Текст книги "Трудно быть феей. Адская крестная"

Глава 6. Ах эта свадьба, свадьба, свадьба…

Свадьба царская катилась как по маслу, соблюдая все традиции, приметы и таинства. Дым стоял коромыслом, хвосты и причёски торчали трубой, пир – горой. Тут тебе и каравай хлебосольный, и обсыпание хмелем, орехами и монетами золотыми-серебряными на богатство и счастливую жизнь. И длинный свадебный поезд с гиканьем, катанием по столице и запечатлением у памятных мест на чудо-фот.

Аппарат сей вместе с приданным привезла из земель заграничных невеста государева – герцогиня Синди де Рэлла. Агатовая коробочка с круглым стёклышком после нажатия на кнопку в виде камушка драгоценного выдавала волшебные картинки с физиономиями людскими, на которые направлена была. И привела сия вещица всех прихвостней во дворце ждановском в изумление.

Когда первая волна сомнений и недоверия прошла, придворные наперебой кинулись к купцам заморским и поверенным своим, кои по заграницам по делам находились, вестников слать с наказами «приобрести, купить, прислать сей же миг» диво-дивное. И теперь по новой зародившейся традиции свадебный кортеж с музыкой и хвалебными здравницами в честь молодых останавливался у любых мало-мальски интересных памятников и скульптур, чтобы сделать чудо-фоты.

Дамы выпячивали губки бантиком, отклячивали крутенько бёдра, дабы все могли узреть их плавные изгибы, выставляли кокетливо ножки из-под краешков вычурных платьев. Самые смелые, визжа и прикрываясь веерами, поднимали юбки аж до колен, являя миру кружевные чулки разных цветов. А затем подбегали к мастеру чудо-фота с просьбами сей же миг показать их на карточках, которые спустя минуту являли миру прекрасных дев во всех принятых ими позах. И топали яростно прекрасными ножками, коли выходило не так, как им чудилось, а вовсе даже наоборот.

Кавалеры подбирали животы, распрямляли плечи, оглаживали бороды и бородки, у кого имелись в наличии, и, насупив брови, пялились в волшебный окуляр. Добры молодцы помладше и вовсе скидывали кафтаны и заморские пиджаки с кармана́ми, дабы покрасоваться перед молодками мускулами, сквозь рубахи тонкие проглядывающими.

Девицы незамужние пищали и робко трогали пальчиками бицепсы-трицепсы. Мамаши снисходительно улыбались, приглядывая дочкам женихов, не допуская чересчур уж вольных вольностей. Замужние дамы завистливо вздыхали, не имея законного повода к кавалерам подойти столь близко, и, блестя глазами поверх раскрытых вееров, пристально разглядывали чужие наряды да кокетливо косились на мужей, силясь разжечь в них пожар былой любви и страсти.

Мужья же, приобняв жён, откровенно пялились на молодок, время о времени получая от своих благоверных по лбу сложенными веерами, и украдкой вздыхали по молодецкой удали и свободе, канувших в Лету.

Бурными водами прокатившись по улицам белокаменной, влетел кортеж на царский двор. На красном крыльце в новом дорогом алом кафтане встречал молодых с гостями сам Бабай Кузьмич. Окромя него некому было благословить молодого короля, у которого отца-матери не осталось. По такому случаю домовой бороду расчесал, маслами пахучими умаслил, лопаточкой на широкой груди разложил. От важности собственной и волнения старый хранитель пыхтел, раздув щёки и порыкивал на молодых домовят, что вдесятером на рушнике держали перед ним огромную свадебную ковригу с хлебом-солью.

Царь Ждан и молодая царица из кареты степенно вышли да чинно рука об руку пошли к крылечку. Народ дворовой да люд гостевой начал здравницы кричать-поздравлять, розовыми лепестками и монетками осыпать. Подойдя к Бабаю Кузьмичу, поклонились молодые домовому, как отцу названному Ждана. Склонили головы, речь приветственную выслушали, голубков с боков каравая в руки приняли да, обменявшись ими, накормили другу друга, под свист и хохот гостей щедро окуная в солонку.

Подал затем им домовой две лучины, и поднесли домовята малые уголёк из дома царского, дабы зажгли царь да царица огонёк в очаге своём на долгие лета счастливые. Отчего-то палочки не хотели разгораться, Ждан уже и злиться начал, косо поглядывал на домового. Но тут огонёк вспыхнул, и все вздохнули облегчённо: быть союзу царскому нерушимым. А вот насколько долгим брак царский окажется, то видно будет потом, когда лучинки догорят. Потухнут вместе, до самого кончика догорев, так и молодые доживут до седых висков счастливо. Поговаривали, деревенские даже на долгую жизнь загадывали: чья палочка первой потухнет, тот из супругов первым и за край уйдёт.

Встречальные обряды закончились, и молодой царь-батюшка с царицей своей Синдией, в народе Зинаидой прозванной из-за непривычного заморского имечка, взошли на крыльцо, повернулись к гостям, поклонились и на свадебный пир позвали. Ломанулись гостюшки дорогие, чуть с ног друг дружку не сбивая: успеть бы местечко получше занять да поближе к царской чете. Глядишь, во время пира под шумок что-то выгадать случиться али выпросить-выспросить.

Да и просто так уши погреть не помешает, мало ли какие тайны услышатся, слова скажутся. Наутро после свадебки, попивая рассольчик, отдыхая на пуховой перинке, всё-всё с трудом, но вспомнится да запишется в книжицу заветную. А потом, по надобности, можно и кляузу написать на заклятого друга, а то и поприжать, выторговывая нужные нужности.

Свадьба пела и плясала, веселье становилось всё разнузданней и горячее, кубки вином пенились, мёдом хмельным, столы от разносолов ломились. Гости веселились и танцевали, молодых поздравляли, дары подносили. Кто пошустрей да понаглей, успевали в круговерти дела порешать, Бабаю Кузьмичу прошения для царя-батюшки передав.

Хабары (1) золотом али ещё чем дорогим домовой не принимал ни от кого, но вот от хорошего табака отказаться сил недоставало. Любил старый домовик, переделав все дела царские, трубочку пеньковую табачком душистым набить да с книжицей доброй посидеть, покачиваясь в кресле-качалке, что царица-матушка покойная подарила в день, когда молодой Бабай заместо отца своего стал домоправителем и хозяином дворца.

Потому и подносили Бабаю Кузьмичу за ласку его и благосклонность свёрточки с душистым зельем. Да каждый норовил изысканный, необычный аромат подыскать, чтобы домового удивить для большего расположения к просителю. Домовой хоть и уважал более всего самосад душистый, что на поле дальнем для него выращивали, но от махрушных подношений не отказывался. Под настроение трубку курительную подарочным табаком набивал, дымил, думу думал. Прислуга и домовята твёрдо знали: коли тянет яблочным дымом из-за двери бабаевской, значит, день хорошо прошёл. А если горелыми кофейными зёрнами с утра несёт, всяко ночью что-то стряслось, и тут ховайся не ховайся, всем сгоряча прилетит-достанется.

Вот и на свадьбе царской карманы кафтана у домоправителя топорщились уже от свёрточков. Бабай Кузьмич степенно зал оглядел, на всех гостях и дворовых взор на секундочку задержав, и, решив, что может позволить себе недолгое отсутствие, неторопливо отправился в свои комнаты: табачок выложить да прошения бегло глянуть.

Ближе к вечеру свадебный пир разбился на островки по интересам. Тут тебе купцы собрались – бородами трясут, пошлины обсуждают. В том углу бояре глаз со Ждана и молодой царицы не спускают. Около царского стола заморские государи-князья расположились. Как только гости скучать начинали, веселье подутихало, тут же Огневушка-Поскакушка выскакивала с играми да забавами весёлыми. Чего только гостям делать не пришлось: и через верёвочки прыгать, и загадки разгадывать, и на платочке малом танцы танцевать.

Мамки-няньки да боярыни придворные около царицы крутились, прислуживали-выслуживались, оттерев от государыни горничную личную, кою герцогиня с собой привезла из дома отчего. Синди морщилась, но терпела, не сводила влюблённых глаз с мужа-красавчика.

А муж, Ждан Первый Беспардонович, под конец пира свадебного и вовсе позабыл про молодую жену, перебрался за столик к Соловью-разбойнику выпить, поговорить, юность вспомнить. Горынья Змеевна с усмешкой глянула на всё это дело гиблое и отправилась во двор с молодцами силушкой помериться, косточки поразмять от сиденья за столами долгого.

Обнявшись, Ждан и Соловей затянули пьяными голосами: «Я свобо-о-оден, сло-о-вно-о птица в небесах… Я забуду голос тво-о-й, и о той любви земно-о-й, что нас сжига-а-ла в пра-ах, и я-а сходил с ума-а… В моей душе нет больше места для тебя-а-а!»

Рок-кот Баюн, сморщив усы, тяжело поднялся из-за стола, махнул музыкантам, взобрался на сцену и подхватил ждановские завывания хорошо поставленным голосом старого рокера. Через минуту гости мужеского полу, задрав к потолку руки, раскачиваясь в так музыке громко подпевали, горланя на все лады: «Я свобо-о-о-ден! Я свобо-о-о-ден!»

Царица снисходительно улыбнулась, поднялась из-за стола, подхватила пышные юбки и отправилась в комнату отдыха для дам. За ней потянулись придворные дамы. Девицы на выданье остались в пиршественной зале под приглядом почтенных мамаш, которые без устали всю свадьбу бдели и наблюдали, высматривая приличных женихов. Где, как не на свадебном пиру, мужчина раскрывается во всей своей красе. Тут тебе полный набор «психьей логии» поднимает голову и выползает на свет белый: и агрессия, и слёзы, и сластолюбие, и жадность, и ревность.

В розовом будуаре, где разместилась царица с дамами и барышнями, мужские подвывания были едва слышны. Девицы принялись болтать, прихорашиваться, угощать Синди-Зинаиду сластями, приготовленными слугами на малых столиках по всей зале. Бывшая герцогиня, а ныне молодая жена государя, впившись жемчужными зубками в сладкий персик, кушала и слушала, наматывая на золотую прядку все секреты и секретики, что трещотки выбалтывали на голубом глазу, не следя за языками. А преданная горничная сидела по правое плечо от государыни чуть поодаль и самое интересное записывала в заветный блокнотик.

В бально-пиршественном зале тем временем начались танцы под песни в исполнении кота Баюна, который за каждый заказ требовал то монету золотую, то бокал медовухи, а то и вовсе желание. И понеслась: петухами кукарекали, жеребцами гарцевали, зайцами прыгали. Ждан мутным взглядом обводил разгулявшихся гостей, криво улыбался и плакал Соловью в плечо за жизнь, за баб стерв и снова за жизнь царскую нелёгкую.

Вернувшийся в залу Бабай Кузьмич головой покачал, на царя-батюшку глянул, подошёл к Огневушке-Поскакушке. Та быстренько к коту поскакала, на ухо пошептала, и котяра объявил прощальный танец молодых. Свет приглушили, царицу позвали, свечи в руки взяли и пошли большим и малым кругами в разные стороны вокруг молодожёнов, что в сердцевине хороводов не танцевали, а скорей, покачивались в такт музыке. «Мы же-ела-ем ща-а-а-сьтья-а-а ва-ам!» – подпевали разухабистыми голосами гости, перекрикивая музыку и заглушая самого рок-кота.

Последний обряд завершили, фату с невесты сняли, Ждан накинул новоявленной жене на голову платок из тончайших кружев и повёл её в опочивальню. Веселье же продолжилось, покатилось дальше до утренней зорьки.

В спальне новобрачным слуги помогли разоблачиться, в ночные одежды обрядиться, каждого в отдельном будуаре к брачной ночи подготавливали. Когда молодая жена, трепеща, переступила порог супружеской комнаты, на брачном ложе, развалившись звездой, уже похрапывал Ждан в белых подштанниках шёлковых и рубахе вышитой. Вздохнув, царица с трудом перекатила муженька на правую половину кровати и улеглась почивать, невольно всплакнув перед сном.

Где-то перед рассветом Ждан вдруг распахнул глаза, прижимая к груди руки: сердце колотилось как сумасшедшее, прогоняя остатки тошнотворного сна. Немного пообвыкнув в темноте, царь откинул покрывало и, покосившись на мирно спавшую рядом новоявленную жену, осторожно спустил ноги на пол. Нашарив тапочки с загнутыми на восточный манер носами, государь обулся, и, стараясь не шуметь, отправился прочь из опочивальни. Жажда гнала его на поиски живительной воды. Во рту едва ворочался язык от выпитого на пиру, от острой любимой пищи в желудке бушевал пожар.

Выпав в коридор, царь обнаружил спящего под дверью домовёнка. Возле него стоял сервированный столик. Схватив запотевший кувшин, Ждан жадно припал к горлышку. От странных хлюпающих звуков проснулся домовик и перепугано посмотрел круглыми глазёнками на хозяина. Бабай Кузьмич хорошо знал своего царственного воспитанника, потому и оставил на страже юного доможила, строго-настрого велев не спать, а ждать, когда государю помощь понадобится. И теперь, проспавший всё на свете, молодой доброхот с ужасом ждал наказания. Напившись, Ждан утёрся рукавом, покосился на перепуганного домовёнка и, велев тащить поднос за ним, отправился в кабинет.

Прислужник подхватил со стола разнос с кувшином и снедью и посеменил за царём, изо всех сил стараясь не наступать мужчине на пятки. В апартаментах неосторожно громыхнул, составляя на стол тяжёлую ношу, замер, скосив глазёнки на государя. Но государь и не заметил, стоя возле окна, почёсывая эспаньолку, пялясь в предрассветное небо. Домовёнок шустро составил всё на столешницу, пискнул, интересуясь, не нужно ли чего ещё батюшке-царю подать, и исчез, оставив Ждана в одиночестве.

Вырвавшись из кабинета, протерев кулачками глазёнки, домовик секунду-другую подумал, да и помчался на доклад к Бабаю Кузьмичу: виданное ли дело, в первую брачную ночь молодой муж от жены-красавицы сбегает! Рассолу не требует, вина не просит, а стоит истуканом около окна да головой качает, словно сам с собой беседы ведёт неслышимые.

Предрассветные сумерки подарили очищение от забот и проблем минувшего дня, что в суматохе и круговерти свадебной не давали ни задуматься, ни выдохнуть, ни в душе порядок навести. Сейчас, когда вокруг царили тишина и покой, а мысли ослабли и провисли порванными струнами, в сердце Ждана заныл нудливый сверчок, услужливо подбирающий ключи к дверце, за которой надёжно хранилось прошлое: и плохое, и хорошее, и ненужное нынче.

Сдавшись на милость победителя, недавний принц подошёл к столику воле камина, налил в любимую чашу квасу из кувшина, рухнул в кресло и, уставившись на пляску огня в очаге, отпустил на волю воспоминания.

Глава 7. Соловей-разбойник и принц Ждан

Перетрусил Ждан знатно: видимое ли дело принца на бой с каким-то разбойником отправлять! Да без сопровождения. Ладно б дракон какой завалящий али супостат заморский. А тут – мужичонка-посвистун. Не благородно. И… опасно. У таких людей никакого пиетета к царской крови отродясь не водилось.

С татями у батюшки-царя завсегда разговор короткий был: на поиски стойбища мародёров отправлял он та́йников (2), да опосля отряд стражей раза в два-три поболе шайки загонял на поимку. Живых на кол сажал, чтоб другим неповадно было. Потому на лесных дорогах да трактах накатанных тихо было, хоть с охраной, хоть без неё ходи-езди при свете дня, а то и вовсе ночью.

А тут на тебе, здрасьте, приехали: одному, без воинов верных надобно злодея из леса выгнать, к Живун-горе проходы освободить. Повздыхал принц незаметно для королевы фей, морсу в себя опрокинул, да и отправился на подвиг ратный, прихватив мешок, который ему слуги лесные собрали в путь-дорогу.

Медленно брёл верный конь, неся на спине дремлющего принца. Не очень-то и торопился Ждан навстречу славному подвигу. Проснулся оттого, что скакун резко замер на краю леса как вкопанный. Протерев глаза, потянувшись и окинув взглядом картину мира, принц нехотя спрыгнул на землю – размять ноги. Немного подумав, наследник решил, что битва на голодный желудок не принесёт желанной победы, а потому завалился под дубом на волшебное покрывало, что дала в дорогу Амбрелла.

Одеяло-на-земле-спало и впрямь оказалось мягче перины, нежнее женских объятий. И, сладко откушав тем, что послала салфетка-самобранка, пригубив освежающего компота из стаканчика-наливайки, принц с чистой совестью завалился спать. «Ну а что? Битва серьёзная намечается, а я уставший!» – с этой мыслью Ждан погрузился в глубокий сон.

Проснулся он на закате, потянулся, зевнул от души, раскрыл глаза и замер, как заяц перед удавом. На полянке, где мирно пасся верный конь и так геройски спал принц, весело потрескивал костерок, над которым висел котелок. В котле что-то булькало и умопомрачительно пахло. Ждан сглотнул слюну и осторожно сел на одеяле, поглядывая на незваного гостя.

Бородатый черноволосый крепкий мужик среднего роста в широких штанах и алой рубахе, подпоясанной красивым вышитым кушаком, помешивал варево и негромко насвистывал. От свиста того тихого на безветренной полянке травинки колыхались и цветы головки свои к земле склоняли, роняя лепестки. Принц поёжился, осознав, кто в гости пожаловал.

– Ну, долго будешь молча сидеть? – раздался басовитый голос от костра. – Кто таков? Зачем пожаловал?

– Кхм, – откашлялся Ждан. – Я… – голос дрогнул и сорвался в писк.

Наследник ещё раз кашлянул, собрал все силы в кулак, поднялся на ноги, стараясь не делать резких движений, косясь на широкий нож, что на поясе у мужичонки висел, и, наконец, сумел подать голос.

– Я – Его Высочество Ждан Первый Беспардонович. Позвольте поинтересоваться, а вы кто?

– А я Соловей, Одихмантьев сын, по-простому Соловей-разбойник. Зачем пожаловал, добрый молодец?

– Я… Э-э-э… Собственно… – замялся принц.

Ну не признаваться же разбойнику с тесаком за поясом в том, что пожаловал по его душеньку?

– Ясно, – хмыкнул тать. – Фея прислала из леса выгонять!

– Ну… Да, – покаялся принц и от собственной смелости закрыл на секунду глаза.

Меч наследника висел притороченный к седлу. Седло – на коне, а сам жеребец продолжал пощипывать травку на другом краю полянки.

– Эх! Что с неё взять, баба она как есть баба. Со страху и не такого наворотить могёт.

Соловей прикрыл крышкой котелок, отложил в сторону ложку на длинной палке, которой помешивал варево и развернулся к принцу. Ждан вздрогнул и отступил, упёрся в ствол дерева и попытался взять себя в руки. Чёрные цыганские глаза разбойника прожигали до самого нутра. А в глубине зрачков нет-нет да и вспыхивали ярко-красочные точки, словно тлеющие угольки в остывающем очаге.

– Позвольте, но… – принц наконец собрался с силами, выпрямился и заявил: – Амбрелла не баба, – сказал как отрезал. – Она прекраснейшая из фей, к тому же королева! А вы… ты… мужлан!

Выпалив сию тираду, Ждан, подивившись собственной смелости, твёрдо глянул в смуглое лицо разбойника. Соловей нахмурил брови, прищурил глаза, пристально разглядывая смельчака, и вдруг расхохотался:

– Эх, ты, молодо-зелено! Ты гляди, защитничек выискался! Ох ты ж!

Злодей аж присел от удовольствия, поглядывая на принца из-под густых бровей и похохатывая.

– Ах ты, медвежья поясница! – вдруг рявкнул тать.

Да так грозно, что принц дёрнулся и вновь упёрся спиной в дерево.

Ухватив рукой крышку, Соловей откинул её в сторону. Тут же из котелка в огонь полезло варево. Мужик ухватил ветку с двух сторон от горшка и торопливо снял на землю всю конструкцию.

– Чтоб тебя бобры загрызли! – выругался разбойник. – Чуть не убежало! – помешивая содержимое котла ложкой, ворчал Соловей.

Аромат от кушанья стоял такой густой и аппетитный, что у Ждана в животе заурчало, а затем и вовсе лягушки с голоду песни запели.

– Что пнём застыл-то? – покосился на него странный повар. – Присаживайся, гостем будешь. Что там феи с тобой прислали?

– Дак… Салфетку-самобранку и стаканчик с компотом, – отмерев и сделав шаг в сторону костра, молвил принц.

– Эх, медовухи бы из лесных цветов, – прикрыв глаза, протянул Соловей. – Хороша у них медовуха-то, сладкая да с перчиком! – помечтав, продолжил: – Да ты присаживайся… принц.

И столько издёвки послышалось Ждану в тоне разбойника, что он насупился, брови к переносице свёл и уже было раскрыл рот, чтобы одёрнуть простолюдина, да тот опередил.

– Вот стульчик бери у дуба да располагайся, сейчас ужинать будем.

Принц до того растерялся, что дошёл до дерева, подхватил складной табуретик и, вернувшись к костру, плюхнулся, во все глаза разглядывая собеседника. Не так он представлял себе встречу с разбойником. Происходившее выходило не только за рамки, но и вовсе за все грани богатой фантазии Ждана, скудеющей с каждым годом от самолюбования и праздности.

– Доставай скатерть-то, расстилай на стол, – махнув куда-то в сторону, приказал Соловей, пробуя на соль кушанье, и вдруг топнул ногой да гаркнул: – Отомри!

Ждан подпрыгнул на стуле не хуже жабы-охотницы, вытаращился на разбойника, слепо зашарил по поясу в поисках меча. Тут же вспомнил, что меч – на жеребце, а жеребец – уже на другом краю поляны. Тать же окаянный, ухватившись за бока, хохотал, согнувшись пополам, похрюкивая от удовольствия.

Аж скулы свело от гнева у принца, не привыкшего к тому, чтобы безродные потешались над ним. Переступив через упавший стульчик, направился было наследник к коню верному, чтобы меч отстегнуть да наказать обидчика. Да не успел и шага шагнуть, как хлопнула его рука тяжёлая по плечу, и разбойничек, задыхаясь от смеха, примирительно произнёс:

– Не сердись, мил человек, одичал я тут совсем на семи дубах. Поговорить-посмеяться не с кем. Одни белки да лисицы вокруг. Накрывай на стол, кулеша моего отведаешь. Ох и знатный кулеш у меня, от бати рецепт достался! А батя у меня знаешь кто?

– Кто? – невольно переспросил Ждан.

– А батя мой – волот, всем волотам князь, – горделиво молвил Соловей, сноровисто раскладывая по мискам кулеш.

– Тогда кто матушка твоя, раз ты звериный язык разумеешь да как птица свистать умеешь? – оторопев, уточнил Ждан, приняв из рук разбойника плошку с ложкой.

– А мать моя – птица Сирин.