Текст книги "Журнал «Юность» №11/2020"

Сергей Прудников

Родился в 1982 году в Туве. Окончил исторический факультет Красноярского педагогического университета. Жил в Красноярске, Петербурге. Последние два года живет и работает в Донецке. Журналист печатных СМИ. Публиковался в литературных журналах «Дружба народов», «Октябрь».

1.

Если забыть обо всем, что случилось с тобой за последние двадцать пять лет, то можно вполне сойти за нормального парня. Проблема только в том, что это все равно что повернуть землю вспять.

Ночь он почти не спал. Вечер промолчал. Скинул перед сном убогие колготки, майку, залез под одеяло и долго с ужасом прислушивался к разговорам родителей и голосам из телевизора.

А что ему было сказать? Что его папа и мама – нелепые юнцы, которые не годятся ему даже в ровесники? Что он четко знает, чем закончатся сотрясающие страну радикальные пертурбации, о которых так спокойно рассуждают живчики из телеящика? Что соседи наверху – их приятели в этом новом доме – сбегут через месяц-другой в русскоязычный регион? А, к примеру, он, Денис Голиков, – житель не Туран-хана, а давно Москвы? Бред.

Что произошло тем вечером, когда группа левой протестной молодежи вышла на митинг, переросший в потасовку, он помнил отчетливо. Когда руки еще сопротивлялись, он распластался на асфальте. Кажется, повалили свои, в давке, спешке, когда разомкнули кольцо обороны. Денис попытался встать, но получил крепкий удар дубинкой в переносицу. Земля покатилась. Звонкая тишина какое-то время давила сверху, била по вискам. Потом провалилась. А в следующее мгновение он очнулся здесь, в вечернем Туран-хане. В этой смешной детской одежде. В этом ничего не подозревающем 1990-м.

* * *

У него бывало такое в детстве: проснулся, глаза еще закрыты, а не догадывается, где находится. В геологической ли палатке? В деревне у бабушки? А может, дома, в туран-ханской квартире? Это всегда было волшебное чувство, сладкое предвкушение. В таких случаях он отгонял любые мысли, не шевелился, не позволял нахлынуть реальности. Заставлял себя по возможности долго пребывать в небытии, оттягивал миг сказочной встречи с настоящим.

Легкий толчок – очнулся, застал его этим утром, как и когда-то, врасплох: где я? Он не осознавал себя еще ни Денисом, ни Голиковым, ни жителем планеты Земля. Лежал, распластанный на кровати, и боялся ощутить руку, ногу, стать человеком, нарушить белое, как простыня, полотно за закрытыми веками.

Запахи – нежные, непривычные, и в то же время смутно знакомые, маячили рядом, но ничего не сообщали.

За окном заскрежетал мотор заводимого автомобиля, и светлое пространство стало заполняться. Он уловил шум ветра в листве. Стрекот птиц. Шелест поливочного шланга. Он приходил в себя. Он не сомневался, что он в Москве. Но что-то смущало. Запахи? Звуки?

В глубине квартиры зажурчала утренняя вода. Зашлепали босые ноги. Рядом раздался скрип половиц. Кто-то осторожно раскрыл шторы.

– Малыш! – раздался откуда-то с небес голос, брызнувший, словно перец, слез в уголки глаз.

Денис разлепил веки. И гудящий его всхлип, звонкий, как разорванная струна, огласил ничего не подозревающую, вставшую сразу на дыбы комнату.

Он смотрел на нее огромными, наполненными влагой глазами. Она – немного испуганная, с застывшей в воздухе нерешительной рукой – на него. Со всех сторон бил безжалостный, растапливающий весь здравый смысл свет.

– Тебе что-то приснилось? – наконец произнесла она.

Он смотрел на свою огромную родительницу, боясь раскрыть рот, обнаружить себя голосом, лишней репликой.

– Нет, – прошептал он хрипло, вязко, будто учился говорить заново

– У тебя лоб мокрый, – притронулась она горячей ладонью и тут же ее отдернула.

– Сон, – выдавил он, открывая пронзительные молочные нотки в своем неокрепшем голосе.

Зашевелившись неуклюже, Денис выпутался из одеяла, осмотрелся. На стене обозначился календарь с горящей датой – «июнь, 1990». В памяти вырезался вчерашний вечерний кошмар, так похожий на навязчивую галлюцинацию.

В комнату вошел худощавый парень с усами.

– Папа? – вскрикнул Денис, не в силах спокойно воспринимать происходящее.

– Мыться! – весело скомандовал парень-отец.

И Денис выскочил вон из комнаты.

Из зеркала на него смотрел растерянный мальчик. Дениска.

Таким он помнил себя по черно-белым фотографиям. Круглые щечки, мягкий подбородок.

Подбородок подрагивал. В ушах стоял гул.

Снаружи раздавался непривычный тенорок отца, капризные реплики матери. Денис прислушался: разговор шел о каком-то волейболе, подписке на журналы, предстоящем заезде на геологические базы. Темы, сплошь канувшие в Лету…

Вчерашний день помнился отчетливо. Площадь, потасовка. Темные круги перед глазами. Вчерашний день был куда реальнее, чем сегодняшнее утро!

«Может, у меня что-то с головой?» – постучал он пальцем по мальчишескому лбу. И тут же ощупал голову: нет ли шишек после вчерашнего? Голова была в порядке. Хотя в порядке ли? Как все это называть?

Снаружи дернули ручку:

– Ты чего заперся?

А родители, как быть с ними? Здравствуйте, папа и мама, я только что свалился с луны! Это напугает их покруче моего. Тем более кто знает, где очнешься завтра утром – в детской кроватке в Туран-хане или в больнице в городе Москве? Ясно одно: в бутылку лезть не стоит. До нового пробуждения как минимум.

Он с тоской припомнил вчерашний митинг. Возымел ли какое-то действие этот шаг отчаяния?

«Какое-то возымел, – отметил он неожиданно. – Иначе чем объяснить мое здесь появление?»

* * *

В зале жужжал телевизор. По кухне разносился запах манной каши.

– Хватит, мама, куда ты накладываешь. – Свой голос воспринимать было трудно. Хотя взрослых ноток было не отнять: не зря ведь жил.

– Здоровый мужик уже. – Мать с подозрением на него поглядывала.

Он ковырялся в тарелке, смотрел по сторонам. Плакат группы «Мираж». Самодельный стол. Минимум утвари. Никакой бытовой техники. Сколько лет они будут потом копить на стиральную машину, новый холодильник, кухонный гарнитур. В конце времен приобретут даже автомобиль! А пока… Нормальное развитие. От малого к большому. Впрочем, эти самые бытовые принадлежности, элементы состоятельной семьи, их никогда и не беспокоили. Отчасти от отсутствия мещанских замашек. Отчасти из-за элементарного отсутствия денег. В ближайшие десять лет их куда больше будут волновать обыкновенные средства пропитания.

Он поднял глаза на мать: не знают ничего.

А я знаю, и что толку!

– Ты чего такой хмурый?

– Нормальный. Что делаем сегодня?

– Вы ж отцом на дачу собрались, забыл?

2.

Они шли с отцом по горячему Туран-хану, и Денис обнаруживал, что за годы здесь изменилось многое. Город выглядел не просто моложе и свежей, город улыбался, гомонил, спешил, радовался. Это было неожиданно после колючего и хмурого Туран-хана будущего. Все двигалось тут, подчиненное какой-то внутренней энергии. В песочнице, несмотря на ранний час, возились его ровесники, может быть, приятели. Кто-то осваивал двухколесный велосипед. Куда-то бежали женщины с колясками. Мальчишка-подросток выгуливал собаку и, увидев их с отцом, подбежал, поздоровался: Денис с трудом припомнил смутного соседа. На балконах лениво топтались праздные жильцы – сверкали стеклами очков, сияли белизной маек, журчали выходными разговорами.

Обширная территория ПТУ заставила его притормозить. Сколько времени он проведет в этой мекке всех окрестных ребятишек. Разноцветной площадке со спортивными тренажерами – мечте любой школы. Футбольном поле с деревянными трибунами – импровизированными лежаками для загара. Сквере, полном волшебных водопроводных кранов: с их помощью они с друзьями устраивали под сенью сосен систему запруд и каналов. Одиноком тополе в стороне, на котором провели как-то целое лето, а в один из дней обнаружили расколовшимся в поясе: не выдержал степного урагана.

Наконец, увидел над горизонтом выложенное из камней имя. И даже подпрыгнул от неожиданности: «Жив еще!»

Город окаймляли, сложно ожерелье, горы. На самом высоком склоне с северной стороны горожане выложили когда-то из беленых известью камней имя вождя. Сверкающую под солнцем надпись было видно из любой точки Туран-хана. Надпись долгие годы казалась непоколебимой, вечной.

Пока под занавес перемен по чьей-то упрямой воле она вдруг в одночасье не исчезла. Это было больно: надпись грела туранханцев в наступившее трудное время, сообщала, что устаканится, уложится все…

Многие годы после вершина горела, как от стыда, пугающим голым склоном. И только в конце века она обрела новое имя – «Догээ» – «солнечное место».

А пока – «Ленин». «Ленин» еще.

Денис с изумлением смотрел на окружающий его, воскресший, бьющий в ритмах невидимого сердца мир.

* * *

Дачный массив уходил аэродромной полосой прямо в небо. Подрагивал там миражом в полуденном зное, жаждал воды, крошился осадочными породами.

Сколько он себя помнил – это всегда была пытка. Пара километров с рюкзаком за спиной до автовокзала. Полчаса езды в забитой консервной банке Туран-хан – Сукпак. Столько же пешим ходом по песчаной дороге. И как награда – сухая территория, помеченная сначала полуметровыми столбиками с надписью – «Голиковы», а потом ершистым забором.

Денис не сетовал на тяжелую дорогу. А родителям не приходило в голову, что это трудно или бессмысленно. Знали – надо. Надо, как ехать по распределению в чужую, незнакомую Республику Тува. Как отправляться в экспедиции в горы и тайгу и строить там на пустом месте геологический поселок, в который приезжать потом летом и зимой, привозя с собой маленького сына. И работать, работать…

Дачу они купили в этом самом году. В этом же году из Тувы уехало несколько тысяч русских семей. Точнее, уедет! Все еще впереди.

Коренные жители скажут сначала – «Это наша земля», и все как будто промолчат. Крикнут – «Уходите!», и некоторые не заставят себя долго ждать. Покажут кровь, и многие согласятся с таким аргументом…

Денис шел по песчаной дороге, смотрел на жилистую, обтянутую линялой майкой спину отца и спрашивал себя: а почему останутся они? Зачем? Ведь косых взглядов – «чужаки», а вместе с ними и оскорбительных выпадов, с годами не убавится (а может, даже станет больше). А сколько времени уйдет на то, чтобы встать на ноги после краха геологоразведочной экспедиции!..

Когда они дошли до своих именных, подписанных карандашом столбиков, отец вынул из рюкзака ножовку, молоток, гвозди. Вытащил из-под бревен лопаты. И принялся копать ямы под опоры будущего забора.

Родители долго потом будут возделывать эту землю. Со временем участок превратится в полноценный огород с грядками, теплицами и ягодными кустами, казалось бы, радуйся! Однако вот незадача – чем больше жизни будет на этом клочке, тем меньше ее станет вокруг.

Сначала исчезнет первый сосед – бросит свои восемь соток, оставит одиноко шелестеть и сохнуть треугольную акацию. Потом уедут вторые – через дорогу: некогда веселый двухэтажный дом с окошком-иллюминатором станет глядеть потухшим глазом, сообщать: «Может, и вам пора?» В один из дней они узнают, что больше не появятся третьи – несгибаемый мужичок с бойкой женушкой, непременные помощники Голиковых. Долго будут держаться за огород четвертые, но в конце концов бросят дачу и они.

А в один из весенних приездов на месте своей и соседних дач Денис с родителями обнаружат просто пустое место. Ни заборов. Ни домов. Как сейчас – только редкие никчемные столбики.

Отец приколачивал к готовым опорам забора перекладины-доски. Удовлетворенно оглядывал возведенный каркас.

– Хорошая у нас будет дача, сын? – улыбался он белыми зубами.

– Конечно, папа.

Отец пропадет без вести в начале века. Поедет к матери на юг России и исчезнет без следа, без привета.

3.

На следующий день Денис обнаружил себя в той же детской кроватке. Факт этот не изумил его, даже показался естественным: быстро же человек принимает небылицу за истину.

Более того, он заметил, что если бы очнулся в Москве, то, верно, испытал бы самое сильное разочарование в жизни.

В квартире стояла тишина – родители убежали на работу, готовился заезд на геологическую базу. Его, разумеется, собирались брать с собой. Нужно ему это или нет, он еще не разобрался. А разбираться во всем следовало! Позиция ведомого пацана устраивала меньше всего. В нем играла природа взрослого человека: определиться с приоритетами, поставить цели, действовать, наконец.

Вчера он штудировал свежую прессу. Долго торчал у телевизора. Ничего не требовал и не просил, чем вызвал приступ беспокойства у матери. Отец, как и на даче, лишь молча на него поглядывал, воспринимая, должно быть, изгибы в поведении сына как естественное.

Определиться с приоритетами. Собственно, на что он может рассчитывать? Родители – люди с другой планеты. Друзья – несмышленыши. Профессия – учитель истории. Не станет же он учить своему крайне противоречивому предмету оболтусов, что старше его. Наконец, он мужчина! Денис с тоской вспомнил жену, ждущую с недели на неделю их первенца – сына. «Как она там без меня? – с ужасом думал Денис. – Или уже – они?..»

Так все-таки – кто? Мальчик, которого тянут за руку? Не годится. Вундеркинд? Огорошивать взрослых кубометрами информации? Смысл?.. А может, пророк? Броситься в полымя и разъяснять окружающим, что через год-другой их не станет? Ведь он хотел этого. Еще мальчишкой, а потом и взрослым, не раз ломал голову: можно ли остановить то жирное и ненасытное, великаньих размеров, что хозяйничает на его земле? Что растворило, как не было, в воздухе их налаженный семейный быт – с волейболом, подпиской на журналы, беззаботными прогулками по вечерам. Что вырезало под корешок их геологическую экспедицию, и полетели в разные стороны сапоги, руки, головы, ноги. Что вывезло аккуратно, бревнышко к бревнышку, их, Голиковых, дачу, которая одна-то и кормила их по-настоящему все эти годы. Что забрало у них отца, о котором они не знают ничего, – где, как, что случилось, жив ли?

Да и на этот митинг в Москве он вышел, по сути, потому что решил наконец ответить себе на свой безответный вопрос. С самого первого года жизни в столице желал выйти, присоединиться, сказать свое слово! Но боялся, все чего-то боялся. А тут решился. Наверное, перед будущим сыном неудобно стало.

Устав бесплодно перебирать вопросы, он покинул квадратные стены и вышел на улицу. Избегая невнятных и ненужных встреч, спешно пересек двор. Миновал строительную площадку, пустырь, автобусную остановку.

Путь этот, знакомый до нетерпеливого зуда в подошвах и поражающий каждый раз новизной после долгого отсутствия, вел в «город», в центр! Его, как магнитом, тянуло сейчас туда. Как степным ветром гнало, бесцеремонно толкая в спину.

Сразу за соседним проспектом простиралась, укрытая оградой, геологоразведочная экспедиция. Денис перебежал дорогу и остановился у заборных плит. Погладил их, горячие, родные. Визит был чреват встречей с родителями, он собрался было идти дальше, но слух его привлек рокот тяжелых моторов. Из-за поворота вывернул блестящий бензовоз ЗиЛ. За ним великолепный «Урал». Затем упрямый ГАЗ-66.

Заметив на борту машин магический штемпель – «геологоразведка», Денис улыбнулся, как если бы увидел сейчас отца и мать: геология – она была жива! Машины двигались, как верблюды в караване, с достоинством, торжественно, плавно. Прохожие замедляли шаг, любовались колонной.

Меньше всего Дениса волновало сейчас, зачем ему даны эти видения, для чего он переживает терзающее дежавю. Он был заворожен разворачивающимся перед ним полотном, смотрел на машины и не отделял их от себя. Он был водителем в молодцеватом тельнике, держащим твердые руки на тугом руле. Длинными трубами для буровых, что торчали из кузовов, посылая наружу протяжные свисты. Крепкой, как яичная скорлупа, пластиковой будкой вахтовки, в окнах которой покачивались пыльные лица. Вот так, пройдет день-другой, отправятся в дорогу и его родители, возможно – он. Вот так будут они отправляться за своими открытиями год за годом…

Машины почти скрылись из виду, как в стройной мелодии удаляющейся колонны брякнула лишняя нота. Будто над ухом каркнула ворона. На мгновение Денис учуял неприятный запах – запах гари. Он проводил машины глазами и, гоня мутные ощущения прочь, припустил дальше.

Центральная площадь была праздна, многолюдна. Денис сновал среди толпы, смотрел на лица, слушал разговоры.

– Новые бензовозы пришли в геологическую экспедицию, – сообщал приятелю парень у бочки с квасом. – Шофера в автопарк требуются. Меня брат подтягивает. Скоро начну в рейсы ходить. Засиделся после дембеля!

– Куда? – интересовался собеседник.

– В горы! Если все ладно пойдет, вызову и дядьку из-за Саян. Дорог много, работы много. Республика перспективная.

У сверкающей новенькой «восьмерки», выставив на крышу кассетный магнитофон, кучковались парни.

– Гена, не теряйся, твой звездный час настал! – толкал друга высокий балагур в солнцезащитных очках. И опережая того, кричал проходящим мимо красавицам:

– Девчонки, айда к нам в видеосалон на просмотр французского кино. В довесок к культурной программе – коньяк и лимоны!

Девушки смеялись, торопились пройти их, заманчивых, опасных.

– Если вас больше интересуют фильмы о единоборствах, мы готовы предложить и это блюдо, – не унимался высокий. – Не откажите испытать приемы с самой достойной из вас!

Парни выглядели вальяжными, сильными. Дениса не смущали их шутки. Ему было приятно смотреть на них. Что-то новое, точнее, хорошо забытое старое – смелое и уверенное в себе – переполняло этих современников эпохи.

У фонтана стояла молодая пара. Мужчина в форме. Хрупкая женщина в легком платье.

– Новую вертолетную площадку открываем в июле, – расслышал Денис, – начнем летать на Тоджу. Свожу тебя и детей. Полюбуетесь на это великолепие! Кристальные озера, полные рыбы. Луга, горящие от жарков и земляники. Острые ледники под палящим солнцем.

– Не хочу на холодные озера, хочу на море, – капризно отзывалась женщина. – Мама звонит, говорит: приезжайте, привозите внуков. Фруктов наедимся на год вперед. Загорим под сладким южным солнышком!

– Настоящую тувинскую природу как не посмотреть, Марина? – улыбался мужчина. – Будет что рассказать ленивым южанам…

Денис разглядывал людей вокруг. Лица их – твердые еще. Ни намека на ту подозрительность, ощеренность, что будет так характерна всего через несколько лет. Несмотря на лихорадку, которая уже сотрясала страну, люди были спокойны и расслаблены, сплочены и безмятежны. Не превратились еще в развеянные одинокие крупины, которые норовит склевать любая ворона. Темное будущее казалось отсюда фантомом, дурным сном, детским страхом…

– Полыхнет скоро! – каркнул рядом голос.

Денис поднял глаза. Над ним стоял мужчина в плаще и пожилая женщина.

– Докатится и до нашего медвежьего угла, – улыбался незнакомец. – Трещит по швам глобальная иллюзия!

Лицо его, смазанное гримасой скептицизма, ухмылки, какой-то корявой внутренней торжественности, показалось знакомым Денису. Он припомнил: людей с такими выражениями можно было с избытком обнаружить на перестроечном телевидении. Словно прозрачных, голых, освобожденных от всего. До неприличности гибких, развитых, компетентных.

Женщина молча поддакивала, улыбалась предрекаемому спутником темному будущему.

– Хлебнем теперь по полной, – говорил мужчина. – Заслужили! Смотри перед собой, Капа – иллюзия! Прозрачная, лживая действительность. Что пар от этой воды! Мираж!

* * *

Денис сидел в квартире, вжавшись в кресло. Контакт с этим миром был невыносим. Как с ребенком, больным неизлечимым недугом, который не знает, что жить ему осталось до рассвета, а он, блаженный, бегает, смеется, радуется окружающему.

Все ясно ведь, расписано на четверть века вперед. Буквы на горе – мираж. Перспективная республика – мираж. Будущее – мираж!

А может, нет, а? Кто сказал, что этот хлыщ в двубортном плаще прав? Что мне не приснилось все мое двадцатипятилетнее будущее? Ведь вон они, камни-буквы на горе, горят, светят! Вот они, дворы, полные безмятежной детворы и молодежи. Вот родители, покупающие дачу на отшибе, устраивающие свой быт, верящие в светлое завтра. Почему я должен трепетать, как осенний лист, который сейчас оторвет ветер? Почему должен верить, что ребенок завтра умрет? Почему? Ведь жив он!

4.

Полыхнуло разом. Ночью в бездонной провинциальной тишине ухнуло так, что зазвенели стекла на окраинах. На мгновение стихло. А потом загрохотало снова, без перебоев, будто где-то занялась гигантская бестолковая петарда.

Голиковы жили на отшибе, окна выходили в степь, телефона не было. Сбились втроем у балкона, и, глядя бессмысленно на утопающий в лунном свете пейзаж, прислушивались к гаснущим в глубине города тяжелым раскатам.

Утром стало известно, что ночью в гараже Тувинской геологоразведочной экспедиции сгорело двадцать семь автомашин. Погибло три человека. По неизвестным причинам загорелся, а потом взлетел в воздух один из пятнадцати новоприбывших бензовозов. Пожар перенес пламя на соседние грузовики, и скоро полыхал весь автопарк.

Родители, принесшие на следующий день эту новость, были бледные и притихшие. В этот же день Денис ходил смотреть на потемневшие, еще вчера белые плиты забора, отмеченные подпалинами. Он чувствовал гуляющий по ветру запах пепелища и боялся заглянуть туда внутрь, где шла работа: он был напуган. Он помнил этот пожар, будучи маленьким. Помнил и этот душный запах, и обглодыши строений, и тревогу родителей. Помнил, как брала тревога и его, но больше – изумление: что-то происходит…

В день громких похорон, заполонивших людьми и красными гробами город, с границы с соседним краем пришла другая новость – заполыхала тайга. Шоферы дальнобойных КамАЗов и водители рейсовых автобусов как один рассказывали, что вековые кедры горят, как факелы. Что через Саянский перевал не пробиться – автомобильное сообщение приостановлено. Несколько местных жителей уже числятся пропавшими без вести. А огонь набирает и набирает силу – вся горная цепь покрыта чадящим дымом…

Наконец, самые тревожные вести стали поступать с запада республики – из промышленного городка Аксы, где с каждым годом набирал мощности один из крупнейших в стране асбестовых комбинатов. Поговаривали, что там произошли столкновения на национальной почве (вот оно!). Что-де представители коренного населения провели на центральной площади митинг, где заявили о неравенстве в правах с русскими, и ратовали за немедленное изгнание «незваных гостей». Что на громких лозунгах сходка не закончилась, и вдохновленные речами митингующие отправились проучить «свиней-приезжих»: предводительствовала толпой учительница местной школы – до тех пор тихая и незаметная женщина. В ходе столкновений одного человека погромщики зарезали, нескольких порезали. На следующий день для наведения порядка в Аксы из-за Саян прибыл экстренный борт с милиционерами. Сутки-другие городок покачало из стороны в сторону. А потом затихло. Или затаилось.

Тучами подернуло столицу Тувы Туран-хан. По вечерам на улицах прибавилось дружинников. Участились драки среди молодежи. Как только возник просвет на перевале – за Саяны отправился караван из грузовиков-контейнеров с первыми бегущими от такой нестройной жизни семьями.

Но в целом все как будто оставалось прежним. Люди были спокойны. Город жил размеренной жизнью. Геологический рейс, на котором Голиковы должны были отправиться в экспедицию, несмотря на взрывы в гараже и повсеместное ЧП, не отменили: система работала.

«Шатает страну, – говорили туранханцы. – Но пожары тушат, людей спасают, а своих не бросают. Не может вот так, за здорово живешь, все вылететь в трубу. Наладится!»

Внешне оставались спокойными и родители Дениса. Не придавая серьезного значения происходящему, мать и отец, казалось, воспринимали все как дурную шутку. Они не могли осмыслить это, не в состоянии были принять за естественное. Смеялись над особо курьезными сообщениями, вроде появления на севере республики вооруженного отряда националистов-чабанов на лошадях.

Первые столкновения с новой реальностью случатся позже. Когда мать выгонят из очереди в магазине. Когда его, Дениса, не пустят как «свинью-приезжего» на карусель в соседнем дворе, и он прибежит, оскорбленный, расскажет об этом родителям, и мама впервые при нем грубо выругается. Когда отец, чтобы проводить вечером гостей, будет вынужден брать с собой револьвер, выданный ему в экспедиции для обороны от зверя в тайге.

Но и тогда – Денис ощущал это ясно – родители не будут впускать в себя страх. Будут терпеть, пережевывать случайные выпады в свою сторону, но не пугаться, но спокойно идти своей дорогой.

5.

Выезжать собирались с утра. Пока отец закупал с водителем продукты на базе, мать закатывала дома спальники, упаковывала в целлофан войлочные циновки, укладывала скарб.

Денис не видел себя среди этого переполоха. Все походило на сказку: налево пойдешь – коня потеряешь, направо – голову сложишь. В детстве эта дилемма ему казалась почти неразрешимой. Пока же самым сложным, самым неприемлемым, самым бессмысленным ему казался завтрашний путь в горы!

Толку от него в сборах было мало – все валилось из рук. Не зная, куда себя применить, он вышел на улицу. Потоптавшись у подъезда, свернул в соседний двор, потом в следующий. И пошел, как тень, стараясь не соприкасаться с этим миром, не сливаться, не говорить на его языке, куда глаза глядят, сквозь бетонные кварталы.

Он не понимал, куда идет. Просто брел, как потерявшийся щенок, который все поводит носом – где же, где? Не видел ни ровесников, удивленно окликавших его или свистящих вслед. Ни сгущавшихся сумерек. И все перебирал внутри бесконечные вопросы. Где ответ? Где выход? Что дальше? Он отправится в путь? Но куда – вперед или назад? В горы или кувырком вниз?

Проходя мимо одного из недостроенных домов, Денис услышал из его недр хохот. Бессмысленно подался на голоса.

И вдруг отпрянул от резанувшего в ухо:

– Стой!

Рядом стояла девочка – такая же пигалица, ровесница.

– Ты кто? – сам испугался он.

Девчонка показалась ему знакомой, он где-то видел ее раньше.

– Не ходи туда!

– Куда?

– Да в эту развалину.

Он всмотрелся в ее лицо – курносый нос, торчащие уши, смешные вихры.

– А что там?

– Не знаю. Мама говорит – не надо. И многие говорят.

– А ты чего тут? – Он, кажется, впервые разговаривал с кем-то, кроме родителей.

– Я не тут, я там! – Она махнула в сторону подъезда жилого дома под ярким фонарем. – А тут тебя увидела. Идешь, шатаешься, будто потерялся.

– Точно, потерялся, – согласился он.

– Иди домой. – Она тревожно на него поглядывала. – Где ты живешь?

– Тут, недалеко. – Ему стало странно, что он чувствует себя слабее этой крохи.

– Пошли. – Она взяла его за руку. – Пойдем отсюда. Он вложил в ее ладонь свою.

– А ты почему не дома? – сказал он и уловил нотки благодарности в своем вопросе.

– Маму жду.

– На улице?

– А! – махнула она рукой. – Дома страшно одной.

И в свете фонаря Денис узнал эту девочку – ровесницу из параллельного класса. Из немыслимо далекого своего прошлого.

* * *

Они не знакомы были никогда. Он даже не знал, как ее зовут. Он просто видел ее и запомнил. И все.

Это было в начальной школе. Ее трудно было не заметить. Девочка, похожая на рыжего петрушку с приклеенной улыбкой. Некрасивая, нелепая. Она бегала с одноклассниками, но все время как бы выпадала из общей компании. Все – одинаковые, ладные. А она вот такая – солнечный блин с маслом.

Из школы она ушла после девятого класса. Незаметная, тихая. Такие к этому возрасту перестают громко радоваться в кругу сверстников. И она больше молчала. Но всегда улыбалась. Увидит свет – и губы расплываются. А выглядела, что и говорить – прическа-щетка, сапоги мамины, кофта шерстяная. Еще платочек на голову – и готовая крестьянка с какой-нибудь нелепой картины из школьного учебника.

А кругом все как растаявший снег было. Как проталины. Грязно. Идти трудно. Но все что-то показать старались. Что ты благополучный. Что ты в ногу со временем. Что ты в стороне от болота этого. А она ничего показать не хотела. Она в свои 14–15 лет словно простоволосая женщина была. Которая идет по осеннему полю. Идет к родным, которые ее ждут. Одна идет. Неловко, неуклюже. Говорит сама с собой: «Дура, опять набрала воды». Кряхтит, всхлипывает. И никого нет, кто бы ей помог. Идет сквозь размытое поле, медленно вытягивает ноги из коричневой жижи. Впереди дом – там ждут. А может, и не ждут. Может, и дома-то нет! А она идет. Она верит, что есть. Что-то теплое и живое, куда можно приткнуться, как только выберешься из этого бескрайнего болота, бесконечной распутицы.

И когда ей было семь – она улыбалась. И когда стало пятнадцать – улыбалась и хранила в себе оставшееся теплое. И шла вперед. Выльет ушат грязи из сапога, и дальше. Упала, измазалась вся, и снова вперед. А света за деревьями все нет.

Как-то Денис шел, упоенный собой, по туран-ханской улице – он только что приехал из Москвы, где успешно стал студентом первого курса педагогического университета.

На одном из перекрестков он нагнал вереницу разновозрастных ребятишек. Дети были в одинаковых шапках, одинаково поношенных куртках, потрепанных штанишках и залатанных колготках. Все ветхие и серые, как этот город. Горькие и сморщенные, как старички. Шли, держась за руки, оглядываясь вокруг, будто в поиске чего-то.

Денис затормозился, не понимая, – что не так в этих детях? Пока не догадался – детдомовцы.

Впереди и позади детей шли воспитательницы – две девушки. Они не походили на его, Дениса, подруг из Туран-хана. Они походили на этих детей. В ношеных куртках и юбках, будто вынутых из долгого ящика. Такие же ветхие. Такие же растерянные.

На светофоре та, что впереди, остановилась и оглянулась. Курносый нос. Непослушные вихры. Только без улыбки. Та самая смешная девчонка из детства. Денис сразу узнал.

* * *

– Слушай, – спросил он, ошеломленный, эту знакомую незнакомку сейчас. – Тебя как зовут-то?

– Светка, – тряхнула челкой девочка, всматриваясь в дорожку, ведущую к соседним домам.

– А я – Денис.

Вдали показался силуэт женщины.

– Пойду я, Денис. – Светка торопливо пожала его ладонь. – И ты иди!

– Спасибо! – успел крикнуть он.

6.

Утром Денис очнулся от непривычной тишины.

«Проспал!» – вскочил он. Но тут же себя одернул: нет, без него бы не уехали.

Выйдя в коридор, он не увидел рюкзаков, палаток, спальников. Пусто!

Не было, впрочем, и его вещей, что вчера собирала мать.

Денису стало не по себе. И даже страшно, как в детские годы, когда он оставался дома один и испытывал вдруг странный нахлынувший ужас, с которым не совладать.

В таких случаях он прятался в шкаф – в шифоньер в прихожей. В нижнем отделении его лежали куртки, полотенца, шторы, клубки шерсти, из которых мать вязала им с отцом свитера. Там же всегда находилось спасительное местечко для него, Дениса. Теплые клубки шерсти успокаивали, как мамины руки. Иногда, не желая выходить наружу, он засыпал внутри. Пару раз его находили там вернувшиеся с работы родители…