Текст книги "Берлинский фокус"

Луиза Уэлш
Берлинский фокус

Ах, милый сплетник, соблазнитель, я

Искал тебя, чтоб спрятаться в тепло,

С тех пор как грудь оставил.

Я был твоей послушной собачонкой;

Любой священник крест на мне поставит.

И что ж?

Спусти я кучу денег на тебя

За ночь, как на божественную шлюху,

И приползи с утра с мольбою о лекарстве —

Трактирщик вышвырнет, как нищего, за дверь.

Падрейк Фэллон.[1]1
  Падрейк Фэллон (1905–1974) – ирландский поэт и радиодраматург. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть] «Беседа Рафтери со стаканом виски»

I

Вчера я, как обычно, шел мимо художественного салона на Квин-стрит. Но вместо того, чтобы шагать дальше, втянув голову в плечи, сквозь дождь и ветер, я толкнул дверь и вошел. Без всякой цели, просто погреться, хотя кто знает?

Тепло оглушило меня, звякнул колокольчик, и тощая девица выскочила из-за стойки. Я выдал улыбку, от которой в былые времена зрители приходили в восторг, но в магазинчике ей было явно тесновато: девица бросила взгляд на парня, расставлявшего коробки с акварелью, и они оба не отрывали от меня глаз, пока я, насквозь мокрый, шел по проходам.

Их подозрительность раздражала, и как я ни скалился, выглядел все равно отвратительно. Они стояли, молодые, красивые и пушистые в окружении разноцветных красок и запаха карандашной стружки. А тут – я.

Я прикидывал, как бы заставить упаковку беличьих кистей исчезнуть в рукаве и материализоваться в кармане куртки, и тут отвлекся на вспышку света. Моя рука замерла на полпути к добыче, парочка подошла ближе, но мне Вдруг расхотелось мстить им за нерадушный прием. На одном из столов под вывеской «РАСПРОДАЖА», банальной для супермаркета, но вульгарной для художественного салона, были небрежно разложены ежедневники всех цветов радуги.

Под пристальным взором двух продавцов я подошел и выровнял стопку. Может, девица углядела в этом критику, потому как тут же холодно поинтересовалась:

– Вам помочь?

Я покачал головой, не утруждая себя улыбкой. Девчонка упустила свой шанс.

При ближайшем рассмотрении я понял, почему ежедневники уценили: в правом верхнем углу золотым тиснением значилось «2005». Кому в здравом уме придет в голову начать записи с сентября? Я взял темно-коричневую, почти черную книжку в руки: обложка из искусственной кожи, испещренная крошечными складочками, точно лицо – морщинами. Как дневник он, может, и устарел, но как блокнот сгодится – я могу обойтись без дат.

Я положил его на прилавок и сказал мрачной девице:

– Одну минуту. Сейчас расплачусь.

Я целую вечность выбирал ручку, с которой мог бы ужиться, и рисовал каракули на листках бумаги, заботливо разложенных на прилавке. Сначала я выводил звездочки и снежинки, а устав от них, принялся писать свое имя: «Уильям, Уильям, Уильям», – пока это не стало казаться странным, и тогда я добавил «Сильви», что смотрелось совсем уж дико среди чужих закорючек.

Вернувшись домой, я положил пакет на туалетный столик, вытер волосы полотенцем и подумал, что только дураку придет в голову написать историю, которую он и рассказать не может.

Однако утром пакет никуда не делся – блокнот и ручка лежали на столе и ждали, когда я опишу историю нашей с ними вчерашней встречи.

Письменный стол – роскошь для моей комнаты, поэтому я сижу за туалетным столиком. Я завесил зеркало красным шелковым шарфом, что когда-то помогал мне творить чудеса. Из его складок я извлекал голубей, бриллианты и тикающие часы, но теперь, как бы я ни старался, нахожу под ними только свое лицо. Невозможно уйти от себя: я смотрю в изгибы шарфа и сквозь материю вижу черты – размытые, кроваво-красные, но неизбежно мои. Обычное лицо, мрачный взгляд, спадающие на глаза темные волосы, излом бровей, наводящий на мысль о жестоком или беспокойном нраве, – но ничего, что могло бы выделить меня из толпы.

Начну с описания комнаты. Я живу здесь уже полгода и успел хорошо ее изучить. На полу зеленый ковролин отдельными кусками – удобно, можно заменить, если что. Хотя, судя по обилию пятен, эта мысль никому не приходила в голову, а возможно, этот блевотный оттенок давно сняли с производства. Кровать занимает почти всю комнату, прижимаясь к стене деревянным скелетом. Иногда я думаю о том, что может скрываться под матрасом: порножурналы, использованные презервативы, содержимое которых превратилось в засохшую корку, паспорт покойника, черные от крови тампоны – но мне все лень заняться расследованием. Я так и не удосужился поднять матрас, хотя пятна ясно свидетельствуют, что и до меня на нем спали.

Слева входная дверь. Поначалу, каждый раз, как я вваливался домой, дверь ударялась о кровать, но на третий день я ее придержал и понял, что обжился здесь. Эта мысль мучила меня до вечера.

Рядом с кроватью шкаф из орехового шпона. По ночам я ищу в линиях дерева лица. Старик с раздутым черепом, женщина с рассеченной губой. Опасная игра. В красно-коричневом все выглядит жутко, страшные картины стоят перед глазами и мешают уснуть – хохочущий клоун, девушка с разинутым ртом и простреленным лбом.

Комната маленькая, но шкаф просто огромный – вполне себе гроб для парочки крепких ребят. Может, здесь я закончу свои дни, скрючившись внутри, слушая вздохи нового постояльца, вдыхая легкий запах камфары, гладя шелковую подкладку фрака, висящего надо мной, пытаясь понять, что же все-таки произошло.

Справа от кровати окно. Возможно, в слоях грязи на стекле археолог найдет что-нибудь интересное. Может, следы запряженных лошадьми экипажей и загаженных улиц. Наверняка там найдется место и визгливым автобусам Глазго, и ползущим вереницам машин, которые останавливаются на светофоре и тянутся через перекресток с утра до ночи и снова до утра.

Окна комнаты выходят на юг, и в нее заглядывал бы солнечный свет, если б не тень от дома напротив. Его водостоки забиты мусором и плесенью. Он – точная копия моего. Темные окна, втиснутые в песчаник, пестрые занавески. Я ищу в этих окнах свое лицо – унылого субъекта с виноватым взглядом.

Если кому-то придет в голову обыскать мою комнату, он вряд ли поймет, кто я такой. Найдя в тумбочке у кровати запечатанные колоды игральных карт, он скажет, что я игрок. А по толстой пачке банкнот решит, что удачливый.

Ванная комната в коридоре. Лет десять назад мне пришлось бы делить ее с соседями, но город меняется, и за счет нескольких незаконных перепланировок домовладелец умудрился каждому обеспечить отдельный душ и туалет.

Сколько таких одиночек по всему городу – сидят в одинаковых комнатушках, уставившись в стену, ждут, когда откроется бар. И вот момент настал. Одиннадцать утра – пора выйти в люди и принять первую дозу успокоительного.

* * *

Я давно мечтал написать мемуары, но никогда не думал, что сам возьмусь за перо. Я рассчитывал, что найду себе приличного «негра», этакую мертвую душу. К примеру, журналистку, юную красотку, жаждущую превратить мою жизнь в бестселлер. Сначала она будет меня ненавидеть, потом мы закрутим бурный роман, и вскоре помимо своей воли она станет частью моей истории.

Я как-то рассказал об этой мечте Сильви, опустив эротические фантазии, и она предложила название – «Малыш Уилсон: Искусство исчезать». Что ж, теперь, когда я разогрелся вступлениями, описаниями и тремя пинтами крепкого пива, пора удариться в воспоминания. Быть может, в итоге как раз мертвая душа и пишет эти строки.

В день нашей встречи Сильви спасла мне жизнь. Время бежит по кругу, страницы календаря мелькают датами от красного к черному и обратно, точно карты в руке фокусника, – я вдруг понял, что прошел уже год, как мы познакомились.

В те смутные времена я был известен как Уильям Уилсон, Гипнотизер и Иллюзионист. Магия давно распрощалась с вечерними фраками и бархатными бабочками, ушла из телевизионных эфиров в ночные клубы, в подполье, вместе с цирками и парадами уродов, но, казалось, пришло время для новых свершений. Я, как и многие, верил, что стоит поймать момент – и я взлечу на вершину. Так игроки ждут удачной сдачи карт.

Три года я мотался по Британии, почти научившись узнавать любой город с первого взгляда – и не придавать этому значения. Я выступал на разогреве у целой армии комиков и юмористов. Никто не приходил на меня. Я давал представление «У Короля», «У Королевы», «У Принца», во «Дворце»; выступал в «Варьете», «Публике», «Эпосе» и «Пафосе». Выпускал голубей под потолок «Плейхауса» и смотрел, как они гадят на головы зрителей в «Клиффс Павильон». В Ливерпуле женщина на сцене упала в обморок, и ее утащили за кулисы. В Портсмуте банда моряков гоняла по рядам билетера. В Белфасте я переспал с девушкой в отеле «Ботаник».

Были у меня и профессиональные взлеты. Парень с телевидения хотел пропихнуть меня в эфир и, возможно, сделать целое шоу, независимая компания предлагала снять документальный фильм. В итоге все они оказались еще большими неудачниками, чем я. Я по крайней мере мог гастролировать.

В ту ночь я, как говаривал мой агент, «обрабатывал корпоративную вечеринку». Моим агентом был Ричард Бэнкс, для друзей просто Рич. Кроме меня он опекал кучку комиков и пару ведущих дневных телевикторин. Рич начал свой бизнес еще в эпоху варьете. В пятидесятые способствовал развалу ЭНСА,[2]2
  ENSA (Entertainment National Service Association) – Национальная ассоциация развлекательных услуг. Создана правительством Великобритании в 1939 г., чтобы привлечь актеров, музыкантов, танцоров и т. п. в так называемые «мобильные творческие бригады», которые выступали на фронте перед британскими солдатами. Позже была реорганизована.


[Закрыть] в шестидесятые занялся подростковой попсой, в семидесятые стал регулярным поставщиком так называемых талантов в порты от Брайтона до Блэкпула. Парочка его подопечных даже пробилась на «Субботний вечер в „Лондонском Палладиуме“». Потом бардак кончился, и Рич двинулся дальше, собирая новую армию комиков. Как реалист он легко приспосабливался и при этом оставался верен старым друзьям, ведь, как он однажды сказал: «Верность, Уильям, штука бесплатная».

Можете не сомневаться, если б это было не так, Рич включил бы ее в свой процент. В его верности я убедился довольно быстро. Как-то, оказавшись в Крауч-Эн-де рядом с его офисом, я заскочил, чтобы напомнить о своем существовании. Однажды я попытался разыграть сценку «Джеймс Бонд и Манипенни» с секретаршей Рича, но снежноволосая миссис Пирс с ледяным взглядом осталась равнодушной. Она взглянула на меня поверх монитора и сказала:

– У мистера Бэнкса посетитель, но вы можете пройти.

В кабинете Бэнкса сидел бодрячок лет семидесяти с мальчишеским лицом, вовсе не черно-белым, как можно подумать, а совсем даже румяным, с багровыми жилками и слезящимися глазами. Он откинулся в кресле, жидкие волосы зачесаны со лба – ходячая реклама париков, и натянуто улыбнулся. Мы оба понимали, что мое вторжение – грубый намек. Рич представил нас, и фамилия показалась мне знакомой, хоть я и не мог вспомнить, где его видел.

– Уилсон не очень звучное имя, – бросил он Ричарду, пожимая мне руку и стараясь покрепче стиснуть пальцы.

Я поморщился из вежливости, и его глаза заблестели.

– Времена меняются, – сказал Рич, вставая.

– Само собой, – кивнул лицедей, разглядывая черно-белые портреты вчерашних звезд вперемешку с новыми талантами. Возможно, искал свою фотографию, а может, в его возрасте привыкаешь смотреть на все, будто видишь в последний раз. – Что ж, Рич, приятно было увидеться, но я не могу болтать с тобой весь день. – Он поднял чашку, оттопырив мизинец, и, причмокивая, допил чай. – Ну и чем он занимается? Очередной комик?

– Фокусник.

Гость медленно поднялся и одел свое стройное, не подходящее старческой голове тело в безупречное пальто, которому я навскидку дал лет пятнадцать.

– Фокусник, да? Знавал я пару фокусников в свое время. Посредственности, но мальчики были милые.

Я посмотрел ему в глаза:

– Я не милый мальчик.

– Конечно. – Он оглядел меня с головы до ног. – Я и не думал. Милый ты или нет, я бы с удовольствием поменял последние десять лет своей жизни на полгода твоей. Наверняка у него нет отбоя от предложений, а, Рич?

Рич неопределенно улыбнулся. Старик рассмеялся и неожиданно быстро подхватил шляпу, шарф, перчатки, портфель и пакет с продуктами, бормоча извинения за то, что отнял слишком много времени. Направляясь к выходу, он подмигнул мне и сказал:

– Не расстраивайся, дорогой, у всех бывают простои.

Я широко улыбнулся и распахнул перед ним дверь. Он вышел в приемную и тут же принялся болтать с миссис Пирс тоном, который мне бы ни за что с рук не сошел. А я занял его кресло, поморщившись от неприятного тепла в подушках.

– Никто не любит фей, когда им сорок лет.[3]3
  Цитата из одноименной песни («Nobody Loves a Fairy When She's Forty», 1934) Артура Ле Клерка.


[Закрыть]

Рич уставился на меня хмуро как никогда, а затем прочитал лекцию.

Из глубин своей картотеки он извлек досье специалистов по анекдотам про тешу и нацменьшинства, травести, чревовещателей, эстрадных певцов и жонглеров. Он бросил папки на стол, и я полистал их для проформы. В левом углу каждого досье приклеена фотография. Старомодные прически, костюмы из полиэстера, огромные галстуки-бабочки и улыбки, живые и яркие лет двадцать назад, а сегодня совершенно отчаянные.

– Я храню их, – сказал Рич, – почему бы и нет? Места занимают немного, а людям приятно. В конечном счете когда-то они принесли мне немало денег. Да и кто знает, может, какой-нибудь постмодерновый остряк объявит одного из них гением? Просто помни, сынок, как говорят в рекламе, ваши акции могут пойти и вверх и вниз. Так что, – он постучал по носу, будто раскрывал военную тайну, – верность – штука бесплатная.

Когда-то Рич верил, что я могу влиться в новую волну фокусников, так сказать, «наследников Пола Дэниэлса[4]4
  Пол Дэниэлс (р. 1938) – английский иллюзионист. С 1979 г. по 1994 г. вел собственное шоу на Би-би-си. Обладатель многих профессиональных наград.


[Закрыть]». Мы давно похоронили эту мечту, но я по-прежнему оставлял ему сообщения на автоответчике. В тот вечер он впервые за долгое время перезвонил.

– Это вряд ли станет твоим звездным часом. – Я отодвинул трубку подальше от уха: не хватало еще оглохнуть для полного счастья. – Но там будут интересные люди. Никогда не знаешь, кого встретишь. – Я промычал что-то нечленораздельное, а Рич продолжал уговаривать, хотя и так знал, что я соглашусь: – Будет весело. Полицейские провожают коллегу на пенсию.

– Какая прелесть. Легавые пытаются расколоть фокусника.

– Полегче, это же верные слуги Ее Величества. Уверен, им понравится, Уильям. Эти парни всю жизнь имеют дело с обманом. – Я слышал, как он затягивается сигаретой. – Знаешь что: выбери какого-нибудь коротышку и поиграй с его наручниками.

Рич чуть задохнулся от смеха и несколько секунд переводил дыхание. Наверняка валялся с телефоном на диване.

– Отличный совет, Ричард. А потом выяснится, что у него комплекс Наполеона. Я непременно подумаю. Кого я разогреваю?

– Это же вечеринка, Уильям. Ничего особенного, никаких звезд.

– Я первый или второй?

– Я так понимаю, что первый.

– И кто идет после меня?

– Дуэт «Богини».

– Скажи, что они мысли читают, а не стриптиз танцуют.

– Они заявлены как эротическое шоу.

– Я горжусь собой, Ричард. Я дорос до разогрева у стриптизерш.

– Да брось, Уильям. Я видел этих девиц, сам бы их разогрел, если понимаешь, о чем я.

– Сколько?

– Двести пятьдесят. А может, и с девочками подружишься? Покажешь им фокус с раздеванием?

– Свежая шутка.

Рич снова затянулся.

– Брось ты свое шотландское нытье. Слушай, если ты переспишь с ними, я откажусь от процента.

– Ричард, ты просто душка.

Он закашлял от смеха, и я повесил трубку.

* * *

Вечер начался неудачно. Из-за угрозы взрыва закрыли некоторые станции метро; девушка, что вызвалась мне ассистировать, получила предложение поинтереснее и отказалась выступать. Я прикинул, смогу ли найти добровольца из публики, но подвыпившие копы в предвкушении стриптиза не внушали надежды. Я трясся в вагоне, зажатый между аборигенами с проездным в кармане, которые скорее рискнут жизнью, чем поедут на автобусе, и нервными туристами, готовыми взлететь на воздух в любую минуту, и очень хотел послать все к чертям. Но мои дела с Ричем и без того шли неважно, а утром домовладелец прислал мне открытку с предложением платить или убираться.

Мне предстояло выступать в закрытом клубе в Сохо. Я прошел почти целый квартал, прежде чем понял, что проглядел место назначения. Пришлось возвращаться. Вход прямо с улицы, зеленая дверь без опознавательных признаков – только номер и звонок сбоку. Я нажал кнопку, и где-то в здании гудение известило о моем прибытии.

Несколько секунд было тихо, затем послышалась возня, и в двери со скрипом открылось окошко. За кованой решеткой показалась пара зеленых глаз с накладными ресницами и изумрудным блеском на веках. Глаза не мигая уставились на меня, как на живого динозавра.

– Я от Джо, – сказал я, и окошко захлопнулось. Когда я понял, что дверь не откроется, я позвонил еще паз. На этот раз я представился и, не получив ответа, добавил: – Я иллюзионист.

– Чего?

Полный презрения голос с акцентом кокни оказался намного моложе, чем я ожидал. Я одарил даму фирменной улыбкой Уильяма Уилсона и пояснил:

– Фокусник.

Глаза посмотрели на меня сверху вниз и не нашли ничего интересного.

– Забавно, я приняла тебя за паршивого комика, – сказал голос, и дверь открылась. – Опаздываешь.

Дверь вела в крошечный коридор, разделенный стойкой на приемную и гардероб. Пол, стены и потолок укутаны черным ковролином. Под резким неоном видны ожоги от окурков и мелкий мусор, забившийся в ворс. Гуру дизайна, конечно, поморщится, но, если приглушить свет, для подобного заведения вполне сойдет.

Глаза принадлежали крупной бледной девице, затянутой в красно-черное платье с лифом на шнуровке, который с трудом сдерживал ее грудь. Таких девиц любят щипать старикашки – здоровая, спелая, упругая. Стоит преодолеть ее тяжелый взгляд, и лучшей подушки в мире не найти. Копна золотых кудряшек забрана на затылке, щеки слегка нарумянены – пышная, сладострастная, вся какая-то викторианская. Моя бабушка назвала бы ее проституткой, а по мне, она была слишком хороша для этого места.

Девушка подняла откидную доску и вновь опустила, зайдя за стойку.

Я улыбнулся.

– Королева приемной?

Я рассчитывал вызвать симпатию – не вышло.

Не обращая на меня внимания, она включила лампу «Тиффани» на стойке и приглушила верхний свет.

– Что в чемодане?

– Реквизит.

– А кролик есть?

– Да, невидимый.

Она посмотрела на меня с отвращением, и за слоем косметики я вдруг разглядел подростка.

– Билл наверху, болтает со шлюхами.

Очевидно, она привыкла иметь дело с уродами, и я хотел сказать что-нибудь умное, дать ей понять, что я не один из них, но в голову не пришло ничего кроме:

– Наверное, мне надо пойти представиться.

Она пожала плечами, будто и не ожидала ничего другого, и кивнула на двери:

– Гримерные через бар, вверх по лестнице.

Бар оказался копией фойе, только темнее и просторнее. Свет разноцветными пятнами скакал по стенам, на крошечном танцполе гремел последний хит. Серьезного вида мужчины, явно не расположенные к танцам, пили за медными столиками. На такое веселье грех не опоздать. Они замолчали и проводили меня взглядом. Тяжелая публика. Я бы сказал, неподъемная. Я кивнул им в знак приветствия, а они продолжали смотреть, и выражения лиц у них были абсолютно одинаковые. Мне вспомнилась стая рыб, плывущих синхронными рядами в океанских глубинах. Интересно, двести пятьдесят – это с процентом Рича или без? Вечно я забываю спросить.

Билл напомнил мне старомодного швейцара: широкие плечи, короткий широкий нос, смокинг. Он стоял прислонившись к туалетному столику, сложив руки на груди и скрестив длинные ноги. Дверь в гримерку была едва приоткрыта, но в зеркале я видел отражение девушек – одна азиатка, другая блондинка в стиле Джин Харлоу.[5]5
  Джин Харлоу (1911–1937) – американская актриса, предшественница Мэрилин Монро, «настоящая блондинка» и голливудская секс-бомба.


[Закрыть] Короткие стрижки, одинаковые футболки и джинсы, и хотя блондинка пониже ростом, эти монохромные сестрички удивительно похожи. Я не ценитель балета, но на них бы, наверное, взглянул.

Билл медленно отклонился, демонстрируя свой вытянутый профиль, и сказал на неожиданно хорошем английском, так что я заподозрил в нем выпускника частной школы, который нос сломал не иначе как на охоте:

– …хорошо провели время.

Я громко ударил чемоданом по перилам, чтобы не слышать его дальнейших инструкций, и он мягко открыл дверь ногой в дорогом черном ботинке с металлическими пряжками. Наверняка и в носке была металлическая вставка.

Билл двигался плавно, неторопливо, и только лицо его живо менялось – улыбнулся, нахмурился, улыбнулся опять – по мере того, как его взгляд переходил с меня на чемодан и обратно.

– Господин Волшебник, а мы все гадаем, когда вы появитесь.

– Мы думали, вы появитесь в облаке дыма, – вставила блондинка.

– У меня еще будет такая возможность, – сказал я. Мы все рассмеялись.

Билл выпрямился с изяществом форточника.

– Знакомьтесь: Шаз, – он обнял азиатку за талию, – и Жак. – Его вторая рука обвилась вокруг блондинки, и он сжал обеих так, что они пошатнулись на высоких каблуках. Билл улыбнулся: – Чудненько. Что ж, дамы, оставим вас припудрить носики.

Он расцеловал их на континентальный манер в обе щеки. Потом прикрыл за собой дверь, вынул белый платок, рассеянно промокнул губы и, сложив его в безупречный треугольник, вернул в нагрудный карман. Протянул мне руку.

– Мистер Уильямс?

– Уилсон. – Мне не понравилось, как он стер вкус девушек со своих губ. Наверное, и меня с руки смоет. Я бы вот его точно смыл.

– Мистер Уилсон. – Он сделал ударение на фамилии. Его явно позабавило, что я удосужился его поправить. Очевидно, ему все равно, кто я и что я, а может, в его мире все имена звучат одинаково. – Девушки заняли единственную гримерку, но я могу предложить вам одну из комнат, если вам нужно переодеться или, – он улыбнулся, – поправить макияж.

– У меня что, тушь потекла? – Он метнул на меня взгляд и рассмеялся. – Комната не помешает, мне надо разобрать реквизит.

Билл проводил меня в комнатушку и встал, прислонившись к косяку. Видимо, стоять в дверях – его любимое занятие. Он смотрел, как я ставлю чемодан на кровать и расстегиваю пряжку.

– Живете в Лондоне, мистер Уилсон?

– В Илинге.

– Много путешествуете?

– По необходимости. – Когда кто-то с внешностью гангстера интересуется вашими передвижениями, советую тут же менять тему. Я выложил на кровать карты и спросил: – Как клуб? Работаете с утра до ночи?

– С ночи до утра. Хорошо хоть не в убыток. К слову, – он повернулся к двери, – принести вам что-нибудь выпить, пока я не ушел развлекать гостей?

– Не откажусь от белого вина.

– Я пришлю кого-нибудь.

Я вновь занялся чемоданом. Честно говоря, мне не нужно особо готовиться, но Билл все торчал в дверях.

– Хочу предупредить, – сказал он, и я поднял глаза – Эти парни пришли выпить и посмотреть на девочек, для большинства из них вы неожиданный бонус.

– Со мной и пиво вкуснее, и женщины краше.

Улыбка Билла смотрелась как угроза.

– Инспектора, которого провожают на пенсию, между собой зовут Фокусником. Вы тут что-то вроде милой шутки.

– Тронут.

– Просто помните, что это не детский утренник. На вашем месте я бы закончил побыстрее.

– Не волнуйтесь, я знаю свое место.

– Отлично, – сказал Билл с обходительностью представителя ООН. – Всегда лучше удостовериться, что все всё правильно понимают. Думаю, они будут готовы минут через тридцать, у вас полно времени.

– Ага, вечность длиной в полчаса.

Билл улыбнулся:

– Мы не любим заставлять гостей ждать.

Я надеялся, что вино принесет девушка из приемной, но вместо нее явился хмурый бармен. Увидев, что я лежу на кровати, он нахмурился еще больше.

– Готовлюсь психологически, – сказал я, наблюдая, как закатывается его губа, когда я не потянулся за бумажником, чтобы дать ему на чай.

Как только его шаги стихли, я взял бутылку за горлышко, вышел в коридор и постучал в гримерную.

– Да какого хрена! – крикнул в ответ женский голос.

Раздался смех, и азиатка открыла мне дверь. Я поднял бутылку:

– По глоточку вина для настроя?

Она прислонилась к косяку, выставив левое бедро, придерживая дверь правой рукой.

– Мы уже, спасибо.

Сквозь узкую щель я увидел блондинку: она сидела за туалетным столиком, сосредоточенно глядя в зеркало. На обеих длинные хлопчатобумажные платья, на лицах – толстый слой яркого макияжа. Азиатка улыбнулась и попыталась закрыть дверь. Я сунул ногу в комнату, и улыбка сползла с ее лица.

– Жак, позвони вниз, скажи, у нас тут придурок заблудился, – спокойно сказала она.

Жак оглянулась. Я примирительно поднял руки, но ногу не убрал.

– Послушайте, я к вам по делу.

– У нас полно дел, если ты не заметил, – устало сказала Жак.

– Точно. – В голосе второй появились вдруг резкие нотки. – В работе по уши.

– Одна из вас может заработать двадцатку.

– В наши дни на двадцатку не разживешься.

– Шаз, спроси, что он хочет.

Я вытянул шею, чтобы взглянуть на девушку в зеркале:

– Только бизнес.

Она не мигая смотрела в свое отражение, сосредоточенно рисуя мушку на левой скуле. Слишком сильно надавив на карандаш, она поморщилась.

– И никаких карт в рукаве?

Я улыбнулся и закатал манжеты:

– Смотрите сами.

Жак последний раз взглянула в зеркало, отложила карандаш и развернулась в кресле. Ее лицо выглядело острее, чем отражение, или, может, наша беседа начала ее раздражать.

– Шаз, впусти его наконец.

– Главное помнить, что мы не сестры милосердия и наши услуги стоят денег, – проворчала Шаз.

– Думаю, он это знает.

– Конечно, знаю.

Брюнетка отодвинулась, оставив узкую щель, в которую мне удалось проскользнуть, лишь совсем не думая о близости горячего тела под платьем.

Могу поспорить, они жили тут неделю, хотя и клялись, что приехали час назад. Стол завален косметикой, на исцарапанной поверхности лужица тонального крема, среди всевозможных банок и тюбиков – щипцы для завивки волос, бутылка вина и пара бокалов. Снятая одежда брошена на кровать. Из спортивной сумки торчал пухлый белый конверт с купюрами. Оценили их выше меня, но ведь они гвоздь программы, а я – всего лишь милая шутка.

Шаз закрыла дверь и прислонилась к обшарпанной батарее на стене, не спуская с меня глаз. Я потер кончик носа, и она, замявшись на секунду, глянула в зеркало и смахнула с ноздрей крупинки белого порошка, жадно втягивая воздух.

– Это все Билл, – смущенно сказала она и снова встала у батареи. – Так чего ты хочешь?

– Сущий пустяк.

Блондинка посмотрела на меня в зеркало, проводя по щеке кисточкой с пудрой.

– Билл-старший прислал Билла-младшего…

Азиатка бросила на нее быстрый взгляд, и я подумал, вправду ли они сестры.

Я улыбнулся:

– Очень мило.

Жак снова повернулась к зеркалу и, облизнув палец, принялась разглаживать брови.

– Может, уже скажешь, чего ты хочешь?

Я развел руки, точно звезда конферанса.

– Кто из вас, милые дамы, согласится быть моей ассистенткой?

Жак засмеялась. Шаз покачала головой, взяла у меня бутылку и выпила из горлышка.

– Совсем спятил. – Она передала бутылку Жак, и та налила себе бокал, – Билл с ума сойдет, если мы покажемся раньше времени. Весь праздник испортим.

– Он что, ваш управляющий?

Зря я это сказал, обе девушки нахмурились.

– Мы сами собой управляем, – жестко сказала Жак.

– Да я не в том смысле. Мне нужна помощь, а среди этой публики я вряд ли найду добровольца. Просто решил попробовать.

Блондинка устало глянула на меня:

– Спроси Хэтти из приемной, думаю, за полтинник она согласится.

– Ей хватит и двадцатки, – засмеялась Шаз.

Я спросил, не сестры ли они, и Шаз опять захихикала и обняла блондинку, словно позируя фотографу.

– Может, ты не заметил, но мы слегка разные. Черное дерево и слоновая кость, иногда выходит красиво.

Она взъерошила кудряшки блондинки, и я, кажется, понял их отношения.

– Ну, в Британии столько национальностей, у вас вполне может быть общая кровь.

– Только выпивка.

Жак нежно шлепнула Шаз по руке и занялась прической. Я бросил последний взгляд на смятую постель, разбросанную одежду и косметику.

– Если хотите по-быстрому смыться, вам стоит собрать вещи и оставить у двери.

Шаз красила ногти огненно-красным лаком, под цвет помады. Она подняла голову:

– Не волнуйся. Может, ты и фокусник, но исчезать мы и сами умеем.

Судя по оживленному гулу, народу внизу прибавилось. Я нашел девушку из приемной. Она представилась Конфеткой, хотя сомневаюсь, что это имя дали ей родители. Девушки оказались правы: Конфетка страшно хотела помочь – умирала от желания. Я объяснил, что от нее требуется, и пошел обратно. Билл не единственный, кому предстоит развлекать гостей.

Разноцветные огни с трудом пробивались сквозь завесы сигаретного дыма. В зале пахло алкоголем, потом и тестостероном. Их было человек двадцать. Вместо того чтобы сесть за отдельные столики по периметру, они предпочли собраться посреди зала, сбившись в тесное стадо, словно боялись повернуться друг к другу спиной.

Я подошел к бару, заказал двойной виски и стал высматривать Билла. Он разговаривал с коротышкой за центральным столом. Он стоял ко мне вполоборота, но, как заправский снайпер, почувствовал мой взгляд. Он обернулся и поднял вверх три пальца, давая понять, что скоро освободится. Я кивнул, глотнул виски, позволяя ему обжечь мне горло, и принялся изучать публику.

На первый взгляд они представляли собой образец сплоченности и единства. Но чем больше я смотрел на них, тем отчетливей проступали границы каждого кусочка этой мозаики. В их позах, осанке, движении плеч я разглядел принадлежность к разным «кланам», стиравшую возрастные границы, но проявлявшуюся в одежде и прическе.

В центре теснилась группка темных костюмов – каждое утро их обладатели втискиваются в вагоны метро, на ходу читая «Телеграф». Только вот в метро меньше стрижек под машинку и сломанных носов. Вокруг них шумная и, кажется, дружная компания, неустанно пополняющая бокалы. Эти парни и в джинсах выглядят будто в униформе. Я заметил, как они передали пару бокалов на стол парням в костюмах. Ответного жеста не последовало, но, возможно, я пропустил все действо. Дальше всех от центра сидели парни, которых я для себя окрестил Серпико.[6]6
  «Серпико» (1973) – криминальная драма американского режиссера Сидни Люмета с Аль Пачино в главной роли. История о нью-йоркском полицейском, который столкнулся с коррупцией своих коллег и отказался принимать участие в дележе бандитских денег.


[Закрыть] Одетые с щеголеватой небрежностью, от которой так и веяло деньгами, они даже смеялись высокомерно. Если бы, оказавшись в чужом городе, я зашел в бар и увидел такую компанию, я бы развернулся и отправился искать выпивку в другом месте.

Гвалт стоял ужасающий. Но для мужских сборищ у меня свой рецепт. Когда-то Ричард заставил меня купить боекомплект несмешных шуток у одного из своих комиков-неудачников. Терпеть не могу эти тупые пошлости: они никому не нравятся, но мужики над ними всегда дружно ржут. Я повторил их про себя и от скуки стал представлять, чем вся эта братия промышляла бы, окажись они по другую сторону баррикад.

Из парня с кружкой светлого, что сидел слева от меня, вышел бы первоклассный грабитель банков, родись он чуть пораньше: никакой утонченности, только обрез в руке и взгляд, убеждающий, что он легко им воспользуется. Его сосед, проныра с хитрой улыбкой, – несомненно, карманник. Массивный боров за спиной Биллова приятеля – ну просто идеальный громила. Я обнаружил мошенников, наркодельцов, сутенеров и взломщиков и переключился на коротышку, с которым беседовал Билл: для полицейского очень маленький, едва впишется в нормативы; около шестидесяти, серый костюм, голубая рубашка и розовый галстук под цвет глаз. Кем бы он мог быть? Никаких сомнений. Обходительный Боссом в классическом костюме с бокалом бренди многолетней выдержки, кивком головы решающий судьбу врагов своих.