Текст книги "Журнал «Юность» №01/2024"

Журнал «Юность» № 1/2024

© С. Красаускас. 1962 г.

Поэзия

ПУБЛИКАЦИИ В РАМКАХ СОВМЕСТНОГО ПРОЕКТА ЖУРНАЛА С АССОЦИАЦИЕЙ СОЮЗОВ ПИСАТЕЛЕЙ И ИЗДАТЕЛЕЙ РОССИИ (АСПИР)

Андрей Еремеев

Священник Русской православной церкви. Родился в Северной Осетии, служит в Никольском храме г. Прохладного Кабардино-Балкарской Республики. Окончил Владикавказское художественное училище, Кубанский государственный университет (факультет художественной графики), Ставропольскую духовную семинарию. Художник, поэт, автор-исполнитель, участник фестивалей бардовской песни. Двадцать пять лет преподавал изобразительное искусство детям. Печатался в периодических изданиях и сборниках прохладненских авторов.

* * *

 
Льет туман седьмой репейник ночи
Луч ползет сквозь паутину рук
Между нами ветер многоточий
И свечою вычеркнутый круг.
Дни сравнимы с горьким шоколадом
В глубине протянутых шагов
Как цветы склоняются над садом
Пятна разноцветных облаков
И скользят по синей фреске неба
Над горой и лезвием реки
И людьми уже наполнен невод
И слова в блужданиях легки
Сладок свет как путь чужой печали
Всем – одно основа из основ
Даже то что виделось вначале
Все лишь тайна умерших цветов
И плывет не ведая признанья
К берегам покинутым для нас
Маленький кораблик без названья
Черной точкой выгоревших глаз.
 

СЧАСТЬЕ

 
Золотые монеты листвы
Подаянье сырой земле
Вечереет. Горят костры
И картофель пекут в золе
 
 
А в пергаментной тишине
Скрипка ищет свою звезду
Но она глубоко на дне
Поселилась в большом пруду
 
 
Ее видел седой рыбак
С загорелым как медь лицом
Тот что ходит с утра в кабак
И слывет большим гордецом
 
 
Он однажды забросив сеть
До звезды добраться не смог
А поймал лишь пустую клеть
Тину и дырявый сапог
 
 
Навсегда оставив кабак
Продал он и лодку и сеть
Выбрал скрипку старый рыбак
И она ему стала петь
 
 
О звезде на песчаном дне
В том пруду покрытом листвой
И о том что в один из дней
Мы найдем свой земной покой
 
 
Счастье – жить у своих корней
Быть певцом земли и травы
Пусть до самых последних дней
Ветер бьет в барабан листвы
 

* * *

 
Какие краски прячутся в цветах
Увиденных и сорванных случайно
На гладких зеленеющих холмах
Где в каждом звуке лилии и тайна
 
 
Мы выросли из старых детских книг
Из рыжих апельсинов на перроне
Река качает лунный золотник
И Божий мир по-прежнему огромен
 
 
А я хочу причастия дождей
И пряники медовые на Пасху
Кормить с ладони рыб и лебедей
И пить лучей таинственную краску
 
 
Она проникнет в комнату как тать
Кусочком счастья в сумрачную залу
Так невозможность заново начать
Перетекает в светлое начало
 
 
Прощаемся в полуденных цветах
С киперами и запахом шафрана
Волнующее Слово на губах
Явилось прежде всякого обмана
 
 
Среди бессонниц тернии и пни
Дары волхвов да высохший шиповник
И мы с тобой совсем-совсем одни
Лишь дождь стучит в разбитый подоконник
 

Иван Еремеев

Родился в 1999 году в г. Прохладном Кабардино-Балкарской Республики. С раннего детства писал стихи.

В 2017 году в издательстве Марии и Виктора Котляровых вышел первый сборник стихов, «Ангел осень», в 2021 году – второй сборник стихов, «Цикорий».

Учился в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете и Волгоградском государственном университете. Прошел службу в ВС РФ и в 2023 году поступил на военную службу по контракту. Продолжает писать стихи.

Любимые поэты – Кайсын Кулиев, Ф. Лорка, А. Твардовский, А. Еремеев.

* * *

 
Окутано небо зноем,
Тяжелой жарой летучей;
Секунды решили – строем —
Прикинуться днем тягучим.
 
 
В ореховом купоросе
Цикады звенят, как пули,
И мякотью абрикоса
Наполнено небо июля.
 

ОСЕНЬ

 
Лунное блюдо сиренью зачахло
В небе стеклянном.
Ночь опьянела, опухла, пропахла
Терпким каштаном.
 
 
Поздняя осень, и вечерами
В лужах остывших
Кассиопея сжимает руками
серые крыши.
 
 
Знаешь, за городом ржавчиной мокрой
Лес закипает.
Звезды поблекли, поле поблекло,
И улетают
 
 
Птицы на юг, там, где месяц смеется
В пятнах жирафьих.
И исчезает в блестящих на солнце
Бронзовых ставнях.
 

В ТЕХ КРАЯХ, ОТКУДА РОДОМ Я

 
Из-за гор, не знающих о смерти,
Слаще и теплее янтаря
Солнце всходит, лучшее на свете,
В тех краях, откуда родом я.
 
 
Там увидишь, что дано немногим:
Белоснежным пламенем горя,
Яблони в саду поют о Боге
В тех краях, откуда родом я.
 
 
Люди там простые и без лести,
И сосед – пусть не семья – родня:
Дай две жизни – две бы прожил вместе
В тех краях, откуда родом я.
 
 
Повелось из старины глубокой,
Где ничто не делалось зазря:
Просто так не говорится слово
В тех краях, откуда родом я.
 
 
Будет всяко; примут руки вместе
Дерево сохи или цевья,
Дай лишь Бог не опорочить чести
Той земли, откуда родом я.
 
 
Жизнь идет, скупа порой на радость,
Смерть идет – слабее лишь себя.
Я умру – и частью гор останусь
Той земли, откуда родом я.
 

Ольга Надточий

Поэт, прозаик, чтец. Родилась в 1988 году в г. Канске Красноярского края. Сейчас живет в Санкт-Петербурге. Автор двух поэтических книг – «Проверка связи» и «Веский повод». В 2019 году в результате успешного краудфандинга издала сказку в стихах «Волшебный Кракатук». Состоит в Санкт-Петербургском союзе профессиональных литераторов. Участница Форумов молодых писателей «Таврида» и «Липки». Выпускница писательской мастерской Анны Никольской. Стихи публиковались в «Невском альманахе», журналах «После 12» (Кемерово) и «Что есть истина» (Лондон). В 2022 году прошла в лонг-лист Международного литературного конкурса рассказа имени В. Г. Короленко.

* * *

 
Снежная оторопь бабы зимы:
Ветер гоняет размякшее крошево.
Город сыреет, сереет, умыт,
Словно слезами – щемящее прошлое.
Сердце у города так горячо,
Что вместо снега – угрюмое месиво.
Я, как вода, что в канавку течет
Звонко и хлопотно, пусто и весело.
 

* * *

 
Прост уходящий день,
брошен – собаке кость.
Гордость, оставь людей,
будет тогда легко
щурить в просвет окна
глаз, наблюдая птиц.
Новость у них – весна!
Клятва – всему цвести!
 
 
Лужам послушен шаг,
шлепает сапожок.
Детская прыть – душа.
Детская суть – прыжок.
Гордости невдомек,
сколько всего вместит
этот простой денек
с клятвой – всему цвести!
 

Проза

Валентина Тангиева

Родилась в 1966 году в Хабаровске. Сейчас живет в Краснодаре. Экономист, который любит рассказывать истории. Работает копирайтером. Училась на курсе «Как писать прозу. Искусство истории» Школы Band.

– Два аффогато.

Я ставлю кружки на стойку и стираю пот со лба.

Вентилятор под потолком еле шевелит лопастями. Сегодня просто африканский зной. Мне кажется, что даже портрет Хемингуэя на стене истекает потом.

Наша кофейня называется «Папа Хэм». Владелец, большой поклонник писателя, основательно подошел к оформлению интерьера и стилизовал его под гаванский бар. На полках стоят книги Хемингуэя, а сливочного цвета стены увешаны фотографиями Парижа, Мадрида и Килиманджаро, похожей на засыпанный сахаром шоколадный фондан.

Знаменитая фраза писателя про кофе – что он должен быть черным, как черт, сильным, как смерть, и сладким, как любовь, – напечатана на салфетках и одноразовых подстаканниках. Вишенка на торте – огромный портрет Хемингуэя над кофемашиной. Пока тонкие коричневые ножки эспрессо стекают из рожка в кружку, я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с писателем. И начинаю верить, что мир – это хорошее место.

Год работы в «Папе Хэме» сделал свое дело: я прочла «Прощай, оружие», влюбилась в хемингуэевские рассказы и навсегда заболела путешествиями.

Когда-нибудь я простучу каблуками по брусчатке Монпарнаса, вдохну свежий, с привкусом пыли, ветер Серенгети и выпью рома на пустом белом пляже под гул прибоя.

Когда-нибудь. Денег на это в кофейне не заработаешь, но теперь я точно знаю, какая жизнь мне по вкусу. Пока гаванские бары и снега Килиманджаро для меня недоступны, я осваиваю другой совет Папы Хэма: наблюдаю за посетителями и придумываю истории.

Это мой способ путешествовать: вместо океана – бесконечное море человеческих эмоций и страстей, кризисов и конфликтов, любви и ненависти, королей и капусты. Человек в море никогда не бывает одинок.

Обычно мне нравится так проводить время. Но сегодня происходит самое странное и ужасное путешествие в моей жизни.

Утро начинается с того, что древний кондиционер приказывает долго жить. Вентилятор под потолком натужно пыхтит, разгоняя густой влажный воздух. Я протираю стойку салфеткой и начинаю потихоньку разглядывать гостей, выбирая героя моей сегодняшней истории.

Вот две студентки ковыряют аффогато и чертят пальцами по экранам смартфонов. Челки, очки, короткие юбочки. Нет, неинтересно.

Фрилансер в углу берет уже третий бамбл. Короткие брюки, голые лодыжки и наушники. Я его немного знаю – эсэмэмщик, недавно стал отцом и теперь сбегает из дому поработать в кафе. Скучно.

Две туристки, по виду мать и дочь, взяли по эспрессо. Толстые ноги, пыльные кроссовки и рюкзаки. Фотографируют десерты, хлопают наклеенными ресницами и хихикают, одинаково прикрывая ярко накрашенные рты ладонью. Опять не то.

А вот пара средних лет возле окна выглядит перспективной. Заказали два холодных капучино с корицей. Кто они друг другу?

Мужчина с копной черных волос наклонился к своей визави и что-то втолковывает ей. Женщина неловко сидит на стуле, глаза опущены, губы поджаты. Маленькие пальцы мнут салфетку. Аккуратный пучок, круглое лицо без косметики.

Любовники? Супруги? Отец семейства нанимает няню детям?

Внезапно на пороге кофейни возникает Лешка – мой друг и одноклассник. Лешка – водила на скорой. Когда не на смене, заезжает попить кофе и поболтать.

Он плюхается за стойку и вываливает последние новости. В основном они касаются Лешкиной новой пассии. Мой друг влюбляется раз в месяц, поэтому я слушаю вполуха, готовлю кофе и поглядываю на пару у окна.

– Таня, ты должна меня понять. Жизнь проходит, очень быстро проходит.

– Кофе горчит. Сахар где? Вот, слева возле тебя, подай сюда, пожалуйста.

– Держи. Ты не хочешь меня услышать. Никогда не слышала. Постоянно объясняю тебе, для меня это важно. Как об стенку горох.

– Спасибо, теперь гораздо лучше. А корицы пожалели. Как ты думаешь, есть у них корица отдельно?

– Вон, на стойке. И на меня захвати.

– Давай тебе насыплю. Так лучше?

– И правда, кофе горчит. Таня, почему ты такая деревянная? Ну отреагируй хоть как-нибудь.

– Вадик, как мне надо реагировать?

– Не знаю, Таня. Мы же столько лет были вместе, ты не можешь делать вид, что ничего не происходит!

– Вадик, успокойся. Лучше скажи, как мне все объяснить детям? Что папа ушел к другой женщине?

– Вот это я и хочу обсудить. Давай я буду забирать их на выходные? Они с Ирой познакомятся, Ира классная, она им понравится.

– Вадик, не надо, пожалуйста. Как мы без тебя?

– Таня, перестань ныть, у тебя же есть работа в этой твоей биологической лаборатории. Иногда мне кажется, что жабы и змеи тебе дороже семьи.

– Ты что, Вадик, я очень люблю свою семью! Но ведь платят мало, ты же знаешь. У детей английский, плавание, все же денег стоит сейчас. Вещи детские дорогие. Маме надо лекарства. Как мы без тебя?

– Перестань плакать! На платок, вытри сопли, люди смотрят. Черт, кофе! Еще и порезался! Где тут туалет?

– Господи, прости, давай я застираю.

– Да убери от меня свои руки! И так брюки испачканы. Я в туалет, а ты возьми мне еще кофе.

Что за крик? Я отвлекаюсь от Лешкиных баек на посетителей. Женщина разбила стакан, а мужчина порезался. Он, чертыхаясь, бежит в туалет замывать кровь и сладкие пятна с брюк, а она чуть не плачет.

Я помогаю собрать осколки и вытираю стол. Женщину трясет. Расстроилась из-за разбитого стакана? Я хочу подбодрить ее и делаю новый капучино с корицей как комплимент от заведения.

– Ну вот, по твоей милости я поеду на встречу в мокрых брюках. Ты подумала? Как тебе условия? Алименты тебе и детям, в выходные дети мои?

– Да, Вадик, я согласна. Я отпускаю тебя. Будь счастлив.

– Фух, прямо легче стало. Ничего, Таня, все будет хорошо. У тебя все впереди. Лучше уж сейчас, чем еще десять лет друг другу кровь сворачивать, да? Это по-честному.

– Ты прав, Вадик, ты прав.

– Ну и умница. Давай вытри слезы. Черт, ты плачешь, и брюки эти, что-то сердце схватило. Все, где мой кофе, и я побежал. Так, суд послезавтра, адвокат тебя встретит. Слушай его. Запомнила?

– Да, Вадик. Я знаю, теперь точно все будет хорошо.

– Фух, душно как здесь. Пока, будь умницей.

Мужчина встает из-за стола, похлопывает женщину по спине и чмокает в макушку. Она не шевелится. Кто же они друг другу?

Мужчина делает несколько шагов к выходу и со страшным всхлипом валится на пол. Споткнулся? Изо рта упавшего идет пена. Этого мне еще не хватало!

Туристки в шоке, студентки визжат, фрилансер снимает все на камеру.

Я кричу Лешке, чтобы вызывал скорую, и пытаюсь нащупать пульс у лежащего. Пульса нет, и я торопливо рву рубашку на груди у мужчины. Все выглядит плохо: бледная кожа со страшно вздувшимися венами. Нет, дорогой, только не в мою смену. Я кладу салфетку на рот умирающему… раз, два, три, вдох! Качай его, Лешка, качай! Раз, два, три, вдох, раз, два, три, вдох!

Врачи вбегают в кафе, отталкивают нас и ставят дефибриллятор. Безжизненное тело подпрыгивает и трясется. Разряд, еще разряд! Пальцы быстро ломают ампулу, руки у врача в крови, но он не обращает внимания и вонзает шприц мужчине в грудь. Нет, не получается. Тогда врач с силой бьет тело кулаком, пытаясь запустить сердце. Раз, два, три! Слышен треск ломающихся ребер, но все бесполезно. Человек умер.

Я плачу, уткнувшись в Лешкино плечо, а когда поднимаю глаза, вижу стоящую женщину у окна. Она улыбается.

Со стены на нас грустно смотрит Папа Хэм. Кофейня похожа на поле боя: вокруг осколки ампул, бинты и пятна крови. Тело увозят, посетители расходятся, а я приступаю к уборке. Ничего не поделать, люди умирали до тебя и будут умирать после.

* * *

Через два дня Лешка снова сидит за стойкой и лопает очередной эклер. Он привез новости, но важничает и не торопится.

Я отодвигаю от него тарелку с пирожными:

– Рассказывай. Сначала история, потом сладкое.

Лешка облизывает пальцы:

– Ну, у мужика было слабое сердце, но никто не знал об этом. Вскрытие показало обширный инфаркт. Видимо, нервы на работе, жара, духота, плюс кофе.

– Представляешь, это его жена с ним сидела. Помнишь, которая стакан кокнула? Холодная, как жаба, хоть бы слезинку проронила. А потом начался цирк: еще одна баба приехала, типа вторая жена. Вот она так кричала, что пришлось укольчик делать. Мужик жил на две семьи, а его бабы в морге познакомились.

Лешка тихонько подтягивает к себе тарелку с пирожными, и я слышу его довольное чавканье. Он доедает, прихватывает свой кофе-аут и вдруг вспоминает:

– Знаешь, что мне ребята из морга рассказали? Мужик, оказывается, перед смертью застраховался на огромную сумму. Теперь та баба, что стакан кокнула, кучу бабла огребет. Она весь морг на уши подняла – документы о вскрытии для страховой требовала. Прикинь, как второй бабе обидно. Нет кольца на пальце – нет денег.

Дверь за Лешкой захлопывается, а я переглядываюсь с Папой Хэмом и с содроганием вспоминаю улыбку женщины у окна.

Александра Корниенко

Родилась в 1987 году в Смоленске. Окончила МГУ. Написала два сборника поэзии. В 2023 году, после долгого сомнения в своих силах, начала писать прозу, пройдя курс в Школе Band.

«Какие цветы говорят, что, извини, дело не в тебе, дело во мне? Или – извини, так получилось?»

Кирилл стоял перед фейерверком цветов в высоких пластиковых ведрах и не знал, что выбрать. Желтые цветы – как-то уж слишком избито. Гвоздики? Ну, все-таки не похороны и не Девятое мая. Хм.

– Молодой человек, вам помочь? – обратилась к нему продавщица, интонация которой говорила: ты стоишь тут уже слишком долго и если покупать ничего не собираешься, то не пойти ли тебе вон.

– Скажите, а какие цветы покупают на расставание?

– Вот мужики!

Кирилл сразу понял, что это была ошибка.

– Цветами хочешь откупиться? А годы кто вернет? – Продавщица замолчала, и по лицу ее было видно, что она смачно выругалась про себя. – Вот, есть желтые розы, пожалуйста.

Времени уже не оставалось: он сказал Даше, что будет в восемь. Сегодня опаздывать было как-то совсем уж неудобно.

– Дайте, пожалуйста, вот этот букет. – Не зная, что лучше, он показал на самый большой букет, который состоял из алых роз, каких-то травок и еще маленького плюшевого мишки, восседающего на всем этом великолепии.

Было как-то тошно, но тут, наверное, дело не в букете, а в том, что нужно было со всем поскорее покончить, а как это сделать лучше всего, он не знал. Но он знал, что если все пройдет быстро и без скандалов, то можно еще успеть к пацанам в бар.

* * *

Даша спустилась вниз в десять минут девятого. Кирилл ждал ее в машине у дома, букет лежал на заднем сиденье.

– Извини, пожалуйста, мне было нечего надеть, – улыбнулась она и, сев в машину, нежно поцеловала его в щеку.

– Ничего страшного.

– Куда пойдем? – Даша погладила его щеку.

Кирилл посмотрел на нее – она смотрела прямо ему в глаза. У нее были глубокие зеленые глаза с тонким ободком карего на правом глазу. Кириллу очень нравились ее глаза – добрые, влюбленные, смотря в них, он казался себе очень классным. Но сегодня он не выдержал ее взгляда и отвел глаза.

– Может, поедем в то французское кафе с книжками? Помнишь, я посылала тебе недавно? Там и журналы есть. И коктейли. Наверное, тебе тоже понравится. Хочешь туда?

Даша сняла пальто – ей всегда было слишком жарко в машине – и положила его на коленки, придерживая руками. Кирилл рассматривал Дашу: старомодное – или это теперь называют винтажным? – платье с огромными, чересчур огромными розовыми цветами, на правой руке – часы, тоже какие-то старые, не брендовые. И еще кольцо, которое она всегда носила – золотое с каким-то зеленым камушком.

– Да, давай! Надеюсь, там не будет слишком много людей. – Кирилл обернулся к заднему сиденью и протянул Даше букет. – Это тебе!

– О! Спаси-ибо, – протянула она. – А какой повод? Наша годовщина только в сентябре! Ты опять забыл? – улыбнулась Даша.

– А просто так, без повода, – сказал Кирилл. «Нет, в машине лучше все это не затевать. В кафе все спокойно объясню. И уйти будет проще».

Машина тронулась, Даша стала расспрашивать, как дела на работе, звонил ли он маме и как посидели с ребятами в баре в субботу. Кирилл отвечал машинально и все прокручивал в голове, как лучше с ней расстаться. Как все это сложно! Должен быть какой-то сервис по расставанию – чтобы приезжал курьер и доставлял хорошую речь. «За такое я бы много заплатил, – подумал Кирилл. – Может быть, вообще не бросать ее? Все не так уж плохо. В кафе ходим, фильмы смотрим». Он посмотрел на Дашу – она рассматривала букет и тыкала пальцем в мишку. Ее лицо исказилось в насмешке и брезгливости.

– Не нравится мишка?

– Нет-нет, очень красивый! – ответила она.

«Нет, надо расставаться. Этот мишка ужасный, пошлый, а ей норм. Да, были хорошие моменты, и вроде как уютно с ней, но и пацанам ее особо не покажешь, и что-то не то. Если бы мать с отцом разошлись вовремя, не было бы этих постоянных ссор». Кирилл сжал губы и немного зажмурился от боли. Нет, все правильно.

Он открыл глаза и увидел летящую на них машину. Время застыло и было слишком быстрым одновременно. Кирилл резко вывернул руль, пытаясь уйти от столкновения, и в ту же секунду почувствовал оглушающий удар. Он не понимал, что происходит, и не почувствовал боли. Огромный джип, вылетевший со встречки, под углом впился в его машину, и их закружило на дороге, прежде чем все застыло в какой-то страшной, чрезмерной тишине. Прошла, возможно, пара секунд, а может быть, пара часов.

Кирилл почувствовал невыносимую боль в руке.

– Даша, Даша, ты как?

Удар встречной машины пришелся прямо на нее. Зажатая подушкой безопасности и искореженным железом автомобиля, она была в уродливо неестественной позе. Букет рассыпался от удара, и лепестки лежали на ее безжизненных плечах. Безвкусный мишка, залитый кровью, валялся на полу.

* * *

– Я не поеду, я не имею права. Иди ты! – Кирилл сбросил звонок.

Макс был его лучшим другом с детства. Он все говорил правильно: надо ехать на похороны. И Ростовская область – не Владивосток. День на поезде.

«На самолете не полечу, в поезде хотя бы можно весь день бухать», – думал Кирилл, осушая очередную бутылку мартини. В голове его гудело непрерывно с того момента, как скорая сказала, что все, она умерла, это точно. Сначала он не верил, ругался с ними, спорил, хотя и видел прямо перед собой ее тело. Все это было в тишине: ни сирены, ни шум автомобилей в образовавшейся пробке, ни рыдания девицы из врезавшейся в них машины, ни слова, роящиеся вокруг, ни его собственный голос не пробивали этой подземной, бездонной тишины. Но когда он принял, что она мертва, начался гул.

Ее куда-то увезли, больше он ее не видел. Машину тоже куда-то увезли. А его увезли в больницу, наложили гипс на треснувшее запястье, вкололи что-то, надавали таблеток и отпустили.

Дома почти не было ее вещей, чаще всего он бывал у нее. Была пара книжек, какое-то белье и свитер. Картина, которую она нарисовала, – пейзаж с деревенским домом.

«Как хорошо, что я ее не люблю, – крутилось в его голове. – Это просто шок, это просто травма. Любой бы был в шоке. Это несчастный случай. Если бы только мы расстались неделю назад…» Его затошнило: то ли от этой мысли, то ли от третьей бутылки, то ли от того, что он ничего, кроме обезболивающих, не ел уже больше суток. Кирилл потянулся к телефону – надо позвонить Максу. Но извиняться не было сил. Может, позвонить маме? Он нашел «мама» в «контактах». Нет, это будет истерика, не стоит. Затошнило еще сильнее. Кирилл лег и закрыл глаза, быстро утонув в мучительном, безжалостном сне.

* * *

Запах поездов на Казанском вокзале мешался с запахом шаурмы и шумом бурлящей толпы. Всем куда-то надо. И Кириллу тоже было надо. Очень не хотелось, но надо. Он никогда не встречал ни Дашиных родителей, ни бабушки и дедушки. Все-таки у них было все не настолько серьезно. Почему его вообще пригласили? Откуда взяли его номер? Конечно, полтора года вместе, наверное, они думают, что это серьезно. Кирилл не знал, что именно Даша рассказывала семье, и никогда особо этим не интересовался. Если бы они расстались заранее, то и не надо было бы ехать. А теперь надо не только ехать, но еще и что-то скрывать, что-то изображать. Опять подступила тошнота. Он погладил очертания бутылки виски в рюкзаке – хорошо, что не забыл.

Успел. Третий вагон, девятое место. Верхняя полка. Кирилл с детства любил верхнюю полку. Там можно было лежать на животе и смотреть в окно, удивляясь, как быстро пролетают столбы и как медленно движутся поля, пока родители о чем-то спорили внизу. Это самое лучшее место. Там даже есть своя лампа с палочкой-выключателем, ей можно кликать туда-сюда, туда-сюда и больше ничего не слышать. Поезд тронулся.

В купе уже сидели двое – женщина, явно старше Кирилла, с морщинами и уставшими глазами, и тощий рыжий парень, длинный, больше матери. Он вежливо улыбнулся им, поздоровался и хотел сразу залезть на свою полку, улечься и уставиться в телефон на следующие несколько часов. Он вытащил лесенку, схватился левой рукой за ручку на стене, попытался как-то ухватиться правой рукой за верхнюю полку, но соскользнул из-за гипса и из-за пронизывающей боли.

– Как же вы полезете туда с гипсом? – сказала женщина. – Тут внизу место свободное. Может, никто и не подсядет уже. Садитесь, садитесь тут.

Кирилл рухнул на сиденье. Откопал в сумке обезболивающие и быстро проглотил, запив виски.

– Может, вам воды? – Женщина протянула ему бутылку.

– Спасибо!

– А хотите чаю?

Кирилл этого и боялся. Сейчас начнется разговор. Он совсем не хотел ни с кем общаться.

– У нас и курочка есть, и помидоры. Сережа, достань-ка пакет. А я пока схожу к проводнице, попрошу чаю.

Кириллу было рассказано все в подробностях: учительница, поздний ребенок, муж военный, инфаркт, едут к бабушке, в школе отпросились. Холодная, невероятно вкусная курица из фольги была съедена, Кирилл уже два дня ничего не ел.

Потом настала очередь вопросов о нем. Хотелось рассказать двум этим случайным людям все, что билось о стенки его черепа изнутри. Но что они поймут? Кирилл и сам ничего не понимал.

– О! Вы менеджер по рекламе? Сережа, вот видишь? Менеджер. Расскажите Сереже про вашу работу, пожалуйста. Он вбил себе в голову, что будет поступать на художника. Ведь даже в художественную школу не ходил. Да, рисует хорошо, красиво, но разве художником проживешь? Ведь надо же на что-то жить! Надо семью кормить.

– Моя девушка была художницей, – неожиданно вырвалось у Кирилла. Он запнулся, испугался предательского «была». – Бывшая девушка.

– Да? И как? – Лицо парня, кажется, первый раз за вечер, потеряло свой недовольный, скучающий вид.

– Ну, хорошо. – Кирилл не хотел об этом говорить, не хотел об этом думать.

– Но ведь денег-то там никаких нет? На что жить?

– Ну, она продавала картины иногда. Выставка была недавно. Вообще ей очень нравилось рисовать, она иногда просыпалась ночью и начинала что-то в блокноте зарисовывать. И сияла вся… – Кирилл резко замолк. Незачем об этом говорить. – Да, денег немного, но она графическим дизайном подрабатывала. Знаете сайт «Теремка»?

– Офигеть! Как круто! Мам, видишь? – Сережа засиял.

– Эй! Следи-ка за языком! Ну а ваша-то работа наверняка лучше? Вы вот явно хорошо зарабатываете.

– Да, все устраивает. Стресса много. Но весело. Иногда. – Кирилл налил виски в пустой стакан от допитого чая. – Хотите?

– Давайте. Сереже нельзя.

– Я знаю, мам! А можно картины посмотреть, у вас есть на телефоне?

– На телефоне нет. Могу в интернете показать.

После распития на пару с соседкой бутылки очень дорогого виски Кирилла быстро стало клонить в сон. Почему-то виски было не жалко, и почему-то было впервые за несколько дней тихо в голове. Он заснул и долго-долго спал, впервые не видя лепестки, падающие и падающие на плечи, не видя Дашины зеленые глаза и не погибая сам опять и опять.

* * *

Приехал. Ростов-на-Дону, как тепло. Уже и деревья расцветают. И как все дешево. И все гхэкают. Даша тоже гхэкала, и это немного раздражало. Нет, о мертвых или хорошо, или ничего. Кирилл постоянно одергивал себя.

Доехав до Азова на такси за какие-то смешные по московским меркам деньги, он нашел свой отель, который оказался просто роскошным – удивительно для такого провинциального городка. Там даже был бассейн. «Сейчас бы коктейльчик – и в бассейн, а потом еще и в сауну. Так давно не было отпуска. Похороны, я приехал на похороны», – опять одернул себя Кирилл. Он все же купил бутылку чего-то в баре, взял наверх, быстро выпил и опять падал, падал и падал в свой повторяющийся сон.

* * *

Кирилл стоял в цветочном магазине и смотрел на цветы, толпящиеся в высоких ведрах, не зная, что выбрать.

– Сынок, ты на свидание или на день рождения такой нарядный?

– На похороны.

– Ой-ой-ой. Бедный мальчик.

– Спасибо.

– Есть гвоздички. По пятьдесят рублей штучка. Есть гладиолусы, но по сто пятьдесят, зато посолиднее. Кого хоронишь?

– Хм. Знакомую. – Он задумался. Какие цветы она любила? Пионы, она что-то говорила про пионы. – А у вас есть пионы?

– Пионы на похороны-то не очень хорошо, ведь мало лежат. Да и нет их, сынок, в мае только. Приходи через месяц. Ой, вот язык без костей. Прости, сынок.

– Ничего страшного. Дайте вот эти белые лилии.

– Эти очень дорогие. По тысяче сто!

– Ничего. Дайте десять штук, пожалуйста.

* * *

Гроб был закрытый. Моросил дождь. Народу было немного. Земля на кладбище была одним огромным глиняным месивом, прилипала к подошвам и нарастала, нарастала, пока обувь не становилась совсем уж тяжелой и не приходилось счищать этот огромный уродливый нарост об один из бордюров, а иногда, стыдливо, об ограды других могил. Дорогие ботинки были испорчены.

Место на кладбище было огорожено низким железным заборчиком с сильно облупленной краской. Здесь уже были две могилы. Наверное, две прабабушки. Прадедушек не было, видимо, погибли на войне, как и у Кирилла.

Детей на похоронах почти не было, только один маленький мальчик. Он много, но очень тихо и как-то по-взрослому плакал. Пока копали могилу, он сам подошел к Кириллу и сказал:

– Ты Дашин жених?

Кирилла удивили и «ты» от такого маленького мальчика, и слово «жених». Он вспомнил, что слышал его от Даши, когда она говорила про чьего-нибудь бойфренда, и ему всегда эта старомодность претила.

– Я? Ну… да.

– Я Игорь. Приятно познакомиться. – Мальчик протянул Кириллу руку, сначала правую, потом, посмотрев на гипс, быстро и невозмутимо – левую.

Кирилл пожал ее, такую маленькую, холодную, мокрую от дождя.

– Тебе очень повезло.

– Повезло? – Кирилл изумился и разозлился.

– Ты, наверное, каждый день общался с Дашей.

А я только по телефону, всего раз в неделю. А приезжала она только летом. А раньше я был маленький и не помню. Даша – мой самый лучший друг. Не знаю, что дальше делать. – Мальчик опять тихо заплакал.

Кирилл не знал, что надо было делать. Он похлопал мальчика по плечу.

– Ужасно, это все ужасно, – сказал Кирилл.

– Да, – тихо ответил мальчик и отошел от Кирилла, подошел к Дашиной сестре и, обтерев мокрую руку о свой костюмчик, взял ее за руку.

«Что я вообще тут делаю?» – думал Кирилл. Он хотел провалиться сквозь землю, хотел закрыть глаза и исчезнуть с этих похорон, из этой семьи и из этой истории. Он зажмурился изо всех сил, но ничего не получилось. Гроб опускали в землю, люди вокруг плакали.

* * *

После похорон все поехали домой к Дашиным бабушке и дедушке. В коридоре толпились ботинки, принеся грязь с кладбища. В одной из комнат их хрущевки был уже накрыт длинный стол, простиравшийся от одного конца комнаты до другого и заставленный бокалами, салатами и нарезкой. «Наверное, два стола соединили», – подумал Кирилл. В гостиной сидели и стояли люди, те же, что были на кладбище, но без верхней одежды. Стало видно их или невзрачные, или слишком вычурные, провинциальные наряды. Кирилл еще никогда не чувствовал себя москвичом так сильно.

Хотя на кладбище Кирилл в основном смотрел в пол, теперь, в тепле и ближе к концу его пытки, он принялся разглядывал людей. Сначала он заметил маленького Игоря, ровно сидящего на коленях у Дашиной сестры. Усталая, заплаканная, она нежно обнимала сына, положив щеку на его голову. Мать Даши была похожа на белую, мраморную статую, а может быть, на призрака. В ее глазах не было слез, но не было и жизни. Папа держался получше и общался с гостями, но Кирилла как-то игнорировал. Ни мать, ни отец не поздоровались с Кириллом, хотя и он с ними не поздоровался. Вообще-то он с ними не был знаком. Общался он только с сестрой и по эсэмэскам. С ней здоровался, а с ними – нет, как-то неловко. Может, Даша им говорила, что дела идут не очень? А может, винят Кирилла в аварии… Но зачем же тогда позвали?