Текст книги "Физиологическая фантазия"

Глава вторая
ГЛАЗНОЕ КОПЬЕ

Ошарашенная Таня опять спустилась вниз, к подъезду. Там картина была все та же: бабульки, мойщик окон – чертовщина, чертовщина – милиция вызвала экспертов – сейчас будут ходить по квартирам, расспрашивать жильцов.

«Что это за бред? – думала девушка. – Где Фауста Петровна? Откуда старуха эта дикая? Уйти, что ли, домой подобру-поздорову? Но вроде неудобно, завтра приемный день, я обещала разложить препараты, подготовить посуду…»

Она потопталась за спинами у митингующей группы, теребя красный шарф. Разговаривавшие перестали обращать на нее внимание; даже злобная вахтерша, и та потеряла к ней всякий интерес. Тане тоже уже надоело в сотый раз выслушивать историю о ночном убийстве; чем чаще повторялись детали о растерзанном трупе, тем глупее и ненатуральнее казался девушке этот рассказ. Какие уж там «похищенные дух, душа и тело» – желтая пресса, да и только. Вот мерзкая старуха, не пускающая ее на работу, – это да, это действительно проблема…

Танины размышления были прерваны появлением двух милицейских машин.

– Приехали! Приехали! – восторженно закричала толпа и ринулась к стражам порядка.

Из-за спины техника-смотрителя Таня различила пятерых милиционеров с собакой, вылезающих из машин. С милиционерами был еще один человек в штатском.

«Наверно, эксперт», – подумала Таня.

Эксперту, судя по всему, было лет 25-26 – тоже мне, крупный специалист с большим опытом… Вид интеллигентный, лицо симпатичное, круглые очки. Одет в светлую куртку и летние брюки, в руке небольшая сумочка.

Бабки немедленно обступили его со всех сторон, треща и галдя. Громче всех, конечно, кричала злыдня-вахтерша, которая предлагала сейчас же пойти в верхний пентхаус и там «как следует разобраться, что к чему».

– Фаусты Петровны нет дома, – попыталась возразить Таня. – Там только какая-то незнакомая старушка.

Но ее никто не стал слушать. Под предводительством мойщика окон плотная толпа, окружавшая эксперта, милиционеров и собаку, двинулась к лифтам.

С досадой пожав плечами, Таня пошла вслед за ними. Выгрузилась на двадцать четвертом этаже и не без труда пробилась ближе к двери, в которую уже звонил решительный милиционер.

– Фаусты Петровны нет дома, – начала опять она, и в этот момент доктор открыла дверь.

Фауста без интереса обвела глазами толпу, собравшуюся на лестничной площадке, и остановила взгляд на Тане.

– И где же ты пропадаешь, хотелось бы знать, – сказала она.

– Я приходила, – вспыхнула Таня, – звонила… а тут старушка… в чепце…

– Какой чепец? – без раздражения, но строго произнесла Фауста. – Ты уже взрослая девочка, Таня, а выдумываешь какие-то глупости. Проспала, так признайся честно.

– Я не проспала, Фауста Петровна, я вовремя пришла, – отчаянно отбивалась Таня. – Я знаю, что мне посуду надо подготовить.

– Вот именно, – подтвердила доктор и еще раз обвела глазами примолкшую толпу: с того момента, как Фауста заговорила, крикуны мгновенно стихли, мойщик окон втянул голову в плечи. Даже милиционеры почему-то молчали, слушая, как доктор отчитывает ассистентку. – А это кто такие? Ты зачем их привела?

– Я их не приводила. Это милиция… Там ночью человека убили… у озера… – Таня подумала и добавила: – Под деревьями.

– Ну а мы здесь при чем? – не повышая голоса, спросила Фауста.

Тут словно ожил и заговорил милиционер, до сих пор державший руку на кнопке звонка.

– Капитан Сергеев, – отчеканил он, убрал руку со звонка и взял под козырек. – Расследуем убийство…

Но Фауста еле заметно повела в его сторону пальцем, и он опять замолк, оставшись стоять с открытым ртом.

– Убийство какое-то, – недовольно сказала доктор. – И дальше что?

– Там труп – его как будто зверь изгрыз, – пискнула Таня.

Фауста смотрела на нее вопросительно.

– Говорят, из наших окон лучше всего видно.

– Видно! Из наших окон! – кажется, доктор всерьез начинала сердиться. – И что же они собираются увидеть из наших окон? Деревья? Порядок надо было поддерживать, – это уже было сказано одеревеневшим милиционерам, – и законы соблюдать, понятно? Нет такого закона к людям без толку вламываться.

Фауста сняла с двери цепочку и пропустила Таню в квартиру:

– Так, быстро в лабораторию, и чтобы немедленно начала работать.

– Хорошо, – с облегчением сказала Таня и исчезла в недрах хрустального дворца.

– А вы, товарищи, расходитесь по домам, – объявила доктор толпе.

Да и сказать ли: толпа уже сильно поредела. Мойщик окон давным-давно постыдно ретировался на лестницу, а от вахтерши не было ни слуху ни духу. У двери в квартиру осталась только остолбеневшая следственная группа со съежившейся, подвывающей собакой.

– Мы заняты сейчас, работаем. Слышите меня? – проговорила Фауста с алюминиевой ноткой в голосе, окидывая их недобрым взглядом. Пронзительные темные глаза быстро пробежали по застывшему капитану Сергееву, по скулящей собаке и споткнулись на лице молодого эксперта, который, как ни в чем не бывало, с улыбкой наблюдал за происходящим.

То ли от этой светлой улыбки, то ли от косого света, неравномерно освещавшего лестничную клетку, казалось, что от русоволосой головы юноши исходит сияние, словно ее окружает маленький симпатичный нимб. Открытое милое лицо было повернуто прямо к Фаусте.

– Вы кто? – спросила она.

– Меня пригласили сюда в качестве эксперта, – объяснил он, поправляя очки на переносице. – Я историк. Меня зовут Марк.

– Заходи, – кратко сказала доктор и посторонилась, пропуская молодого человека в квартиру. Потом еще раз бегло оглядела оставшихся на площадке людей и без лишних церемоний захлопнула дверь, напоследок пнув и без того перепуганную собаку.

– Ну что, эксперт? – насмешливо спросила Фауста, подходя к стеклянной стене, выходившей на озеро. – Много увидел?

Марк вздохнул и пожал плечами:

– Да что тут можно увидеть! Как-то глупо все получилось. Я и сам толком не понимаю, зачем приехал.

– Раз приехал, значит, зачем-то это было нужно, – заявила доктор. – Ладно уж, если пришел, садись. Выпьешь чего-нибудь?

– Не знаю, – смутился он. Беспрекословный тон Фаусты отчего-то делал его робким, хотя молодой человек был вполне уверен в себе.

– Садись, садись, – повторила она, и он послушно сел на кремовый кожаный диван. Фауста пошла к бару и какое-то время возилась там, звякая стаканом и бутылками; Марк молчал.

– Что это ты притих? – спросила она, оборачиваясь, и увидела застывшее лицо молодого человека: он неотрывно смотрел на гравюру в золоченой рамке, висевшую на стене напротив дивана. – Что ты там такое увидел?

– Откуда это у вас? – проговорил Марк после паузы.

– Что?

– Вот эта гравюра.

– Ах, эта… – Фауста подошла к дивану и протянула Марку стакан виски со льдом. – Это наследство моей прабабки-француженки. Меня назвали в честь нее. Знаешь, Фауста – старинное католическое имя, сейчас детей так не называют, даже во Франции. И церквей, посвященных святой Фаусте, больше не осталось.

– Нет, есть одна, – ответил он, не отрывая глаз от гравюры. – Романская церковь в центральной Франции, недалеко от Жеводана.

– Надо же, какие познания, – усмехнулась доктор.

– Я историк.

– А как же тебя в милицию занесло, историк?

Не отвечая, Марк поставил стакан на журнальный столик, встал с дивана и подошел вплотную к гравюре. Долго разглядывал ее, а потом сказал:

– Я сам им позвонил, когда узнал об этом из газет. Было так похоже, что я подумал: а вдруг я чем-нибудь смогу помочь, след найти.

– Когда же они успели об этом в газетах написать?

– Таких случаев уже много. В разных районах Москвы, – серьезно ответил Марк. – Это десятый.

– Н-да, – сквозь зубы сказала Фауста и сделала глоток; она пила не виски, а какой-то белый непрозрачный напиток. – И чем же ты собирался им помочь?

– Как ни странно, похожие случаи уже происходила. Давно, лет двести пятьдесят назад. В Жеводане.

– Это там, где церковь святой Фаусты?

– Да, там.

– Интересно, – протянула доктор и сделала еще глоток.

– А вы знаете, что изображено на этой гравюре? – спросил Марк.

– Ну что… – Фауста взглянула на картинку скучающим взглядом, как смотрят на давно знакомые предметы домашнего обихода. – Волк… нападает на человека…

– Это не волк, – заявил молодой человек. – Это Жеводанский зверь. Тот самый, которого я изучаю.

– А что это за зверь? – вдруг спросила Таня.

Она шла из лаборатории в приемную со стерилизованными инструментами, но, услышав обрывок разговора, застыла в дверях гостиной.

– Ты что здесь делаешь? – немедленно обрушилась на нее Фауста. – Инструменты простерилизовала?

– Простерилизовала…

– И что случилось? – вдруг спросила доктор, уловив в тоне ассистентки нотки вины.

– Я… Фауста Петровна… я случайно, так вышло… Я зашла в ванную с подносом, а там лежали иглы… ну, глазные копья. Одно копье упало в раковину и утонуло.

Фауста неодобрительно покачала головой.

– В старину девушки специально бросали иглы в воду, когда хотели завести жениха, – сказал Марк и улыбнулся хорошенькой девочке, стоявшей с подносом у дверей.

– Да, но это была моя игла, – ледяным тоном проговорила Фауста. – Иди работай, нечего тут болтаться.

Марк проводил глазами изящный силуэт девушки и опять посмотрел на гравюру.

– Этот зверь – самое жуткое создание, которое когда-либо появлялось на территории Европы. В течение трех лет оно держало в страхе весь Жеводан, – стал рассказывать он. – На самом деле, до сих пор точно не известно, что это за чудовище. Волк? Оборотень? Пес, науськиваемый маньяком? Напуганные люди называли его просто Зверь. Посмотрите, – обратился он к Фаусте, – даже на вашей гравюре он не очень похож на волка. Тело длинное, передние лапы слишком короткие. Чудовищные когти и клыки, большая голова с узкой хищной мордой, маленькие, торчащие вверх уши. Это может быть и волк, и тигр, и гиена – кто угодно.

– Да, правда, – словно с удивлением заметила доктор, взглянув на изображение. – А я никогда не замечала. Хороший глаз у тебя.

– Знали бы вы, сколько я таких картинок видел. В репродукциях, конечно. Такие оригиналы, как у вас, только в национальных библиотеках хранятся. Да и сама картинка, честно говоря, необычная.

– Что же в ней необычного?

– Как правило, на литографиях зверь нападает на женщин. Его часто изображают в полный рост: перед прыжком он вставал на задние лапы, а потом бросался на человека. Метил всегда в лицо. Раздирал жертве голову, грудь и живот. А на вашей гравюре жертва не женщина, а мужчина, и зверь не нападает на него, а сидит рядом с изувеченным телом – спокойно сидит, как будто охраняет.

– Виски-то выпей, – сказала Фауста.

Марк вернулся на диван и снова взял в руки стакан.

– Удивительная гравюра, – заключил он. А потом протянул просительно: – Не разрешите ли вы мне ее отснять? Это недолго. Я приду с профессиональной камерой и быстро все сделаю.

– Что ж, приходи, – спокойно разрешила доктор. – Когда ты хочешь прийти?

– А завтра вечером можно?

– Приходи, – повторила Фауста. – Чайку попьем, расскажешь нам с Таней о своем звере. Таня – это ассистентка моя, – объяснила она Марку. – Ей, видимо, так любопытно, что она уже давно стоит в коридоре и подслушивает.

Пунцово-красная Таня вышла из коридора и остановилась в дверном проеме.

– Ну как ты себя ведешь? – спросила Фауста. – Сначала опоздала, потом иголку утопила, теперь в холле прячется. Что за девочка, ей-богу!

– Так интересно было про зверя, – виновато сказала Таня.

– Да расскажет он нам завтра про этого зверя. Правда, Маркуша? – неожиданно ласково осведомилась доктор.

Марк, так до сих пор и не сделавший ни глотка, от растерянности поставил стакан обратно на стол.

– А где же Зверь жил? – спросила Таня, воспользовавшись минутой замешательства.

– Вообще-то неизвестно, куда он прятался, когда уходил от облав, – ответил Марк. – Я полагаю, что там было одно ущелье… Собственно, оно и сейчас есть. Но это долго объяснять, я вам потом расскажу. А на людей он обычно нападал на пастбищах. Он охотился не на быков – именно на людей. Пастушьи псы при его виде только дрожали и скулили, даже не пытаясь защищать хозяев. Правда, быки, за которых прятались пастухи, выставляли ему навстречу рога, но зверь был хитер. Он ловко избегал ударов, огибал быков и опять кидался на людей. А потом зверь так обнаглел, что перестал бояться людных мест и пожирал своих жертв буквально на пороге их собственного дома, в саду. При криках: «Зверь!» крестьяне, конечно, выскакивали из домов с топорами и вилами, но жертва с разодранным лицом, грудью и животом уже валялась на земле. Зверь же, заметив людей, презрительно встряхивал огромной головой и медленно трусил прочь, словно хотел показать, что он их не боится.

Таня зачарованно слушала рассказ молодого человека, широко раскрыв карие глаза. Глаза были глубокие, темные и составляли такой яркий контраст с пепельными волосами, что Марк невольно залюбовался девушкой. Да так, что взгляда не мог отвести: словно тонкое глазное копье не упало в воду, а проткнуло ему насквозь и голову, и сердце, и живот.

– Просто сказочник, да и только, – заметила Фауста. – Вот придешь завтра, расскажешь нам конец истории.

– Да, конечно, приду. Спасибо, – заторопился Марк и вскочил с дивана.

– Видишь, все-таки не зря ты сюда приехал, – сказала доктор, провожая его до входной двери.

– Хотел же помочь людям, – юноша развел руками и улыбнулся. – Никому, правда, не помог, зато для себя нашел много интересного.

Он бросил последний взгляд в коридор, но Таню уже не увидел.

– До свиданья. Спасибо большое, – сказал он на прощанье.

– До завтра, – ответила доктор.

Вернувшись в гостиную, Фауста с сожалением посмотрела на нетронутый Марком напиток, по цвету и вкусу неотличимый от виски, взяла со столика стакан и понесла выливать его в туалет.

– Фауста Петровна, – позвала ее в это время Таня.

– Что такое?

– Смотрите, эксперт сумочку забыл.

И правда, посреди дивана лежала сумочка, с которой Марк зашел в квартиру.

– Иди наконец работать, Таня, – сказала Фауста со вздохом.

А стоило девушке скрыться в лаборатории, как доктор подошла к дивану и с размаху уселась на лежащую на нем сумку.

Глава третья
БЕНЗОЛ-БЕНЗОАТ

На следующее утро Таня и думать забыла об удивительных событиях вчерашнего дня. С девяти часов все пошло по обычному распорядку: прием, Фауста Петровна в белоснежном халате, стерильные марлевые салфетки, фарфоровые чашечки с трехпроцентным раствором борной кислоты, суета в лаборатории. Думать о таинственных убийствах и симпатичном историке было некогда: раздавался звонок в дверь, и на пороге появлялась очередная клиентка.

Клиентки, в основном, все были постоянные и приходили по два раза в неделю, записываясь сразу до конца года в январе месяце. Фауста их терпеть не могла: работать с их зеркально чистыми, ее стараниями отполированными лицами было скучно. Доктор любила лица страшные, обезображенные огромными угрями, которые прокалывала при помощи зверского электроаппарата. Любила келоидные шрамы, стиравшиеся под ее ловкими руками, и белые хвостики тугих прыщей, которые она удаляла виртуозно: целиком и без малейшего рубчика. Фаусте был нужен настоящий, интересный враг – какой-нибудь коварный клещ-демодекс, а не приторно-идеальные лица постоянных клиенток. Ну что с ними сделаешь? Только нудные массажи, в которых одна забава – Таньку учить: смотри, девочка, этот прием называется «пальцевый душ», этот – «пиление и рубление», а вот так делаются давящие поглаживания от подбородка к уху. Но вообще-то – скука, скука…

– Ну что, – сурово спрашивала доктор вошедшую клиентку, – много прыщей принесла?

Выяснялось, что ни одного, – вот тоска. Но если у корня волос находился хоть один прыщик, Фауста с наслаждением исследовала его этногенез.

– Вижу, что позавчера ты ела дыню, – выносила она свой вердикт.

– Да, Фауста Петровна, ела, – краснела клиентка.

– Сколько раз можно повторять, – нараспев, как псалом, произносила доктор, – что тебе нельзя есть дыню, бананы и виноград. И вино нельзя, – добавляла она злорадно, – а уж шампанского вообще ни капли. – В конце бросала снисходительно: – Пиво можно. В нем хотя бы есть витамины группы В.

И что, скажите, должна делать с этим пивом зеркальнолицая несчастная? Для того ли она холила и лелеяла свою валютную красу, чтобы таскаться по пивным?

Но Фаусте эти соображения были безразличны. Доктор грезила о залепленных угрями уродах, но таким ее услуги не по карману. Правда, иногда Фаусту так разбирало, что она могла пригласить особо интересный объект и бесплатно. Или же отводила душу, сидя с Таней над дерматологическим атласом, изображающим красных чудовищ с содранной кожей, а эту кожу – рядом, на соседней странице, отдельно. Был в чести и полный справочник венерологических заболеваний. Ну и, конечно, сборник прописей – уникальные рецепты, ведомые только одной Фаусте и еще – немножко – Тане. Иногда девушка получала доступ к сокровищу и, лихорадочно листая страницы, пожирала глазами странные сочетания слов: «профессиональные травы», «погодные травы», «чудесный ключ»…

«В день приготовления мазей и напитков, – читала Таня, – следует избегать сильных страстей, соблюдать абсолютную трезвость и воздерживаться от общения с мужчинами».

Только это условие позволяло перенести в состав и тело, и душу, и дух растения. Конечно, растения перед этим должны быть собраны определенным образом: некоторые в полдень, а другие, наоборот, в полночь, в полнолуние. Классическим примером оставался, естественно, сбор пресловутого корня мандрагоры, похожего на маленького человечка. По старинным преданиям, мандрагора в изобилии произрастала под виселицами, в тех местах, где казнимые невольно орошали землю спермой, а собирать ее можно было, только привязав головку корня к хвосту собаки: сбор мандрагоры приносил быструю смерть, так что уж пусть лучше помрет собака… черт с ней…

Но Таня не очень-то верила в историю про мандрагору. Все-таки она современная девушка, студентка третьего курса, а тут виселицы какие-то и дикие предписания про варку измельченных корней в глиняном горшке… Вот бы рассказать об этой прописи институтскому профессору биологии.

Фауста сердилась на ассистентку за такое неверие.

– Вот ты черть, – говорила она. «Черть» было любимым ругательством доктора и употреблялось каждый раз, когда Таня заводила речь о чем-нибудь новомодном и, с точки зрения Фаусты, дурацком и вредном. Особенно доктора выводили из себя разговоры об инъекциях ботокса и рестилайна, якобы разглаживающих кожу.

– Ага, – мрачно заявляла она, – это любая черть может тебе такой дряни под веки закатать, а потом или шишка вылезет, или бровь опустится, и станешь кривая-косая. Нет, дорогая моя, чтобы устранить глубокие морщины, надо потрудиться. Ну-ка, почитай, что написано на странице пятьдесят девять.

– Выкопать вербену вместе с цветком, когда Солнце находится в созвездии Овна или Девы, – послушно читала Таня, – потом высушить ее и сделать порошок. Затем смешать с четвертой частью сахарной пудры и каждое утро принимать лекарство дозами величиной с орешек. Если пациентка хочет радикального улучшения кожи лица, запивать лекарство следует собственной мочой.

Но содержание прописей хранилось женщинами в строгом секрете. Клиенткам выдавались только чистенькие баночки, на которых ясным Таниным почерком было выведено: «крем дневной», «крем ночной», «крем вокруг глаз»… Те, кто хоть раз в жизни получал такую баночку, дальнейшего существования без нее уже не представлял; некоторые зеркально-лицые девушки, вышедшие замуж за границу, регулярно наведывались на родину, в лабораторию Фаусты, и разом закупали огромный мешок баночек, оставляя на лабораторном столе целое состояние. Но игра стоила свеч: содержимое баночек было безусловным залогом возобновления этого состояния в их кошельке. Словом, сложная диалектика, приносившая ощутимые материальные результаты.

Были в прописях и другие рецепты: какой-то электрум, пугающий по ночам кошмарами при растворении в вине, цыганская или сонная трава, от которой буквы в раскрытой книге начинали казаться живыми, ярко-красными, и танцевать, и вертеться как попало. А еще – растения, вызывающие и прогоняющие любовь: ведьминские яйца, русалочья трава, превращающаяся в белый непрозрачный раствор, похожий на ликер «Bailey's». И, конечно, девясил – любовь в девять сил.

– Кто тебя не любит, – с усмешкой сказала однажды Тане Фауста, – дай ему испить девясила. До смерти не отстанет. А сам и не заметит, что выпил: такой настой девясила неотличим от виски и по цвету, и по вкусу.

Но вообще-то доктор разговоров на эту тему не любила и читать этот раздел прописей ассистентке не разрешала. А Тане это было и не нужно. Ей вовсе не хотелось никого привораживать. При одной мысли о том, что у нее будет с кем-то роман, Таню начинало подташнивать от отвращения и страха. Она до сих пор была девственницей – но отнюдь не по соображениям морали или религии. Просто расстаться с этой девственностью ей оказалось необыкновенно сложно, несравненно сложнее, чем всем другим девушкам – исключительно в силу физиологических особенностей ее организма. Два сексуальных опыта, имеющиеся на Танином счету, принесли ей только ощущение боли и брезгливости, никак не продвинув ее на пути превращения в раскованную и роскошную женщину типа Фаусты Петровны. Но девушке не хотелось мириться с мыслью о том, что у нее так ничего и не получится; остаться старой девой было страшно. Впрочем, думать об этом не хотелось.

Да и некогда особо было думать. Особенно в такой хлопотный приемный день, как сегодня.

К вечеру – шел последний прием, назначенный на восемнадцать ноль-ноль – Таня устала. Аккуратно собрала разложенные на лабораторном столе препараты, накрыла их салфеткой и подошла к окну.

На небе висела большая туча, от которой на улице сразу сделалось сумрачно, как в поздний час, хотя стоял август: долгие светлые вечера. Странным выдалось это лето. Сначала пронзительный холод, из-за которого Таня весь июнь проходила в зимней куртке с меховой опушкой, потом внезапная июльская жара. А теперь – сумасшедшие грозы, ветра, разбивающие фонари и включавшие сигнализацию на машинах. То и дело – плотная, опасно колышущаяся пелена косого дождя, свист, град, тревога.

Нет, подойдя к окну, девушка не собиралась сознательно пугать себя и смотреть на кроны прибрежных деревьев, под которыми прятался неведомый зверь. Она взглянула в другую сторону – туда, где от озера к Северному Чертанову поднимался заросший травой косогор.

По косогору уныло тащилась большая группа людей. Таня знала, что это паломники: в руках у них были посохи, на панаме или на воротнике джинсовой куртки приколота морская ракушка. Паломники с неизменной регулярностью появлялись на косогоре – словно из озера, буквально из ниоткуда – и медленно шли в глубь квартала, в сторону леса.

– Кто это? – спросила удивленная Таня, увидев их в первый раз.

– Паломники, – ответила Фауста, бросив беглый взгляд в окно.

– Но почему паломники? Куда они идут?

– Туда, – сказала доктор, сделав неопределенный жест рукой. – Туда-а, за лес, к чистым, – и, как всегда при упоминании о чистых, на ее лице отразилась тоска.

– Зачем? – не отставала девушка.

– Там выход к морю. Конец земли – finis terrae.

– Какой finis terrae? – фыркнула Таня. – Не считать же концом земли московское окружное кольцо. И моря там никакого нет, только Ясенево и кольцевая дорога.

Но Фауста посмотрела на нее с таким уничтожающим презрением, что Таня быстро прикусила язычок и замолчала. Не очень-то поспоришь с Фаустой Петровной.

Таня так задумалась, глядя в окно, что даже не слышала, как за последней клиенткой хлопнула входная дверь. Фауста вошла в лабораторию быстрым энергичным шагом.

– Ты что, спишь стоя? – окликнула она ассистентку.

Та и вправду словно спала, уперевшись зачарованным взглядом в косогор, по которому проходили паломники. Ощущение предсонья: невероятная мысль выплывает из подсознания и кажется в этом состоянии совершенно естественной, реальной и даже единственно возможной, но вдруг – теряется, рассеивается, утрачивает цельность, разбрасывая по оцепенелому мозгу слова и предметы непонятного назначения. Так было и с Таней: мгновенно полыхнувшее понимание подступающего события, текущего по ее жизни изменения – огромного и страшного – сразу же развалилось на куски, сделалось нелепым, бессвязным. А на губах застыло неизвестно откуда выплывшее название «бензол бензоат».

– Бензол бензоат, – бессмысленно повторяла про себя Таня. Нечто единое в корне, но странно расходящееся к концу; похожие слова, перетекающие друг в друга и тотчас друг друга отталкивающие…

– Что это ты там бормочешь? – спросила Фауста.

– Бензол бензоат… Что такое бензол бензоат?

– Это мазь от чесотки и от вшей, – совсем не романтично ответила доктор. – А что?

– Да не знаю. Вот привязалось ко мне откуда-то, стою и твержу.

– Видела, наверное, где-нибудь банку с этикеткой, – без интереса заметила Фауста. – Ты бы лучше собиралась. У нас гость сегодня вечером, ты помнишь об этом?

Таня рассеянно кивнула.

«Бензол бензоат, – было написано на ее лице. – Некая субстанция, стремящаяся перейти в другую, уже похожая на нее, но пока еще не совсем».

– Да ну тебя, – сказала доктор. – Я пойду приму душ и переоденусь, а ты как хочешь.

И направилась в ванную. Фауста была в приподнятом, оживленном настроении. Видимо, мысль о встрече с молодым экспертом доставляла ей удовольствие. Доктору вообще нравился такой тип мужчин: русоволосый, высокий, крепкий, пожалуй, слишком плотный – к старости наверняка растолстеет, но до старости еще далеко. Сколько ему лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? В любом случае, младше ее как минимум в два раза. Но разве это имеет значение для доктора Фаусты?

А какое лицо у него – ясное, светлое. Открытая улыбка, белые зубы. Жест, которым он поправляет дужку очков на переносице… Пожалуй, надо надеть красное платье.

Таня же ни о чем таком не думала. Конечно, Марк понравился и ей, но безо всякой милой снисходительности, с которой на него смотрела Фауста. Для Тани он был совсем иной: взрослый, опытный, опасный. Она не умела смотреть на мужчин свысока, да и потом, невзирая на нимбики над головами, все они были напичканы примитивными инстинктами. Словно только и ждали, чтобы наброситься на нее и разорвать, как тот волк под деревьями. А противнее всего было то, что, по сути, сделать им это не удавалось; если так будет продолжаться, она никогда не сможет стать похожей на Фаусту Петровну. Что-то должно измениться в сущности вещей, в соотношении духа и плоти. Первичные физиологические элементы колышутся, движутся, перетекают друг в друга… Бензол бензоат…

– Таня! – раздался вдруг такой истерический вопль из ванной, что девушка прямо-таки подпрыгнула на месте.

– Что случилось? – спросила она, в спешке подбегая к Фаусте Петровне.

– Это как понимать? – выкрикнула доктор. Лицо ее искажал сильный гнев. Она тыкала пальцем в сторону раковины.

Таня взглянула и похолодела: на мраморном бортике раковины стояла стеклянная банка, в которую было воткнуто что-то длинное, толстое и красное. В первый момент девушке со страху показалось, что это отрезанный мужской член. Когда первый морок ужаса прошел, она поняла, что это кровяная свиная колбаска.

– Я не знаю, – пролепетала она.

– Ты издеваешься надо мной? – бушевала Фауста. – Ты же только что меня об этом спрашивала, – и она опять ткнула пальцем на банку.

И Таня увидела, что на банке аккуратными буквами выведено «бензол бензоат».

– Клянусь, что я тут ни при чем, Фауста Петровна, – сказала она, чуть не плача. – Это просто наваждение какое-то…

Доктор перевела дыхание и покачала головой.

– Я понятия не имею, откуда… – хныкала Таня.

Фауста Петровна взяла в руки банку и со странной усмешкой посмотрела на торчащую колбаску.

– Значит, не ты это подложила? – спросила она чуть добрее.

– Да зачем бы я стала? Что за идиотизм такой?

– Да нет, – ответила доктор. Она поставила колбаску назад и как ни в чем не бывало взялась за тушь для ресниц. – Это не идиотизм. Знаешь, в старину подобные штучки подкладывали старухам, выходившим замуж за молодых. Вот я и подумала: может, ты решила мне намекнуть о чем-нибудь в этом роде?

– Что вы, Фауста Петровна, – покраснела Таня, – разве бы я могла? Да и потом, разве вы решили выйти замуж? За кого?

Доктор только усмехнулась в ответ.

– Да и откуда бы я такое узнала? – продолжала Таня. – Об этом ведь абсолютно никто не знает. Я даже не понимаю, откуда вы… откуда у вас…

– Откуда я это знаю? – переспросила доктор, словно сама удивилась этому вопросу. – Да ведь это просто… Бог мой… ну… бывали такие процессии в деревнях, в городах. Во время карнавала молодые парни разыгрывали ритуальные игры со взрослыми женщинами. Ведь бедные мальчики испокон веков боятся, что хитрая старуха женит их на себе. В древности считалось, что, произведя символический ритуал, можно избежать реального несчастья. Вот молодой и подкладывал старухе всякие гадости – такие колбаски, например. Как будто пытался подсунуть ей замену своего члена на тот случай, если она все-таки затащит его в постель. Но если она отнимала у него кошелек и прятала себе под зад, это значило, что выиграла она.

– Почему? – не поняла Таня.

– Ну как же! Кошелек или там сумка – это же символы мужской физиологии. Мошонка. Старуха садилась на них и этим утверждала свое право распоряжаться реальной, физиологической мошонкой обладателя сумки.

– Вы так рассказываете, как будто сами это видели, – сказала в конец растерянная девушка.

– Я-то? А что? Ну, в смысле: нет, конечно. Это было давно, несколько сотен лет назад. Но такие традиции сохранялись еще в начале двадцатого века в глухих французских деревнях. Мне рассказывала об этом моя прабабка Фауста. А тут я вдруг подумала: а что если ты тоже об этом знаешь и решила надо мной посмеяться. Может, мальчик понравился и тебе самой…

– Да бог с вами, Фауста Петровна, да даже если бы… Разве бы я осмелилась? – Таня даже не решалась поднять глаза на доктора, которая отвернулась от зеркала и пристально смотрела на ассистентку.

– С моей стороны было бы просто смешно пытаться соперничать с вами, – выпалила девушка в конце концов.

Таня говорила вполне искренне. В свои пятьдесят с лишним лет доктор и вправду была великолепна. Бывают такие женщины, лицо и осанка которых словно говорят: ну да, мне за пятьдесят, и что из этого? Прожитые годы только создают ореол вокруг их красоты; смотришь на них и думаешь: «Вот эта любила и была любима многими, и любима сейчас, живет и наслаждается», а густое вино опыта течет под их бесконечно ухоженной кожей, и веет от них тайной.

Куда уж с такой тягаться маленькой неумелой девственнице, не понимающей цены ни своей молодости, ни красоте! Нет, только в тени, в роли наперсницы, послушной служанки, безропотно наблюдающей мужской балет вокруг хозяйки: Фауста, словно бросая вызов самой себе, часто приглашала Таню на ужин, когда являлся кто-нибудь из ее поклонников. Доктор как будто хотела доказать себе, что несмотря на присутствие очаровательной юной блондинки самой лучшей по-прежнему является она сама.