Текст книги "Журнал «Юность» №05/2023"

Дальше шло обсуждение нашей драки.

А потом в личку от Лены:

– Ладно, Мирон, проехали. Вовчику давно пора было врезать.

Я ответил смайлом в виде знака «ок».

Мне тренькнуло уведомление о новом сообщение в контактике.

Семенова. Я даже не знал, что она у меня есть в друзьях. В любом случае, раньше она никогда мне не писала, с чего вдруг сейчас пишет. Я даже напрягся и боялся читать ее сообщение. Что она, интересно, себе надумала? Может, возомнила, что я из-за нее подрался? Точно, сейчас спросит про драку. А может, напишет какую-нибудь сопливо-слащавое «тебе не больно»?

А мне больно, конечно. Я что, киборг, что ли?

Но она написала:

– Мирон, а почему ты пошел на английский? Я не знал, что ей ответить.

Вдруг она думает, что из-за нее. А на самом деле не из-за нее, а из-за англичанки.

И поэтому ответил:

– А ты?

Хотя знал ответ. Потому что Катя – ботан. Она физически не может пропустить урок. У нее от этого, наверное, мир рухнет. Упадет в Великое море вместе со слонами и черепахой.

Долго мельтешили точечки: «…Екатерина печатает».

И наконец упало:

– Мне стало ее жалко. Она придет, а там никого.

– Может быть, она бы, наоборот, обрадовалась. Йуху! Класса нет, можно идти домой. А мы ей все испортили.

Катя отправила смайлик.

– Ты уже знаешь, в какой класс пойдешь?

Ну конечно, этот вопрос она точно не могла не задать.

– Понятия не имею.

– А чем ты хочешь заниматься?

Вообще это странно, конечно, переписываться в чате с отличницей, которой класс объявил бойкот за то, что она пошла на урок английского, на который ты тоже пошел.

– Вообще без понятия. Но точно не хочу стоять и ловить кого-то во ржи.

– О, ты тоже читал «Над пропастью во ржи»?

– Читал, мне не понравилось. Над пропастью ОГЭ – это понятно. А во ржи странная цель в жизни. Ты знаешь, что тебе объявили бойкот?

Я даже не знаю, почему я спросил про бойкот. Наверное, чтобы больше не говорить обо мне.

– Знаю, я тоже читаю чат.

– Ну вот и забей. И про косу забей. Она у тебя полюбас лучше, чем у Вовчика.

Еще один смайлик. Потом опять долго-долго скакали точки «…печатает». Реально долго, как будто Семенова и правда печатала на древней печатной машинке.

– А ты смешной. И много всего хорошего делаешь для людей.

Ну вот опять. Что за день такой сегодня, что меня в Робин Гуды записали.

Я вовсе не Робин Гуд. И хорошо, а то бы мне пришлось мерзнуть в английских лесах. Нет уж, мне в общем-то и здесь хорошо.

Я не стал отвечать.

Но когда лежал ночью и рассматривал свет от фонаря на обоях, я думал о том, что просто не люблю несправедливость. Ведь очень несправедливо, когда когда-то ведет себя по-идиотски и некому сказать, чтобы он остановился. Несправедливо, когда тебя троллят за косу, потому что тебя бабушка достала из сундука. А вообще-то несправедливо, когда человека цепляют за то, что он не такой, как остальные.

И кинуть учительницу только за то, что она пришла к нам в школу в середине третьей четверти, тоже несправедливо.

А еще несправедливо и нечестно, конечно, говорить человеку низкого роста, что он ростом не вышел. Ну правда, нечестно. И что, может, именно из-за этого человек на всех и бычит. Может, он вообще каждый день встает и висит на турнике в надежде вытянуться, а ничего не помогает.

Но и бычить на всех – тоже нечестно и несправедливо.

И пусть я совсем не знаю, в какой мне класс пойти и чем дальше заниматься. Но точно знаю, что не хочу, чтобы с людьми поступали несправедливо.

И да, кстати. Как оказалось, мне совсем не наплевать.

Олеся Шишкова

Родилась в 1987 году в подмосковном Королеве. Получила финансовое образование, но реализовалась в сфере маркетинга. Сейчас работает в IT-компании. Занимается творчеством. Прежде не публиковалась. Участница курса BAND «Как писать прозу. Искусство истории».

Раннее воскресное утро, в вагоне метро вместе со мной едут еще пять человек. Скоро их станет значительно больше, а значит, мне вот-вот придется уйти. Напротив меня, откинувшись, сидит мужчина в бордовой толстовке, ее капюшон такой объемный, что, накинутый на голову, он закрывает почти все его лицо, кроме слегка приоткрытого рта. Кажется, что он спит. Но это не так. Мысли в его голове с такой скоростью сменяют друг друга, что даже мне сложно их отследить. Как будто кто-то каждую секунду переключает канал на телевизоре, создавая калейдоскоп бессвязных картинок. Его нервная система раздражена, возможно, вчера он перебрал с алкоголем. Рябь от смены его неугомонных мыслей вызвала у меня тошноту, и я опустил глаза. Мои начищенные до блеска ботинки спорили с грязным полом.

Я невольно вспомнил, как в восемь лет впервые оказался в переполненном чужими мыслями автобусе. Я видел их все разом, словно был в огромном магазине электроники, где приборы от миксера до телевизора заработали одновременно, каждый на своей частоте. Они атаковали меня подобно саранче, заполняя мои глаза, уши, а потом и все тело, мне казалось, что меня больше нет, а есть лишь этот бесконечный поток. Мой мозг не мог справиться с такой нагрузкой, давление начало нарастать, сосуды лопаться, а некоторые клетки и вовсе отмирать.

Очнулся я уже в больнице, где провалялся целых три самых увлекательных недели в моей жизни, потому что именно тогда я понял, что могу видеть, читать и слышать других людей. Я смотрел на каждого, кто заходил ко мне в палату, и моему взору открывался экран, транслирующий все, о чем он думал. Я видел мысли своего врача, блуждающие по телу какой-то женщины с густыми рыжими волосами. Много подобных мыслей, иногда они занимали всего его целиком, картинки всплывали одна за другой, порой заставляя румянец вспыхивать на моих щеках. Я читал мысли санитарок о приближающемся обеде, конце рабочего дня, выходных и слышал все их скучные мечты. Я узнал, что большую часть времени люди говорят и делают совсем не то, о чем думают, и что скрывают они гораздо больше, чем можно себе вообразить.

На выписку за мной приехали родители. Отец выглядел счастливым, ведь он забирал домой сына, а растерянный взгляд матери я помню до сих пор. Во все ее мысли, буквально в каждую, вплеталось чувство вины, «недоглядела», «не уследила». С работы она уйти не могла, поэтому посадила дома бабушку присматривать за мной. Со временем это чувство вины и мои смущавшие ее вопросы отдалили нас, а работать над уменьшением развернувшейся пропасти никто из нас не хотел. Зато бабушке общение со мной нравилось, она много рассказывала о дедушке, на которого, как ей казалось, я был похож. «Твой дед был необыкновенным, таким чутким. Сидишь, бывало, грустишь, в окошко смотришь, а он подойдет с чашкой дымящегося чая, как будто мысли мои читал», – вспоминала бабуля.

«Осторожно, двери закрываются» вернуло меня в настоящий момент. Рядом сели еще несколько человек, вагон наполнялся. Чтобы не подвергать перегрузке мой «приемник», я старался избегать толп людей, но интерес к чтению их мыслей не стихал даже по прошествии многих лет. Скучная девушка с пышными ресницами и яркой помадой, готовой растечься от своей сочности, в красках представляла будущее свидание, мысли то и дело спотыкались о фантазии, делая это кино для меня невыносимым. Я снова опустил глаза на свои ботинки, казалось, они тоже заговорили: «Долго еще будем здесь сидеть?» «Да, пожалуй, пора», – ответил я сам себе и напоследок окинул взглядом вагон. Все те же мысли плыли в пространстве, не вызывая во мне ни малейшего желания вникнуть и рассмотреть их поближе.

Край глаза скользнул по парню, сидевшему напротив у самой двери: светлые, непослушные волосы, убранные в хвост, и глаза цвета бутылочного стекла, но такие мутные, словно их цвет приглушили. Его образ приковал мой взгляд: темные кожаные штаны и такая же куртка так сильно контрастировали с его глазами и волосами, будто его голову просто приставили к телу. «Впервые за утро что-то интересное», – подумал я и приготовился рассмотреть его мысли. Глазные яблоки напряглись, я словно скользил по белому полотну в поисках хоть каких-то пятен, но не видел совсем ничего. Пустота. Меня обдало волной паники. «Так не должно быть». Я судорожно посмотрел на старика в клетчатой рубашке, положившего тяжелую костлявую руку на свою тележку. Его мысли о предстоящих покупках немного успокоили меня. И я снова переключился на парня.

Опять ничего. Он сидел почти не шевелясь, отсутствующий взгляд, устремленный куда-то внутрь, он явно блуждал в своих мыслях, которые по необъяснимым причинам были от меня скрыты. Такое было впервые. Мой взгляд буквально сверлил его, но он этого словно не замечал. На следующей остановке он вышел, и я вслед за ним. Даже в толпе его невозможно было упустить из виду: светлая шевелюра, едва сдерживаемая резинкой для волос, возвышалась над головами других пассажиров на эскалаторе, движения его были плавными и неспешными.

Выйдя из метро, он поплыл вдоль дороги, иначе это было трудно назвать, настолько мягким был его шаг. Я плелся позади, боясь приблизиться, чтобы не спугнуть. Мы прошли, кажется, пару улиц и свернули в сквер, к пруду. У зеркальной глади он остановился и замер, словно растворился в воздухе, но я по-прежнему видел его спину в темной кожаной куртке, мечтая пробраться под нее, залезть под кожу, увидеть, прочесть. Застучало в висках. «Да кто ты, черт возьми?» – барабанило в голове в такт бегущему марафон сердцу.

Он медленно развернул в пол-оборота голову, словно вслушиваясь в пространство, а затем повернулся целиком. На меня смотрели все те же зеленые глаза, но с них будто смахнули пыль. Его зрачок запульсировал, и я увидел объемный узор с миллионами колец, борозд и переплетающихся волокон, словно лиановый лес. Я был внутри, я брел по нему, пробирался сквозь, терялся, иногда падал, пока не понял, что иду по спирали. Дойдя до самого центра, я увидел черную гладь, ровную, плотную. Когда я к ней приблизился, она показалась мне бездной. Не знаю почему, но я был уверен, что мне нужно именно туда, и прыгнул в ее объятия. Почти сразу я оказался на мягкой поверхности в пространстве выпукло-черного цвета.

Мгновение спустя появилась линия, неся с собой цвет, она ломалась, гнулась, разделялась, соединялась и ударялась о пространство, создавая новые формы. Ее движение рождало цвета, оттенки, тона. У них была своя плотность, температура и даже звук. С появлением каждого нового цвета во мне появлялось то или иное чувство, ощущение или эмоция. Так он показывал мне связь. Вскоре цвет приобрел свой ритм и скорость, и мне открылись потоки, направления и пути. Немыслимые картины необычайно ярких цветов рассказывали мне его мысли и делились воспоминаниями. Находясь внутри, не знаю, как, но я все понимал. Он думал цветом, его оттенками и полутонами, смешивая и направляя их.

Я не отследил момент, когда все закончилось, и, очнувшись, уже не увидел его. Глаза болели, а мир вокруг стал пыльно-серым, как будто где-то поблизости произошло извержение вулкана и все накрыло густым пеплом.

Мои глаза бешено метались в поисках хоть какого-то яркого пятна, но, увы, различали лишь черный и белый. Такое резкое падение цвета заставило меня испытать ужас. Я стал жадно ловить воздух, я задыхался. Сел на лавку, держась обеими руками за голову. Кровь прилила к вискам, пальцы дрожали. Мимо шли люди. Они чуть замедлились возле меня, но прошли дальше. Я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на дыхании. Вдруг, точно обухом по голове, меня ударила мысль «Тихо. Я не слышу их». Черно-белые картинки замелькали в глазах, я сканировал улицу в поисках кого-то, чьи мысли смогу прочесть. Но их не было, как и цвета. Даже черный и белый слились в один сплошной поток, потеряв резкость. Что-то острое проткнуло мне виски. Больно, очень больно. Чувствую, как все вокруг стало зыбким и эластичным, я падаю…