Текст книги "Камень ангела"

14

П рошло больше часа, а Саймон с матерью все еще шли по городским улицам. Саймон не мог поверить тому, что она говорила. Он швырнул о стену камень.

– Я не хочу, – сказал он.

– Саймон, здесь нет для нас места, – возразила мать.

Они кружили по городу в сгущающихся сумерках и, наконец, добрались до Ивовой рощи. Голые склоненные ветви деревьев развевались на ветру. Перед Саймоном стояла таверна «Семь звезд», за которой открывался вид на поля. Холодало, но Саймон был так сильно расстроен, что ощущал лишь холод изнутри.

– Я не хочу, – повторил он.

Мать взяла его за руку. Она подвела его к низкой каменной стене и уселась на нее. Саймон устроился рядом, и она, сняв шерстяную шаль, накинула ее им обоим на плечи. В эту же шаль она заворачивала сына, когда тот был младенцем.

Долгое время они сидели молча. Мать закончила убеждать Саймона и замолчала. Саймон чувствовал, как тепло из ее тела переходит в него, и вдыхал ее запах: запах эля из трактира и запах лаванды от воды, которой она ополаскивала волосы. А еще он ощущал знакомый, немного терпкий запах – ее собственный запах, который он знал всю жизнь, который вдыхал все дни и ночи, проведенные вместе в полях и лесах, когда они спали под одним поношенным одеялом. Он представить себе не мог, что ему делать без этого запаха.

Наконец мать заговорила.

– Всю свою жизнь мы скитались. Мы брели из одного города в другой, как нищие, и нас всегда прогоняли. Это не жизнь, – тут она остановила жестом Саймона, который хотел что-то возразить. – Не такой жизни я хочу для тебя. Тебе почти тринадцать. В этом возрасте все мальчики покидают дом и учатся какому-нибудь ремеслу. Но какому ремеслу можешь выучиться ты, Саймон? – спросила она дрожащим голосом. – Что ты можешь делать? Ты можешь петь.

Саймон молчал. Они всегда пели вместе, подумалось ему.

– Если ты пойдешь в школу, – продолжала мать, – ты выучишься читать и писать. Ты научишься правильно говорить, как настоящий джентльмен, и владеть шпагой. О тебе будут заботиться, по крайней мере, следующие два года. А когда ты закончишь обучение, для тебя найдется место, Саймон – какая-нибудь работа, которую ты сможешь выполнять.

– Нет, – ответил Саймон.

В голове у него раздался крик. Мать тяжело вздохнула, так что дрожь пробежала по ее телу.

– Ты же знаешь, что случается с бродягами, – тихо произнесла она.

В голове Саймона вспыхнула яркая картинка: тела цыган, свисавшие с деревьев на поляне. Он это ясно себе представлял, хотя в то время его еще не было на свете. Ему передалась дрожь матери.

– Я не покину тебя, – пообещала она. – Я найду работу в каком-нибудь другом трактире и буду каждый день тебя навещать. Я буду зарабатывать деньги, чтобы содержать тебя там. Это наш шанс, Саймон, наш единственный шанс начать новую жизнь.

– Нет! – упорствовал Саймон.

Он встал, и шаль соскользнула с его плеч на колени матери.

– Я тебе не нужен, – сказал он. – Ты больше не хочешь, чтобы я был с тобой.

– О, Саймон! – воскликнула мать и обеими ладонями ударила по стене. – Все, что я делаю, – это для тебя. Но этого недостаточно, Саймон, этого уже недостаточно.

Лицо ее сморщилось, и она заплакала.

Саймон смотрел на нее, не отрывая взгляда. Плечи матери тряслись под тонкой шерстяной тканью, волосы упали на лицо, но она плакала беззвучно. Она вообще никогда не плакала – даже тогда, когда ее высекли. Саймона охватил страх. Мать наклонилась вперед, и что-то в этом движении сказало ему, что она глубоко несчастна. Он протянул руку и неловко погладил ее по волосам.

– Не плачь, – прошептал он.

Она громко зарыдала и упала в его объятия. Он почувствовал дрожь ее худенького тела и ее отчаяние. Слезы выступили ему на глаза.

– Кто будет присматривать за Матильдой? – спросил он.

Мать подняла глаза и отвела волосы от лица.

– Я, – прошептала она, и лицо ее снова сморщилось. – Я буду тебя навещать каждый день! – пообещала она, хотя Саймон уже не плакал.

Он вспомнил, как однажды они стояли вместе в поле, и на небе было много звезд, очень ярких. Чудилось, они так низко, что он может до них дотронуться. И он тогда раскинул руки, и казалось, что он может обнять целое небо.

«Смотри, daya, – сказал он тогда, – я держу в руках небо!»

А мать немного отошла от сына и тоже раскинула руки. «Нет, – возразила она, – это я держу».

И они бегали по полю с раскинутыми руками, и казалось, что вместе они могут объять все небо.

– Не плачь, – проговорил он. – Daya, не плачь.

Мать постепенно успокоилась, и они стояли обнявшись. Ветер трепал волосы матери, они попадали Саймону в глаза и нос, но он не выпускал ее из объятий. В его голове теснились мысли о школе, о странной форме, которую там носят, и о еще более странных книгах, которые он не умел читать. А еще он думал о мальчиках, которые приходили в трактир и старались выманить Саймона из кухни, чтобы посмеяться над ним. Но страшнее их всех была мрачная фигура настоятеля с его двойной тенью.

Но ради матери он готов на все. Он крепко зажмурил глаза и зарылся лицом в ее волосы.

Они стояли, прижавшись друг к другу, когда дверь ближайшей таверны распахнулась и оттуда вышла компания мужчин. Мать Саймона медленно выпрямилась, отстранившись от сына и вытирая глаза. Один из мужчин подошел к ним.

– Вот так-так! – сказал он. – Хорошенькое зрелище.

Это был Черный Джек. Саймон попятился от него, нахмурившись, но матери удалось выдавить улыбку.

– Давненько я вас не видел, – заметил Черный Джек, окидывая взглядом Мари. – Но вы выглядите еще лучше, чем раньше.

Женщина поплотнее запахнула шаль.

– Вы слышали о трактире? – спросила она.

Черный Джек переменился в лице.

– Да, – ответил он. – Будь прокляты все пуритане. – И закричал во весь голос: – Чума на этих пуритан! Нужно выгнать из города их собственными кнутами! Повесить на их собственных власяницах!

Мари издала нервный смешок, потом взяла Саймона за руку.

– Куда вы идете? – осведомился Черный Джек.

– Набрать воды для миссис Баттеруорт.

– Тогда позвольте мне сопровождать вас. Хорошенькая леди не должна одна таскать воду.

Мари заколебалась, а Саймон бросил на мужчину яростный взгляд.

– Кроме того, – продолжал Черный Джек, – я хочу засвидетельствовать свое почтение миссис Баттеруорт. Весь город знает, как с ней плохо обошлись.

Он зашагал рядом с матерью Саймона, взяв ее под руку с другой стороны.

– Я присоединюсь к вам позже, – крикнул он своим приятелям, которые стояли, ухмыляясь, на ступеньках таверны.

Какое-то время Саймон шагал с ними в ногу, с решительным видом прижимаясь к матери. Однако Черный Джек мягко, но твердой рукой уводил Мари в сторону от Саймона, а когда они перешли через дорогу, встал между ними. Саймон отступил, наблюдая за матерью. Она казалась сейчас совсем другим человеком: смотрела на Черного Джека и смеялась, приглаживая свои волосы. Саймон не считал его шутки такими уж смешными, но она явно придерживалась иного мнения. Мать даже не заметила, что Саймон больше не идет рядом с ними. Он все больше отставал, пока их не разделила тень, падавшая от дома учителя, – она пронзила сердце Саймона, потому что ему показалось, что мать уже покинула его.

15

Выходные прошли как дурной сон. Саймон помогал матери продавать на рынке лучшее белье и оловянную посуду. В субботу Сьюзен подыскала себе работу в одной из прачечных, а Мари – в другом трактире. Она не может там ночевать, сообщила мать, и там нет места для Саймона. Сьюзен, стараясь подбодрить мальчика, говорила о том, каким чудесным джентльменом он станет в этой школе. Саймон ничего не ответил – он смотрел вниз, на свою тарелку с хлебом и мясом. Он всего лишь раз попросил мать не посылать его в школу, но она рассердилась на него и сказала, что теперь он должен вести себя как мужчина. Потом она немного поплакала, прижавшись к нему, но быстро ушла.

В воскресенье за миссис Баттеруорт приехали родственники и увезли ее в повозке. Сьюзен сказала, что заночует в эту ночь в комнате миссис Баттеруорт, и мать взяла Саймона к себе в комнату. Они лежали рядом, как в прежние времена, прижавшись друг к другу, и Саймон долго не мог заснуть, чувствуя ее тепло. Он знал, что мать также не спит, но она замкнулась в молчании. Конечно, они и прежде молчали вместе, но сейчас он был один – наедине с этим молчанием.

Утром, вместо того чтобы пойти с Саймоном на рынок, мать заставила его умыть лицо. Она хорошенько вытерла тряпкой его руки, а потом пригладила гребнем непокорные вихры. Саймон вглядывался в ее лицо, стараясь понять, огорчена ли она, но оно было напряженным и непроницаемым, и мальчик не смог прочесть выражение глаз.

– Когда я тебя увижу? – спросил он, уткнувшись лицом ей в шею.

– Саймон! – сказала она, покачивая сына.

Потом положила ему руки на плечи, отталкивая его.

– Каждую субботу, днем, ты будешь свободен от школы и сможешь ко мне приходить. Каждое воскресенье мы будем видеться в церкви, обещаю. Посмотри на меня, Саймон, – сказала она, когда он покачал головой. Саймон поднял на нее несчастные глаза.

– Что ты видишь?

Этот вопрос она задавала ему и раньше, и он знал ответ.

– Я вижу себя, – ответил он, вглядываясь в блестящую поверхность ее глаз.

Ведь почти всю его жизнь это было единственное зеркало, которое знал Саймон.

– Ты в моих глазах, а я – в твоих, – сказала мать.

Потом она взяла его за руку и повела вниз, и Сьюзен обняла его и сказала, каким славным парнем он стал. Потом, рука в руке, они с матерью перешли через улицу Лонг Миллгейт, пройдя мимо старухи, которая, как всегда, сидела у себя на пороге, что-то бормоча, и мимо мамаши, которая кричала: «Иоаким!», разыскивая своего сына. Так они дошли до ворот школы, и Мари позвонила в колокольчик.

Один из членов церковной коллегии подошел к воротам и спросил, по какому они делу. Саймону не понравилось, как он взглянул на его мать, но она лишь присела в реверансе и сказала, что им велел прийти настоятель. Казалось, этот человек сейчас их прогонит, но он передумал.

– Подождите здесь.

Саймон ждал, вцепившись в руку матери, – женщинам не полагалось идти дальше ворот. Открылась дверь, и страх пронизал мальчика. Сердце его затрепетало точно так же, как птицы в плетеных корзинах на рынке. Но в дверях появился не настоятель, а директор школы, у которого был весьма недовольный вид. Когда он приблизился к ним, Саймон внезапно сделал такое движение, будто хотел убежать, но мать крепко держала его за руку, глядя на сына умоляющими глазами.

– Ты же мужчина, – говорили ее глаза.

Поэтому Саймон остался стоять на месте, когда директор смерил их обоих суровым взглядом. Мари пустилась было в объяснения, но он поднял руку.

– Я сейчас его заберу, – сказал он и приподнялся на цыпочки, а потом снова опустился.

Когда мать уходила, Саймон прижал руку к воротам. Она не оглянулась, и пустоту в его сердце тут же заполнил страх.

Прах

Манчестер, наши дни

На улице Динзгейт между плотно стоявшими друг к другу и едва двигающимися машинами лавировали два велосипеда. Вдруг завыли сирены, и воцарился хаос, когда две полицейских машины, карета скорой помощи и пожарная машина попытались прорваться вперед. Автомобили, автобусы и грузовики жались к тротуару или сворачивали в переулки, пешеходы прижимались к дверям магазинов. Кейт воспользовалась этим, чтобы пробраться через четыре ряда транспорта. Она уже опаздывала.

Кто-то в соборе решил, что Манчестеру пора увековечить свою доиндустриальную историю, и вместе с местными историческими обществами, Театром с образовательными программами и музеями Манчестера разработали проект для городских школ.

– Это очень пригодится для твоей характеристики, – сказала Джудит, ее персональный консультант. – Тогда можно будет отменить особые отчеты.

– Вряд ли, – возразила Кейт, и Джудит приподняла бровь.

– Разве ты не хочешь, чтобы их отменили? – удивилась она.

Кейт нахмурилась. Конечно, она хочет: ведь социальная служба за ней наблюдает, выжидая шанс, чтобы забрать ее у отца.

– Ты умеешь петь? – спросила Джудит, и Кейт еще больше насупилась.

– Я не собираюсь солировать, – предупредила она, и Джудит вздохнула.

– Ну что же, не думаю, что тебе придется, – сказала она. – Ты можешь выбрать, что захочешь: киносъемку, техническое обеспечение. Я просто подумала, что для тебя было бы хорошо, ну – участвовать. Это компенсировало бы все пропуски уроков в школе.

– Все полугодие? – заинтересовалась Кейт. – Каждый день?

Но Джудит лишь закрыла папку и взглянула на девочку.

Занятия в школе уже закончились, но тем не менее предполагается, что она будет в соборе на предварительной встрече. Она пошла домой, переоделась, и тут ее внимание привлекли беспорядок в кухне и отсутствие отца. Она не знала, где он. Оставив ему записку, она быстрым шагом направилась в центр города.

Миновав помещение для посетителей, Кейт вошла в собор через главный вход. И сразу же стих шум Манчестера. В огромные окна лились потоки света, в которых плясали пылинки. Между двумя колоннами был подвешен флаг с надписью «Год чумы, 1605». Большая группа учащихся сидела на стульях, обращенных к передней части нефа, где находились алтарь и резная деревянная перегородка. Перед ними выступала маленькая женщина с седыми волосами «сосульками». Заметив в заднем ряду Бэбс и Нолли из своего класса, Кейт направилась к ним.

– Простите, – говорила она, толкнув чей-то стул, и снова извинилась, наступив на чью-то сумку.

Карен, руководительница проекта, сделала паузу, чтобы дать ей усесться. Бэбс взглянула на Кейт и, улыбнувшись, передала ей листки бумаги и ярлычок с именем, который Кейт неохотно приколола к свой футболке.

– Итак, вы видите, – продолжала Карен, – что у нас нет точных цифр, но чума унесла примерно половину населения. Подумайте об этом. Умерла половина всех людей, которых вы знаете.

Кейт ритмично пинала стул перед собой.

– Это же половина нашего класса, – прошептал Нолли.

– Ну, если в эту половину войдешь ты… – протянула Кейт.

Нолли никогда не отвечал на подобные выпады.

– Но ведь тебе все равно будет меня не хватать? – спросил он.

Кейт не ответила. Она не могла не подтрунивать над Нолли – да и никто не мог отказать себе в этом. И все равно он ошивался там, где меньше всего был нужен.

– Вспыхнул мятеж, – рассказывала Карен, – закон и порядок были нарушены. Люди пытались спасаться бегством, но им было запрещено покидать город.

Она взглянула на их унылые лица, в которых читалось полное отсутствие всякого интереса.

– Давайте-ка выйдем на минутку, – предложила она. Учащиеся смотрели на нее равнодушными взглядами. – Пошли. Все – на улицу.

Послышались вздохи, бормотание и шум отодвигаемых стульев. Карен повела их через северный вход собора. Кейт поплотнее запахнула тонкую куртку, почувствовав порыв ветра.

– Хорошо, – сказала Карен. – Что мы видим?

Огромное стеклянное здание нового музея, Урбис, сияло холодным светом, как лед. Транспорт медленно двигался по Корпорейшн-стрит, останавливаясь на красный сигнал светофора. Справа от собора располагались дорогие магазины Треугольника, впереди – станция «Виктория». На площади, покрытой травой, между собором и станцией метро, били фонтаны.

– Я хочу, чтобы вы представили, каким маленьким был Манчестер в 1605 году, – продолжала Карен. – Тогда не было почти ничего из того, что вы видите здесь сейчас. Был собор – тогда просто церковь, и школа, которая в то время называлась Манчестерская грамматическая школа. Нет, не Четем, – тут она указала на высокое красное здание напротив Урбиса. – Его построили позднее. Здание школы было старым помещичьим домом – если вы туда пройдете, то увидите на стене табличку со словами «Лонг Миллгейт» – четыреста лет тому назад это была улица, на которой находилось множество трактиров. Динзгейт был там же, где и теперь, и река огибала одну сторону собора, в то время всего лишь приходскую церковь. С южной стороны собора была рыночная площадь и Маркет-Стед-лейн. Вот так примерно все и было. Манчестер тогда был деревней, а не городом, но на этих улицах проживало две или три тысячи людей.

– Мисс, а как насчет магазинов? – спросила Бэбс.

– Карен, – поправила ее руководительница проекта. – В основном они были сосредоточены на Маркет-Стед-лейн и Смити-дор, которые располагались между церковью и рыночной площадью. Ну, а теперь скажите: вы заметили, чего нет у церкви?

Последовало молчание. Кейт взглянула на грифинов и горгулий над дверью.

– Ну, думайте, – сказала Карен. – Какого рода события проводят в деревенской церкви?

– Свадьбы, мисс, – ответил кто-то.

– Верно. А еще?

– Похороны? – предположила Бэбс.

– Правильно. Когда-то здесь, должно быть, имелось кладбище. Вообще-то мы знаем, что оно тут было: во время чумы в могилы тут хоронили столько народу, что на кладбище не хватало места, и тела хоронили в полях. Но никто не знает, что случилось с кладбищем. Существует догадка, что оно, вероятно, размещалось там, где теперь находятся магазины Треугольника. Как вы думаете, почему его здесь больше нет?

Никто не знал. Кейт теребила ярлычок со своим именем. Интересно, сколько ребят отказались добровольно от своих каникул и скольких из них, подобно Кейт, заставили это сделать. Вероятно, только Бэбс была действительно полна энтузиазма.

– Итак – чем же славится Манчестер? – спросила Карен. – Во все времена, и сейчас тоже, – добавила она.

– Дождем? – предположил Нолли. И в самом деле начался мелкий дождик.

– Дождем, – повторила Карен. – А что случается, когда много дождевой воды попадает в реки? Правильно, они переполняются, и тогда начинается наводнение. Вот почему у Манчестера больше нет кладбища. Все, что вы здесь видите, было построено на месте первоначального Манчестера.

Никакой реакции не последовало, и Карен заметила:

– Что-то вас это не особенно взволновало. Разве вы не видите, как тут все было?

– Холодно, мисс, – сказала одна из девочек, и несколько человек ее поддержали.

– Ладно, пойдемте в собор. – Карен смирилась с неизбежным. – Я хочу, чтобы вы познакомились с теми, кто будет работать с вами.

Все потянулись обратно в храм, мимо плакатов с изображениями церкви и ее окрестностей в те далекие времена.

– Внимание, все!

Карен представила Денни, невысокого коренастого мужчину с черными волосами, который будет заниматься с ними технической стороной; Зою, скульптора, которая будет лепить фигурки из глины; Лию, которая будет изготовлять свечи, и Элфа, который поможет группе сделать витраж, изображающий сцены из Года Чумы.

– Надеюсь, все вы получите возможность работать, по крайней мере, над двумя аспектами, – сказала Карен. – Но пока что мы разбили вас на группы в соответствии с родом деятельности, который вы указали в анкетах.

Она прочитала фамилии по группам. Кейт не заполняла бланк, но ее включили в одну группу с Бэбс и Нолли. Из трех учеников класса только Бэбс вызвалась добровольно – впрочем, она была добровольцем в любых начинаниях. Нолли заставили ходить на эти занятия, потому что он завалил все экзамены, а Кейт – за постоянные прогулы. Они входили в группу Б вместе с тремя ребятами из Нижнего Брофтона, которые сидели в том же ряду, подальше, хихикая и пересмеиваясь. Пока что они совсем не разговаривали с Кейт, Бэбс или Нолли.

Денни хлопнул в ладоши.

– О’кей, группы А и Б, пойдемте со мной, пожалуйста.

Кейт прошла вперед вместе со своей группой.

– Хорошо, – сказал Денни. – Мы создадим фильм о Годе Чумы.

И он объяснил, что они снимут видеофильм, в котором будут беседовать о чуме от лица различных персонажей.

– Нам нужны актеры и рассказчики, – продолжал он, раздавая группе А листы со сценарием. – Так что вы сами определите, чем каждый из вас будет заниматься. А тот, кто не будет сниматься, может помогать с освещением и записью звука.

Бэбс сразу же вызвалась раздавать сценарии.

– Возьмите их с собой и просмотрите, а завтра мне скажете, как вы распределились, – попросил Денни. – Ну, а кто не хочет ни играть, ни рассказывать?

Девочка из группы А подняла руку. Кейт сгорбилась – она тоже не хотела сниматься.

– Насколько я понимаю, вас интересует техническая сторона дела, – заметил Денни.

Кейт пожала плечами.

– Ну что же, э-э – Кейт, – сказал он, прочитав ее имя на ярлычке, – я хочу, чтобы все попробовали разные аспекты процесса съемки, хорошо?

Не успела Кейт ответить, как Карен попросила все группы собраться вместе.

Предполагалось, что в процессе работы над проектом ребята из разных городских школ будут трудиться вместе. Правда, пока что, собравшись вокруг Карен, они стояли отдельными группами. Группа А подчеркнуто держалась в стороне от группы Б, а Кейт, Нолли и Бэбс сторонились других ребят – Лорны, Стефана и Даниеллы. Стефан был худенький, кофейного цвета, а Лорна и Даниелла – прыщавые, с бегающими глазками. Даниелла все время теребила свои волосы, выкрашенные в разные цвета.

Карен сказала им, что настоящая работа начнется завтра. Это сообщение было встречено стонами неудовольствия, поскольку следующий день был субботним. Карен подняла руку.

– Дело в том, что в конце недели здесь будет телевизионная группа, – сообщила она. – Может быть, программа новостей, и определенно – «Взгляд на северо-запад» захочет сделать передачу. Так что у нас все должно быть в полном порядке ко времени их приезда.

На этот раз реакция была более оживленной.

– У нас будут брать интервью? – поинтересовался один из мальчиков.

– Возможно, – ответила Карен, проведя рукой по волосам. – Быть может, вы захотите выбрать представителя от каждой группы. Но помните, – повысила она голос, так как собравшиеся начали шумно переговариваться, – все зависит от того, будете ли вы заниматься здесь каждый день, с 9-30 утра до часу дня. По окончании проекта мы сообщим о результатах в ваши школы, и в журналах будут делаться записи.

«Совсем как в школе», – подумала Кейт.

– Ну, хорошо, – продолжала Карен. – А сейчас выйдите вперед те, кто интересуется пением.

– Мы хотим сделать саундтрек для нашего видеофильма, – пояснила она, так как никто не сдвинулся с места. – Просто немного музыки того времени. Вам не нужно будет петь самим.

Поднялась Бэбс, потом Стефан и Лорна. Кейт попятилась, когда все больше школьников начали выходить вперед. Она не хотела ни петь, ни появляться на телеэкране. Она спряталась за одной из больших колонн собора, читая листы, которые ей дали, в то время как все остальные собрались вокруг Карен.

Собор был больше, чем церкви, виденные ею раньше, – с двумя проходами и декоративной деревянной перегородкой, за которой, как узнала она из записей, сидел хор. Кейт проскользнула на скамьи для хора и начала рассматривать резьбу на откидных стульях на хорах. Там были изображены лиса, учившая двух лисят читать, и обезьяны, ворующие одежду у спящего коробейника. Она опустила одно сиденье и уселась, когда начали петь. Кто-то сделал пометки на подлокотнике, и она приподнялась, чтобы взглянуть.

«У. Л.Ч, 1604», – прочитала она. Кейт водила пальцем по надписи. Она думала обо всех мальчиках, которые пели на этих хорах, или сидели тут, скучая, и украдкой вырезали ножом свои имена. Как странно, что дети тогда ничем не отличались от нынешних.

 
Над ней темно-красная роза цветет,
Над ним – белоснежный шиповник,—
выводили школьники.
 

И вдруг Кейт почувствовала, что все это уже было однажды. Но это же вздор, она никогда раньше сюда не заходила. Ей показалось, что за ней наблюдают глаза грифонов и горгулий, и резных фигурок. Она встала и поспешно зашагала прочь, обратно в неф.

В записях говорилось, что вся северная часть была восстановлена после бомбардировок Второй мировой войны, и сама бомбардировка была запечатлена на ярко-красном витраже в восточном конце собора. Вечернее солнце сияло на золотых инструментах четырнадцати каменных ангелов под крышей.

В соборе царил покой. На заднем ряду сидел какой-то бездомный – возле киоска, в котором старушка раздавала посетителям брошюры. Церковный служитель тихонько передвигался в приделах со стороны нефа. Кейт прошла к скамье в одном из задних рядов и взглянула на алтарь.

Впереди, через несколько рядов от нее, в луче света, падавшем из окна, как из «волшебного» фонаря, сидела какая-то женщина. Кейт не заметила ее раньше. Солнце играло в ее волосах. Внимание Кейт привлекла одежда женщины: на ней было что-то вроде одеяла из синей выцветшей ткани, а под ним – длинная юбка, когда-то яркой расцветки, но сейчас бледная, в пятнах.

«Кто-то из актеров», – подумала Кейт, решив, что эта женщина имеет отношение к проекту.

Но в этот момент женщина обернулась и взглянула ей прямо в глаза. У Кейт бешено забилось сердце. Она мигнула и потерла глаза – и женщина исчезла.

«Ну вот, у меня начались видения», – сказала себе Кейт. Это из-за света в соборе, туманного, словно подернутого дымкой, да еще пылинки танцуют в солнечных лучах. И опять-таки – все эти разговоры об истории. Но Кейт могла бы поклясться, что на одеяле женщины была кровь.

И вдруг Кейт остро почувствовала, что ей нужно идти домой. Она не знала, откуда у нее появилось это ощущение, но оно билось в ней настойчиво, как пульс в висках. Она встала, резко отодвинув стул, и незаметно вышла из собора. Завернув за угол на Динзгейт, она пустилась бегом.