Текст книги "Книга мертвых"

Глава 19

Просторная элегантная библиотека в особняке агента Пендергаста на Риверсайд-драйв казалась последним местом, которое можно было бы назвать тесным. И тем не менее, хмуро размышлял д’Агоста, сегодня вечером к ней как нельзя лучше подходило это определение. На столах, стульях, на полу – повсюду лежали чертежи и карты. У стен было установлено не менее полудюжины досок с нарисованными фломастером схемами и планом тюрьмы, на которых были указаны места въезда и выезда. Результаты разведки традиционными средствами, произведенной в окрестностях Херкмура несколько дней назад, дополнились данными дистанционного наблюдения с применением новейших высокотехнологичных методов, в том числе снимками, сделанными со спутника, и изображениями, полученными с помощью радара и инфракрасного излучения. На придвинутых к стене коробках лежали распечатки – результаты попыток проникнуть в компьютерную сеть Херкмура – и сделанные с воздуха фотографии тюремного комплекса.

В центре этого упорядоченного хаоса находился Глинн. Он почти неподвижно сидел в своем инвалидном кресле и говорил, как всегда, тихо и монотонно. Глинн начал совещание с подробного анализа расположения тюрьмы и используемой в ней системы охраны. В надежности последней д’Агосту убеждать не приходилось: он и так был уверен, что если и существует на земле место, откуда практически невозможно сбежать, то это тюрьма Херкмур. Старые испытанные способы защиты – многочисленные посты охраны и тройное ограждение – дополнялись здесь новейшими технологиями: лазерной «решеткой» у каждого выхода, сотнями цифровых видеокамер и целой сетью подслушивающих устройств. Вмонтированные в ограждение и закопанные в землю, они были способны уловить любой звук – от рытья подкопа до осторожных шагов. Каждый узник должен был носить электронный ножной браслет со встроенным датчиком джи-пи-эс, сигнал от которого поступал на центральный командный пункт, позволяя следить за перемещениями заключенных. При попытке разрезать браслет тут же срабатывала сигнализация и происходила автоматическая блокировка замков. С точки зрения д’Агосты, сбежать из Херкмура было практически невозможно.

Тем временем Глинн перешел к изложению следующего этапа плана побега. И тут уже д’Агоста еле сдержал давно закипавшее в нем раздражение. Мало того что Глинн все упрощал, предлагая никуда не годные идеи, так еще осуществить их предстояло не кому иному, как д’Агосте!

Винсент обвел взглядом библиотеку, дожидаясь, когда же Глинн закончит говорить. Рен явился несколько раньше – он принес комплект архитектурных планов тюрьмы, «позаимствованных» в отделе частных хранений Нью-Йоркской публичной библиотеки, и теперь хлопотал вокруг Констанс Грин. С горящими глазами и почти прозрачной кожей, он походил на одно из тех существ, которые всю жизнь проводят в пещерах, не видя солнечного света, и казался даже более бледным, чем сам Пендергаст… если такое вообще возможно.

Затем взгляд д’Агосты упал на Констанс, сидевшую напротив Рена. На столе перед ней громоздилась стопка книг. Слушая Глинна, девушка делала пометки в блокноте. На ней было строгое черное платье с рядом крохотных жемчужных пуговок, идущих по спине от поясницы до самой шеи. Увидев их, д’Агоста невольно подумал: интересно, кто же их застегивает? Несколько раз за вечер он замечал, как Констанс незаметно поглаживала одной рукой другую, задумчиво глядя на потрескивающий в камине огонь.

«Вероятно, она, как и я, не верит в успех», – подумал д’Агоста. Окинув взглядом их маленькую группу, состоявшую всего из четырех человек, – Проктор, шофер, по какой-то причине отсутствовал, – он подумал, что невозможно представить себе компанию, более неподходящую для осуществления такого дерзкого плана. Если честно, Глинн с его спокойной самоуверенностью никогда не нравился д’Агосте, и лейтенанту вдруг пришло в голову, что тот, возможно, наконец встретит достойного соперника в лице Херкмурского исправительного учреждения.

Глинн перестал бормотать и повернулся к д’Агосте:

– У вас есть какие-нибудь вопросы или замечания, лейтенант?

– Да, замечание: весь этот план – чистое безумие.

– Пожалуй, мне стоит по-другому сформулировать вопрос: у вас есть какие-нибудь существенные замечания?

– Вы, похоже, считаете, что я смогу преспокойно туда проникнуть, устроить там представление, а потом уйти как ни в чем не бывало? Не забывайте, мы говорим о Херкмуре, и хорошо бы мне не кончить свои дни в камере по соседству с Пендергастом.

Выражение лица Глинна нисколько не изменилось.

– Если вы будете придерживаться сценария, не возникнет никаких проблем и вы выйдете оттуда «как ни в чем не бывало». Мы продумали все до мелочей и знаем, как охрана и персонал тюрьмы прореагируют на каждый ваш шаг. – Глинн неожиданно растянул тонкие губы в грустной улыбке. – Видите ли, именно в этом и состоит серьезная уязвимость данной тюрьмы. В этом да еще в электронных браслетах, передающих информацию о местонахождении каждого заключенного… очень глупое нововведение.

– Если я проникну на территорию и меня обнаружат, разве это их не насторожит?

– Как я уже говорил, ничего не произойдет, если вы будете в точности следовать сценарию. Вы, и только вы, можете получить критически важную для нас информацию и провести необходимую подготовительную работу.

– Подготовительную работу?

– Совсем скоро я расскажу о ней.

Д’Агоста ощутил новый приступ раздражения.

– Простите, что говорю вам это, но все ваше планирование пойдет псу под хвост, как только я окажусь за стенами тюрьмы. Это реальный мир, и люди непредсказуемы. Вы не можете знать, как они себя поведут.

Глинн пристально посмотрел на него.

– Простите, что возражаю вам, лейтенант, но человеческие существа на самом деле до противного предсказуемы. Особенно в таком месте, как Херкмур, где правила поведения расписаны до мелочей. Мой план кажется вам слишком простым, даже глупым, но в этом-то и заключается его сила.

– Уверен, все кончится лишь тем, что я окажусь в еще большем дерьме.

Сказав это, д’Агоста взглянул на Констанс, но девушка сидела, уставившись на огонь, и, казалось, даже не слышала его слов.

– Мы никогда не ошибаемся, – произнес Глинн. Его голос оставался таким же невозмутимым, и это больше всего бесило д’Агосту. – Это наша гарантия. От вас же, лейтенант, требуется лишь следовать нашим указаниям.

– Я знаю, что нам действительно требуется – помощник из числа персонала. И не говорите мне, что охранников нельзя склонить к сотрудничеству подкупом или шантажом. Господи, да они сами мало чем отличаются от преступников! Во всяком случае, я других не встречал.

– Только не в Херкмуре. Любая попытка договориться с кем-нибудь из них заранее обречена на неудачу. – Гленн подъехал к столу. – Но если я скажу, что у нас там есть свой человек, это придаст вам уверенности?

– Черт возьми, конечно!

– И вы согласитесь с нами сотрудничать, пообещав не высказывать сомнений?

– Если человек достаточно надежный – да.

– Думаю, вы сочтете наш источник сверхнадежным. – С этими словами Глинн взял со стола листок бумаги и вручил его д’Агосте.

Д’Агоста посмотрел на него: столбик цифр, и напротив каждой – два временных значения.

– Что это? – спросил он.

– График смены охранников в одиночном блоке в период, закрытый для посетителей, – с десяти вечера до шести утра. И это лишь один пример того, какой информацией мы располагаем.

Д’Агоста недоверчиво уставился на него:

– Черт! Как вам удалось это получить?

Глинн позволил себе улыбнуться – по крайней мере, д’Агоста именно так истолковал слабое движение его тонких губ.

– В этом заслуга нашего внутреннего источника.

– И кто же это, позвольте узнать?

– Вы с ним хорошо знакомы.

Удивление д’Агосты усилилось.

– Вы хотите сказать, что это…

– Совершенно верно, специальный агент Пендергаст.

Д’Агоста чуть не сполз со стула.

– Но как он сумел с вами связаться?

На этот раз на лице Глинна засияла настоящая улыбка.

– Как, лейтенант, неужели вы не помните? Вы же сами принесли мне его сообщение!

– Я?

Пошарив под столом, Глинн вытащил оттуда пластиковую коробку. Д’Агоста заглянул в нее и, к своему изумлению, увидел мусор, собранный им во время вылазки, предпринятой с целью изучения окрестностей тюрьмы. Обертки от жвачки, клочки льняной ткани были тщательно высушены, выглажены и помещены в пластиковые файлы. Внимательнее посмотрев на кусочки ткани, д’Агоста разглядел на них еле заметные надписи.

– В камере Пендергаста, как и в большинстве старых камер в Херкмуре, устаревшая система канализации, сток из которой попадает в расположенный за стенами тюрьмы водосбор, а оттуда – в Херкмур-Крик. Пендергаст пишет сообщения на обрывках бумаги и клочках ткани, бросает их в канализацию, и они со сточными водами попадают в ручей. Все очень просто. Эта идея пришла нам в голову, когда департамент охраны природы обвинил Херкмур в загрязнении местных водоемов.

– А где же он взял чернила? И письменные принадлежности? Ведь их отбирают в первую очередь.

– Если честно, мне это неизвестно.

В комнате повисло молчание.

– Но вы были уверены, что он каким-то образом свяжется с нами, – наконец тихо произнес д’Агоста.

– Конечно.

Лейтенант был потрясен.

– Осталось только найти способ самим связываться с Пендергастом.

В глазах Глинна вспыхнули лукавые огоньки.

– Как только мы узнали, в какой камере он содержится, это уже не составляло никакого труда.

Д’Агоста не успел ответить, потому что вдруг услышал странные звуки – тихое, но требовательное попискивание, раздававшееся со стороны Констанс. Повернувшись, Винсент увидел, что она поднимает с ковра маленькую белую мышку, очевидно выпавшую у нее из кармана. Успокоив зверька ласковым шепотом и осторожными поглаживаниями, девушка вернула его в укрытие, потом, заметив, что в комнате стало тихо, и почувствовав устремленные на нее взгляды, подняла глаза и неожиданно покраснела.

– Какое прелестное животное, – через мгновение сказал Рен. – Не знал, что ты любишь мышей.

Констанс робко улыбнулась в ответ.

– Где же ты ее взяла, дитя мое? – продолжал Рен высоким напряженным голосом.

– Я… я нашла ее в подвале.

– Неужели?

– Да, среди коллекций. Там столько вещей – все буквально забито.

– Но она кажется совсем ручной. К тому же белые мыши не бегают сами по себе.

– Может, она убежала от хозяев? – произнесла Констанс с едва заметным раздражением и поднялась. – Я устала. Надеюсь, вы меня извините. Спокойной ночи!

Когда девушка ушла, некоторое время все молчали. Первым заговорил Глинн, и голос его звучал очень тихо:

– Среди тех записок было еще одно сообщение от Пендергаста, очень важное, но не имеющее отношения к тому, чем мы сейчас занимаемся.

– О чем же в нем говорилось?

– О ней. Он просил вас, мистер Рен, не спускать с нее глаз днем – конечно, в то время, когда вы не спите. А также проверять, дома ли она, и как следует запирать все двери и окна, когда вы уходите на ночное дежурство в библиотеку.

Рен казался польщенным.

– Конечно, конечно! Очень, очень рад это слышать!

Глинн перевел взгляд на д’Агосту:

– Хоть вы и ночуете в доме, он просил вас время от времени наведываться сюда в рабочее время, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

– Похоже, он чем-то обеспокоен.

– Да, и весьма. – Глинн помолчал, потом открыл ящик стола и начал доставать из него различные предметы и раскладывать их на столешнице: походная фляжка для виски, компьютерная флешка, моток кабеля, свернутый в рулон кусок зеркального пластика, пузырек с коричневой жидкостью, шприц для подкожных инъекций, небольшие кусачки, ручка и кредитная карта. – А теперь, лейтенант, поговорим о подготовительной работе, которую вы должны будете провести, оказавшись в стенах Херкмура…

Когда все карты, чертежи и коробки были убраны, д’Агоста пошел проводить Глинна и Рена до дверей. У парадного входа особняка старый библиотекарь задержался.

– Вы не могли бы уделить мне одну минуту? – попросил он, хватая д’Агосту за рукав.

– Конечно, – ответил д’Агоста.

Рен наклонился к самому его лицу, словно желая поделиться секретом:

– Лейтенант, вам неизвестны все… обстоятельства прошлой жизни Констанс. Я могу сказать лишь, что они… не совсем обычны.

Д’Агоста стоял в нерешительности, удивленный лихорадочным блеском в глазах этого странного человека.

– Да, – сказал он.

– Я хорошо знаю Констанс. Именно я нашел ее в этом доме, где она пряталась от всех. Она всегда отличалась абсолютной, почти болезненной честностью. Но сегодня она солгала – впервые в жизни.

– Насчет белой мыши?

Рен кивнул:

– Не знаю, почему она это сделала, но уверен: девочка попала в беду. Лейтенант, ее душа напоминает карточный домик. Стоит лишь подуть ветру… Мы оба должны как следует за ней присматривать.

– Спасибо за информацию, мистер Рен. Я буду заходить так часто, как только смогу.

Рен на мгновение задержал на нем умоляющий взгляд, потом кивнул, сжал ладонь д’Агосты своей костлявой рукой и скрылся в холодной темноте ночи.

Глава 20

Заключенный, имя которого состояло из одной буквы А, сидел на койке сорок четвертой одиночной камеры, расположенной в глубине Федерального учреждения досудебного содержания особо опасных и склонных к побегу заключенных – «Черной дыры». Скудным убранством помещение напоминало монашескую келью десяти футов в длину и восьми в ширину, со свежепобеленными стенами, цементным полом, туалетом в углу, раковиной для умывания, батареей и металлической кроватью. Единственным источником освещения в ней служила лампа дневного света на потолке, забранная проволочной сеткой. Выключателя в камере не было; лампа загоралась в шесть утра и гасла в десять вечера. В дальней стене, почти под самым потолком, имелось единственное крошечное окно, забранное толстой решеткой.

Заключенный, одетый в аккуратно выглаженный серый комбинезон, уже много часов сидел на матрасе совершенно неподвижно. Его худое лицо было бледным и абсолютно бесстрастным, серебристо-серые глаза были наполовину закрыты, очень светлые волосы зачесаны назад. Без малейшего движения, не мигая, он слушал тихие быстрые звуки, доносившиеся из соседней камеры – сорок пятой одиночной.

Это была дробь сродни барабанной, но необычайной ритмической сложности. Она то ускорялась, то замедлялась, становилась то громче, то тише, переходя с металлической спинки кровати на матрас, потом на стены, сиденье туалета, раковину, оконные решетки – и назад, в обратной последовательности. В настоящий момент Барабанщик стучал по спинке кровати, время от времени шлепая рукой по матрасу, причмокивая губами и щелкая языком. Ритм постоянно менялся, то учащаясь до пулеметной очереди, то вновь становясь медленным, ленивым. Временами звуки вообще замирали, и лишь редкие удары – тук… тук… тук… – напоминали, что Барабанщик продолжает свою работу.

Любитель ударных инструментов мог бы распознать в звуках, доносящихся из сорок пятой одиночной, огромное множество ритмических фигур и стилей: конголезское кассагбе, переходящее в медленный фанк и затем в поп-энд-лок, последовательное чередование шейка, уорм-хола, глэма и долгого псевдоэлектроклэшевого риффа, за которыми следовали быстрый евростомп, хип-хоп, твист и том-клаб. После этого на мгновение воцарялась тишина, и из сорок пятой одиночной вновь слышался медленный чикагский блюз, постепенно сменявшийся другими ритмами, имеющими название и никому не известными, сплетающимися в бесконечный поток звука.

Однако заключенный, известный как А, не был любителем современной музыки. Этот человек знал многое, но совсем не разбирался в ритмических рисунках.

Тем не менее он продолжал слушать.

За полчаса до того, как должен был выключиться свет, обитатель сорок четвертой одиночной пошевелился. Повернувшись к спинке кровати, он осторожно ударил по ней указательным пальцем один раз, второй и начал выстукивать простой размер четыре четверти. Через несколько минут он попробовал повторить то же на матрасе, потом на стене и раковине, словно проверяя их звучание, после чего вновь вернулся к койке. Продолжая выстукивать четыре четверти левой рукой, он начал правой выстукивать другой ритм. Воспроизводя этот незатейливый аккомпанемент, он внимательно прислушивался к виртуозному стаккато, доносящемуся из-за стены.

Наконец свет выключили, и камера погрузилась во тьму. Прошел час, за ним другой. Исполнительская манера заключенного А слегка изменилась. Подражая соседу, он пытался изобразить то необычную синкопу, то триоль, включая их в свой скромный репертуар. Воспроизводимые им звуки все более точно повторяли оригинал, и вот он уже с легкостью ускорял или замедлял темп, следуя за Барабанщиком.

Наступила полночь, но дробь в сорок пятой камере не стихала; продолжал стучать и заключенный А. Он вдруг обнаружил, что игра на барабане, всегда казавшаяся грубым, примитивным занятием, удивительно благотворно воздействует на мозг. Она позволяла перейти из тесной, отвратительной реальности его камеры в широкий, бесконечный мир математической точности. Он продолжал барабанить, вторя соседу и постепенно усложняя собственный ритмический рисунок.

Близился рассвет. Все другие обитатели одиночного блока – таких было немного, и их камеры находились дальше по коридору – давно уже спали. Лишь заключенные из двух камер – сорок четвертой и сорок пятой – продолжали барабанить. И по мере того как заключенный А все глубже погружался в странный новый мир внешних и внутренних ритмов, он все больше узнавал о Барабанщике и его душевном заболевании – в чем изначально и состояло его намерение. Впрочем, он не мог выразить это новое понимание словами: оно было совершенно недоступно языку и не поддавалось психологическому теоретизированию.

И тем не менее обитатель сорок четвертой одиночной, подражая сложному ритму, выстукиваемому соседом, начал постепенно проникать в тот особый мир, в котором существовал Барабанщик. На неврологическом уровне он начал понимать его, понимать, что им движет и почему он делает то, что делает.

Очень осторожно А сделал попытку слегка изменить ритм, начал экспериментировать, чтобы узнать, сможет ли он взять на себя роль лидера и заставить Барабанщика следовать за ним. Попытка оказалась удачной, и А стал незаметно менять темп, еще более трансформируя ритм. Его действия не были резкими и неожиданными: каждый новый удар, каждое изменение ритмической модели было тщательно просчитано, чтобы дать желаемый результат.

В течение следующего часа распределение ролей между двумя заключенными в корне изменилось. Сам того не сознавая, Барабанщик из ведущего превратился в ведомого.

Заключенный А продолжал бесконечно менять темп и громкость звука, пока не убедился в том, что теперь именно он задает ритмический рисунок, а сосед лишь следует ему. С чрезвычайной осторожностью он начал снижать темп, но не сразу, время от времени слегка ускоряясь, используя пассажи, которым научился у Барабанщика. С каждым разом ритм все более замедлялся, пока не стал совсем сонным, обволакивающим, как черная патока.

Наконец А остановился. Заключенный из соседней камеры сделал несколько осторожных одиночных ударов и тоже замолчал. Последовала долгая тишина, потом из сорок пятой камеры раздался задыхающийся хриплый голос:

– Кто вы?

– Меня зовут Алоизий Пендергаст, – послышался ответ. – И мне очень приятно с вами познакомиться.

Час спустя все еще стояла блаженная тишина. Пендергаст лежал на койке с закрытыми глазами, но не спал. В какой-то момент он поднял веки и вгляделся в слабо светящийся циферблат наручных часов – единственную личную вещь, которую позволялось иметь заключенным. Без двух минут четыре. Он подождал еще немного с открытыми глазами. Ровно в четыре на дальней стене появилась яркая зеленая точка. Попрыгав немного, она замерла. Пендергаст знал, что это всего лишь луч, выпущенный очень дорогой лазерной ручкой и нацеленный в его окно из укромного места за территорией тюрьмы.

Перестав дрожать, свет замигал: это было приветствие, передаваемое простым монофоническим шифром и для удобства предельно сжатое. Приветствие было передано четыре раза – для верности. Затем последовали недолгая пауза и, наконец, само сообщение:

СООБЩЕНИЕ ПРИНЯТО.

ПРОДОЛЖАЕМ АНАЛИЗИРОВАТЬ ОПТИМАЛЬНЫЕ МАРШРУТЫ ВЫХОДА.

ВЫ МОЖЕТЕ ПОТРЕБОВАТЬ ИЗМЕНЕНИЯ МЕСТА СЛУШАНИЯ ДЕЛА.

СООБЩИМ СВОЕ МНЕНИЕ, КАК ТОЛЬКО ПРЕДСТАВИТСЯ ВОЗМОЖНОСТЬ.

ВАМ БУДУТ ЗАДАНЫ ВОПРОСЫ. ОТВЕТЫ ПЕРЕДАЙТЕ ОБЫЧНЫМ СПОСОБОМ.

СООБЩИТЕ ГРАФИК ПРОГУЛОК ЗАКЛЮЧЕННЫХ.

РАЗДОБУДЬТЕ ОБРАЗЦЫ ФОРМЫ ОХРАННИКОВ – БРЮК И РУБАШЕК.

Далее следовало несколько вопросов – некоторые из них показались Пендергасту странными или слишком прямыми. Он не сделал попытки их записать, целиком полагаясь на свою память. Последний вопрос поверг его в недоумение:

ВЫ ГОТОВЫ ПОЙТИ НА УБИЙСТВО?

На этом зеленая точка пропала. Пендергаст сел на койке и, пошарив рукой под матрасом, вытащил из-под него обрывок грубого потертого холста и ломтик лимона, оставшийся от ужина. Сняв один ботинок, он поднес его к раковине, включил воду, капнул несколько капель в пустую мыльницу, затем выжал в нее лимон. Намочив ботинок, он начал куском холста счищать с него обувной крем. Вскоре жидкость в эмалированной мыльнице приобрела достаточно темный цвет. Пендергаст замер в темноте, прислушиваясь, затем приподнял матрас, оторвал от простыни длинную полоску и разложил ее на краю раковины. Вытащив из ботинка шнурок, обмакнул его предусмотрительно расплющенный и отточенный конец в самодельные чернила и начал писать мелким аккуратным почерком, оставляя на ткани едва заметные цепочки слов.

Без четверти пять Пендергаст закончил писать и положил ткань на батарею. Он держал ее там достаточно долго, чтобы текст как следует просох, потом начал сворачивать. Внезапно он остановился и добавил к написанному еще одну строчку: «Продолжайте пристально следить за Констанс. А вы, мой дорогой Винсент, не унывайте».

Подержав «письмо» на батарее, он туго скатал его и опустил в канализационное отверстие. Затем набрал в мусорное ведро воды из-под крана и вылил туда же, повторив эту процедуру не менее десяти раз.

До подъема оставался всего час. Пендергаст лег на койку, сложил руки на груди и моментально заснул.