Текст книги "Журнал «Юность» №04/2023"

После еды Лена пошла в зал и легла на вечно разложенный диван. Пружины крякнули, и диван выгнулся, принял Ленину форму. Она терпеть не могла жесткие кровати, всякие ортопедические матрасы – кому это может быть полезно, как? Еще, говорят, холод полезен. У них дома топили будь здоров, хотелось даже сильнее. Свитер и брюки Лена снимать не стала, свернулась калачиком, наслаждаясь теплом своего тела, и мирно уснула.

* * *

Во сне Лена шагала.

Какой-то неведомый город плыл на рассвете, пах морем. Лена вдруг делалась очень-очень высокой, как гигантская цапля, в пять шагов пересекала площадь. В центре ее стояло громадное колесо обозрения – Лена заглядывала в пустые заляпанные кабинки. Потом вдруг начинало всходить терракотовое жаркое солнце, и сон обрывался.

В другом сне они с Наташкой сидели на тахте в комнате бабушки, с потолка лился ясный искусственный свет. На коленях у Наташки лежала книжка с якутскими сказками. «Жил да был Тюлюлюй, не тужил Тюлюлюй», – пела сестра, раскачиваясь. Лена помнила этот стишок: про избалованного мальчика, которого все вокруг тепло кутают, вкусно кормят, сладко баюкают.

Наташа вскочила и запрыгала приставным шагом, описывая ровные круги по контуру света. От прыжков дрожали хрустальные подвески на люстре: в детстве Наташка воровала их, прятала под подушку, говорила, что это ее ледяные ножи, а сама она – Снежная королева. Она кружилась, кружилась, кружилась, как вдруг нависла над Леной, упершись руками той в бедра. Ногти почти прокололи кожу, но больно не было. Глаза Наташи стали совсем черные и неживые, как гематит. Показывая ровные клычки, она пригрозила:

– Кусайся или беги.

Лена вздрогнула и открыла глаза.

Было уже часа четыре, комнату обложили серые сумерки. От соленой еды пересохло во рту. Она вышла на кухню и попила, низко наклонившись к крану, захватывая воду губами. Труба издавала заботливый коричневый шум. У-у-у-у-у-у-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.

Лена вернулась на диван и накрылась коричневым дивандеком. Изнанка, прошитая золотистыми нитками, кололась – и от этого почему-то стало приятно. Она покрутилась, пока ткань не обняла ее со всех сторон, словно саван. Включить бы фоном телевизор, но батарейки в пульте сели; теперь и не встанешь, и раскутаться лень.

В этой комнате бабушка любила шить. У изголовья стояла старая немецкая машинка с красивым крылом и педалью, Наташка таскала на нее кукол и играла в совсем уж странные игры. «Это храм, – шептала она. – Отсюда их души улетают на небо».

На старой тахте, лежа головой к машинке-храму, умер дед. Лена помнила его веселым: как он играл с внучками в шашки на щелбаны, варил щи, приходил с мороза и доставал из засаленных карманов дубленки два «киндер-сюрприза». «Дед, дед, во сто шуб одет!» – Наташка дразнила его. Дед выходил из комнаты и притворно грозил кулаком, бурчал, матерился. А потом вытянулся и застыл навсегда. Лена видела его мертвый затылок, который тащили в ванную омывать, боялась выходить в коридор. Зеркала бабушка затянула старыми простынями, в коридоре оплывала белая хозяйственная свеча.

Скрипнула дверь, и в зал упал цилиндр оранжевого света.

Лена вздрогнула и даже зажмурилась на секунду, но в дверях стоял всего лишь отец, одетый в домашние тапочки и растянутые трусы. В руках он держал пустую картонку «Вкуснотеево».

– Ты не купила мне молока. – В сумерках блеснула золотая коронка.

Она сразу расслабилась и даже зевнула, плотнее кутаясь в покрывало.

– Что-то забыла. Завтра зайду после работы.

– Как крыльев себе ведро – так первая. Как матери своей жратвы – пожалуйста. А как отцу молока за сто рублей – хрен. Что я своими ручками здесь каждую обоину приклеивал, жрать-пить носил – козявки мои то, козявки мои се, – никто не вспомнит.

Отец звонко цыкнул, убирая набившуюся под коронку слюну. Лена отметила про себя, что ноги его, торчавшие из семейных трусов, еще больше похудели, а живот, наоборот, вздулся. Главное не отвечать, не раздражать его. Молчать, кивать, если что – кликнуть маму. Папа был нервный, крикливый, но отходчивый.

Силуэт отца вдруг качнулся вправо и исчез. «Будет на кухне сидеть и материться, пока не извинюсь», – подумала Лена. Но он снова вырос в проеме – и в руках вместо «Вкуснотеево» почему-то держал ремень из грубой змейчатой кожи. Брюк отец давно не носил, и Лене даже стало интересно, откуда взялась такая находка.

– Щас как получите у меня! – Он вскрикнул и дернул ремень в стороны. Кожа издала пронзительный, как удар плетки, щелчок.

От неожиданности Лена вскочила, забыв о саване покрывала. Спеленутые ступни отказались слушаться, она потеряла равновесие и скатилась на ковролин, смешно вытягивая ладони. Дремавшая кошка очнулась, взвизгнула и, шипя, спряталась под диван. «Кусайся или беги», – вспомнила Лена. И еще почему-то слова крестного про собаку.

Тень отца мелко дрожала, растекшись по бурым пятнам ковра. Смех булькал, словно кипел в глотке, но не смел вырываться наружу. Лена даже приподнялась, завороженная: живот, перерезанный синей наколкой, напоминал сказочный чан, в котором варится зелье. Ремень спускался с его сплющенной ладони, пряжка волочилась по полу и тихо позвякивала. И казалось, что длится это долго-долго, что время тает и размывается, что все это лишь продолжение снов: то не ремень скрипит, а педаль «Зингера», то не хохот раздается, а сестра вдалеке рыдает, уткнувшись в бабушкино плечо, то не засорившаяся труба шумит, а на лифте поднимается домой дед, насквозь пропитанный морозом и спиртом, в карманах дубленки лежат две измятые шоколадки.

Наконец отец успокоился, икнул и вытер глаза.

– Ладно, – сказал он снисходительно. – Не ссы компотом. Магазин до восьми, может, еще успеешь.

Анастасия Пернова

Родилась и живет в Новосибирской области. Автор трех романов. Лауреат Национальной молодежной литературной премии, финалист премии А. И. Казинцева, лауреат III степени конкурса «Русский Гофман». Рассказы входили в шортлисты конкурса «Кубок Брэдбери» и литературной премии имени А. И. Левитова. Работает редактором в новосибирском издательстве «ИРГА».

Саша торопливо шагала вдоль канала Грибоедова. Желтые, оранжевые и розовые дома словно стискивали ее с двух сторон. Наверное, так же себя чувствовал закованный в гранит канал. На ходу Саша жевала наспех сделанный сэндвич. Опять не успела позавтракать. Опять проспала. Опять проплакала всю ночь. Она глянула на часы и прибавила шаг. Опоздает, точно опоздает.

А все Матвей. Свечку подарил вчера, такую, в стаканчике. Пахнет нежно – пачули и… еще что-то там. Зачем только она к нему спустилась? Не надо было, нехорошо это. Повезло, что Юрка в ночную – можно плакать и не спать. Прятаться не надо, объяснять ничего не надо, выдумывать.

Саша спешила на работу, в школу № 255 Адмиралтейского района. «С углубленным изучением предметов художественно-эстетического цикла», как не забывал упомянуть директор при каждом удобном случае. Первым уроком сегодня пятиклашки, а преподает она историю и культуру Санкт-Петербурга. Такой вот предмет. Это тебе не «историчка» и уж тем более, боже упаси, не «математичка». Правда, ученики за глаза называли ее Императрицей. Это Матвей однажды рассказал, но Александра Федоровна не обиделась.

Матвей – ее выпускник. Он в одиннадцатый перешел, когда Саша сразу после института к ним попала. Четыре года пролетели, а они так и общаются. Переписываются, видятся иногда, гуляют. Его семья переехала из Казани, а Саша родилась в Питере, да еще и преподает такой предмет. Она все-все про город знает, могла бы экскурсии водить. Матвей любит ее слушать, а Саша отвлекается изо всех сил на исторические здания, пытаясь унять отбивающее дробь сердце, и молится, чтобы Матвей не вздумал взять ее за руку или еще что-то в этом роде. Он никогда себе ничего такого и не позволял. Может, это она только, вот дурочка! Саша и не знала, что любовь может давать такое вдохновение, такое ощущение полета. Да что она знала о любви раньше?

Ноги на автопилоте свернули на Фонарный переулок. На пешеходном через Декабристов горел зеленый – какая удача! Всего два перекрестка, и она на месте. Над дорожным полотном занес ногу мужчина. Занес – и не двигался. Стоя вполоборота к Саше, он хитро смотрел на нее и сально улыбался.

«Ну все, сейчас пристанет. Скажет что-нибудь или схватит», – подумала Саша, моментально делая вид, что ничего и никого вокруг не замечает и очень торопится.

Мужик не двигался, зеленый горел, Саша шла. Ну и тип. Полосатая майка-алкоголичка, обтягивающая круглое пузо, нестриженые светлые кудри и выражение лица городского сумасшедшего. Хотя нет, больше похож на маменькиного сынка, которому на девушек смотреть запрещают, а он, поди ж ты, насмелился и пялится. Ну что за противная улыбка, надо же! Сейчас что-нибудь скажет, вот сейчас, вот…

Саша поравнялась со странным пешеходом. Плечи передернулись, кожа покрылась мурашками. Она ждала подвоха: слова, движения, прикосновения. Ничего. Быстро перебежав по зебре, не оглядываясь, но чувствуя спиной взгляд (маньяк!), Саша еще прибавила шагу. Снова посмотрела на часы – без пяти. Да она ведь комкает в руке пакетик от сэндвича! На ходу глянув по сторонам, Саша свернула к ближайшему дому и бросила мусор в урну. Вместе с этим движением расстегнулся ремень красивых наручных часов от Michael Kors, которые подарил муж. Часы соскользнули с запястья и полетели вслед за пакетиком, звякнув о пустую пивную банку.

«Какая плохая примета, ну какая же плохая примета! А вообще часы дарить нельзя, это к… да к чему же? В общем, к чему-то. Вот Юра подарил, а они убежали. Причем в мусорку. Время уходит. Точно, уходит. Трачу время на него. Вот и часы того же мнения».

Цена, конечно, у часов не запредельная, но для бюджета Саши и Юры все равно приличная. Так что надо доставать. Юра вообще-то последнее готов на нее потратить. Не муж, а сокровище. Отпускает, куда бы ни захотела, даже одну за границу на отдых, когда сам не может составить компанию. Он хороший, заботливый.

«Бери, не думай. Смотри, какой парень. Как бы не прощелкать такой шанс», – говорила мать. И Саша взяла. Не думая. Никто до этого ее так не любил, как Юра. И вообще никак не любил. Ну что теперь-то ей нужно?

Как с Матвеем поговорить? А вдруг она для него просто друг и старший товарищ? Вот именно, старший. Он же мальчишка. Что он может ей, Саше, дать? У него ветер в голове. Саша даже к гадалке ходила – переложить ответственность за свой выбор. Гадалка так и сказала: мол, Матвей для семейной жизни не годится, а самый лучший человек уже рядом. Ага, пусть скажет это крыльям за ее спиной, которые рядом с Юрой складываются и втягиваются обратно.

Откопав в мусоре злосчастные часы и щедро сбрызнув антисептиком их, а заодно и руки, Саша продолжила путь, больше не торопясь. Так и так опоздала. Какая теперь разница – на пять минут или на пятнадцать.

Странно, но переулок она не просто не узнавала, а видела впервые. И перекресток с Пирогова куда-то делся. Наверное, сама не заметила, как проскочила его, занятая обеззараживанием часиков. Впереди между зданиями поблескивала под утренним солнцем Мойка.

Саша развернулась и пошла назад, но школы не было. Дошла до улицы Декабристов – перекресток не тот. Снова развернулась, прошла обратно к реке. И наконец подняла голову на табличку с адресом. Переулок Матвеева, дом два. Что? Как это?

– Матвеева? Серьезно? – вскричала Саша, распугивая голубей и чаек.

Это же совсем в другой стороне. Она никак не могла попасть сюда, ведь шла не сворачивая. Саша глянула на сине-зеленый циферблат злополучных Michael Kors, узором напоминавший павлиньи перья. Восемь ноль-ноль. Как? Как за пять минут она перескочила через несколько переулков влево? Почему ни разу, пока бежала, не обратила внимания на адресные таблички?

Мужик на перекрестке виноват. Саша не представляла, каким образом, но это точно он виноват. Стоп. А чего он вообще стоял, занеся ногу над зеброй? Почему не шел? А… где другие были? Машины, пешеходы – где? Это же утро, без пяти восемь. Все на работу опаздывают. Машины сигналили бы, как сумасшедшие, вздумай кто тупить на краю проезжей части ни туда ни сюда. Перекресток был совершенно пустой – Саша только сейчас поняла это. Жутко, безобразно пустой.

* * *

Когда Саше было десять, она дружила с Танькой из пятиэтажки. Танька жила на четвертом. Сашу, привыкшую ездить на лифте на свой десятый, неизменно увлекал подъем пешком на целых четыре этажа.

Длинноногая Танька постоянно перешагивала через две ступеньки, а Саша в это время громко считала: одна, две, три, четыре… У них была традиция: на каждой лестничной клетке задирать головы и смотреть на пролет над головой. Проведя осмотр, Танька загибала палец, отмечая еще один этаж.

В очередной раз добежав до нужного этажа, едва не сбив незнакомого пузатого дядьку и уже почти ткнувшись носом в Танькину дверь, девочки посмотрели вверх… и вместо решетки пятого этажа увидели очередной лестничный пролет. Двери, обитой облезлым кожзамом, из дырок в котором во все стороны торчала вата, перед ними тоже не оказалась. Зато была другая: голубая, крашенная обычной краской. Тут жила бабулька с третьего – хозяйка визгливого шпица.

Саша и Танька молча бок о бок поднялись еще на один этаж, никаких ступенек уже не считая. Четвертый. Они не говорили об этом ни разу: ни в тот день, ни потом. Интересно, помнит Танька или предпочла забыть?

* * *

Попутчик, насвистывая и сунув руки в карманы, болтался по улицам Темного Петербурга, на домах которых не было ни табличек, ни адресов, ни номеров. Ни тебе светофоров, ни спешащих учительниц с сэндвичами. Красота!

Небо над головой висело сумрачное, сине-фиолетовое, с пухлыми объемными тучами. Мойка текла в обратную сторону. В зеленоватой воде не отражались обступившие реку здания. Облезлый дворец, который люди на Светлой стороне называют Юсуповским, выглядел одиноко и жалко. Весь в струпьях облупленной желтой штукатурки, он гудел непрерывной музыкой сквозняка, которую исполнял проносящийся сквозь разбитые окна ветер.

– Здорово, Гришка. – Попутчик кивнул бородатому мужику, опершемуся плечом о посеревшую колонну дворца.

– И ты здоров будь, милай, – бросил тот, пробуравив в ответ тяжелым взглядом из-под спадавших на лицо сальных патл.

Попутчик шагал, пока не надоело, потом щелкнул пальцами, и перед ним прямо из выщербленной каменной мостовой вырос приземистый домик.

– Перекрестки, перекре-о-осточки, – напевал он, переступая порог.

В прихожей зевнул и потянулся, почесывая пузцо в полосатой майке и удовлетворенно оглядывая себя в зеркало.

– Как там в Светлом? – спросил из единственной комнаты женский голос.

– Утро, бегут.

Он зашел в комнату. Жена сидела в кресле-качалке и вышивала, склонившись над круглыми пяльцами. Рыжий кот спрыгнул с ее накрытых колючим пледом коленей и потерся о ноги Попутчика.

– Какие варианты? – спросил он и тут же опять запел: – Саша, Са-а-ашенька-а-а…

– Наш любимый, самый скучный. «Меня от чего-то уберегли. Наверное, кирпич бы на голову упал или машина сбила».

– Банальщина, – вздохнул Попутчик. – Стараешься, а они… Еще что есть?

– Наступила в дырку в простра… прстр…

– Пространственно-временной континуум, во! – подсказал Попутчик, с умным видом воздев палец. – Знамо дело, наступила. Тоже мне открытие.

Жена хитро улыбалась, продолжая ловко орудовать иголкой.

– Не томи, на чем она остановилась-то? – Попутчик отпихнул ногой назойливого кота.

Жена повернула к нему вышивку. На ней оказалась парочка, влюбленно глядящая друг другу в глаза. В девушке Попутчик сразу узнал Александру Федоровну – Сашу.

– А это что за тип? – сощурив глаз, спросил он.

– Так Матвей.

– Какой еще Матвей?

– Ну ты ее перебросил на переулок Матвеева.

– Куда? – переспросил Попутчик, повысив голос от удивления.

– А, ты не специально? Я думала, ты в курсе. Она как раз выбирала между Юрой и Матвеем, а тут… Попутчик сложился пополам от смеха, не дав жене договорить. Перепуганный кот отскочил от хозяина и повис на шторах.

– Ох, не могу! – Он хлопал себя по коленям. – Матвеев переулок. Я ж не карта, откуда я знаю, в каком месте она с моего перекрестка выскочила. Ну люди, ну не могу…

– Люди ищут знаки и что угодно за них принимают. Тем более если сердце уже давно само все решило, – задумчиво сказала жена, заканчивая вышивать плечо неизвестного им Матвея.

Она слыла серьезным специалистом по человеческим привычкам и повадкам. Вон, целая полка в книжном шкафу – все книжки про людей, сплошь классика. «Криминальная психология переулков» Достоевского, «Квартирный вопрос: путеводитель по жителям Светлой Москвы в лицах» Булгакова, «Короткий срок отмерен гениям» Пушкина в соавторстве с Лермонтовым и тому подобное.

– Шутник ты у меня, – улыбнулась жена, ласково глядя на все еще ухохатывающегося Попутчика.

– Должность такая. Что я поделаю? – фыркнул он сквозь смех.

– Талант, талант! Работник года, как сказали бы люди! – воскликнула жена, всплеснув руками в преувеличенном восхищении. – Садись чай пить.

Борис Мирза

Родился в Москве в 1971 году. Режиссер, преподаватель, сценарист, писатель. Окончил ВГИК. Лауреат нескольких кинофестивалей, в том числе Первого Международного евроазиатского кинофестиваля стран СНГ и Балтии «Восток-Запад. Новое кино. XXI век». Сборник рассказов и повестей «Девушка из разноцветных яблок» награжден дипломом «Открытие года» на отраслевом конкурсе «Ревизор».

Я не хочу умирать. Знаешь, Ахра, я так много летал в ту пору, что привык к самолетам, как вы к автобусу, идущему из «Гребешка» в Гагру и обратно. Но к тому, что самолет начнет трясти настолько, что очки слетят у соседа справа и, плюхнувшись на пол, исчезнут где-то под креслами впереди, так что у стюардессы, которая только что угостила меня чаем и теперь толкала свою тележку дальше, подвернется нога, и что я залью этим самым чаем свою парадную белую рубаху, – я оказался не готов.

Мы падаем? Мы падаем? Мы падаем? Все вокруг кричали, превратившись в орущие манекены, вжатые в кресла. И среди этой тряски, этого оцепенения, этого ужаса я вдруг услышал спокойный с хрипотцой женский голос: «Ненавижу вертолеты, ненавижу самолеты, ненавижу все, что летает…»

И после, через мгновение, когда тряска унялась, где-то в самолете чистым звоном зазвенел колокольчик. Что это было? Чей это голос, откуда он? Спереди? Сбоку? Сзади? И кто звенел колокольчиком? Это ведь был твой голос, Ахра? Это твой колокольчик звенел?

– Ты не упадешь, милый, это просто тур-бу-лент-ность, мне муж рассказывал.

Какая разница, если этот странный голос и звон у меня в голове обозначал, что тряска закончилась? Мы садились в аэропорту Адлера. Я первым зашел в зону прилета и стал оглядываться в поисках администратора. Вроде бы меня должен был встретить парень по имени Вася и отвезти в санаторий «Гребешок», где жила во время съемок наша группа. Но вместо Васи появилась ты, Ахра.

– Ты Андрей. – Ты же не спрашивала, ты знала, что я, растерянный, растрепанный, весь залитый чаем, и есть тот самый Андрей.

– Андрей, – кивнул я, – а вы администратор и водитель группы? Мне говорили, что будет мужчина.

– Я не мужчина и не администратор. Водитель я тоже не очень. Меня муж учил. Но я плохо в технике разбираюсь.

Я растерялся. Ты разговаривала со мной так, будто мы знакомы давно. Будто странно, что я не знаю, кто ты, и мне нужно еще раз втолковать простые истины. А я вдруг поймал себя на том, что любуюсь тобой. Твоими чертами, словно вырезанными из камня, суровыми и женственными одновременно.

– Хорошо, вы не администратор, не водитель. Тогда кто вы?

– Я – Ахра, – сказала ты, потому что, видимо, считала этот ответ исчерпывающим.

– Так, это ваше имя, это я в состоянии понять. Значит, Ахра. Красивое имя.

Я не знал, что говорить дальше, и просто пялился на тебя. Высокая, стройная. Может, даже выше меня и стоявшая так крепко на земле, что казалось, если попробовать тебя толкнуть, то и на сантиметр не сдвинешь, только руки расшибешь.

– В Абхазии нельзя так смотреть на женщину. Только если она твоя невеста.

– Ох, простите. Не знал. – Я помолчал. – Ну что ж. Нам удалось выяснить три вещи. Вы не администратор, не водитель, не моя невеста. Потому что у вас есть муж, который научил вас водить машину. Все верно?

– Все верно.

– Хорошо, я буду смотреть в сторону и сбоку. Но если позволите, Ахра, мы продолжим разговор. Потому что, кроме этих трех важных вещей, мне хочется узнать еще несколько. Позволите?

– Ага.

– Ладно. Ахра, вы пришли меня встречать, хотя не водитель, не администратор и не невеста. Отсюда логично бы узнать… Ахра, а чего вы пришли?

До этого ты не смотрела на меня прямо, а тут вдруг повернулась резко, с вызовом даже.

– Рубашку принесла.

– Рубашку?

– Ага.

– Какую рубашку?

– Белую. – Ты вдруг немного смутилась и опять отвернулась. – Такую, как у тебя… только немного получше.

– Вы принесли мне рубашку.

– Да, я подумала, вот он летит. Вот начнется тряска. Называется тур-бу-лент-ность, мне муж рассказывал, я запомнила. Так вот начнется тур-бу-лент-ность. Ты зальешься чаем и слава богу, что жив останешься. Но рубашке точно конец. Я так ненавижу эти вертолеты, самолеты, вообще все, что летает…

– Подождите…

– Да чего ждать. – Ты порылась в сумке и достала хорошую белую рубашку. – Переодевайтесь. Если быстро, никто не обратит внимания. Вася опаздывает. Он всегда опаздывает. За это его скоро уволят. Рубашка хорошая. Моего мужа.

Я совершенно растерялся.

– Ладно. Надеюсь, ваш муж не будет против.

– Не будет. Он давно погиб.

Я остановился, держа в руках белую рубашку твоего погибшего мужа. И не нашел ничего лучше, чем спросить:

– Погиб. Как?

– Убили. Один плохой человек убил.

И тут прибежал администратор Вася.

– Простите, Андрей, вы же Андрей? Я совсем немного опоздал. Едем на базу. Ого! Ахра! Ты-то чего здесь делаешь?

– Я ему рубашку привезла.

Вася несколько опешил, на секунду задумался.

– А, так вы знакомы?

– Да, – ответил я, – знакомы. Познакомились.

И Вася отбросил лишние размышления.

– Мир тесен. Ахра хорошая. Наш администратор в «Гребешке». Из местных. Но с большими странностями. Так что поосторожнее. – И, подмигнув мне, добавил: – Пишет стихи! Ладно, погнали, а то уволят меня!

И мы втроем направились к машине и поехали в «Гребешок».

Я сидел впереди рядом с Васей и мучился вопросами. Хотелось спросить: как же ты узнала? И как я мог слышать в трясущемся самолете твой голос? Я обернулся и уже было открыл рот, но ты остановила меня.

– Не надо, потом. – И, указав рукой вперед, за лобовое стекло, сказала: – Смотри, сейчас ты увидишь… Апсны!

И я увидел.

Перед нами была дорога в Гагру. И в ней чудесным образом слилось все вместе: и горы, и изумрудная зелень деревьев, и бесконечная небесная голубизна, и синь темной, почти черной пучины моря. Дорога точно застыла, ее изгиб напоминал изгиб твоей руки, Ахра, так и лежавшей на спинке моего сиденья.

Мне захотелось обернуться, но я услышал твой тихий шепот:

– Смотри, смотри. Это наша страна. Это Апсны.