Текст книги "Русский Афон 1878–1914 гг. Очерки церковно-политической истории"

Позиция российского МИДа

Если бы мы располагали только донесениями греческих дипломатов и духовных лиц, то могло бы сложиться впечатление, что русское правительство было крайне заинтересовано в Афоне, в усилении на Св. Горе русского элемента в ущерб греческому и не жалело никаких средств для достижения этих целей. Какова же была на самом деле позиция российского МИДа в отношении греческого духовенства вообще и афонского монашества в частности? Точка зрения дипломатического ведомства отчетливо заявлена в донесении А. Е. Влангали от 28 декабря 1883 г. / 9 января 1884 г.: «Под общим именем “греков” можно разуметь Афинское правительство, население королевства, жителей Турции греческого происхождения, патриархат и духовенство и, наконец, греческих иноков на Афоне»[67]67
  АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517/2. Д. 3212. Л. 20.


[Закрыть]. Далее дается характеристика отношения российской дипломатии к каждой из этих категорий. «На нас лежит обязанность ограждать по мере возможности права и независимость Восточной церкви. Но между интересами этой церкви и национальными интересами… афинских греков не только возможно, но и необходимо провести строгую демаркационную черту, так как Вселенский патриархат нисколько не призван служить оплотом эллинизма»[68]68
  Там же. Л. 20–21.


[Закрыть]. В самом деле, русская политика начиная с 1774 г. неизменно защищала Восточную церковь от посягательств турок, Россия выделяла большие материальные средства для ее поддержания, но при этом во всех документах подчеркивался подлинно вселенский, наднациональный характер Константинопольского патриархата. Величайшие святыни Востока – Гроб Господень, Святые места Палестины, Афон должны принадлежать всему православному миру. Такая политика входила в противоречие со взглядами правительства Греческого королевства, стремившегося к утверждению приоритета греков и национализации церковной жизни православного Востока.

Увеличение притока русских на Св. Гору, а также огромное число паломников (в 1891 г. было открыто прямое пароходное сообщение судами Русского общества пароходства и торговли) вызвали необходимость поставить ситуацию под контроль русских властей. При жизни игумена Макария (он умер в июне 1889 г.) сведения о событиях жизни Св. Горы получались через него или его доверенных; благодаря его личному авторитету были успешно преодолены многие сложности в отношениях русских и греческих монахов. «Благодаря личности о. Макария, Пантелеймоновский монастырь сделался чем-то вроде посредствующей инстанции между посольством и консульством в Салониках, с одной стороны, и всем русским Афоном – с другой», – писал секретарь посольства А. Смирнов[69]69
  Депеша А. И. Не л и дова от 27 и юн я 1891 г. РГ ИА. Ф. 797. Оп. 61. 2 отд. 3 ст. Д. 1 46. Л. 31–32.


[Закрыть]. После смерти Макария это стало сложнее, появилась настоятельная необходимость иметь на Св. Горе особого представителя. Поскольку назначение светского консула не представлялось возможным, то посольство предложило Св. Синоду рекомендовать туда духовное лицо, которое бы жило в качестве паломника, следило бы за ходом дел и старалось приобретать нужное влияние[70]70
  Там же. Л. 29. См. 6. Записка секретаря посольства А. Смирнова о желательности назначения на Афон лица духовного звания в качестве русского агента от Св. Синода, 1891 г. (АВПРИ. Ф. 161. Санкт-Петербургский главный архив. II–9. Оп. 47. Д. 8. Л. 3–14). Мысль о необходимости командирования на Афон духовного лица-архимандрита высказывал в 1900 г. солунский консул Н. А. Иларионов (РГИА. Ф. 797. Оп. 70. 2 отд. 3 ст. Д. 18. Л. 62–62 об.).


[Закрыть]. Идея назначения представителя – духовного лица не встретила сочувствия у К. П. Победоносцева. «Я нахожу предлагаемый им способ неудобным для достижения предполагаемой цели», – писал он. Подобное назначение, по мнению обер-прокурора, напоминает учреждение, задуманное графом Нессельроде для Иерусалима и закончившееся неудачей[71]71
  Имеется в виду первая русская духовная миссия в Иерусалиме под руководством архимандрита Порфирия Успенского.


[Закрыть]. Если даже свой человек на Афоне – архимандрит Макарий – не мог многое уладить, то, как полагал Победоносцев, тем менее это удалось бы сделать человеку чужому[72]72
  К. П. Победоносцев – Н. П. Шишкин у. 27 октября 1897 г. РГИ А. Ф. 797. Оп. 61. 2 отд. 3 ст. Д. 146. Л. 44–46.


[Закрыть].

Из противоречивых и непоследовательных указаний министерства становится ясно, что русское правительство не имело выработанной определенной точки зрения касательно политики на Афоне; не было даже четкого понятия о том, полезно ли русское присутствие там вообще. Русское посольство в Константинополе, равно как и консульство в Фессалонике, неоднократно посылало в МИД запросы, подчеркивая важность для посольства знать отношение правительства к усилению русского иночества на Афоне[73]73
  А. И. Нелидов – Н. П. Шишкину. 10 апреля 1890 г. АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517/2. Д. 1193а. Л. 292–295.


[Закрыть]. Против дальнейшего развития русского Афона у дипломатов имелось серьезное возражение, ранее высказывавшееся митрополитом Филаретом Дроздовым, – а именно отток русских денег за границу, которые лучше было бы направить на окраины России. При всей желательности подобного решения вопроса, посол А. И. Нелидов не видел способа, как это можно осуществить; ведь на Новоафонский монастырь на Кавказе никогда не будут жертвовать столько, сколько на древний Афон. «Невольно приходится пожалеть, – пишет посол, – что русские деньги идут на поддержку и устройство келлий, коих самая принадлежность русским инокам зависит от произвола греков, и с этой стороны, раз невозможно остановить или направить эти пожертвования иначе, – быть может, было бы лучше, если бы они получались, по крайней мере, скитами, составляющими неотъемлемую русскую собственность». В заключение Нелидов просил дать ему инструкции дальнейших действий. «Имея в руках лишь фактические данные, показывающие глубокое почитание народа русского к Св. Афонской горе, невозможно взвесить, как велика нравственная польза этого почитания или насколько Афон полезен и нужен нам с государственной точки зрения… Приходится иметь дело с неизведанной областью, с самостоятельной и могучей силой народной», – делал вывод Нелидов[74]74
  Там же. Л. 89–89 об.


[Закрыть]. «Вообще по отношению к Св. Горе правительству раз навсегда следует отказаться от мысли иметь там исключительное влияние, или направлять движение народное в этой области», – говорит он в другой депеше[75]75
  От 27 июня 1891 г. РГИА. Ф. 797. Оп. 61. 2 отд. 3 ст. Д. 146. Л. 31–32.


[Закрыть]. О невозможности решить этот вопрос постановлениями и указами говорит секретарь константинопольского посольства А. Смирнов: «Правительство может задаваться вопросом: нужен ли ему Афон? То есть должно ли оно брать на себя деятельную роль в защите на нем русских интересов. Оно может стеснить или, напротив, как оно это делало до сих пор, поощрять паломничество, может стремиться ограничить прилив денежных пожертвований. Но основной вопрос: нужен ли Афон православному народу русскому? – решает сам народ, не спрашивая кабинетных соображений наших, а прямо высылая на Афон свою деятельную силу, свою трудовую копейку. – Остановить прилив того и другого едва ли возможно. Правительство должно, отнюдь не стесняя жертвующих, сделать все от него зависящее, чтобы Афон стоил этих жертв»[76]76
  АВПРИ. Ф. СПб ГА II–9. Оп. 47. Д. 8. Л. 6 об.–7.


[Закрыть]. После этого становится очевидной несостоятельность обвинений со стороны греков в якобы организованной «панславистскими комитетами» поддержке афонского монашества со стороны русского правительства.

Итак, помощь дипломатии русским обителям осуществлялась на основании 62 статьи Берлинского трактата и общего правила поддержки русских подданных на территории Турции. Это распространялось, в первую очередь, на большие обители – Пантелеймонов монастырь, Ильинский и Андреевский скиты, принадлежность которых России представлялась бесспорной, а строгая организация давала возможность контроля над ними. В числе имущественных споров, которые вели русские с греками на Афоне в конце XIX – начале ХХ в., особо выделяются дело Ильинского скита с Пантократорским монастырем и дело грузинской келлии Св. Иоанна Богослова с Иверским монастырем.

Подданство русских монахов

Правовой статус насельников русских обителей был неопределенным. С точки зрения Оттоманского государства русские насельники Афона являлись османскими подданными. Афонским канонизмом 1876 г. все святогорские монахи, независимо от их национальности, объявлялись подданными Османской империи; им выдавались так называемые нуфусы (виды на жительство), формально приравнивающие их к османским подданным. Однако это турецкое подданство оставалось номинальным, а канонизм, хотя был введен в свод турецких законов, никогда не выполнялся. Русские монахи оставались русскими подданными, сохраняли свои российские паспорта и пользовались покровительством русского правительства в лице его дипломатических представителей. По русским законам, российское подданство терялось лишь в следующих случаях: 1) вследствие поступления на иностранную службу без разрешения правительства; 2) вследствие отказа на вызов русских властей вернуться на родину. Более того, 62 статья Берлинского трактата подтверждала покровительство русским монахам со стороны дипломатов именно как российским подданным.

Вместе с тем, согласно указу Св. Синода от 13 июля 1816 г., русские подданные, принявшие постриг за границей, не признавались как монахи в России. В ответ на это Александр I издал другой указ, который разрешал богомольцам принимать монашество, но при условии, что они навсегда останутся за границей. В дальнейшем лиц, постриженных за границей, принимали в русские монастыри в монашеском звании и своем сане после прохождения трехлетнего послушнического искуса, причем в каждом случае требовалось разрешение от Св. Синода. Эта практика прослеживается на многих примерах. Приведем один из них. В феврале 1900 г. иеромонах Андреевского скита Порфирий обратился к настоятелю Виленского Свято-Троицкого монастыря архим. Палладию с прошением о принятии его в число братии с разрешением священнослужения. Архим. Палладий ходатайствовал перед архиереем об исполнении этого прошения в связи с недостатком в иеромонахах. Архиепископ Литовский и Виленский Ювеналий, однако, отвечал, что он не имеет права дать подобное разрешение, так как «пострижение и рукоположение, производимое на Афоне, не признается в России без разрешения Св. Синода, потому проситель и должен просить Св. Синод»[77]77
  Иером. Порфирий – архим. Палладию. 8 февраля 1900 г. РГИА. Ф. 796. Оп. 181. VI отд. 1 ст. Д. 3044. Л. 2–2 об.


[Закрыть]. Следующее письмо Порфирия было направлено уже в Св. Синод, причем он просил принять его с разрешением священнослужения и «взамен требуемого при сем предварительного искуса зачесть время пребывания в подворьях Афонского Свято-Андреевского скита в Одессе с 1886 г. по 1890 г. и в Петербурге с 1890 г. по 1892 г. и затем с 1897 г. по 15-е января 1899 г.», где он совершал богослужение с разрешения местной епархиальной власти[78]78
  Иером. Порфирий – Св. Синод. 29 февраля 1900 г. Там же. Л. 1–1 об.


[Закрыть]. Ответ Синода был, однако, неблагоприятным: о. Порфирий, «как получивший пострижение в монашество и рукоположение в сан вне пределов России, в силу циркулярного указа Св. Синода от 19 марта 1816 года, может быть принят в указанный им Виленский Свято-Троицкий монастырь или в какую-либо другую обитель… не иначе как на испытание в течение трех лет», после чего епархиальное начальство может ходатайствовать перед Св. Синодом о признании его в сане и монашестве[79]79
  Выписка из определения Св. Синода 13 марта 1900 г. № 1103. Там же. Л. 4.


[Закрыть]. Через полтора года в Синод обратился архиепископ Волынский и Житомирский Модест, который просил об о. Порфирии, на сей раз касательно зачисления его в братию Дерманского Свято-Троицкого монастыря на иеромонашескую вакансию. В рапорте указывалось, что еще в 1898 г. Острожский епископ Серафим ходатайствовал о назначении иером. Порфирия наместником Дерманского монастыря[80]80
  Модест, архиеп. Волынский и Житомирский – Св. Синоду. Рапорт. 15 сентября 1901 г. № 551. Там же. Л. 6–6 об.


[Закрыть]. Теперь в Синоде сочли возможным отступить от буквы указа: иером. Порфирий был принят в Волынскую епархию в монашестве и сане[81]81
  Выписка из определения Св. Синода от 19 сентября 1901 г. № 3588. Там же. Л. 7.


[Закрыть].

Двойственность статуса давала, с одной стороны, русским монахам большую степень свободы и возможность в России выступать в своем прежнем мирском звании, а с другой стороны, позволяла русским властям защищать их только в тех случаях, когда это находили целесообразным. Если монах признавался «неблагонадежным», то к нему сразу применялась формулировка «такой-то, именующий себя иеромонахом»; в некоторых случаях дипломаты не стеснялись отсылать наиболее назойливых просителей под тем предлогом, что они турецкие подданные[82]82
  Так, например, посол в Константинополе А. Б. Лобанов-Ростовский в 1879 г. мотивирует свой отказ помогать грузинским монахам тем, что они, как принявшие постриг за границей, якобы утратили тем самым российское подданство. АВПРИ. Ф. 180. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 3672. Л. 11–12 об. Турецкими подданными называл солунский консул Н. А. Иларионов особенно настойчивых русских келлиотов.


[Закрыть]. Один из наиболее показательных примеров в этом отношении содержится в донесении русского консула в Иерусалиме от 11 апреля 1907 г. «В самый разгар паломнического сезона, начиная с Рождества Христова и кончая Пасхой, – писал он, – вслед за нашими паломниками, в Иерусалим наезжает много так называемых афонских монахов русского подданства, что генеральное консульство, на основании предписаний императорского посольства в Константинополе, не признает за ними монашеского звания. – Но наши простодушные паломники, а в особенности женщины, считают их монахами (любопытно, кем же еще они могли их считать? – Л. Г.). Вследствие этого сии последние бессовестно эксплуатируют религиозное чувство паломников и выманивают у них большие деньги на поминовения. Бывали даже примеры кощунственной продажи ими несуществующих мощей»[83]83
  РГИА. Ф. 797. Оп. 77. II отд. 3 ст. Д. 247. Л. 2–2 об.


[Закрыть]. Далее консул говорит о том, что он не может закрывать глаза на вымогательства афонцев и, считая их мирянами, должен преследовать их за недозволенные сборы и мошенничество, но не находит в русских законах соответствующей статьи. Он нашел п. 2 ст. 174 Устава наказаний, налагаемых мировыми судьями за вымогательство, однако, не считает возможным прилагать его в данном случае. Синод же и здесь, как обычно, рассуждал с чисто формальной точки зрения и уклонился от ответа на прямо поставленный вопрос: поскольку речь идет о лицах, «именующих себя афонскими монахами, но в действительности не принявших пострижения от русских духовных властей, причем самые проступки таковых лиц совершаются вне пределов Российской Державы, то разъяснение… недоумения… могло бы последовать лишь от подлежащей светской власти, а не от Св. Синода», – гласит синодальное решение[84]84
  Выписка из определения Св. Синода от 11 марта/14 апреля 1908 г. № 1803. Там же. Л. 4–4 об.


[Закрыть]. Понятно, что светская власть никаких законов на этот счет указать не могла, и положение оставалось прежним. Напротив, когда речь шла о государственных интересах России, то в документах особо подчеркивалось принадлежность того или иного монаха к русскому подданству[85]85
  Особенно настойчиво дипломаты говорят о русском подданстве афонских монахов в отношении их организованных начинаний и приобретения собственности за пределами Св. Горы – в Палестине, Ливане и Сербии.


[Закрыть].

Со стороны турецких властей неоднократно предпринимались попытки официально признать русских монахов османскими подданными, но эти попытки всегда встречали противодействие со стороны русской дипломатии и ничем не оканчивались. Во время переписи населения Афона в 1905 г. турецкие власти сделали попытку отобрать у русских монахов их русские паспорта и взамен их выдать им турецкие нуфусы. Требование турок встретило решительный отказ со стороны всех русских обителей и чиновники «более не настаивали и ограничились поименной переписью братий монастырей и келлий; лишь в грузинской келлии Иоанна Богослова при Иверском монастыре им удалось получить паспорта монахов с обещанием возвратить их, но это исполнено не было, и братия келлии получила новые нуфусы, в коих они значатся турецко-подданными»[86]86
  Н. В. Кохманский – И. А. Зиновьеву. 1 ноября 1905 г. АВПРИ. Ф. 180. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 3679. Л. 2–3.


[Закрыть]. Солунский вали отказался возвратить паспорта без особого распоряжения Порты, объясняя это тем, что все монахи считаются турецко-подданными. В ответном письме из посольства подчеркивалось, что новый порядок, вводимый властями солунского вилайета, совершенно неправилен, потому что русские монахи, согласно 62 статье Берлинского трактата являются иностранными духовными лицами на территории Турции. Н. В. Кохманский должен требовать, чтобы отобранные паспорта были немедленно возвращены в российское генеральное консульство[87]87
  И. А. Зиновьев – Н. В. Кохманскому. 6 декабря 1905 г. Там же. Л. 1–1 об.


[Закрыть]. Турецкие власти не стали настаивать на своем и вступать по этому поводу в конфликт с русскими. Уже 14 декабря Кохманский докладывал о том, что вопрос был разрешен в пользу сохранения прежнего положения вещей; паспорта обещали вернуть. «Вручение же нашим монахам турецких нуфусов в дополнение к их национальным документам, как то и хотят турецкие власти в виду двойственности их подданства, пока они имеют пребывание на Афоне, не могло бы встретить на практике затруднений для самих монахов. Впрочем, сам вали пока на этом не настаивает», – добавляет Кохманский[88]88
  Н. В. Кохманский – И. А. Зиновьеву. 14 декабря 1905 г. Там же. Л. 4–4 об.


[Закрыть].

Новая волна претензий началась после прихода в 1908 г. к власти младотурок, которые активно стремились к уничтожению в империи привилегий иноверческого населения. 29 августа 1909 г. Н. В. Кохманский докладывал в посольство о конфискации у настоятеля келлии Св. Иоанна Златоуста Константина Семерникова его российского паспорта; документ не был возвращен, несмотря на представления со стороны консульства. Уже имея опыт в подобном вопросе, Кохманский дает краткую справку об отношении турецких властей к русским монахам. «С давних пор положение русских монахов на Афоне было двойственным и юридически с точностью не установленным. Хотя императорское посольство и генеральное консульство в Солуни всегда признавали, что поскольку наши монахи остаются на территории Афонского полуострова, они являются турецко-подданными, но, с другой стороны, сами турецкие власти никогда не претендовали на безусловность этого подданства, а в действительности афонские русские монахи, находясь вне Афона на турецкой же территории неизменно пользовались всюду своим качеством иностранных подданных, сохраняя свои национальные документы и путешествуя по Турции по подорожной (мурур-тезкереси) на имя русско-подданного. В некоторых случаях, когда афонские власти, случайно получив в свои руки паспорта русских уроженцев, пытались их оставить у себя ‹…›, таковые действия властей, по протесту генерального консульства, признавались высшей турецкой инстанцией злоупотреблением и отобранные паспорта вручались генеральному консульству»[89]89
  Н. В. Кохманский – Н. В. Чарыкову. 29 августа 1909 г. Там же. Л. 8–8 об.


[Закрыть]. Теперь же турецкие власти намерены применять закон во всей строгости. «В толковании этого закона, – продолжает Кохманский, – здешние власти идут настолько далеко, что находят естественным, чтобы наши афонские монахи оставались в силу упоминаемого закона в турецком подданстве и за пределами Турции, не исключая их родины, России, так как турецкий закон не допускает самостоятельного выхода из раз приобретенного подданства». С точки зрения России, объясняет он, афонские монахи считаются лишь временно выбывшими на жительство за границу, а в силу особого статуса Св. Горы за ними и русские власти признавали временное турецкое подданство, но они при этом «конечно, всегда остаются русско-подданными»[90]90
  Н. В. Кохманский – Н. В. Чарыкову. 29 августа 1909 г. Там же. Л. 9–9 об.


[Закрыть]. В своем докладе по тому же вопросу Кохманский высказывает мысль о желательности изменения 8 и 10 пунктов афонского устава так, чтобы афонские монахи иностранного происхождения сохраняли свои национальные паспорта для поездок за пределы Турции; внутри ее пределов они считаются турецкими подданными[91]91
  Доклад Н. В. Кохманского. Константинополь, 11 сентября 1909 г. Там же. Л. 6–7.


[Закрыть]. Однако предложение Кохманского исполнить оказалось невозможным. Мнение посольства было выражено в инструкции, данной управляющему солунским консульством 15 октября 1909 г. Посол считал, что нет надобности обращаться по поводу документов афонских монахов к турецкому правительству, так как случаи конфискации паспортов до сих пор имели характер частной меры и не распространялись на все афонское монашество. Как и во многих других случаях, посольство нашло компромиссный и наименее конфликтный выход из ситуации: солунское консульство должно выдавать монахам, взамен конфискованного, другой паспорт, как и поступают при утере русскими подданными их заграничных документов[92]92
  Н. В. Чарыков – А. М. Петряеву. 15 октября 1909 г. Там же. Л. 5–5 об.


[Закрыть].

Возникший вопрос о подданстве русских монахов нашел отражение на страницах германских газет, откуда перешел и в русскую периодическую печать. На это обратил внимание министр иностранных дел С. Д. Сазонов, который попросил навести справки; в ответе министру еще раз подчеркивалось, что русские монахи не перестают считаться русско-подданными[93]93
  С. Д. Сазонов – А. Н. Свечину. 29 сентября 1910 г. № 842. Там же. Л. 11; А. Н. Свечин – С. Д. Сазонову. 21 октября 1910 г. № 229. Там же. Л. 12–15.


[Закрыть].

Беспокойство по вопросу о статусе русских монахов высказывает посол Н. В. Чарыков и в письме к новому консулу в Фессалонике А. К. Беляеву от 9 февраля 1911 г. Он обращается к Беляеву с просьбой навести справки, почему солунский вали снова обратил внимание на эту проблему. Турецкий регламент об Афоне не был признан русским правительством. На практике оно допускало по умолчанию, чтобы русские уроженцы рассматривались оттоманскими властями как турецкие подданные, но «ни в коем случае не может быть дано согласие со стороны русской власти на официальный выход русских монахов из российского подданства для окончательного зачисления их оттоманскими подданными с отнятием у них русских паспортов»[94]94
  Н. В. Чарыков – А. К. Беляеву. 9 февраля 1911 г. № 37. Там же. Л. 18–19.


[Закрыть]. Когда Беляев запросил вали Ибрагим-бея, тот поспешил ответить, что письмо, посланное им несколько месяцев тому назад в Порту, касалось только греческих, но никак не русских подданных, от которых он вовсе не намерен требовать строгого исполнения этого правила[95]95
  А. К. Беляев – Н. В. Чарыкову.


[Закрыть]. Дело, таким образом, и на сей раз было сведено к сохранению status quo, казавшегося приемлемым как русской, так и турецкой стороне. В предреволюционной ситуации в Македонии 1910-х годов турецкие власти боялись настроить против себя Россию, а русское правительство продолжало свою пассивную политику на Балканах, тщательно избегая открытых конфликтов.

Дело ильинского скита

Скит Св. пророка Илии, основанный в 1770 г. Паисием Величковским, относился к Пандократорскому монастырю и первоначально имел пять каменных калив. В начале XIX в. прибывшими в большом числе монахами из Малороссии он был преобразован в общежительный. В 1837 г. иноки начали постройку храма в южной части скита без дозволения монастыря; строительство было прервано греками. В 1839 г. ильинцами и пантократорцами было подписано соглашение (омология), на основании которого русские монахи признавали главенство монастыря над собой и границы скита; все постройки в нем должны производиться с разрешения монастыря, а число братии не должно превышать 25 человек. До 1878 г. этот документ был главной основой отношений скита с монастырем.

Новый этап в истории Ильинского скита начался по поводу закладки нового соборного храма в обители великой княгиней Александрой Петровной. Во время плавания вокруг Афона в июле 1881 г. она отправила на Св. Гору адмирала Головачева для закладки первого камня церкви. Это вызвало протест со стороны монахов Пандократорского монастыря, которые потребовали у русских 500 лир за право строить собор, а когда им было отказано, заявили, что камень для строительства должен покупаться на вес[96]96
  Е. П. Новиков – Платону, митрополиту Киевскому и Галицкому 1 марта 1882 г. АВПРИ. Ф. 180. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 11 93а. Л. 300–304.


[Закрыть]. Из письма патриарха Иоакима III российскому послу Е. П. Новикову от 19/31 декабря 1881 г. мы узнаем, что монахи скита через посредство о. Нафанаила, представителя Пантелеймонова монастыря в Карее, обратились к комиссару султана с просьбой о помощи. Обратились они при этом и к патриарху[97]97
  Копия, 27 февраля 1882 г. Там же. Л. 491–495 об.


[Закрыть]. Иоаким отправил в Пандократор трех послов, советуя возобновить договор от 26 августа 1839 г. Адресовал он послания пандократорским епитропам, убеждая их дозволить русским строительство церкви[98]98
  Там же. Л. 580–581 об.


[Закрыть]. Монастырь же обратился в Протат с жалобой на настоятеля скита, и 26 мая 1882 г. он постановил подтвердить старое решение 1839 г.; насельники скита призывались к повиновению. Противостояние достигло высшей точки напряжения: часть пандократорцев и Протат под влиянием греческого правительства встали в резкую оппозицию русским. Патриарх, напротив, пытался защитить их и считал дело скита незначительным и не представляющим опасности для греческих интересов. В очередном письме к ильинцам он советует им опротестовать решение Протата.

В июле 1882 г. на Иоакима III пытался воздействовать премьер-министр Греции Х. Трикупис. В своем ответе патриарх ставил на вид, что в случае дальнейшего сопротивления пандократорцев русские будут апеллировать в турецкие суды, и это обернется настоящей бедой для Афона[99]99
  Καρδάρας Хр. Η πολιτική δράση του πατριάρχη Ιωακείμ Γ' (Πρώτη πατριαρχία 1878–1884). Ιωάννινα, 1993. Σ. 233· Издание писем см.: Καρδάρας Χρ. Ιωακείμ Γ'-Χαρ. Τρικούπης. Η αντιπαράθεση Αθήνα, 1998. Σ. 141–142.


[Закрыть]. Как и в других случаях, миротворческая и умеренная политика Иоакима III исходила из трезвой оценки им политической ситуации, а не отражала его русофильскую позицию, в чем обвиняли его враги. Патриарх понимал, что если он будет настаивать на выполнении крайних требований греческих националистов, то, во-первых, потеряет поддержку России, а во-вторых, потерпит поражение в конкретных спорных случаях.

Малороссийский Ильинский скит. 1867–1872 годы

Через год, 4 мая 1883 г., патриаршим Синодом было принято решение о командировании на Афон экзарха по ильинскому делу. Представители Пандократора, наконец, согласились на строительство храма, и 20 мая 1883 г. это решение было разослано представителям европейских держав в Фессалонике. Однако афинское правительство и особенно Общество распространения греческого образования[100]100
  Σύλλογος προς διάδοση– των ΈλλνΛκών γραμμάτων, активная организация по борьбе со славянским влиянием в Македонии.


[Закрыть] резко протестовали против этого соглашения[101]101
  См. письмо Иоакима III к греческому послу в Константинополе Кундуриотису. Ibid. Σ. 204–205, а также письма патриарха от 8, 20 27 сентября 1883 г. Ibid. Σ. 217–218, 219–221, 221–222.


[Закрыть]. Не были согласны с ним и русские монахи. 21 июля 1883 г. в Карее собрался полный состав афонского Кинота, который постановил все-таки дать разрешение на строительство храма, но при условии подтверждения омологии 1839 г. и сноса построек вокруг скита. Русские монахи должны были, кроме того, возместить убытки, понесенные греками в турецких судах. Ильинцы почувствовали себя оскорбленными и обратились с жалобой в русское консульство в Фессалонике.

Дальнейший ход событий описывается в депешах посла в Константинополе А. И. Нелидова от 1883 г. Уже в первой из них, от 1/13 августа 1883 г., Нелидов докладывает о длившемся уже два года споре ильинцев с пандократорцами по поводу постройки новой церкви. Конфликт этот, впрочем, не вызывает удивления. «Со времени возникновения греко-болгарской распри и возбуждения греками борьбы за обладание всей южной частью Балканского полуострова национальная вражда на этот раз приняла более острый характер, а в последнее время и стала одним из главных средств, при помощи которых крайняя афинская политика, кажется, думает подорвать русское славянское влияние в Турецкой империи, опасное, будто бы, для будущности греческого элемента», – так оценивает А. И. Нелидов политическую суть дела[102]102
  АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517/2. Д. 3212. Л. 14–14 об.


[Закрыть]. В отличие от своего сравнительно пассивного предшественника Е. П. Новикова, Нелидов был сторонником более энергичных действий в защиту русских на Афоне. Он немедленно отправился к великому визирю и провел с ним разговор о деле ильинских монахов. Особых надежд на помощь с турецкой стороны он, впрочем, не возлагал[103]103
  Депеша от 17/29 октября 1883 г. Там же. Л. 2–2 об.


[Закрыть].

Не добившись выполнения своих требований ни в Протате, ни в патриархии, в конце 1883 г. ильинцы решили обратиться в турецкий суд. В этом намерении их поддержал российский консул в Фессалонике А. А. Якобсон, который вел параллельные переговоры с солунским вали Галиб-пашой о содействии[104]104
  А. А. Якобсон – А. И. Нелидову. 13/25 декабря 1883 г. Там же. Д. 1193а. Л. 565–566.


[Закрыть]. Действия монахов, противоречащие афонским уставам, а еще более поведение консула вызвали недоумение у А. И. Нелидова[105]105
  Разница во взглядах обоих дипломатов хорошо видна из донесения Якобсона от 21 ноября 1883 г., на котором Нелидов оставил свои пометы (Там же. Д. 3673. Л. 23–25 об.). В отличие от своего солунского коллеги, Нелидов хорошо понимал, что продажный турецкий суд не мог быть надежным помощником русских. Кроме того, российская дипломатия не должна пользоваться затруднениями церкви на Востоке для решения частных имущественных вопросов своих соотечественников. Напротив, Россия должна оставаться на высоте своего призвания – быть защитницей христиан Турецкой империи.


[Закрыть]. Последующий ход событий показал правоту Нелидова: действительно, в турецком суде русские правды не нашли. Якобсону следовало удержать ильинцев от такого шага, писал Нелидов позднее[106]106
  А. И. Нелидов – А. А. Якобсону. 6/18 марта 1885 г. Там же. Д. 1193а. Л. 501–502.


[Закрыть]. Обе первоначальные инстанции решили дело не в пользу русских монахов, и тогда их кассационная жалоба была отправлена в Константинополь. По мнению Нелидова, даже поддержка великого визиря не могла бы помочь ильинцам, и для них было бы выгоднее непосредственное воздействие на противоположную сторону.

Ввиду бесполезности всех предпринятых попыток, в сентябре 1883 г. Нелидов решился пустить в ход крайнюю меру – временную задержку доходов афонских монастырей, получаемых ими с бессарабских имений[107]107
  А. И. Нелидов – архим. Макарию. Б/д. Там же. Л. 511–514.


[Закрыть]. Настоятель Пантелеймонова монастыря также пытался вести миротворческие переговоры с главами пандократорской братии. По его мнению, ильинцам следовало бы прекратить дело в турецких судах, заручиться разрешением патриарха на строительство храма, и тогда дело могло бы уладиться[108]108
  Архим. Макарий – А. И. Нелидову. 20 апреля 1885 г. АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517/2. Д. 1193а. Л. 523–525 об.


[Закрыть].

Монастырь Пандократор. 22 сентября/5 октября 1930 г.

Вопрос, однако, не сдвигался с мертвой точки и в последующие годы. Новый русский консул в Салониках И. С. Ястребов также принимал активное участие в делах ильинцев. После посещения Афона в мае 1887 г. (непосредственно предшествовавшего визиту на Св. Гору его греческого коллеги Докоса) он подробно излагает свои впечатления в депеше к А. И. Нелидову от 4 июня 1887 г. «Не особенно утешительно положение дел Ильинского на Афоне скита, – писал Ястребов. – Процесс его с Пандократорским монастырем довел монахов до разочарования, так как ни в апелляционном, ни в кассационном судах они не выиграли дела. Немало потратили денег на ведение этого процесса, приучились к сутяжничеству, не свойственному монахам»[109]109
  Копия рукой И. Е. Троицкого. ЦГИА СПб. Ф. 2182. Оп. 1. Д. 160. Л. 6.


[Закрыть]. Ястребов сразу указал на ошибки, которые, на его взгляд, допустили ильинцы. Во-первых, они не должны были начинать процесс в турецких судах. Во-вторых, и это главное, им не следовало подавать своего протеста в Протат и угрожать грекам мерами со стороны посольства, перенося тем самым монастырские вопросы на почву политических интересов. «Ильинцы терпением могли бы выиграть дело, теперь едва ли поправимое», – заключает он. Заплатив пандократорцам «какую-нибудь сотню лир», они бы получили от них искомое разрешение на строительство церкви. Они же под влиянием подстрекательств извне решили добиваться эмансипации, возложив всю надежду на консульство и посольство. «Они того не знают, что ни то, ни другое не может ни под каким видом изменить существующий порядок вещей на Афоне», – подчеркивает Ястребов. Управляющие делами скита о. Гавриил, о. Хрисанф и о. Савва не понимают истинного положения дел. «Я далек от мысли быть адвокатом греческой монашествующей братии, – писал он в том же донесении, – тем не менее, не могу не сказать, что она действует на основании правил Афонской горы. Наши келлиоты и монахи скитов хотели бы ниспровергнуть этот порядок, – это греческое иго, как они его называют. Вопрос, следовательно, почти во всякой ссоре русских с греками ставится на эту почву. Ревнивые за свои права, греки делаются крайне неподатливыми». Чтобы помочь урегулированию спора, Ястребов провел переговоры как с пандократорцами, так и с представителями Ватопедского монастыря и бывшим патриархом Иоакимом III, которых просил о посредничестве. Таким образом, заключает консул, есть основания надеяться, что уплатив определенную сумму денег пандократорцам, ильинцы при помощи ватопедцев смогут достичь примирения.

О необходимости твердо стоять на установленных правовых нормах, принятых на Св. Горе, говорит в своем заключении по депешам Ястребова И. Е. Троицкий (профессор Петербургской духовной академии, советник К. П. Победоносцева по вопросам восточной политики церкви): «Способ решения пререканий между русскими (разумея здесь и грузин) и греческими монахами на Афоне, предлагаемый г. генеральным консулом в Македонии, представляется, при данном положении дел на Афоне, если не лучшим, то единственно возможным. Г. Ястребов совершенно справедливо говорит, что «ни консульство, ни посольство (русские в Солуни и Константинополе) не могут ни под каким видом изменить существующий порядок вещей на Афоне, – писал он К. П. Победоносцеву. – Таким образом, если Св. Гора, благодаря своему уставу, неуязвима для местных высших властей – политических и церковных, то, конечно, еще менее, может быть уязвима для посторонних, которые могут действовать только через местные власти. Но через политическую турецкую власть христианскому государству, вроде России, действовать на Афон зазорно, а через церковно-патриаршую ненадежно, так как патриарх не имеет средств заставить афонцев подчиниться своей воле, а вынужден прибегать к разным обходным (не всегда безупречным) путям для достижения желанных результатов. Притом достоинство России не позволяет ей одолжаться ни у турецкого правительства, ни у Константинопольского патриарха в таких сравнительно мелких и ничтожных делах. Словом, пока не изменится нынешнее правовое положение Св. Горы, никакое воздействие на нее, помимо согласованного с уставами, невозможно»[110]110
  Там же. Л. 17–18.


[Закрыть].