Текст книги "Леди-служанка"

Глава 1

Сентябрь 1829 года

Стоял чудесный осенний день, и все окна магазинов и домов Мейфэра были распахнуты настежь. Служанки по всей Хилл-стрит, пользуясь случаем, мели и чистили парадные лестницы, пока еще пригревало солнце; кучера проезжавших экипажей охотно снимали шляпы, а вдоль тротуаров выстроилось с полдюжины лакеев, вышедших подышать свежим воздухом, пока не было никаких поручений.

Библиотека графа Уолрейфена, расположенная в углу здания на третьем этаже, великолепно подходила для того, чтобы наслаждаться погожим днем. Все четыре оконные рамы были подняты, за спиной графа раздавалось воркование голубей, чистивших перышки, но, в отличие от прислуги, Уолрейфен не испытывал никакого удовольствия – он вообще редко бывал доволен, – и поэтому, бросив письмо, которое читал, на стол, сердито взглянул через комнату на своего секретаря и приказал:

– Огилви! Да прогоните же наконец голубей с этого подоконника!

Секретарь побледнел, но все же быстро поднялся из-за письменного стола с линейкой в руке, бросился к окну и принялся махать руками, причитая:

– Кыш, кыш! Пошли отсюда, чертенята!

Коротко поклонившись, он снова занялся своей работой, а Уолрейфен, почувствовав вдруг себя идиотом, тихо кашлянул. Возможно, молодой Огилви еще и не был опытным служащим, но разве обязан он гонять голубей? Уолрейфен уже собрался было извиниться, но в этот момент порывом ветра распахнуло папку у него на столе, и корреспонденция за последние два года разлетелась по комнате – этакое торнадо из листов писчей бумаги. Граф громко выругался, и пока они вдвоем собирали бумаги, проворчал:

– Огилви, разве недостаточно того, что эта женщина досаждает каждую неделю своими разглагольствованиями мне? Похоже, теперь, послания миссис Монтфорд читает еще и дьявол.

Но, слава богу, ветер утих, и Огилви, постучав стопкой бумаг о стол, чтобы выровнять ее, протянул папку Уолрейфену:

– Ничего не пропало, сэр. Все здесь.

– Этого я и боялся, – криво усмехнулся граф.

Секретарь с улыбкой вернулся к своей работе, а Уолрейфен открыл папку и стал перечитывать лежавшее сверху письмо.

«Замок Кардоу,

21 сентября

Милорд, как я объясняла в своих четырех последних письмах, необходимо срочно принять решение относительно западной башни. Не получив от Вас ответа, я взяла на себя смелость послать в Бристоль за архитектором. Эксперты из компании „Симпсон и Верней“ сообщили, что по внешней стене проходит глубокая трещина и основание сильно смещено. Прошу вас, сэр, ответьте: снести ее или укрепить? Уверяю Вас, я понимаю, что это не мое дело, но решение должно быть принято незамедлительно, пока она не обрушилась и кого-нибудь не придавила.

Миссис Монтфорд,

экономка имения Вашей светлости».

Господи, неужели это уже пятое ее письмо по поводу этой рухляди? Она что, помешалась на этой проклятой башне? У Уолрейфена не было ни малейшего желания размышлять над этим. Правда, она наняла архитекторов. Да, при такой экономке вполне можно было вообще ничего не предпринимать и просто забыть, как ему и хотелось, о Кардоу и обо всем, что с ним связано. Это было бы великолепно!

Так. Идем дальше. А это что? Ее очередная жалоба – на сей раз по поводу дяди Элиаса. Бедный старик, вероятно, не знает ни минуты покоя.

«Милорд, Вашему дядюшке становится все хуже: похоже, что он страдает от разлития желчи. Он никого к себе не подпускает, а на прошлой неделе запустил в доктора пустую бутылку, когда тот усаживался в экипаж. Но поскольку с его зрением происходит то же самое, что и с печенью, бутылка, слава богу, не попала в цель. И все же я умоляю Вас обратить на него внимание и убедить его…»

– Мадам, – пробормотал Уолрейфен, обращаясь к листу бумаги, – уж если вы со своей дотошностью не сумели его ни в чем убедить, то где уж мне.

– Прошу прощения, милорд? – Оторвавшись от работы, взглянул на него Огилви.

Уолрейфен двумя пальцами поднял письмо, как будто это был грязный носовой платок.

– Ах, экономка, – понимающе усмехнулся молодой человек.

Да, экономка, постоянный источник раздражения. Грустно улыбнувшись, Уолрейфен убрал письмо в папку, а затем, непонятно почему, вытащил из стопки другое, отправленное в марте два года назад, которое читал с удовольствием.

«Милорд, Ваш дядя опять меня выгнал. Прошу Вас, сообщите о своем решении: мне остаться или уйти? Если я должна уйти, то хотела бы получить один фунт восемь шиллингов шесть пенсов: столько я заплатила аптекарю на прошлой неделе, когда Ваш дядя нарочно проглотил ключ от ящика с деньгами. (Мы обменялись бранными словами, когда у него возникло желание купить в деревне незаконное бренди.) Если же я должна остаться, то, прошу Вас, незамедлительно напишите ему: ключ от ящика с деньгами нужно вернуть, иначе не на что будет купить даже продукты».

Бедный дядя Элиас! Стоило Уолрейфену представить себе, как старик копается в содержимом горшка, а миссис Монтфорд в нетерпении стоит рядом, его одолевал гомерический хохот. Вот и сейчас он рассмеялся, не обращая внимания на недоуменный взгляд Огилви, и взял другое письмо. О да! Это было написано ранней весной, когда она перевернула в замке все вверх дном, и ему даже стало любопытно, на что теперь похожа эту рухлядь.

«Милорд, знаете ли Вы, что в нижнем ящике комода, который стоит в Вашей прежней туалетной комнате, лежат шесть дохлых жаб? Бетси сказала, что, уезжая в Итон, вы отдали строгий приказ ничего не трогать. Но поскольку это было в 1809 году, а сейчас 1829-й, я подумала, что лучше все-таки очистить комод. Могу ли я добавить, что, к сожалению, от упомянутых жаб теперь осталась только пыль? Сочувствую вашей потере.

Миссис Монтфорд.

Р. S. Ваш дядя опять выгнал меня. Прошу, скажите же наконец: мне уйти или остаться?»

Уолрейфен отбросил в сторону последнее письмо и крепко сдавил переносицу большим и указательным пальцами. Он не знал: смеяться или, черт возьми, плакать. «Уходите, скатертью дорога, миссис Монтфорд!» – хотелось крикнуть, но в то же время что-то в ней было необычное и, если признаться, он не хотел, чтобы она ушла. Нет, черт возьми, не хотел. Эта дамочка всегда выводила его из себя и одновременно забавляла своей настойчивостью. Ее дерзость, а порой и резкость удивляли, вызывали недоумение: так вести себя могла позволить только светская дама, но никак не прислуга.

В минуты откровенности с самим собой Уолрейфен признавал: эта женщина умела внушить ему чувство вины за наплевательское отношение к собственному имуществу и людям, которые от него зависят. Каждое новое ее письмо становилось все более жестким, требовательным и въедливым. Обычно он не утруждал себя ответами, но это ничуть ее не останавливало: с завидным упорством она присылала очередное. Ему следовало отправить ее куда подальше при первом же проявлении дерзости, но почему-то он не сделал этого.

Ее письма подчас не только заставляли его смеяться, а такие моменты в его жизни случались весьма редко, но и оживляли в памяти самые яркие и приятные эпизоды из детства. Странно, но порой он почти ощущал, как благодаря миссис Монтфорд возвращается туда, где было хорошо и беззаботно.

Уолрейфен взял еще одно письмо – от мая прошлого года, – с уже загнувшимися уголками, и прочитал знакомый пассаж.

«Нагорный участок в этом году изумителен, милорд! Мне бы так хотелось, чтобы вы увидели его. Китайские розы обещают буйное цветение. Дженкс задумал построить неподалеку беседку…»

Зачем она писала ему об этом? И почему он снова и снова перечитывал такие письма? Уже не в первый раз Уолрейфен задавался вопросом, как выглядит его экономка. Он не знал, сколько ей лет, но из ее писем следовало, что она молода и полна энергии. Дядя Элиас всегда предпочитал выбирать служанок с соблазнительными задницами, а их трудолюбие его мало интересовало, и Уолрейфен подумал, не затащил ли похотливый старый козел к себе в постель и эту.

Вероятно, затащил, раз до сих пор не выгнал. Ни одна служанка не стала бы терпеть этого пьянчугу за то ничтожное жалованье, которое получала миссис Монтфорд. Разве кто-то способен на такое безрассудство?

Вопрос заставил Уолрейфена почувствовать что-то такое, чему он не знал названия. Безусловно, он не хотел, чтобы кто-то был доведен обществом или нищетой до состояния, которое считал невыносимым.

От раздумий разболелась голова. О господи, эта дотошная миссис Монтфорд сведет его с ума! Ну скажите на милость, какое ему дело до западной башни? Да и кто такой Дженкс, который собрался строить беседку?.. Почему ему вообще до всего этого должно быть дело? Если миссис Монтфорд так хочется, пусть сама обо всем и заботится. Да, на его голову обрушится ледяной поток заносчивых писем, а вслед за ним град счетов и квитанций, но в Кардоу все будет приведено в порядок.

– Огилви, – резко бросил он секретарю, когда пронзительная боль вонзилась ему в висок, – опустите шторы и позвоните, чтобы принесли кофе.

– Да, милорд. – Огилви удивленно взглянул на хозяина, но не успел подняться, как дверь распахнулась и дворецкий объявил:

– Лорд Венденхайм!

Тут же в комнату вошел Макс, друг Уолрейфена, и, стягивая перчатки для верховой езды, воскликнул:

– Per amor di Dio![1]1
  О господи! (итал.)


[Закрыть] Ты не одет!

Сухощавый, смуглый, сутуловатый Макс всегда говорил раздраженно и высокомерно. То, что Уолрейфен значительно выше его по социальной лестнице никогда его особенно не беспокоило, даже в те времена, когда он был скромным полицейским инспектором, а Уолрейфен – одним из самых влиятельных членов палаты лордов. Макс был ревностным поборником равноправия, и если видел перед собой дурака, то и обращался с ним как с дураком.

– Ты идешь со мной? – Макс сморщил свой большой нос.

– Парад нарядов, милорд! – с противоположного конца комнаты насмешливо заметил Огилви.

– Вряд ли они начнут без нас, старина, – натянуто улыбнулся Уолрейфен, – но я поднимусь наверх и быстро переоденусь. Не заметил, как пролетело время.

Макс опустил взгляд к открытой папке на столе Уолрейфена и длинными смуглыми пальцами взял лежавшее сверху письмо.

– Опять эта экономка! Право, Джайлз, когда ты перестанешь играть в кошки-мышки с этой дамочкой?

– Это мое дело! – буркнул Уолрейфен, разминая затекшие от долгого сидения ноги.

Макс последовал за ним с письмом в руке в гардеробную, и, пока камердинер помогал хозяину переодеться и завязать шейный платок, усевшись в любимое кресло Джайлза, читал вслух эту чертову бумагу, а закончив, заметил:

– Знаешь, она меня заинтриговала! Хотелось бы познакомиться с ней.

– Спокойные воды еще глубоки? – расхохотался Уолрейфен.

– О, эти водовороты! – заметил Макс, вскинув черные брови. – В них все бурлит, желаний немерено, и все противоречивые…

– Миссис Монтфорд всего лишь экономка, причем высокомерная как леди, – сказал Уолрейфен, расправляя перед зеркалом складки шейного платка.

– Так возьми и уволь ее.

– И на кого я взвалю эту работу? – усмехнулся Уолрейфен. – Да и за что ее увольнять? Ничего предосудительного она не совершила. И вообще, какое мне до нее дело?

– Ну, судя по тому, как бегают твои глаза, дело все-таки есть. – Поднявшись, Макс открыл дверь. – Так что освободить свою жизнь от… Как ты это называешь? Благотворное невмешательство? Да, от этого самого, благотворного, тебе вряд ли удастся. Соболезную, друг мой!

– Оставь в покое это проклятое письмо, и пойдем, – отозвался Уолрейфен раздраженно. – На улицах вокруг Уайтхолла уже, наверное, собралась толпа – не протолкнешься.

– Да, и кто в этом виноват?

Предсказание Уолрейфена оправдалось: когда они добрались до Чаринг-Кросс, пришлось локтями прокладывать себе дорогу в толпе. Подошло время перерыва, и клерки в черных мундирах привычным потоком хлынули из Вестминстера в ближайшие кафе. В коридорах конторы Макса тоже было оживленно: сновали туда-сюда полицейские в синей униформе и высоких фуражках; лестничные пролеты были запружены разного рода служащими, в том числе и дамами.

Сквозь весь этот хаос, громко переговариваясь, друзья в конце концов добрались до кабинета Макса, но он оказался занятым. У окна стояли леди и джентльмен и наблюдали за суматохой внизу. На звук открывшейся двери леди обернулась, но Джайлз и без того знал, что это Сесилия, молодая вдова его отца, со своим вторым мужем Дэвидом, лордом Делакортом.

– Добрый день, Сесилия, Делакорт, – поклонился Уолрейфен. – Какая неожиданность!

– Привет, Джайлз, дорогой, – отозвалась леди Сесилия. – И Макс! Мы очень надеялись дождаться вас.

Сесилия подошла к Уолрейфену и уже подставила, как обычно, щеку для поцелуя, но он не успел: из-за юбок леди неожиданно выскочил маленький мальчик и, бросившись между ними, затараторил:

– Джайлз! Джайлз! Мы видели сержанта Сакса, и он разрешил мне надеть его фуражку! Вы с лордом Венденхаймом тоже будете участвовать в параде?

– Нет, Саймон, – подхватил ребенка на руки Уолрейфен, – но я собираюсь произнести очень скучную речь. Знаешь, я бы тоже хотел такой мундир, как у Сакса. Особенно мне нравятся большие медные пуговицы: прямо горят на солнце.

Мальчик засмеялся, а Делакорт, отходя от окна, пояснил:

– Сесилия и Саймон очень хотели посмотреть церемонию присяги новой лондонской полиции. Надеюсь, мы вам не помешали?

Он хотя и обращался к Венденхайму, но смотрел на Джайлза.

– Конечно, нет, – успокоил его Макс.

– Вот и замечательно. Если у джентльменов расписание и тексты речей на руках, может, мы отвезем вас в Блумсбери в нашем экипаже? Саймон, забирайся ко мне на плечи, и пойдемте вниз.

Мальчику не нужно было повторять дважды. Макс распахнул дверь, а Сесилия, улыбнувшись, взяла Уолрейфена под руку и тихонько сказала:

– Я так горжусь тобой, Джайлз, и чувствую себя любящей мачехой.

– Что вы такое говорите, Сесилия, – шепотом возразил Уолрейфен, пропустив всех вперед и глядя в ее добрые голубые глаза. – Какая вы мне мачеха? У вас теперь есть муж и дети.

– Но разве одно другому мешает? – удивленно взглянула на него Сесилия. – Я всегда заботилась о тебе. Нет, конечно, на роль матери я не претендую, но, может, как сестра…

Сесилия всегда себя так вела, как сестра, и это все, на что Джайлз мог рассчитывать теперь. В глазах церкви она была его матерью и, таким образом, не могла стать кем-то иным – именно этого добился его отец, женившись на ней, черт бы его побрал! А затем, словно этих мучений Джайлзу было мало, взял и скончался, а Делакорт, этот негодяй, недостойный целовать даже подол ее платья, ловко влез в ее жизнь. И вот что удивительно: он стал верным мужем и даже, как это ни странно, начал нравиться Джайлзу.

– Я старше вас, Сесилия, – напомнил Уолрейфен, пока они шли по лестнице. – Когда вы с отцом поженились, мне было двадцать три года, и я уже заседал в палате общин. Так что, по-моему, продолжать называть себя моей мачехой по меньшей мере нелепо.

– Бедный, бедный Джайлз! – Сесилия остановилась и, мило надув губки, с легкой усмешкой похлопала его по щеке. – Хочешь ты того или нет, но мы трое – часть твоей семьи, и раз уж мы заговорили об этом, скажи: как поживает Элиас?

– Сесилия, министерство внутренних дел не место для леди, – проигнорировав ее вопрос, заметил Уолрейфен. – Не лучше ли вам отправиться на Керзон-стрит, где вам и положено быть?

– Слишком уж ты суров, дорогой! – рассмеялась Сесилия. – Ну как я могла это пропустить? Пиль никогда бы не смог протолкнуть этот закон через парламент без твоего влияния и упорной работы Макса. Все так говорят.

Возразить на это было нечего, и до охраняемой трибуны для зрителей они шли молча, чтобы присоединиться к публике, приветствовавшей взмахами рук только что созданную столичную полицию, проходившую парадом в новой униформе. В развевающихся плащах и башнеобразных фуражках лондонские полицейские представляли собой незабываемое зрелище. Скучные речи быстро кончились, новые офицеры принесли присягу, и приветственные аплодисменты смолкли. Распрощавшись с семейством лорда Делакорта, друзья отправились пешком по Аппер-Гилфорд-стрит.

– Она редкая женщина, не правда ли? – заметил Макс, когда Сесилия помахала им вслед.

Некоторое время Уолрейфен хранил молчание, потому что не было таких слов, которые бы точно характеризовали эту леди, потом спросил:

– Если уж речь зашла о редких женщинах, то где твоя жена?

– Дома в Глостершире, где же еще? – буркнул почему-то недовольно Макс.

– А как ты, дружище? Поедешь к ней? Город ведь скоро опустеет – охотничий сезон.

На Рассел-сквер к ним подбежал мальчишка-газетчик, но Макс отмахнулся от него.

– Наверное, поеду. Обычно мы проводили зиму в Каталонии, но с появлением младенца… Нет.

– Ты мог бы остаться в городе с Пилем, – предложил Уолрейфен.

– Он, возможно, тоже поедет домой, – покачал головой Макс. – Его отец при смерти.

– О! Значит, скоро он станет сэром Робертом? Титул взамен любимого отца. Он, наверное, посчитает это не слишком большой удачей.

– Ты чувствовал то же, когда умер твой отец? – Макс с любопытством посмотрел на друга.

– Его смерть потрясла нас всех, – после долгого молчания ответил Уолрейфен, уставившись куда-то вдаль. – У него было великолепное здоровье.

– Дружище, ты не ответил на мой вопрос.

– Ты что, так и остаешься полицейским инспектором до конца своих дней? – пробормотал Уолрейфен. – Нет, Макс, ничего такого я не чувствовал, когда умер отец. Мы с ним никогда не были близки, несмотря на усилия Сесилии, а с ней вообще почти не говорили о его смерти. И, положа руку на сердце, не могу сказать, что был очень огорчен, узнав, что его не стало. Удивлен, потрясен – да, но чтобы горевать, испытывать боль… нет. Из-за этого ты станешь хуже думать обо мне?

– Нет, конечно, – тихо сказал Макс и, к удивлению Уолрейфена, дружески похлопал его по спине. – Как я могу плохо думать о тебе – ведь ты мой друг. Просто я считаю, тебе не стоит оставаться здесь, в городе, одному, как ты собираешься.

На мгновение Джайлз задумался над его словами, но, по правде говоря, ехать ему было некуда. Сесилия, конечно, приглашала его в имение Делакорта в Дербишире, но ему казалось не по-джентльменски воспользоваться гостеприимством человека, в жену которого влюблен. Конечно, он всегда мог поехать в Глостершир к Максу и Кэтрин и провести сезон охоты у них в имении – друг готов был пригласить его, – но теплые и такие домашние отношения, царившие в их разросшейся семье, всегда вызывали у него чувство необъяснимой неловкости, как будто он вмешивался во что-то очень личное. Значит, оставался только Кардоу с его проблемами…

– У меня очень много дел, – ответил наконец Уолрейфен. – Столько всего нужно успеть до возобновления работы парламента. Существует теневая поддержка этой новой ассоциации радикальных реформ, и Пиль не зря обеспокоен. Равенство – прекрасная идея, и я в принципе поддерживаю ее, но все может выйти из-под контроля.

– Мой отец тоже когда-то поддерживал радикальное движение, – сказал Макс, – но получил за это пулю в голову. Так что, Джайлз, будь осторожен, иначе и твои благородные стремления приведут к чему-нибудь подобному. А я и вовсе окажусь в дурацком положении, когда мне придется разбираться, кто это сделал: виги, тред-юнионы, сборище радикалов или твоя собственная треклятая партия.

– Но, Макс, кто-то ведь должен беспокоиться о будущем Англии. – Пожал плечами Джайлз. – Это цель всей моей жизни.

– О, мой друг, – рассмеялся Макс, – жизнь – это не только работа! Есть еще семья, дети! Женись ты наконец, ведь пора уже подумать и о наследнике.

– Ну, на этот счет беспокоиться не стоит: у меня есть пара дальних родственниц где-то в… не знаю где: возможно, в Пенсильвании. Если наследство окажется стоящим, одна из них вернется. Американцы корыстолюбивы до мозга костей.

– Но разве здесь, в Сомерсете, не найдется для тебя пухленькой хорошенькой девчушки? – рассмеялся Макс. – А кроме того, тебе нужно поехать в Кардоу и поставить, наконец, эту дерзкую экономку на место.

– Миссис Монтфорд? – тоже рассмеялся Уолрейфен. – Я с удовольствием задушил бы ее.

– Скажи-ка мне, приятель, – остановился Макс и с любопытством взглянул на друга, – эта твоя миссис Монтфорд молодая?

– Думаю, да, – равнодушно пожал плечами Уолрейфен. – Они всегда такие.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Их нанимает дядя Элиас: понимаешь, что я хочу сказать?

– Ах, значит, у нее есть еще обязанности, кроме ведения хозяйства?

– Ну, – неохотно признался Уолрейфен, – так было всегда, но ведь дядюшка уже немолод. Однако я знаю, что они с миссис Монтфорд часто и ожесточенно ссорятся.

– Да? И откуда эти сведения? – поинтересовался Макс.

– От Певзнера, дворецкого. Думаю, миссис Монтфорд во все сует свой нос. Но так как дядя Элиас никогда мне не жаловался, можно предположить, что между ними что-то есть: майор не склонен к филантропии.

Некоторое время они молча шли по Беркли-сквер, потом Макс спросил:

– Как сегодня твоя нога, Джайлз? Мне кажется, ты немного хромаешь.

– Какое тебе дело до моей ноги? – проворчал Уолрейфен, притомившись от Макса и его рассуждений. – Хватит уже говорить об этой ерунде.

Макс удивленно посмотрел на него: о какой такой ерунде речь? О ноге? Об отце? О Кардоу? Вариантов множество – и ни одного приятного! Но, будучи хорошим другом, уточнять он не стал.