Текст книги "Колесо тьмы"

Линкольн Чайлд, Дуглас Престон
Колесо тьмы

THE Wheel of darkness

by Douglas Preston and Lincoln Child

Copyright © 2007 by Splendide Mendax, Inc and Lincoln Child

This edition published by arrangement with Grand Central Publishing, New York, New York, USA.

All rights reserved.

© Н. Кудашева, перевод, 2013

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Линкольн Чайлд – дочери Веронике

Дуглас Престон – Нэту и Равиде, Эмили, Эндрю и Саре

Глава 1

Единственными движущимися объектами на всем протяжении глубокой и узкой долины Льолунг были две черные точки чуть крупнее расколотых морозом валунов на дне ущелья. Они медленно перемещались по едва заметной тропе. Сама долина представляла собой пустынное, унылое место без единого деревца, где лишь ветер свистел да эхом отражались от утесов крики черных орлов. Всадники приближались к гранитной скале высотой две тысячи футов, с которой пенистым шлейфом вился поток воды – исток священной реки Цангпо[1]1
  Цангпо – тибетское название реки Брахмапутры. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. Тропа исчезала в глубине узкого туннеля в толще каменной стены, затем появлялась уже выше, в виде расселины, под углом выходящей из отвесной скалы, достигала длинного гребня горы и вновь скрывалась среди зубчатых камней и изломов. А фоном и обрамлением этой картины служили величественные заснеженные громады трех гималайских гор – Дхаулагири, Аннапурны и Манаслу, над которыми вздымалось море грозовых туч.

Двое продвигались вверх по долине, кутаясь от пронизывающего ледяного ветра в плащи с капюшонами. Это был последний этап долгого путешествия, и, несмотря на близкую грозу, ускорить шаг не удавалось, потому что лошади были на грани истощения. Приблизившись к туннелю, всадники дважды пересекли неширокий, но стремительный поток, затем так же медленно въехали в узкое ущелье и скрылись из виду.

Внутри теснины путники продолжали следовать по едва заметной тропинке над ревущим потоком. В затененных местах, там, где сходились каменная стена и усеянное булыжниками дно туннеля, яму и провалы заполнял голубоватый лед. Темные тучи неслись по небу, гонимые крепнущим ветром, который стонал и завывал в верхних пределах теснины.

У подножия огромной каменной стены тропа внезапно начала забирать вверх по крутой и пугающей расселине. Некогда построенный на выступе скалы древний сторожевой пост лежал в руинах – четыре разрушенные стены ныне служили пристанищем лишь стае дроздов. У самого начала расселины стоял громадный камень-мани[2]2
  Камень-мани – в тибетском буддизме молитвенная принадлежность в виде каменных плиток, валунов или камней-голышей.


[Закрыть] с вырезанной на нем тибетской молитвой, стертый и отполированный руками тысяч путников, желавших получить благословение перед опасным путешествием на вершину. У сторожевого поста всадники спешились. Отсюда им пришлось продолжать путь вверх по узкой тропке пешком, ведя лошадей в поводу, поскольку низко нависающая скала не позволяла ехать верхом. Местами оползни и обвалы точно скребком прошлись по крутому каменному склону, сметая и тропу. Провалы были забраны грубыми досками, образовавшими что-то вроде узких скрипучих мостов без перил. Во всех остальных местах тропа пролегала так круто, что путешественники и лошади были вынуждены взбираться по высеченным в скале ступеням, скользким и неровным, стертым ногами бесчисленных паломников и животных.

Ветер изменился, теперь он проносился по ущелью с громким воем, неся снежные хлопья. На скалы упала грозовая тень, погружая все во мрак, темный как ночь. Тем не менее двое продолжали двигаться вверх по обледенелым ступеням и каменным выемкам. Рев бурлящего рядом водопада диким эхом метался между скалами, перекликаясь с завыванием ветра, – словно таинственные существа говорили на каком-то непонятном наречии.

Когда же путешественники взобрались наконец на вершину кряжа, ветер почти преградил им путь, трепля плащи и жаля плоть. Сгибаясь навстречу ураганным порывам, люди тащили вперед упирающихся лошадей и медленно двигались вдоль хребта, пока не достигли полуразрушенной деревни. Это было мрачное, безлюдное место; дома повалены каким-то давним катаклизмом, бревна раскиданы и переломаны, а глиняные кирпичи вновь обратились в прах, из которого были когда-то слеплены.

В центре деревни возвышался сложенный из камней алтарь, увенчанный шестом, на котором громко хлопали на ветру десятки изодранных флагов, усеянных молитвенными надписями. Чуть дальше лежало кладбище с остатками разрушенной стены; эрозия обнажила могилы, раскидав кости и черепа по длинному осыпающемуся щебенистому откосу. Когда двое приблизились, стая ворон шумно вспорхнула с обломков стены, хлопаньем крыльев выражая свой протест, и хриплое карканье понеслось ввысь, к свинцовым тучам.

У груды камней один из путников остановился, жестом призывая другого подождать. Наклонился, поднял с земли старый камень и добавил его к остальной груде. Ненадолго застыл в медитации под порывами ветра, рвущими длинный плащ, а затем снова взялся за поводья. Путешественники продолжили путь.

За покинутой деревней тропа резко сузилась и пошла вдоль неровной, словно изрезанной кромки обрыва. Борясь с неистовством ветра, двое медленно двигались по тропинке, которая постепенно заворачивала вокруг выступа горы. И вот на фоне темного неба стали различимы зубчатые стены и остроконечные башни внушительной крепости.

Это был монастырь, известный под названием Гзалриг Чонгг, что переводилось примерно как «Сокровище постижения пустоты». По мере того как тропинка бежала дальше вокруг горы, монастырь делался все отчетливее: рыжие стены с контрфорсами, возвышающиеся на граните утеса, островерхие крыши и башни, тут и там посверкивающие заплатками листового золота.

Монастырь Гзалриг Чонгг был одной из немногих обителей в Тибете, избежавших опустошительных последствий китайского вторжения, когда военные выдворили из страны Далай-ламу, убили тысячи монахов и разрушили бессчетное количество монастырей и религиозных сооружений. Гзалриг Чонгг был пощажен отчасти из-за своей крайней удаленности и близости к спорной границе с Непалом, но также и благодаря простому бюрократическому недосмотру: само его существование каким-то образом ускользнуло от внимания властей. Даже сегодня на картах так называемого Тибетского автономного района этот монастырь не обозначен, и монахи приложили все усилия, чтобы так оно и оставалось.

Тропа пошла мимо отвесной каменистой осыпи, где стайка грифов выуживала из-под камней раскиданные тут и там кости.

– Похоже, совсем недавно здесь побывала смерть, – пробормотал один из путников, кивая в сторону стервятников, которые деловито перепрыгивали с места на место, начисто лишенные страха.

– Почему?

– Когда монах умирает, его тело разрубают на куски и выбрасывают диким зверям. Считается высшей честью использовать свои бренные останки для того, чтобы накормить и поддержать других живых существ.

– Странный обычай.

– Напротив, логика безупречна. Это наши обычаи странные.

Тропа закончилась у маленьких ворот в опоясывающей монастырь массивной стене. Ворота были открыты, и в них стоял монах, закутанный в длинное одеяние алого и оранжевого цветов. Он держал зажженный факел, словно поджидая гостей.

Путешественники прошли в ворота, ведя лошадей в поводу. Появился второй монах, молча принял у них поводья и повел животных в сторону, к конюшням, находящимся там же, в пределах крепостной стены.

В сгущающихся сумерках новоприбывшие остановились перед первым монахом. Тот ничего не говорил, а просто ждал.

Один из путников сбросил капюшон, открыв светлые волосы и бледное худое лицо с чертами, будто высеченными из мрамора, и ясными серебристо-серыми глазами. Столь характерная внешность явственно указывала, что это не кто иной, как специальный агент ФБР Алоизий Пендергаст.

Монах повернулся ко второму путнику, и тот нерешительным движением откинул свой капюшон. Каштановые волосы тут же растрепались на ветру, осыпанные взвихренными снежными хлопьями. Она стояла, слегка наклонив голову, эта молодая женщина, на вид чуть старше двадцати, с тонким лицом, высокими скулами и красиво очерченными губами – воспитанница Пендергаста Констанс Грин. Быстро оглядела все вокруг проницательными фиалковыми глазами и опять потупила их.

Несколько секунд монах смотрел на нее, затем, не говоря ни слова, повернулся и подал знак следовать за ним.

Пендергаст и его подопечная в молчании последовали за монахом по каменной дорожке к главному комплексу. Провожатый миновал вторые, внутренние, ворота и ступил в темные пределы самого монастыря, где воздух полнился запахами сандала и воска. Громадные, окованные железом двери с глухим звуком закрылись за путниками, заглушая вой ветра до неясного шепота. Все трое пошли по длинному коридору, одна сторона которого была уставлена молитвенными мельницами[3]3
  Молитвенная мельница – колесо или цилиндрический валик, содержащий молитвы и мантры. В тибетском буддизме молитвенные мельницы принято крутить, чтобы сочетать физическую активность с духовным содержанием.


[Закрыть] – медными цилиндрами, которые, скрипя, вращались вокруг вертикальной оси, приводимые в движение каким-то скрытым механизмом. Коридор раздваивался, уходя все глубже в недра монастыря. Впереди появился еще один монах, он нес в медных подсвечниках большие свечи, мерцающее пламя которых выхватывало из тьмы древние фрески на обеих стенах.

Коридор, сделав несколько поворотов, придававших ему сходство с лабиринтом, привел наконец в большую комнату. Один ее конец занимала статуя Падмасамбхавы[4]4
  Падмасамбхава – индийский учитель, основавший тибетский буддизм и тантрическую школу буддизма в VIII в.; в Бутане и на Тибете он также известен как Гуру Ринпоче (Драгоценный Учитель). Одна из буддийских школ почитает его как второго Будду.


[Закрыть], тантрического Будды, подсвеченная сотнями свечей. В отличие от большинства изображений Будды – созерцательного, с полузакрытыми глазами – глаза тантрического Будды были широко раскрыты, в них играла жизнь, что символизировало обостренное восприятие, результат постижения сакральных истин дзогчен[5]5
  Дзогчен, или дзогпа ченпо («великое совершенство»), – учение об изначальном состоянии бытия, которое представляет собой неотъемлемую природу каждого человека.


[Закрыть] и чонгг ран.

Монастырь Гзалриг Чонгг был одним из двух храмов в мире, культивирующих древнюю буддийскую практику чонгг ран – тайное учение, известное немногим посвященным под названием «сокровище изменчивого ума».

У входа во внутреннее святилище путешественники остановились. В дальнем его конце на каменных скамьях, размещенных ярусами, сидели в молчании несколько монахов, как будто ожидая кого-то.

Самый верхний ярус занимал настоятель монастыря, человек примечательной внешности. Его древнее морщинистое лицо было отмечено печатью смешливости, даже веселья. Рядом сидел монах помоложе, также известный Пендергасту, – Цзеринг, один из очень немногих монахов, говоривших по-английски, и потому выступавший в роли «администратора» монастыря. Он исключительно хорошо сохранился для своих шестидесяти лет. Ниже в ряд располагались еще двадцать монахов: несколько подростков, а остальные – древние сморщенные старики.

Цзеринг поднялся и бегло заговорил по-английски со странной тибетской напевностью:

– Друг Пендергаст, милости просим вновь в монастырь Гзалриг Чонгг. Мы также приветствуем твоего гостя. Пожалуйста, присядьте и выпейте с нами чаю.

Он повел рукой в сторону каменной скамьи с двумя расшитыми шелком подушками – единственными подушками в комнате. Гости сели, и через несколько мгновений появились несколько монахов с медными подносами, уставленными чашками дымящегося чая с маслом и цзампой[6]6
  Цзампа – традиционное тибетское блюдо, основная пища тибетских монахов; изготавливается из прожаренной ячменной муки голозерного ячменя, замешенной на тибетском чае.


[Закрыть]. Некоторое время в молчании пили сладкий чай, и лишь когда закончили, Цзеринг заговорил:

– Что вновь привело друга Пендергаста в Гзалриг Чонгг?

Спецагент встал.

– Благодарю тебя за гостеприимство, Цзеринг, – негромко произнес он. – Рад, что снова нахожусь тут. Я вернулся к тебе для того, чтобы продолжить путь медитации и просветления. Позволь представить мисс Констанс Грин, которая пришла в надежде поучиться.

С этими словами он взял спутницу за руку, и девушка встала.

Наступило долгое молчание. Наконец Цзеринг поднялся с места, подошел к Констанс и встал перед ней, спокойно глядя ей в лицо. Затем поднял руку и легонько дотронулся пальцами до ее волос, так же мягко коснулся грудей – сначала одной, потом другой. Констанс продолжала стоять не шелохнувшись.

– Ты женщина? – спросил монах.

– Уверена, вы и раньше видели женщин, – сухо ответила она.

– Нет, – ответил Цзеринг. – Я не видел женщин с тех пор, как пришел сюда. Мне было тогда два года.

Констанс покраснела.

– Извините. Да, я женщина.

Цзеринг повернулся к Пендергасту:

– Это первая женщина, явившаяся в Гзалриг Чонгг. Мы никогда прежде не принимали женщин учиться. Я сожалею, но это недопустимо. Особенно теперь, в разгар погребальных церемоний по преподобному Ралангу Ринпоче.

– Так Ринпоче умер? – спросил Пендергаст.

Цзеринг поклонился.

– Мне жаль слышать о смерти высочайшего ламы.

При этих словах монах улыбнулся:

– Не беда. Мы найдем его перевоплощение, девятнадцатого Ринпоче, и он опять будет с нами. Это мне жаль отвергать твою просьбу.

– Женщина нуждается в вашей помощи. Мы оба… устали от мира и прошли долгий путь, чтобы обрести покой. Покой и исцеление.

– Я знаю, какое трудное путешествие вы совершили. Знаю, как сильно вы надеетесь. Но Гзалриг Чонгг существует тысячу лет без женского присутствия, и это нельзя изменить. Она должна уйти.

Опять наступило долгое молчание. Наконец Пендергаст поднял глаза к древней неподвижной фигуре, занимающей наивысшее место:

– Это также и решение настоятеля?

Поначалу не было никаких признаков движения. Сторонний наблюдатель даже мог принять иссохшего, дряхлого старца с бессмысленной улыбкой за идиота, впавшего в детство. Но вот последовало легчайшее касание костлявым пальцем, и один из молодых монахов, поднявшись к настоятелю, в поклоне приблизил ухо вплотную к беззубому рту старика. Через мгновение он выпрямился, сказал что-то Цзерингу, и тот перевел:

– Настоятель просит женщину назвать свое имя.

– Я Констанс Грин, – раздался негромкий, но твердый голос.

Цзеринг повторил это для настоятеля, испытывая некоторое затруднение при толковании имени.

Последовало еще одно касание пальцем, и вновь патриарх пробормотал что-то на ухо молодому монаху, который громко озвучил речь старика.

– Настоятель спрашивает, настоящее ли это имя, – перевел Цзеринг.

– Да, это мое настоящее имя, – кивнула девушка.

Старый лама медленно поднял руку, похожую на палку, и длинным ногтем указал на потускневшую стену. Все глаза обратились к храмовой росписи, скрытой за одной из многих драпировок.

Цзеринг подошел и, приподняв ткань, поднес к стене свечу. Пламя осветило богатое и многосложное изображение: ярко-зеленое женское божество с восемью руками, сидящее на белом лунном диске, а вокруг, словно подхваченные бурей, кружатся боги, демоны, облака, горы и вьется золотая вязь.

Старый лама долго бормотал что-то беззубым ртом на ухо молодому монаху. Затем откинулся назад и вновь расплылся в улыбке.

– Его святейшество просит обратить внимание на тханку[7]7
  Тханка – произведение буддийской религиозной живописи.


[Закрыть] – живописное изображение Зеленой Тары, – перевел Цзеринг.

Среди монахов послышались шорох и перешептывания; все поднялись со своих мест и почтительно выстроились полукругом вокруг росписи, как студенты в ожидании лекции.

Старый лама махнул костлявой рукой в сторону Констанс Грин, призывая ее присоединиться к этому кружку, и она торопливо подошла. Монахи, шурша одеждами, расступились, освобождая ей место.

– Это изображение Зеленой Тары, – продолжал Цзеринг, чуть запаздывая переводить едва слышные слова старого монаха. – Она – мать всех Будд. Она обладает постоянством, а также мудростью и живостью ума, сообразительностью, щедростью и бесстрашием. Его святейшество приглашает женщину подойти поближе и рассмотреть мандалу[8]8
  Мандала (от санскр. «круг», «диск») – геометрический сакральный символ сложной структуры, ритуальный предмет в буддизме; символизирует сферу обитания божеств; интерпретируется как модель Вселенной.


[Закрыть] Зеленой Тары.

Констанс неуверенно шагнула вперед.

– Его святейшество спрашивает, почему ученику дано имя Зеленой Тары[9]9
  Имя Констанс означает «постоянство», «неизменность»; «грин» по-английски «зеленый».


[Закрыть].

Девушка оглянулась:

– Я вас не понимаю.

– Констанс Грин. Это имя содержит два важных атрибута Зеленой Тары. Его святейшество спрашивает, как ты получила свое имя.

– Грин – моя фамилия. Это распространенная английская фамилия, но я понятия не имею о ее происхождении. А имя Констанс было дано мне матерью. Оно было популярно в… словом, в те времена, когда я родилась. Всякое совпадение моего имени с Зеленой Тарой, очевидно, просто совпадение…

Настоятель рассмеялся, сотрясаясь всем телом, и при помощи двух монахов с усилием поднялся на ноги. Через несколько мгновений он уже стоял, но так неуверенно, словно даже легчайший толчок заставил бы его безвольно повалиться. Все еще продолжая смеяться, так что, казалось, его кости дробно стучат от веселья, он заговорил тихим, хриплым от одышки голосом, обнажая розовые десны.

– Простое совпадение? Такого не существует. Ученик сказал смешную шутку, – перевел Цзеринг. – Настоятель любит хорошую шутку.

Констанс перевела взгляд с Цзеринга на патриарха и обратно.

– Означает ли это, что мне разрешат здесь учиться?

– Это означает, что твое учение уже началось, – ответил Цзеринг и тоже улыбнулся.

Глава 2

В одном из отдаленных залов монастыря Гзалриг Чонгг бок о бок сидели на скамье двое: Алоизий Пендергаст и Констанс Грин. Солнце клонилось к горизонту. За обрамленными камнем окнами открывался вид на долину Льолунг, а за ней высились вершины Гималайских гор, омытые розовым отблеском заката. Снизу доносился отдаленный рокот водопада из верховий долины. Над всем этим прозвучал глубокий голос трубы дзунг, эхом разносясь по горам и ущельям.

Прошло два месяца со времени приезда путешественников в монастырь. Настал июль, а вместе с ним в высокие предгорья Гималаев пришла весна. Зеленели долины, усеянные полевыми цветами, а на склонах розовели дикие розы – цветы дрока.

Двое сидели в молчании. Оставалось две недели до окончания их пребывания здесь.

Снова послышался напев трубы, и в этот самый момент огненно-красный свет погас на царственных пиках Дхаулагири, Аннапурны и Манаслу – трех из десяти величайших вершин мира. Стремительно спустились сумерки, заливая долину подобно темному половодью.

Пендергаст пробудился от молчания:

– Твое обучение идет успешно. Исключительно успешно. Настоятель доволен.

– Да. – Голос Констанс прозвучал негромко, почти отрешенно.

Пендергаст накрыл ее руку своей. Прикосновение вышло легким и невесомым, как прикосновение упавшего листа.

– Мы не говорили об этом раньше, но я хотел спросить… Все ли прошло гладко в февершемской клинике? Не было ли каких осложнений в ходе… э… процедуры? – Он говорил с несвойственной ему неловкостью, с трудом подбирая слова.

Констанс не отвела взгляд от гряды заснеженных гор.

Пендергаст помедлил.

– Жаль, что ты не допускаешь меня в свой мир.

Констанс склонила голову, по-прежнему пребывая в молчании.

– Констанс, я очень тебя люблю и беспокоюсь о тебе. Быть может, я недостаточно энергично высказывался на этот счет прежде. Если так, прошу меня простить.

Констанс ниже опустила голову, залившись краской:

– Спасибо.

Из ее голоса исчезла отрешенность, он слегка дрогнул от эмоций. Констанс резко встала, глядя в сторону.

Пендергаст поднялся следом.

– Прости, Алоизий, но мне нужно немного побыть одной.

– Конечно.

Спецагент смотрел, как девушка удаляется, пока ее стройная фигурка не растворилась как привидение в каменных коридорах монастыря. Тогда Пендергаст обратил взгляд к горному пейзажу за окном, погрузившись в глубокую задумчивость.

Когда тьма наполнила помещение, звучание дзунга оборвалось и последняя нота на несколько секунд повисла в воздухе угасающим среди гор эхом. Кругом царило безмолвие, как если бы наступление ночи принесло с собой состояние полного, застывшего покоя. А затем из чернильных теней в дальнем конце зала материализовалась фигура – старый монах в оранжевом балахоне. Высохшей рукой он сделал Пендергасту знак приблизиться, используя характерное тибетское потряхивание запястьем.

Пендергаст медленно двинулся в сторону монаха. Человек повернулся и, шаркая ногами, скрылся в темноте.

Спецагент последовал за ним, весьма заинтригованный. Провожатый уводил его по полутемным коридорам туда, где пребывал легендарный затворник – монах, добровольно позволивший замуровать себя в келье, где места хватало лишь для медитации сидя. Отрезанный от мира, он только раз в день получал пищу в виде хлеба и воды, которые передавались сквозь единственное отверстие размером с кирпич.

Старый монах остановился перед кельей – вернее, перед ничем не примечательной на первый взгляд темной стеной. Но ее старые камни были отполированы руками тысяч приходивших попросить у отшельника мудрости. Говорили, что его замуровали в возрасте двенадцати лет. Сейчас он достиг почти столетнего возраста – оракул, прославившийся уникальным даром пророчества.

Монах дважды постучал ногтем по камню. Через минуту незакрепленный кирпич в лицевой стене начал потихоньку отодвигаться, медленно выходя из паза. Появилась высохшая, сморщенная рука, белая как снег, с просвечивающими венами. Она повернула сдвинутый камень боком, открывая маленькое пространство.

Монах наклонился к отверстию и что-то тихо пробормотал. Затем подставил для ответа ухо. Шли минуты, и до Пендергаста доносился только легчайший шепот. Монах выпрямился, видимо удовлетворенный, и сделал знак приблизиться. Пендергаст повиновался, наблюдая, как камень вернулся в прежнее положение.

Внезапно скалистая стена рядом с каменной кельей изошла глубокой трещиной, которая стала расширяться, точно раскрываясь, и наконец каменная дверь с резким скрипучим звуком отворилась, подчиняясь какому-то невидимому механизму. Пахнуло неведомым ароматным веществом. Монах вытянул руку, приглашая Пендергаста войти, и, когда специальный агент переступил порог, стена за его спиной сдвинулась, возвращаясь в прежнее положение. Провожатый не последовал за ним – Пендергаст остался один.

Из мрака появился другой монах, держа в руке оплывшую свечу. В последние семь недель в Гзалриг Чонгг, как и в свои предыдущие визиты, Пендергаст научился распознавать в лицо всех здешних обитателей, и тем не менее это лицо было ему незнакомо. Он понял, что находится во внутреннем монастыре – скрытой от глаз святая святых, – о котором только шептались, но никогда прямо не признавали его существования. Доступ сюда (совершенно запрещенный, насколько было известно Пендергасту), очевидно, и охранялся заточённым в камне стражем. Это был монастырь внутри монастыря, где полдюжины полностью изолированных от внешнего мира монахов проводили жизнь в уединении, глубочайшей медитации и неустанных ментальных упражнениях. Никогда не видя белого света, они не общались напрямую с монахами внешнего монастыря, охраняемые невидимым отшельником. Избранные настолько отошли от мира, что солнечный свет, попади он на их кожу, убил бы затворников.

Спецагент последовал за незнакомым монахом по узкому коридору, ведущему в самые глубокие и отдаленные части монастырского комплекса. Стены переходов делались все более грубыми и шероховатыми, и Пендергаст догадался, что это туннели, вырубленные прямо в скале. Туннели оштукатурили и расписали фресками тысячу лет назад, а ныне роспись почти стерлась, разрушилась под воздействием дыма, влаги и времени. Коридор повернул, потом еще раз, минуя маленькие каменные кельи с живописными изображениями Будды или росписями тханка, подсвеченные свечами и окуриваемые фимиамом. Никто не встретился по пути – только череда ниш без окон да безлюдные туннели, сырые и гулкие в своей пустоте.

Наконец, когда путешествие стало казаться нескончаемым, монах и Пендергаст подошли к другой двери; эта была стянута полосами из промасленного железа, скрепившими толстые железные пластины. Взмах ключом – и с некоторым усилием дверь отворилась.

За ней обнаружилась маленькая полутемная комната, освещенная одинокой масляной лампой. Стены были обшиты старым деревом, искусно инкрустированным резьбой, теперь почти стертой. Вился дым от благовоний, пряный и смолистый. Пендергасту потребовалось какое-то время, чтобы оглядеться и осмыслить то примечательное обстоятельство, что комната наполнена сокровищами. У дальней стены стояли десятки украшенных барельефами ларцов из тяжелого золота с плотно закрытыми крышками. Рядом штабелями высились кожаные мешки, иные уже полуистлевшие, из которых частично просыпалось содержимое в виде золотых монет – от старых английских соверенов и греческих статеров до массивных моголов. Вокруг мешков теснились маленькие деревянные бочонки; их доски вспучились и тоже наполовину сгнили, «роняя» как необработанные, так и ограненные рубины, изумруды, сапфиры, алмазы, бирюзу, турмалины и оливины. Другие, как показалось Пендергасту, были наполнены маленькими золотыми слитками и овальными японскими кобанами[10]10
  Кобан – японская золотая монета.


[Закрыть].

У стены справа лежали сокровища другого рода: шалмеи[11]11
  Шалмей – средневековый духовой музыкальный инструмент, предшественник гобоя.


[Закрыть] и канглинги[12]12
  Канглинг – тибетский ритуальный духовой музыкальный инструмент.


[Закрыть] из черного эбенового дерева, слоновой кости и золота, инкрустированные драгоценными камнями. Были здесь и колокольчики от дорже[13]13
  Дорже – тибетский священный жезл или скипетр с прикрепленными к нему колокольчиками; символ высшей власти, правосудия и мудрости.


[Закрыть] из серебра и электра[14]14
  Электр – сплав серебра и золота.


[Закрыть], а также человеческие черепные своды, отделанные драгоценными металлами, бирюзой и кораллами. В другом месте теснились золотые и серебряные статуи, причем одну из них украшали сотни звездчатых сапфиров; там же, неподалеку, уютно устроенные в деревянных упаковочных клетях с соломой, виднелись прозрачные чаши, фигурки и декоративные тарелки из прекраснейшего нефрита.

А налево, только руку протяни, – величайшее сокровище из всех: сотни полок, заполненных пыльными свитками, свернутыми тханками и кипами пергаментов, перевязанных шелковыми шнурками.

Настолько поразительна была эта выставка сокровищ, что Пендергаст не сразу понял, что в ближнем углу на подушке сидит, скрестив ноги, человек.

Монах, который привел Пендергаста, поклонился, молитвенно сложив руки, и удалился. Железная дверь лязгнула за ним – это повернулся запорный механизм. Монах, сидевший в позе лотоса, жестом указал на подушку рядом с собой и произнес по-английски:

– Пожалуйста, садитесь.

Пендергаст поклонился и сел.

– Крайне необычная комната, – проговорил он и, выждав небольшую паузу, добавил: – И крайне необычное благовоние.

– Мы хранители монастырских сокровищ: золота, серебра и других эфемерных вещей, которые мир считает богатством. – Монах говорил на безупречном английском, с оксфордским акцентом. – Мы также распорядители библиотеки и собрания религиозной живописи. Благовоние, которое вы упомянули, – это смола дерева доржан-цин. Мы жжем его здесь непрестанно, чтобы не дать прожорливым гималайским червям-древоточцам погубить все деревянные, бумажные и шелковые реликвии.

Пендергаст кивнул, пользуясь возможностью изучить монаха более пристально. Тот оказался стар, но крепок и жилист, на удивление в хорошей физической форме. Его красно-оранжевые одежды плотно облегали тело, голова была выбрита. Ноги босы и почти черны от грязи. На гладком нестареющем лице сияли глаза, излучая ум, тревогу и серьезную озабоченность.

– Вы, без сомнения, задаетесь вопросом, кто я такой и почему попросил вас прийти, – продолжал монах. – Я Тубтен. Добро пожаловать, мистер Пендергаст.

– Лама Тубтен?

– Здесь, во внутреннем монастыре, у нас нет отличительных титулов. – Монах чуть подался вперед, пристально вглядываясь в лицо собеседника. – Я знаю, что ваше жизненное занятие состоит в том, чтобы… не знаю, как это точно выразить… в том, чтобы вмешиваться в чужие дела и исправлять то, что было неправильным, да? Разгадывать загадки, проливать свет на тайны и разгонять тьму.

– Никогда не слышал, чтобы мои задачи формулировались таким образом. Но в принципе вы правы.

Монах опять откинулся назад; на лице его явственно читалось облегчение.

– Это хорошо. Я боялся, что ошибаюсь. – Его голос понизился почти до шепота: – Здесь имеется загадка.

Наступило долгое молчание. Потом Пендергаст сказал:

– Продолжайте.

– Настоятель не может говорить об этом деле напрямую. Вот почему попросили меня. Тем не менее, хотя ситуация сложилась чрезвычайная, я нахожу… затруднительным говорить об этом.

– Все вы были добры к моей подопечной, – ответил Пендергаст. – Я рад возможности сделать что-то для вас – если смогу.

– Спасибо. История, которую я собираюсь вам рассказать, содержит кое-какие подробности секретного характера.

– Вы можете положиться на мое благоразумие.

– Прежде всего расскажу немного о себе. Я родился в отдаленной горной местности, у озера Маносавар на западе Тибета. Мне не исполнилось и года, когда мои родители погибли в горах под снежной лавиной. Чета английских натуралистов, которые проводили обширные исследования в Маньчжурии, Непале и Тибете, сжалилась над столь юным сиротой и неофициально меня усыновила. В течение десяти лет я жил с ними, пока они путешествовали по диким местам, наблюдая, делая записи и зарисовки. Однажды ночью на нашу палатку наткнулась банда солдат-дезертиров. Они застрелили обоих, а потом сожгли вместе со всем их имуществом. Лишь мне удалось спастись. Дважды потерять родителей – можете вообразить себе мои чувства. Одинокие скитания привели меня сюда, в Гзалриг Чонгг. В положенное время я принял монашеский обет и поступил во внутренний монастырь. Мы посвящаем наши жизни глубочайшему духовному и физическому познанию. Нас занимают наиболее общие и наиболее загадочные аспекты бытия. В ходе обучения в Гзалриг Чонгг вы лишь коснулись некоторых из тех истин, в которые мы проникаем неизмеримо глубже.

Пендергаст склонил голову.

– Здесь, во внутреннем монастыре, мы отрезаны от всего. Нам не разрешается смотреть на внешний мир, видеть небо, дышать свежим воздухом. Все сфокусировано на достижении вечного в себе. Это очень большая жертва, даже для тибетского монаха, и вот почему нас здесь только шестеро. Затворникам не позволяется общаться с внешним миром, и я нарушил этот священный обет лишь ради того, чтобы поговорить с вами. Одно это должно создать у вас представление о серьезности ситуации.

– Я понимаю.

– Как у монахов внутреннего храма, у нас тоже есть определенные обязанности. Помимо монастырской библиотеки, реликвий и сокровищ, мы также являемся хранителями… Агозиена.

– Агозиена?

– Самого важного предмета в монастыре, возможно, и во всем Тибете. Он хранился в запертом склепе, вон в том углу. – Тубтен указал на высеченную в камне нишу с тяжелой железной дверью, которая сейчас была приоткрыта. – Все шестеро монахов собираются здесь раз в год, чтобы исполнить определенные ритуалы, связанные с опекой тайника с Агозиеном. И вот в очередную такую встречу в мае, за несколько дней до вашего прибытия, мы обнаружили, что Агозиена больше нет на месте.

– Украден?

Монах кивнул.

– У кого хранится ключ?

– У меня. Единственный ключ.

– И тайник был заперт?

– Да. Позвольте заверить вас, мистер Пендергаст, совершенно исключено, чтобы это преступление совершил кто-то из монахов.