ненормальный?

– Разумеется, нет. Но ведь ты так думаешь?

Грейсон посмотрел Мэтью в глаза.

– По правде говоря, я не знаю, что и думать.

На лице брата была написана жалость, и от дурного предчувствия дрожь пробежала по телу Мэтью.

Неужто он безумен и врачи именно это имели в виду, говоря об отмирании нервных окончаний и перерождении тканей?

Готорн вспомнил, какого труда ему стоит не ронять пищу, когда он ест. Вспомнил, что порой рука совсем не слушается его, а с головой творится что-то невообразимое. Иногда он и впрямь бывает безумен. От гнева, ярости, боли.

Где-то внутри зародилась дрожь и стала продираться наружу. Ему захотелось, чтобы брат ушел.

Грейсон провел ладонью по волосам.

– Боже, что за разгром! – Он подошел к затухающему камину. – А как славно бывало! Мы втроем, вместе.

– Один за всех, все за одного, – тихо проговорил Мэтью, вспомнив беззаботное детство, полное надежд и побед, приключений и забав.

– Да, три мушкетера, никогда не бросавших друг друга в беде.

– И всегда попадавших в переделку.

Грейсон хмыкнул:

– Говори за себя. Вот ты постоянно оказывался в какой-нибудь передряге. Ты и Лукас. Хотя уверен, зачинщиком всех проделок был ваш закадычный дружок Рейнолдс.

Мэтью пытливо взглянул на брата. Грейсон прилагал неимоверные усилия, чтобы не влипнуть в историю, но почему-то всегда вызывал недовольство отца. Мэтью же все доставалось легко. Он ни о чем не просил, ни за что не благодарил, все принимал как должное.

Он и представить себе не мог, что за какой-то миг все может измениться. Одно неверное движение. Крохотная ошибка. И вся жизнь разваливается, будто карточный домик.

Откуда только у него взялись силы тогда, на закате дня? Грейсон не уходил, и Мэтью в полном изнеможении опустился на диван, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. И тотчас же на него нахлынули воспоминания. Около двух лет назад на страницах «Бостонского вестника» появилась статья, которую он читал и перечитывал, перебирая в памяти события праздника, данного в его честь вскоре после публикации этой весьма лестной для него статьи. Но не сам праздник его взволновал, а повод, по которому он был устроен.

Напряжение постепенно спадало, наступил долгожданный покой, и, наслаждаясь им, он был не в силах подняться и попрощаться с братом.

– Мэтью?

Мэтью тряхнул головой, чтобы прогнать дрему. Проклятие.

Его веки приподнялись, и он чуть не подскочил на месте, увидев перед собой не Грейсона, а Финни Уинслет, которая, слегка сощурив глаза, с тревогой разглядывала его.

– Что-то не так? – осведомилась девушка. – Вы больны?

Ни единый мускул не дрогнул на лице Мэтью, пока он пытался вспомнить, где он и почему эта девушка здесь.

– Нет, я не болен, – ответил он наконец. – Впрочем, что-то в самом деле неладно: вы тут.

Тревога сбежала с ее лица, и она улыбнулась:

– Прекрасно. Теперь я вижу, что вы в полном порядке. Сварливы и назойливы, как муха. Это ваше обычное состояние.

– Только вчера вы говорили, что не будете плохо обо мне думать.

Финни усмехнулась:

– Ладно, не буду. И сравнивать вас с мухой тоже не буду.

Она отошла от дивана, ее зеленовато-желтое платье взметнулось вверх у лодыжек. Он смотрел на нее словно завороженный, вспоминая ее длинные стройные ноги, скрытые сейчас юбками, тепло тела, такого податливого под его ладонью. Запах рассыпавшихся волос и золотистой кожи. Так пахнет жасмин после дождя.

Когда он нашел ее среди покореженного железа, она была без сознания, вся в крови. Все, кто мог ходить, ушли, растворившись в непроходимых джунглях, вместе с каким-то мужчиной, пообещавшим вывести их. Мэтью тоже мог уйти, но не бросил Финни. Он до сих пор так и не понял, что двигало им тогда: внезапно вспыхнувшее желание, жалость, сострадание?

Скорее всего его поступок можно было объяснить элементарной порядочностью: он был в долгу перед Джанжи.

– Где мой брат? – язвительно спросил он, оглядывая кабинет в поисках Грейсона.

– Если вы говорите о высокомерном мужчине с суровым лицом, то несколько минут назад он выскочил отсюда, хлопнув дверью. Похоже, в расстроенных чувствах. – Девушка провела пальцами по кистям шелковых портьер и улыбнулась ему. – У вас есть подход к людям, верно?

Готорн что-то буркнул, потом спросил:

– Что привело вас сюда, мисс Уинслет?

Финни не сразу ответила, и он повторил вопрос. Тогда она сказала:

– Мне нужна помощь.

Он приоткрыл один глаз.

– Чувствую, ваша просьба мне не очень понравится.

– Опять вы спешите с выводами. Просьба на самом деле пустячная. – Мисс Уинслет замялась, провела ладонью по резной спинке деревянного кресла и быстро проговорила: – Научите, как подобает вести себя в Бостоне.

Глава 6

Мэтью вскочил с дивана и почувствовал резкую боль в спине.

Темно-зеленые глаза Финни взволнованно блестели.

– Превосходный выход из положения. Эта мысль пришла мне в голову вчера вечером, когда я лежала на полу… – она покраснела, – то есть на постели, которая была на полу. Как бы то ни было, вам известны правила этих американцев. Вы знаете, какой и когда следует пользоваться ложкой. Вы можете научить меня, как жить в этом противном городе!

– Нет! – твердо заявил Мэтью, и на лбу у него выступили капельки пота. Он не станет ее учить. Не будет вмешиваться в ее жизнь.

Но тут Финни неожиданно провела пальцами по его шраму, и он, будто охваченный пламенем, вновь ощутил страстное желание.

– Больно? – прошептала она.

У него закружилась голова.

– Нет, – спокойно ответил он. – Я просто задумался.

Она посмотрела на него так, словно хотела заглянуть ему в душу: не солгал ли он?

Мэтью с трудом сдерживал безумное желание прикоснуться губами к ее ладони. Ему хотелось обнять ее, спрятать лицо у нее на груди. Поведать о боли, о ярости. Рассказать, что родные считают его помешанным.

– Итак, вы поможете мне? – спросила Финни.

– Что? – Он посмотрел на нее прищурившись.

– Вы поможете мне, обучите меня здешним обычаям? Я смогу научиться, правда, – тихо, но настойчиво проговорила Финни.

Его поразили не столько ее слова, сколько тон, которым она их произнесла. До чего же она самоуверенна!

– Вам нужен преподаватель этикета, мисс Уинслет, а не я.

– Но никто не должен знать, что я беру уроки этого… как его… этикета! Ни матушка, ни брат. Когда я в следующий раз выйду в свет, у меня должны быть безукоризненные манеры, чтобы надо мной никто не смеялся. – Она смотрела ему в глаза. – Ведь вы сами сказали, что я смогу всему научиться, что вы верите в меня. Или вы имели в виду что-то другое? – насмешливо спросила она, и в глазах ее вспыхнули недобрые огоньки.

Мэтью не понравился этот ее взгляд. Он знал: для бостонцев одних хороших манер мало. Но как ей это объяснить? Где найти нужные слова?

– Учиться и учить далеко не одно и то же, – уклончиво ответил он.

Готорн увидел, как загорелись надеждой ее глаза. Финни рассмеялась, но тут заметила осколки стекла на полу и перевернутую мебель, и на лице ее отразились испуг и удивление. Однако она тут же пожала плечами, словно такой погром в комнате был для нее обычным явлением.

– А здесь прелестно, вот только беспорядок, – заявила Финни.

– Вряд ли рабочий кабинет может быть прелестным, – возразил Готорн.

Словно не замечая его взъерошенного вида, она сказала:

– Ладно. А здесь красиво, вот только беспорядок. Теперь вы довольны?

У него дернулась щека.

– Нет, не доволен, мисс Уинслет. И если вы действительно хотите жить в ладу с бостонцами, то должны знать: дамы не приходят в дом к мужчине по любому поводу, тем более без провожатых. Ведь вас могли увидеть… например, мой брат.

Финни приподняла бровь, и ему оставалось лишь гадать, как она отреагировала на его слова. Ну и глупец же он! Услышь он подобное заявление из уст мужчины еще совсем недавно, он расхохотался бы. Но сейчас он хотел лишь одного: чтобы она ушла.

– Ну что ж, – сказала она. – Ваш брат не видел меня, так что удача на моем боку.

– Боку?

– Да. Так говорят ваши американцы.

Мэтью наклонил голову:

– Стороне. Говорят: «Удача на моей стороне».

– Не все ли равно? Немного везения – и бостонцы вскоре начнут при встрече и расставании совать ладонь под мышку и есть на светских приемах настурцию…

Мисс Уинслет вдруг умолкла. Видно было, что она нервничает. Однако она совладала с собой и, вздернув подбородок, сказала:

– Я еще не поблагодарила вас за то… что вы ели цветок.

– Пустяки! – сердито бросил Готорн.

– Вовсе нет. Вы поступили весьма любезно.

Прежде чем он успел ответить, Финни повернулась и, звеня какими-то странными металлическими браслетами, обошла кабинет. Подобрала с пола бюст Джорджа Вашингтона и принялась внимательно изучать его бронзовый лик. Мэтью не сводил с нее глаз. Финни подошла к каминной полке и, словно игрушку, поставила на нее внушительных размеров бюст. После чего вернулась на прежнее место и снова стала ходить по кабинету, осматривая его.

– Мисс Уинслет, я сейчас не в настроении для этого.

– Я думала, так женщины говорят мужчинам.

Мэтью приподнял бровь.

– И для того тоже.

Финни сурово посмотрела на него и перевела взгляд на хрустальное, ручной гравировки яйцо.

– Я и не предлагаю.

– Упаси меня Боже соваться к братьям и женщинам! Мне всего-то и нужно немного покоя. Впрочем, это не так уж мало. А теперь хватит с меня ваших игр. Я занят. Вам пора уходить.

– Я не уйду, пока вы не согласитесь учить меня хорошим манерам.

– Я не стану этого делать, мисс Уинслет, – заявил он, теряя терпение. – А если бы и стал, то начал бы с лекции о назойливых женщинах.

– В таком случае поторопитесь к Эдвине Рейнз – ей, несомненно, пойдет на пользу парочка таких уроков, – промолвила она, нагнувшись и разглядывая деревянные часы.

Мэтью скрипнул зубами.

– Вы, должно быть, знаете, что хорошо воспитанная бостонская дама отвечает на оскорбления гневом.

Девушка повернула голову и бросила на него любопытный взгляд, при этом из собранных на затылке волос выбилась шелковистая прядь.

– Разве меня оскорбили?

– Трижды после вашего появления здесь.

– Ладно, считайте, что я разгневанна, – сказала Финни. В этот момент из часов выскочила кукушка, и Финни невольно отпрянула. – Какая искусная работа! – восторженно воскликнула она. – Мне не приходилось видеть ничего подобного!

Оставив часы, мисс Уинслет принялась рассматривать вазу, потом резную шкатулку из слоновой кости и наконец подошла к книжной полке, скользнув пальцами по тисненным золотом корешкам.

– Гм… – только и смогла она произнести.

Не успел Мэтью опомниться, как Финни вышла в коридор и принялась рассматривать потолок. До него то и дело доносились ее изумленные возгласы.

Следует заметить, что даже Мэтью был поражен, впервые увидев на сводчатом потолке мозаику.

– Что это? – спросила она, запрокинув голову.

– Мозаика.

– Мозаика воина, – произнесла Финни и с благоговением прошептала: – И в руке он нежно сжимает голубку.

– Этот дом называют «Полет голубки».

– Потому что голубка нашла дорогу домой. К воину, – произнесла она тоже шепотом, но тут же усмехнулась: – Изображение на потолке – одно, а жизнь – совсем другое.

– О чем вы? – спросил Готорн.

Но она пошла дальше, не оставив без внимания бронзовые скульптуры и написанные маслом картины. Он наблюдал за ней с легким удивлением.

Финни с дотошностью специалиста разглядывала венецианское стекло, затем провела ладонью по портьерам, украшенным кистями, по серым атласным шарам, свешивающимся с них, наподобие рождественских елочных игрушек. Она остановилась у огромного прямоугольного дымчатого зеркала. Приблизилась к нему, протянула руку, но не притронулась к стеклу. Девушка рассматривала собственное отражение, словно не замечая, что Мэтью наблюдает за ней, затем приложила палец к зеркалу и провела им по скулам и губам, будто впервые увидела свое отражение.

Готорн вспомнил Африку с ее спокойной и прозрачной, словно стекло, гладью озер. Однако найти там ручное зеркальце трудно. Совершенно иной мир, и дело не только в расстоянии. В большинстве своем африканцы не только не видели, но даже не слышали о современных удобствах, которыми пользовались в Америке. Обитые бархатом кареты, мощеные улицы Бостона, газовые фонари. Но жители Черного континента любознательны. Они рассматривают все то, что им в диковинку, трогают, щупают. Вот как Финни сейчас.

– Взгляните сюда!

Резкое восклицание Финни вернуло Мэтью из царства воспоминаний. Сама она скрылась из вида. Готорн пошел на ее голос и замер, отыскав ее в задней комнате со множеством окон.

– Что за чудо! Как называется эта комната? – спросила девушка.

– Это комната-сад.

Финни возразила:

– Но тут нет сада.

– Верно, но он виден из окон.

В ответ девушка фыркнула:

– Я вижу только снег.

– Но весной и летом весь двор покрыт цветами.

– Не верю. Трудно себе представить, что в этом городе бывает тепло, что здесь распускаются цветы. С первого дня приезда сюда я вижу только снег. Огромные сугробы, из которых невозможно выбраться.

– Вы же только что выбрались, – заметил он.

– Да, но у меня замерзли руки и ноги. Мне не по нраву здешний климат.

– Поверьте, в Бостон придет тепло.

Она подошла к коробкам, нагроможденным в углу одна на другую.

– Что это? – спросила Финни.

– Так, ерунда.

– Опять. Вы когда-нибудь даете прямой ответ на вопрос?

– Вы когда-нибудь придерживаете свой язычок?

Финни, оценив его колкость, рассмеялась, и в глазах ее вспыхнули огоньки.

– Посмотрите! Принадлежности для рисования. Почему они в коробках?

– После моего приезда еще не все распаковали, – неохотно ответил он.

– Вы сами распаковывали свои вещи?

– Слуги.

– Тогда почему они не позаботились об этих коробках?

Его щека вновь дернулась.

– Это не ваша забота, мисс Уинслет.

– Почему?

– Почему? Потому что я распорядился не открывать их. Вы удовлетворены моим объяснением? – В голосе Мэтью звучало раздражение.

Она взяла длинную тонкую кисть, одиноко лежавшую на столе, и провела по ней пальцами.

– Я запамятовала. Вы же говорили, что когда-то писали красками.

Тогда, в джунглях, он рассказал ей о своем увлечении искусством. О попытках отразить на холсте то, что чувствуешь. Он говорил без умолку, чтобы она не впала в забытье.

– Я, кажется, сказал, что хотел бы написать ваш портрет.

Ее щеки вспыхнули ярким румянцем.

– И я отказала.

Заметив на полу смятый листок, Финни потянулась за ним, но Готорн опередил ее. Он не хотел, чтобы Финни видела неудачный набросок портрета Мэри. Одному Богу известно, как дорога ему девочка. Ночами Мэтью мечтал о том, чтобы девочка переехала к нему, но утром, вспоминая, что одним лишь своим видом пугает ее, понимал, что мечты его несбыточны.

Готорн задумался и не заметил, как Финни взяла со стола статью.

– «Выставка картин известного жителя Бостона», автор Джастин Кроули, – вслух прочла Финни и удивленно посмотрела на Мэтью. – «Коренной житель Бостона Мэтью Готорн всегда славился своими многочисленными талантами. А теперь нам стало известно, что он еще и художник. Но не совершите оплошности, подумав, что его картины – это всего лишь любительская мазня богача. Нет, он мастер своего дела. Его картины вызывают благоговейный трепет, нарушают покой, раздражают и приятно возбуждают. Независимо от того, какие чувства пробуждает в зрителе его искусство, несомненно одно: этот человек талантлив. И теперь он выставляется».

Оставалось еще несколько строк, но Мэтью не в силах был слушать дальше. Он знал эту статью наизусть, от первой до последней строчки. Заработав свой первый миллион, он не волновался так, как при мысли о предстоящей выставке.

Неужто эти строки были написаны всего полтора года назад? А кажется, будто прошла целая жизнь. Впрочем, так оно и есть. Стоило ему подумать о живописи, и в душе закипала ярость. Перед ним лежали краски, кисти, холсты, но они были неподвластны ему.

– У вас была выставка? – ласково спросила Финни.

– Вы задаете чересчур много вопросов.

Она долго и пытливо смотрела на него, и, вероятно, многое ей стало ясно.

– Вы выставляли свои картины? – не отставала Финни.

– Нет, выставки не было, – резко ответил он.

Она хотела дотронуться до него и уже протянула руку, но Готорн ее остановил. Однако он не ожидал, что их ладони встретятся. Большая и маленькая.

Сквозь высокие окна пробивались лучи неприветливого зимнего солнца. Готорн заметил, как она смотрит на их сплетенные руки, на свои маленькие пальчики, которые в его ладони казались такими хрупкими и изящными.

– Почему вы солгали мне? – тихо спросила она.

– О чем вы?

– Той долгой африканской ночью, – почти прошептала она, – вы сказали, что бостонцы прекрасные, добрые люди. И я поверила вам.

– Я сказал то, что вы жаждали услышать.

– Вы солгали!

– Вы были при смерти! – вырвалось у Мэтью, и на него повеяло тем ужасом, который он испытал в ту страшную ночь. – Вы умирали, – повторил он уже мягче. – И я не хотел расстраивать вас.

Финни зажмурила глаза и расхохоталась:

– И правильно сделали! Расскажи вы мне об Эдвине Рейнз, я, несомненно, ни за что бы не пошла на поправку.

– Но вы поправились, – прошептал Мэтью.

Он смотрел на нее, не в силах оторвать взгляда. Она была так близко, что он мог поцеловать ее, стоило только наклониться.

У нее зарделись щеки, будто она прочла его мысли. Он провел пальцами по ее лицу и почувствовал, как она затрепетала.

Готорн вдруг понял, почему она не выходила у него из головы. Она с первой же минуты его заворожила, как только вошла в вагон. Ее пальчики были маленькими и хрупкими, а волосы пахли травами и родниковой водой. Он оживал в ее присутствии. При ней его омертвевшая душа возвращалась к жизни.