Текст книги "Выход зубной феи"

Последние двести грамм, влитые в Вольдемара согласно принципам гомеопатии, окончательно убедили полковника в том, что это – лженаука. Лечение не помогло, охранник рухнул под стол вверенного ему объекта и признаков скорого пробуждения не подавал. Леонид Серафимович, согласно кодексу мужской дружбы, не бросил воина на поле брани, а заботливо переложил бесчувственное тело на скамейку в учительской раздевалке и плотно прикрыл дверь.

– Спи, дорогой Вова, нас ждут великие дела! – торжественно и почти внятно провозгласил директор. Несмотря на плотную дымку алкогольного тумана в голове бравого летчика, план перекройки школы приобретал все более четкие очертания. Сам Поленко, натренированный на авиационных жидкостях и нестандартных смесях в период сухого закона, бодрой походкой отправился домой. Его сердце пело, встретив верного и дельного соратника, а разум заметно подтянулся после приема огуречной воды.

«Ну кто они против меня? Хмыри провинциальные, вот они кто. И сегодня как я их отделал! – вспоминал директор по дороге. – Морально раздавленный противник к борьбе непригоден. А если еще и без финансовых вливаний! Премия им… Нет такого слова в нашем учреждении! Не заслужили пока», – Леонид Серафимович в который раз подивился собственной изобретательности. Ведь как ловко все получилось! Объектом он руководит меньше суток, а генеральная линия их совместной со школой жизни уже начертана. Нет сомнений, что приписанные к ней байстрюки от образования самоисправятся в самое ближайшее время.

Умиротворенный и до краев наполненный верой в себя Поленко нырнул в подъезд одного из самых прогрессивных домов города, монолитную башню из утопии позабытого ныне Чернышевского – стекло и бетон. В засаженном вековыми липами центре она смотрелась как зеленые дреды на голове примы-балерины в «Жизели», но отцам-администраторам из мэрии нравилось. Чиновники, а также члены их семей в свое время пасовали перед вескими аргументами, которые подрядчик подробно изложил им в выездной сессии Гордумы на Майорке. Теперь автор уездного ответа Манхэттенским небоскребам без стеснений продолжал творить и в других районах города, хотя простых жителей старательно избегал. И без того к его скульптурам слагали булыжники, так и норовя снести ими особо удавшиеся композиции. Все-таки, народная любовь – штука непредсказуемая, а архитектор не гнался за свежими впечатлениями.

Самая известная его постройка, жилой комплекс напротив городского парка, носил многообещающее название «Иглостар». Или «Чучело», как знали это чудо таксисты, хотя лингвистически подкованные граждане и пытались заливать что-то про «Старого орла». Башня стала первым приютом Поленко на новом месте, но в самом скором времени он рассчитывал перебраться в небольшое имение в английском стиле, отстроенное на сэкономленные от приобретения указок и паркетной мастики деньги.

А пока приходилось ютиться в трех спальнях, вознесенных на сорок второй этаж супердома, парящего над городом в облаках выхлопа с другой местной гордости – нефтеперерабатывающего завода имени Святого Иова Многострадального, покровителя всех вредных производств. Слегка грассирующий на манер балеруна-француза риэлтор окрестил элитные апартаменты «хай-теком для успешного эгоиста». Текущая мадам Поленко немедленно парировала, что, хоть ее супруг и эгоист первостатейный, но хаять она его предпочитает сама, без всяких современных вывертом и теков. Что и доказывала ежедневно, стремясь благим матом придать Поленке облик нормального человека и мужа. Летчик дрессуре поддавался неважно, то и дело выпячивая очередную, незаметную раньше мерзкую грань своей в этом смысле многосторонней личности.

Подкидывала сюрпризов и новомодная квартира: в ней была установлена система так называемого интеллектуального дома, должная неимоверно облегчить жизнь хозяев и превратить ее в обломовскую сказку. Хитрые сенсоры предугадывали все пожелания квартирантов области жилищной эксплуатации. Шторы бойко открывались с рассветом, лампы включались и выключались по мере движения в лабиринтах нетиповых просторов, а робот-пылесос вечно кружил по периметру, собирая и превращая пыль и мусор в оригинальные поделки. Это и сотня других вестников прогресса давили на психику мадам Поленко сутки напролет. Одурев от высоких технологий, она даже выписала из родной деревни стиральную машину-полуавтомат Sanyo MW, которую родственники за ненадобностью собирались уже приспособить под помидорную рассаду. Бестолковый агрегат радовал глаз своей куцей по нынешним просвещенным временам формой и полным отсутствием интеллекта, не говоря о творческих способностях. А уж когда отказалась работать центрифуга и стиралка протекла, Клавдия и вовсе вздохнула спокойно: эта восстание машин в чудо-доме не организует.

Мадам Поленко боролась за уют как могла. Она было попыталась облагородить модерновое жилище напольным фонтанчиком и леопардовым ковром на стене. Под глянцевыми серебристыми потолками голубые огни светодиодов закрыли расписные закомары, но неистребимый дух хай-тека пер ото всюду. Бедная женщина спасалась только сермяжной крестьянской простотой и забористой настойкой алтайский трав, однако и это проверенное снадобье уже не отвлекало от горьких мыслей. При взгляде на неприкаянную гостиную из гнутых трубочек и стального сита, Клавдия худела и теряла тонус для своих основных занятий: перевоспитания Леонида Серафимовича и вышивку подушек национальным узором. Наконец, ведомая несвойственной ее наливному организму хандрой, Клавдия оказалась у мага, целителя и просто фантастического мужчины Господина Рафаэля. Среди энтузиастов оккультного дела заскучавшая супруга бывшего летчика как-то сразу выделила Нину Васильевну, филигранно разбирающуюся в метафизике и имеющую объяснения на все мучившее новую знакомую проблемы. Бойкую и неунывающую старушенцию, мать начинающего ученого и свекровь законченной учительницы, утомило мракобесие домашних, не верящих в кодирование по фотографии. Спасения от сатанинского коллайдера и спряжений она искала у леших да домовых.

Вместе женщины погрузились в чарующий мир приворотов, венцов безбрачия и проклятий до стопятого колена. Их сердца навсегда завоевали простые, но надежные рецепты, типа сожжения шестиугольного клочка с блузки обидчицы в ненастную погоду. Подруги часами могли говорить о достижениях современной магии и способах прогнать грусть-тоску с ее помощью. Вместе штудировали «Колдовской вестник» и «Хрестоматию ворожбы на дому», вместе дивились правдивым примерам из жизни таких же простых людей, нашедших золото лепреконов или заговорившихся от облысения всего лишь с помощью яйца, праха, черного воска и жира муравьеда. Вдвоем вздыхали о далеком заокеанском дереве сейба, на ветвях которого, по уверениям местных черных колдунов, сидели самые могущественные в мире духи. Конечно, духи из тропиков, не обремененные проблемами центрального отопления и парниковых огурцов, определенно имели больше сил для исполнения парочкиных пожеланий. Увы, до сейбы пока было не добраться.

И сейчас, в первом часу ночи, две подруги сидели напротив толстой горящей свечи и сосредоточенно заворачивали чайные ложки в полосы из газет. Бабуля сдобным голосом Арины Родионовны рассуждала об алгоритме предстоящего эксперимента:

– Вот говорю тебе, душа моя, Господин Рафаэль меня предупреждал. Нельзя отклоняться от заклинания, потому у нас и успеха нет. Сказано: «Осените гадание лапкой дикого зайца троекратно и, повернувшись на восток, скажите: «Перун, защити!». Вот где у нас лапка? – в ответ мадам Поленко душераздирающе вздохнула и опустила плечи. Нина Васильевна попыталась приободрить наперсницу:

– Клавочка, голубчик! Почему заяц-то лесной нужон? Потому как в лесу он от всякого зверья натерпелся, страдал, значит, заяц много. И лапа у него, получается, налилась потусторонней силой через все, что косой пережил. А ты вот думаешь, шиншилла твоя с шубы меньше зайца страдала? – Нина Васильевна сделала страшные глаза, и Клавдия тут же прониклась глубиной шиншилловых бед. – Так давай лапку и возьмем с шубы, даже благородней. Осеняющий грызун – как заказывали.

Владелица мехов согласилась, хотя доводы многомудрой и опытной подруги ее убедили не вполне. Вопрос на повестке дня стоял крайне важный и требовал абсолютной стерильности всего магического реквизита. Мадам Поленко намеревалась узнать, станет ли ее любимый лысый котик чемпионом выставки в субботу и будет ли ей от этого счастье.

Сфинкс появился у Клавы недавно. Количество нерастраченной любви, заключенной в ее мощной оболочке, достигло в тот день критического максимума. Половодье чувств захлестнуло всегда строгую женщину, и большая часть бурного потока обрушилась на жалкое создание, увиденное Клавдией на рынке садоводов. Продавец явно чувствовал себя не в своей тарелке, предлагая этот выверт селекции за деньги, и успокаивал совесть тем, что называл уродца экзотом. Мадам Поленко не стала разбираться в диагнозах страшилы. Любопытство мгновенно перешло в жалость и затем вполне себе по-русски в любовь. Кот был взят на довольствие и за пять минут взял штурмом не только пылкое сердце Клавдии, но и ее руку, и кошелек.

Теперь женщина боролась за публичное признание исключительных качеств своего любимца. Если бы Клавдия просто опросила соседей и случайных прохожих на улице, она уже могла бы быть спокойна: общественность давно пришла к единому мнению, что Поленковский котик держит мировое гран-при за уродство. В этом плане сочетание бело-розовой кожаной тушки и заостренной хищной физиономии представлялось беспроигрышным вариантом. Худое ушастое существо с кривым частоколом острых мелких зубов к тому же обладало характером избалованного нефтяного принца: потребляло только домашний творог с рынка и чуть обжаренную парную печенку, спало на подушках из шелка с мышиным узором, не терпело сквозняков, шума и когда мимо него ходят – в общем, кот был создан для полной, яркой жизнью сибарита и гедониста.

Загвоздка состояла в том, что хозяин дома, Леонид Серафимович, такой жизнью планировал жить сам и конкуренты ему казались без надобности. Открыто воевать с котиком ему не хотелось: Клавин любимец был злопамятен, как слон, а итальянские ботинки и хорошие брюки у директора заканчивались. Поэтому летчик уже пару лет занимал выжидательную позицию, внимательно наблюдая за котиковым самочувствием и время от времени подсыпая ему в еду таблетки никотиновой кислоты. Он читал, что они и коня не скаку прикончат, но эта животина оказалась стойкой.

Господин Рафаэль на первом свидании со сфинксом зашелся в экстазе и попросил одолжить ему животное на спиритические сеансы. Для антуража, как утварь Мефистофеля или посланника Люцифера. Звучное имя хозяйке понравилось: хоть и отдавало оно чем-то строительным, но прижилось, и получилось, что название котика полностью отражало его содержание.

И вот теперь Люциферу предстояло второе после дебюта на рынке испытание: через три дня он должен был принять участие в губернской выставке и превзойти себе подобных в лысости и сморщенности. Предчувствуя своей кошачьей интуицией этот великий подвиг, кот с удвоенной энергией взялся за капризы и даже добавил в обиход новые. Клавдия сбилась с ног, пытаясь угодить ему с питанием, мягкостью лежанки и ласковым обращением. Кот вконец забылся и обнаглел окончательно: стал охранять холодильник от посягательств лишнего в их с Клавдией союзе и вообще в доме человека, Леонида Серафимовича. Супружеское ложе огромных размеров также было оккупировано Люцифером: в самый ненужный момент он высовывал свою милую мордашку из-под одеяла, чем доводил Поленко до трясучки. Еще котик грамотно выставлял острые и кривые как ятаган когти именно тогда, когда против них находились наиболее чувствительные части полковника. Наивная Клава пока еще не замечала революционной ситуации, а между тем свержение самодержавного котика уже витало в воздухе: угнетенный полковник твердо решил положить конец засилью домашней фауны на кухне и в спальне.

А сейчас лишенная дурных предчувствий мадам Поленко просила потусторонние силы помочь их делегату на кошачьей выставке. Совместными усилиями ложки были надежно завернуты в длинные бумажные полосы и укрыты полотенцем с веселенькими глазастыми помидорами, призванными, видимо, привести в тонус волооких славянских богов, ответственных за эксперимент. Для решения котикового вопроса Господин Рафаэль посоветовал побеспокоить Перуна и Кострубоньку, в честь которого праславяне устраивали и гораздо более странные мероприятия.

Городской чародей нисколько не сомневался, что эти боги непременно захотят принять участие в судьбе колоритного котяры; в случае их принципиального согласия, ложки чудесным образом должны были самоосвободиться от бумаги прямо под полотенцем. Очевидно, ложкам-Гудини требовалось больше тренировок для успешного показа их номера: до сих пор на гаданиях Клавдии происходило что угодно, но только столовые приборы крепко и неизменно сидели в бумажных гнездах – на Перуна им было начихать.

Не теряя веры в успех их безнадежного предприятия, мадам Поленко начала сеанс любительской магии.

– Ну, Васильевна, вроде все на месте… Так, ложки мельхиоровые старые – четыре штуки, горсть пепла, фото Люцифера, ах вот еще, газета…

– Клавочка, душа моя, – забеспокоилась многоопытная Нина. – А газеты-то, полосочки наши, это из-под духовного содержания газеты? А то ведь, сама знаешь, с этими иродами натовскими любое гаданье насмарку. Вранье одно.

Клавдия крепко задумалась, но тут же просветлела:

– Так то же «Вестник бюджетника», Нин! Им только о душе и остается думать, на мирское откуда средства?

– Это точно, – вздохнула Нина Васильевна, недвусмысленно обводя взглядом богатые интерьеры Поленковских хором. – Мы, пенсионеры да врачи, только энергией космоса и спасаемся. Ладно, попозже решим, там Господин Рафаэль разработал новейшую методику привлекания достатку и отвлекания мужа, чтоб не пил. Во сне ему приснилась, называется фен-шуй. – вспомнила старушка и для убедительности задрала палец вверх.

Клавдия даже перестала дышать на минутку, такой манящей показалась перспектива волшебно разбогатеть. И не отвлекаться при этом на лишнего мужа, который дегустирует любое горючее. Мадам Поленко завертелась по комнате:

– Дорогуша, что же мне-то не сказали! Люцик может обождать, давай займемся этой феней, а то ведь сама видишь, губит себя мой Леонид Серафимович неправославными чивасами да хенесси!

Нина Васильевна даже после краткого знакомства с отставным летчиком была уверена, что погубится скорее все живое в радиусе ста километров от полковника, но, чтобы не огорчать подругу и благодетельницу, сказала:

– Не доработана пока система-то, спонсоров он ищет для проведения экспериментов. Значит, пока по нашему, по-старославянски, погадаем – Костробунька нам поможет! Все, теперь надо ауру декристаллизировать, и можно начинать. Вот у меня здесь мазь заготовлена и веревка имеется.

– А это зачем?

– Чтобы в гадание не привносить балласт отрицательной энергии, вот зачем. Сначала открываем третий глаз скипидарным компрессом. На пятки изнутри, верное средство! А лодыжку веревочкой перевязываешь с заклинанием, чтобы аура не вышла. – Мадам Поленко поводила под носом крышечкой от мази, щурясь от резкого запаха. Потом взяла плотно скрученную почтовую бечевку и в сомнениях приложила ее хвостик к полной ноге.

– На колготки-то повязывать можно? – спросила она у подружки. – Ими ведь тоже можно ауру держать, по всей поверхности.

Нина Васильевна чуть не растеряла через край выпученные глаза. Видно было, что легкомысленный подход Клавдии к ритуалам ее убивает.

– Как же, краса ты моя, чулков не сымать! Это же новая технология, микрофибра, там ветры гуляют! Прогресс – первый враг третьему глазу. Не говори глупостей, горлица, раздевайся, лягай на диван и откушай скипидарчику. Я пока охранительную надпись выведу.

Несмотря на частое общение с Господином Рафаэлем, благодаря крестьянской выделке и образованию кассира мадам Поленко еще сохранила остатки здравого смысла. Валиться на кожаную дизайнерскую софу в гостиной и травиться скипидаром казалось ей не очень полезным для торжества котика на выставке. С другой стороны, лишать драгоценного сфинкса пусть и призрачной, но вполне возможной поддержки из астрала тоже не хотелось. После краткой внутренней борьбы победило тщеславие: Клавдия молниеносно сняла чулки и расположилась на софе, решив идти до конца в деле победы Люцифера на мировых аренах.

Пахучую мазь все-таки пришлось бы глотать, уж очень пристально Нина Васильевна следила за точностью рецепта. На счастье потенциальной жертвы Фармацевтического цеха при лесохвойной фабрике №2 – ведущего производителя скипидаров и поддельного янтаря в области – с последним ударом часов в два пополуночи входная дверь распахнулась, и в облаке знойного перегара на пороге возник Леонид Серафимович.

Свежий ночной воздух и интенсивная прогулка равномерно распределили хмель по всем уголкам сознания директора и супруга, придав ему неустрашимое мужество для разрешения давно назревших проблем. Ухватив маслянистым взором голые Клавины ступни с аккуратно привязанным номерком, толстую погребальную свечу и старуху в черном, Поленко вдруг с ликованием понял, что он свободен. Между ним и последним звеном кошачьей мутации Люцифером не было больше преград в виде большого сердца и твердой руки его жены. Не вникая в обстоятельства постигшей его трагедии, новоиспеченный вдовец мигом подхватил меньшого брата за шкирку и выкинул в лестничный проем, сопроводив широкий жест многоэтажным напутствием. Откуда-то издалека эхом отозвался пронзительный вой Люцика о помощи, затем последовала серия шлепков и ударов, и через несколько минут воцарилась непроницаемая плотная тишина. Леонид Серафимович победоносно щелкнул каблуками и повернулся на пятках в сторону смертного одра. Оттуда не него не мигая смотрели два горящих живых глаза его благоверной. У директора, в общем-то, были более умеренные ожиданиям на вечер. Поленко задумчиво икнул, отвесил глубокий поклон в сторону внезапно воскресшей Клавдии и, сшибая по дороге углы и предметы обстановки, понесся в спальню.

Это была единственная комната в доме, которая закрывалась на замок изнутри.

***

– Maman, разрешите проводить Вас к столу? – Назар Никонович подал руку эффектной брюнетке в вечернем платье, сидящей за инкрустированным перламутром столиком.

Урожденная Валорская, а в удачном замужестве Берина, Жанна Станиславовна мягко улыбнулась и погрозила любимому сыну пальчиком с изящным маникюром:

– Полно, Mon cher, мы же не в Версале! Пообедаем скромно, я распорядилась накрыть в Северной столовой. Не совсем подходит к трапезе а la Marcel, конечно, но, душа моя, и к домашней жизни стоит добавлять перчик небольшой авантюры! А то уже пять лет, как построились, а я не бывала в том крыле. Ты, кстати, не знаешь, как туда лучше идти?

Немного, насколько позволяло великосветское воспитание и привычка к сдержанности, сын поморщился и ответил:

– Maman, вы знаете, я не люблю долгие прогулки. Даже не предполагал, что за библиотекой еще что-то есть, хотя это многое объясняет, – на прекрасное чело крон-принца династии Бериных легла печать глубокой задумчивости. Но тут же, уловив вопросительный материнский взгляд, Назар спохватился, разгладил лицо до выражения сплина не жиже баронского и пояснил: – У меня там терялся… кое-кто, в той стороне. Впрочем, уже неважно, с тех пор мои вкусы изменились.

– Ах, проказник! – Жанна понимающе прикрыла дивные аквамариновые глаза. – И ведь кто бы мог подумать, глядя на тебя, крошку в матросском костюмчике, такого послушного всегда, такого кроткого… Впрочем, нет. Ты, кажется, послушным был только на стадии пеленок. Лежишь, помню, хорошенький такой, в матросских пеленочках…

Почтительный сын взял мать под локоток в шелках и, царапаясь о тут и там выступающие бриллианты, повел ее в столовую. Нежное воркование Жанны хрупким эхом растворялось по анфиладам комнат, поглощаемое персидскими коврами, стенными панелями драгоценного дерева и прочими излишествами интерьера, праведным трудом добытыми отцом семейства в далеких заграницах.

Никон Берин, выдающийся портретист и донжуан, с начала восьмидесятых гремел на уже тогда загнивающем Западе, запечатлевая в присущей ему авангардной манере лики и чресла победителей из списка Форбс. Ежегодная ротация в рейтинге миллионеров, неиссякаемая энергия художника и его авторский подход к изобразительному искусству гарантировали Никону полную занятость. И в краткие минуты простоя, и на пике страды он не забывал оказывать мелкие услуги приятелям, самым преданным патриотам своей Родины, честным труженикам с холодными головами и горячими сердцами. Таким образом, объекты творчества Никона тоже иногда становились пылкими друзьями Советского Союза, а при новой России, в период увлечения маэстро нестандартными материалами типа пластилина или полония, даже иногда приказывали долго жить от стыда за свое прежнее русофобство. В закордонных вояжах Берин и его благодетели помнили о семье художника – осиротевших без отца и мужа Жанне и маленьком мальчике с ассирийскими кудрями, для которого папа был человеком-легендой вроде меча-кладенца: с одной стороны, исторический факт, а с другой – все очевидцы уже умерли.

Сам выходец из затерянного рыбацкого поселка, художник еще в бурные времена сватовства поклялся не дать своим детям жить так же, как отцы и деды. У суровых поморов, вероятно, были свои ценности, но маленький Никон успел застать только скромность. Практичный, как его предки, он все же верил в более материальные выражения любви и начал расширение семьи с добычи необходимой для воспроизводства населения жилплощади. По мере обретения популярности и доверия со стороны товарищей его семейное гнездо расширялась, чудесным образом наполняясь ценными безделушками и артефактами покрупнее, пока в один прекрасный день квартиру Бериных не пришлось вынести за черту города и присвоить ей статус отдельной деревни, Заозерной-17.

Тут в неге и покое долго завязывался, наливался силой и, наконец, распустился ядовитый, как оказалось впоследствии, цветок Жанниного тщеславия. Среди немногочисленных предметов, полученных девицей Валорской в качестве приданого, нашлась старая, гнутая, но все же серебряная ложечка с почерневшим вензелем «К», которая тут же была признана неоспоримым доказательством высокого происхождения супруги портретиста-международника. Дотошное изучение исторических справочников и архива уездного ЗАГСа не подтвердило прав госпожи Бериной на достойный европейский престол, однако явило миру загадочных будто бы поляков Валорских, эвакуированных на целину с бескрайних просторов Смоленщины. Летопись сельскохозяйственных мытарств и неудач в деле коммунистического строительства явно указывала на голубую кровь переселенцев. Подобная криворукость могла быть присуща только людям, знающем о труде за хлеб насущный исключительно из художественной литературы. Назло простым работягам семейство пестрило талантами самого изысканного свойства. По всему краю им не было равных в питье шампанского, кутежах до утра и навязчивой потребности ехать к цыганам по малейшему поводу. Советская действительность не поощряла подобных увлечений, и, как всяким идейным тунеядцам, Валорским пришлось сделать своей родовой профессией дворничество и вахтерство в котельной.

Однако сполохи былого разгуляя все же оставались путеводным светом для гордых шляхтичей. В начале застойного конца Советской власти последний из могикан допрыгался до далекой северной колонии, где вроде бы и сгинул. Поездку ему обеспечили итоги блестящей операции по изъятию цветных металлов из вентилей вверенных ему котлов отопления. На его беду котлы обогревали санаторий для знатных милиционеров, которые расценили внезапное похолодание как диверсию. На многие годы опередив догадливых американцев из ЦРУ, они раздули маленькую экономическую инновацию до масштаба мирового терроризма. Пункт приема металлолома исчез с карты мира, а поляк Валорский, сверкая редкого цвета аквамариновыми глазами, проклял самый гуманный суд в мире и отправился по этапу. Преступные деньги при нем не нашлись, никто не подозревал о наличии у предприимчивого вахтера близких. Собственно, здесь следствие зашло в тупик: Валорский был трижды официально женат, а сколько раз не был, этого он и сам не мог вспомнить точно и путался в показаниях. В завидной для всего просвещенного мира бордовой книжечке паспорта обнаружилось шестеро отпрысков, и это лишь те, о которых осужденный доподлинно знал. Потомки отбывшего в захватывающий мир тайги авантюриста рассеялись по окрестным городам и весям, прижились, но на протяжении всей биографии имели единые свойства: стойкий иммунитет к труду, неотвратимую тягу к прекрасному и аквамариновые глаза.

С этими-то Валорскими, по убеждению Жанны Станиславовны, она и состояла в самом наиближайшем родстве. Супруга Берина, в полной мере обладавшая достоинством видеть в любых фактах только желаемый, пусть не всегда здравый, смысл, торжественно провозгласила себя баронессой Валорской, наследницей великого, но гонимого и обобранного Советами рода. История с вентилями не оставила сомнений, что предки ее занимались торговлей, операциями с драгметаллами и прочим антиквариатом. За сим пострадали невинно, разделив судьбу Джордано Бруно и последнего российского императора, а именно были изничтожены плебеями-завистниками. Проникнувшись трагической судьбой несчастных предков, Жанна полностью отгородилась от построения коммунизма и ушла с работы экскурсовода в местном краеведческом музее, так как поделки из бересты и палки-копалки навевали на нее тоску по утраченным крепостным и оброке. Заработки и положение ее верного мужа, конечно, позволяли не гореть на работе, но вот отрицание марксистко-ленинской теории грозило обернуться последствиями. В некотором роде, это могло приблизить Жанну к корням, дав ей конкретную возможность уехать в том же таежном направлении, что и дед.

Благо, грянула перестройка, быстро сменившаяся всеобщим развалом и преобразованием основ. Аристократов и новопровозглашенных графов расплодилось столько, что как-то даже более почетно и необыкновенно стало быть рядовым чертежником, не замеченным в заседаниях Англицкого клуба и скачках а-ля Аскотт. Княжеские титулы покупались тут же за партию древнеевропейских ноутбуков, а родовые земли как-то сами собой приписывались к наиболее шустрым младореформаторам. Вчерашние затрапезные завлабы и кандидаты в мастера по боксу сегодня становились господами их святейшествами герцогами, например, Василенко или Пузиковыми.

Жанна загрустила – не так она представляла себе место баронессы среди дрожащих смердов. На помощь как всегда пришел гений креативности Никон Берин, истинный провидец и конъюнктурщик. Вовремя почуяв, куда дует ветер истории, художник подсуетился и записал любимую жену в ряды новой аристократии, как никогда приближённой к богам по статусу и возможностям. Так Жанна Станиславовна Берина стала лидером правящей партии в губернии, превосходящей по размерам и скрытому потенциалу четыре Франции, семь Голландий и бессчетное количество мелюзги типа Андорры.

Ответственностью за судьбы Родины урожденная Валорская щедро поделилась с обширным аппаратом в Гордуме и на местах: партия и регион слились в едином порыве трудового подвига. Мельница истории при поддержке федерального бюджета вдруг вывела заштатную ранее область на первые строки всероссийского хит-парада достижений. Заколосились озимые, трубопрокатный завод работал в три смены, выпуская из сэкономленного материала больше всех тяпок в Европе, а темпы коттеджного строительства опережали по размаху и скорости кипевшую в другом конце страны Великую Олимпийскую стройку. Качество жизни резко взметнулось верх и дальнейший его рост уже заставил французские фабрики предметов роскоши наплевать на профсоюзы и задуматься о ночных работах на производстве. Злые языки как всегда мололи, что дело в бесконечной энергии уставшего от прозябания русского народа, наконец, восставшего дать всему остальному миру прикурить и благополучную. Это еретическое мнение однако не просочилось дальше упадочного листка местных оппозиционеров, который те по недосмотру или из самомнения обозвали «Правда встает!», чем породили массу скабрезных анекдотов о содержании свободной прессы. Жена главного редактора, автора и по совместительству почтальона рупора оппозиции вообще предъявила ультиматум о немедленном и ежедневном претворении лозунга в быт, угрожая члену общественного движения лишением всего, коли правда не встанет.

До Жанны Станиславовны это брожение не дошло. Она с волнением глядела на лоснящиеся от улучшений лица подчиненных и случайных людей на улице, заботливо подбираемых преданным секретарем из самых веселых пациентов близлежащей клиники ожирения. Партийная дива все больше укреплялась в мысли о своем беспримерном вкладе в расцвет города и области, дальновидно отмечая при этом, что много хорошо тоже нехорошо.

По опыту рассудив, что излишнее благоденствие уже погубило Рим и прочие успешные, но изнеженные империи, Жанна решила поберечь население от дальнейших потребительских потрясений и прежде установить окончательную победу капитализма на вверенном ей полигоне семейной усадьбы. В режиме тест-драйва проект должен был наглядно показать, стоит ли он воплощения в быль в каждом глухом уголке губернии, а до тех пор госпожа Берина самоустранялась от прикладного руководства. Она избрала позицию заботливого монарха, на пяток лет отбывшего в крестовый поход во имя всеобщего счастья, ведь кто-то должен впрягаться и за высшие ценности. Напоследок введя обязательное ношение запонок для классных советников и назначив штраф за несоблюдение политеса на приемах в администрации, она окончательно закрепила за собой репутацию спасительницы России и отбыла в Заозерную.

Прорву образовавшегося свободного времени независимая от домашнего хозяйства и прочих отрезвляющих супружеских обязанностей Жанна тратила с изощренностью Макиавелли. В этот сезон она крепко вошла в образ мученицы, положившей себя на алтарь бескорыстной материнской любви, и театрализованными постановками на эту тему сына доставала преизрядно. В драмкружок, помимо баронессы, невольно входили товарищи по партийной работе, которым в обязательном порядке вменялось прослушивание лекций на тему Жанниной жертвенности и черствости единородного чада. Не желая оставаться единственными пострадавшими от силы валорского актерского мастерства, слаженный гордумовский коллектив с ехидством ретранслировал Назару саги о страданиях мамаши и вечных ее заботах о его, неблагодарном недоросле, благе. Лицедеи на зарплате – домашние работники в виде повара, горничных, садовников и слуг без определенных занятий – привыкли к хозяйским фанабериям и механически поддерживали высокую патетику момента, подгоняя нужные декорации для обмороков, хрустальных слез на фоне багрового заката и всепрощающих взглядов из глубины траурной кельи.