Текст книги "Лихорадка"

– Она уже так делала? – спрашиваю я.

– Так – нет, – отвечает Сирень. – Так – никогда.

– Здесь холодно, – шепчу я. – Давай я хотя бы принесу одеяла.

Сирень качает головой.

– Скоро придет Джаред, – объясняет она.

И оказывается права. Уже через несколько минут мы видим, как через сорняки ковыляет к нам темная фигура. Плечо у мужчины неловко замотано марлевым бинтом. Он принес одеяла, бинты и бутылки с какой-то жидкостью, которые выглядят так, словно стащены из подвала Вона.

– Я по-быстрому захватил, что получилось, – говорит он Сирени. – Как она? Переломы есть?

Они негромко переговариваются. Мэдди лежит между ними в круге света от фонаря. Она приподнимается на дрожащем локте, и Джаред раздвигает ей веки, проверяя зрачки.

Я держусь подальше от света. Тревожусь о Габриеле, которого оставила одного в мире дыма, ярких огней и музыки. Надо к нему вернуться. Надо увести нас обоих отсюда – теперь я поняла, насколько мадам опасна.

Еще не осознавая, что делаю, я поднимаюсь и иду.

Джаред спрашивает:

– Ты куда?

Сирень говорит:

– Вернись! Ты что, не в своем уме?

Но их голоса слишком слабы и далеки, чтобы меня остановить. До сегодняшнего дня я глупо считала, что игра по правилам мадам даст мне возможность убежать. Точно так же я играла по правилам Вона, когда пыталась избавиться от замужества. Но могла ли я знать, какое зло испепелило им души? Вон коллекционировал трупы. Мадам с маниакальной радостью собиралась нанести Мэдди последний удар…

Теперь я знаю.

Никаких правил не существует. Идет естественный отбор, и выживают самые приспособленные.

Я перехожу на бег и слышу, как кто-то несется следом за мной по зарослям сорняков.

– Стой! – Шепот. Жаркий и злой. – Стой!

Рука хватает меня за пояс и приподнимает над землей.

– Я не могу его там бросить! – кричу я. – Вы не понимаете!

Пытаюсь освободиться от хватки Джареда. Рука у него крепкая и тяжелая, словно чугун. Поднимаю локоть – мне удается ударить его, сильно, по недавней ране. Он с руганью отпускает меня, и я снова бросаюсь бежать. Однако Джаред хватает меня за край сари и притягивает обратно. На этот раз мне не удается вырваться.

– Просто послушай меня! – рычит он. – Хочешь помочь этому пареньку? Если мадам сейчас тебя поймает, ему никакой пользы от тебя не будет. Вам никогда не убежать!

Я вырываю ткань у него из руки и возмущенно ощетиниваюсь, но вынуждена признать, что он прав.

– Ты знал? – спрашиваю я. – Ты знал, что она собиралась меня продать?

– Я не слежу за тем, как она ведет дела. Но знаю одно: если она сейчас тебя увидит, больше не отпустит. Мадам решила, что в тебе есть что-то, что принесет ей много денег.

– Меня не интересуют ее фантазии. Мне надо вывести его оттуда, – заявляю я. – Пусть только попробует мне помешать!

Во мне сейчас столько злости, что она гудит в крови. Я понимаю, что в моих словах нет логики, и знаю, что ярость не сделает меня сильнее и больше. Я вижу, что серьезно влипла и что утащила за собой Габриеля. Но мне остается лишь попробовать как-то изменить ситуацию.

Позади меня Сирень зовет Джареда: что-то не так, Мэдди кашляет кровью. Девушка в панике просит его вернуться и помочь ей, забыть обо мне. И она права. Джаред это понимает.

– Не делай глупостей, – говорит он мне.

Но по-моему, единственная глупость – это стоять тут с ними и не пытаться ничего исправить.

Джаред идет своей дорогой, я – своей.

Габриель в зеленой палатке. Он в полусне. Глаза у него ярко-голубые и совершенно дикие. При виде меня он пытается встать.

– Мне что-то вкололи, – мямлит он, глотая слоги. – Сказали: «Пора умирать».

Надо полагать, мадам так и задумала. Сделать Габриеля беспомощным, чтобы у него не было никакой возможности меня спасти. И продать товар тому, кто больше предложит.

Я стою на коленях у входа. За спиной воет ветер, словно его призвала сама мадам. Я уверена, она уже бежит к нам, а когда добежит, все будет кончено. Я не знаю, как именно – но все будет кончено.

– Нам пора, – говорю я и тянусь к Габриелю.

Он с трудом поднимается на ноги, произносит:

– Быстрее. У нас нет времени.

Ветер вопит.

Нет. Это не ветер.

Девицы. Вопят девицы мадам.

7

Я слышала, как кто-то ко мне подбегает. Это я запомнила. Я повернулась и увидела мадам с растрепанными седыми волосами. В свете множества фонарей ее пряди казались золотистыми. Одна рука у нее была вскинута вверх. «Нож», – подумала я. Она собирается воткнуть его мне в сердце. И все закончится.

Но блеснувшая в ладони вещь была слишком маленькой для ножа. Тонкой и серебристой. Я так и не смогла понять, что это, пока старуха не вонзила иглу мне в плечо.

Шприц. Эта мысль промелькнула в долю секунды, а потом темнота накрыла меня, словно морская волна.

И вот теперь ко мне возвращается сознание.

Стук сердца. Дыхание. Чьи-то неясные разговоры.

Что-то щекочет руку, и я ощущаю, как мое тело постепенно материализуется. Однако глаза я открыть не могу. Пока не могу.

– Все кончено, – произносит голос. Мрачный и низкий. Джаред. – Она умерла.

Они говорят обо мне? Может, я умерла? Может, в том шприце был яд, и теперь мой дух каким-то образом оказался заключен в мертвом теле? Почувствую ли я что-нибудь, когда буду гореть в мусоросжигателе?

– Покажи мне труп, – говорит мадам. – Может, платье пригодится.

– Я положил ее… его… в мусоросжигатель, мадам. Оно огорчало Сирень.

– Ха! – фыркает мадам. – Она сама виновата. – У старухи снова появился акцент. – Нечего было мешать мне утопить эту никчемную девчонку, когда она только родилась.

Значит, говорят не обо мне. Я по-прежнему ощущаю, как бьется мое сердце – и оно обрывается, когда до меня доходит, что именно случилось. Мадам и Джаред говорят про Мэдди. Мэдди умерла. И ее кремировали.

Однако тема разговора быстро меняется. Мадам гораздо больше волнует огнестрельная рана Джареда. Она беспокоится, как бы не началось воспаление, потому что у нее нет денег на лекарство.

– Где эта дурочка? – спрашивает мадам. – Она умеет лечить раны.

– Дайте ей время погоревать, – говорит Джаред.

– Чепуха…

Их голоса затихают. Я ощущаю, что проваливаюсь в забытье.

Когда я снова прихожу в себя – сжимаю пальцы в кулак. Во сне я держала нечто важное, но теперь не могу вспомнить, что же это было. Я лишь ощущаю пустоту из-за того, что у меня в руке ничего нет.

Мне удается открыть глаза – и оказывается, что все вокруг желтое. «Лютики», – думаю я.

Как-то летом они вдруг выросли у мамы в саду, это был приятный сюрприз. Она экспериментировала с семенами и компостом. «Смотри», – велела она мне, садясь на корточки. (Тогда я была очень маленькой, даже могла притвориться, будто потерялась в саду. Он перестал мне казаться большим после того, как мама умерла.) Солнце жгло мои голые плечи. Я запустила пальцы в прохладную землю в поисках червяков. Мне нравилось держать их на весу, нравилось, как они сокращали и удлиняли свои коричневато-розовые тела у меня между пальцами.

– Лютики, – сказала мама.

Из земли торчали маслянистые, упругие цветочки.

Рядом мой брат фехтовал палкой, тыча ею в воздух.

– Это же просто сорняки! – воскликнул он.

Я слышу ветер. Желтизна идет волнами надо мной и вокруг меня, и я в отчаянии понимаю, что нахожусь в одной из палаток мадам.

У меня не хватает сил поднять голову. Зрение размыто, но я чувствую, что кто-то дышит рядом со мной. Чья-то рука касается моей. Голос зовет меня по имени. В нем звучат усталость и страх.

Габриель. Я пытаюсь ему ответить, но губы не желают шевелиться.

– Закрой глаза, – шепчет он. – Кто-то идет.

Я слушаюсь его, но вся эта желтизна остается у меня под веками. Некто открывает палатку, впуская поток холодного воздуха, но я не дрожу, ощущаю холод как-то отстраненно.

– Но она же не может держать их вот так! – Это произносит Сирень. – Посмотри на них. Они же умрут!

– Уже к вечеру она хочет избавиться от паренька. – Сейчас, когда Джаред говорит тихо, его голос звучит еще более мрачно и угрожающе. – Девушку придет смотреть новый покупатель.

Я пытаюсь сосредоточиться на том, что они говорят. Я знаю, что это важно. Однако мозг не желает мне помогать. Я то и дело проваливаюсь в темноту.

Мне каким-то образом удается заставить пальцы двигаться, и они касаются руки Габриеля. Он своим телом владеет лучше, чем я: хватает мою ладонь и крепко ее сжимает.

С нами обоими вот-вот случится что-то ужасное. Но как это предотвратить? Я ведь даже за руку Габриеля взять не могу!

Следующее пробуждение оказывается насильственным. Меня дергают за оба запястья. Мои глаза распахиваются, а голова откидывается назад так сильно, что я боюсь, как бы не переломилась шея.

– Вставай, ну же! – приказывает голос.

Я шатаюсь. Встаю, но удержаться на ногах не удается. Падаю ничком, кто-то снова меня поднимает.

– Что? – пытаюсь спросить я, но с губ срывается лишь нечто нечленораздельное.

Меня выталкивают из палатки. Повсюду темно. Никаких карнавальных огней. Никакого чертова колеса. И музыки тоже нет.

Крепкие руки толкают меня. Кто-то говорит:

– Иди!

Но я не могу. Ноги у меня ватные и онемевшие. Меня тошнит, и все заканчивается рвотой еще до того, как я успеваю сделать очередной вдох.

Ругань, бормотание. Я все еще откашливаюсь, когда кто-то взваливает меня на плечо и бросается бежать. Я знаю, что это не Габриель: он никогда не стал бы обращаться со мной так безжалостно.

Вокруг слышно отчаянное перешептывание. Босые ноги топают по земле – люди разбегаются во все стороны. Я крепко зажмуриваюсь, пытаясь справиться с тошнотой. На большее я не способна. Карнавал закончился. Томные девицы мадам в страхе бегут. Мэдди мертва, ее тельце превратилось в пепел. Мир окончательно сошел с ума.

Внезапно мой похититель замирает и ставит меня на ноги. Поддерживает меня под мышками, чтобы я не рухнула на землю.

В темноте я почти ничего не вижу, но узнаю силуэт этих плеч. Вижу бинты, перетягивающие руку. Джаред.

– Что ты наделала? – Он говорит тихо и грозно. – Что за беду ты на нас навлекла?

– Я не… – Прижимаю руку ко лбу, пытаясь сообразить, где оказалась. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Тебя ищут какие-то люди, – отвечает он. – Мадам приказала выключить всю иллюминацию. Она решила, что шпионы решили ворваться в парк, поубивать нас всех и найти тебя.

– Мадам бредит, – говорю я.

Моргаю несколько раз подряд, пытаясь прийти в себя. Звезды над головой пульсируют неестественно ярко, а потом начинают гаснуть. Земля под ногами шатается.

– На этот раз – нет, – возражает Джаред. Он продолжает поддерживать меня, и его пальцы больно впиваются мне в тело. – Какой-то мужчина у ворот тебя ищет.

«Очнись!» – приказываю я себе. Но дрянь, которой меня накачали, все еще держит мозг в плену.

– Кто? – спрашиваю я.

Во рту возникает отвратительный металлический привкус.

– Какой-то Распорядитель, – говорит Джаред. – Он утверждает, что ты – его собственность.

Я несколько раз мысленно повторяю эти слова, и только тогда у них появляется смысл. Кровь застывает в жилах. Этого не может быть! Как Распорядитель Вон сумел проследить за мной до этого места? Конечно, мой свекор играл роль безумного ученого, но его владения заканчивались у ограды особняка!

Прихожу в себя настолько, чтобы высвободиться из хватки Джареда. Желудок сводят спазмы, голова кружится. Вокруг жужжат и стрекочут насекомые. Сухая трава щекочет мне ноги.

– Где он? – спрашиваю я.

Я не знаю, где мы находимся, но слышу гул мусоросжигателя, а это означает, что мы довольно далеко от чертова колеса и палаток. Рядом шепот и шорохи. Либо у меня галлюцинации, либо кто-то прячется в кустах.

Джаред смотрит на меня, но я вижу только белки его глаз.

Издалека, с потушенными огнями, в лунном свете, парк аттракционов напоминает один из незаконченных рисунков Линдена. Только линии, потоки света и углы. Мне кажется, будто я споткнулась и упала в иллюзорный мир его альбома для эскизов.

– Мадам приказала мне прятать тебя, пока он не предложит должного вознаграждения.

Пусть она и сумасшедшая, но дело у нее всегда на первом месте.

Шепот вокруг меня становится громче. Трава вырастает выше головы, смыкается надо мной, обвивает руки, ноги и шею. Я моргаю – и это прекращается.

– Он лжет, – заявляю я. – Что бы он вам ни сказал, он лжет. Я не знакома ни с какими Распорядителями, и никто не может считать меня своей собственностью!

– Да неужели? – откликается Джаред. Он скрещивает руки на груди, и его тень увеличивается вдвое, а потом сдувается обратно до нормального размера. – Оказалось, что он очень много о тебе знает, Рейн.

Мое имя. Он знает мое имя. И тихие голоса вокруг теперь повторяют его приглушенным хором.

А потом мое имя выкрикивают откуда-то с дальнего конца площадки аттракционов. Мадам. Я резко поворачиваюсь на крик, но Джаред на него не реагирует. Слышу звук приближающихся шагов, но из темноты никто не возникает.

«У тебя галлюцинации», – говорю я себе.

Все дело в той дряни, которую мне вводили. И в дыме, который продолжает разносить холодный ветер.

Джаред поднимает громадную сеть, чтобы меня поймать. Но как только он набрасывает ее мне на плечи, я понимаю, что это его куртка.

Мягкий голос спрашивает:

– Это твое настоящее имя? Рейн?

Сирень поднимается из высокой травы. Неужели она все это время пряталась на перешептывающемся поле?

Я ничего не отвечаю.

Сирень хватает меня за руку. Пальцы у нее осторожные, тонкие и холодные. Она проводит большим пальцем по моему обручальному кольцу и спрашивает:

– Неужели замужем было так плохо? Хуже, чем здесь?

Это хороший вопрос. Мой разум настолько затуманен, что я способна отвечать только правду.

– Нет, – говорю я, – не хуже.

У меня была удобная кровать. Муж, который меня обожал. Сестры по мужу, которые скрашивали мое одиночество или – чаще всего – просто делили его со мной. Может быть, мне следует капитулировать? В последний раз пройти между разломанных аттракционов, сдаться Вону и протрезветь во время долгой дороги домой.

Домой. Шепот в траве повторяет это слово. Дом.

Дом – это не особняк. За уютом комнат, которые я занимала вместе с сестрами по мужу, прячется нечто гораздо более зловещее. Я вспоминаю безжизненную руку Роуз, свесившуюся из-под простыни, о том, как у меня на глазах умирала Дженна, погибшего ребенка Роуз и Линдена. Во всех этих муках и горестях можно винить только одного человека – того самого человека, которому как-то удалось отыскать меня здесь.

– Мне нельзя туда возвращаться, – восклицаю я и чувствую, что начинаю приходить в себя. – Вы не знаете этого человека так, как знаю его я. Если он меня не убьет, то сделает нечто гораздо худшее. Он уже творил худшее. – У меня срывается голос. – Где Габриель? Нам надо бежать!

Мне не хотелось называть его имя при посторонних, но какая теперь разница? Кругом сплошное безумие!

Сирень с Джаредом неуверенно переглядываются.

– Не смей, – говорит ей Джаред так тихо, что его почти не слышно.

– Кого вы защищаете? – взрываюсь я. – Мадам? С чего бы? – Я смотрю на Сирень. – Она же чудовище! Она убила твою дочь!

– Ш-ш! – шипит Сирень, хватая меня за локоть.

Она тащит меня куда-то, но Джаред кричит ей:

– От нее одни проблемы! Надо просто ее отдать и покончить с этим.

– Ты же знаешь, что я не могу, – отвечает Сирень и снова тянет меня за руку. – Идем.

Я не знаю, чей именно голос – Джареда или моего брата – гневно шепчет нам вслед: «Твоя беда в том, что ты слишком эмоциональна».

8

Кажется, что поросшему травой полю нет конца.

Я далеко не сразу понимаю, что мы не удаляемся от аттракционов мадам, а обходим их по дуге. Сирень ведет меня, держа за запястье. Трава шепчет какие-то тайны на забытых языках и хватает за пятки.

– Чем ты меня накачала? – спрашиваю я. Стараюсь говорить тихо, но мой голос разносится эхом и сотрясает землю. Похоже, Сирень этого не замечает. – Почему я такая?

Кажется, что мир вокруг нас – это громадный пузырь, который вот-вот лопнет, разбрасывая во все стороны зудящие над ухом слова, будто разрушенный улей – пчел. Я ступаю осторожно, чтобы не повредить пузырь, хоть и понимаю, что это опять галлюцинации.

Вижу, как облака извиваются и кувыркаются в темном небе, полностью заслонив звезды. Гром рычит мое имя: это предостережение.

– «Ангельская кровь» и успокоительное, чтобы ты спала. Ты дьявольски сопротивлялась. Чуть не выцарапала ей глаз.

– Правда?

Я ничего не помню. С другой стороны, я не помню и тех кошмаров, которые, как утверждал Линден, преследовали меня после урагана. Похоже, потеря памяти – это единственное чудесное свойство данного средства.

Сирень со смехом произносит:

– Ее Высочество убила бы тебя прямо на месте, если бы не рассчитывала, что ты принесешь хороший доход.

– Она сказала, что у меня волосы, как у ее дочери, – мямлю я. Когда я разговариваю, голоса в траве кажутся не такими громкими. Я постепенно начинаю чувствовать себя лучше. Только надо и дальше говорить и двигаться. Мне даже неважно, куда мы идем. – А ты знала дочь мадам?

– Не-а. Она умерла до того, как я сюда попала, – отвечает Сирень. – А вот Джаред знал. Он здесь вырос.

– Она сказала, что их убили.

– Ее любовник, – Сирень произносит это слово с отвращением, – был уважаемым врачом или кем-то в этом роде. Его и их дочь убили во время митинга за «естественность». По словам Джареда, это сильно искорежило мадам.

Я молчу о том, что мои родители погибли точно так же. Естественники выступают против научных исследований, которые ведутся, чтобы найти способ избавления от вируса, поражающего всех рождающихся детей.

– Могу себе представить, каково это, – говорит Сирень очень серьезно.

Она может себе это представить? Она может не только представить. Мэдди ведь умерла. Джаред так сказал. Ее труп сожгли.

Именно этот факт и убеждает меня в том, что я во власти галлюцинаций: когда мы останавливаемся, трава раздвигается, и я вижу устремленный на меня взгляд необычных глаза Мэдди.

Сирень опускается рядом с дочкой на колени, заставляет ее лечь, шепчет что-то ласковое.

Это не может быть правдой. «Ангельская кровь» шутит надо мной шутки.

В темноте я с трудом различаю еще одну фигуру, которая шевелится рядом с Мэдди. Разум, оказавшийся таким ненадежным, не осознает, кто это, пока фигура не поднимается и не встает напротив меня.

Я чувствую, как пальцы человека переплетаются с моими и крепко сжимаются.

– Габриель! – произношу я.

Это слово получается таким же тяжким, как мой следующий вздох. Я повторяю имя моего мужчины снова и снова, пока он не притягивает меня к себе. У меня подгибаются ноги.

– Прости. – Я чувствую жар его кожи, шепчу ему прямо в плечо: – Мне так жаль!

– Я должен был защитить тебя, – говорит он.

Голос у него хриплый, и я понимаю, что пока я находилась в своем аду, он побывал в своем.

– Нет.

Трясу головой и вцепляюсь обеими руками в его рубашку. Я не узнаю одежду, которая сейчас на нем. Наверное, Сирень дала Габриелю первое, что удалось отыскать, а потом спрятала его здесь от мадам.

Боже! Я прижимаюсь к нему.

– Я не мог пошевелиться, – продолжает он. – Я слышал, как ты кричала. Слышал, как пыталась бороться с этой женщиной. Но я не мог ей помешать.

– Все это ужасно романтично, – раздраженно шипит Сирень, – но пригнитесь, иначе нас всех поймают.

Мэдди жалобно хнычет. Сирень целует ее в щеки и говорит:

– Я понимаю, малышка.

В траве прячется еще кто-то. Кажется, та маленькая светловолосая девочка, которая ухаживала за Габриелем. Обращаясь к Сирени, она шепчет:

– У нее сломана рука. Я постаралась ее зафиксировать, но жар не проходит. От этого воздуха Мэдди только хуже.

Она произносит еще какие-то слова, вроде «пневмонии» и «инфекции». Сирень остается спокойной. Я тоже оставалась спокойной, видя страдания Дженны и понимая, что ничем не могу ей помочь.

– Я думала, что Мэдди умерла, – говорю я так тихо, чтобы меня мог услышать только Габриель.

– Сирень ее спрятала, – объясняет он. – Все спрятались. Эта женщина… мадам… всех напугала до смерти.

– Это из-за Вона, – говорю я. – Он здесь, ищет меня.

Я не слышу, что отвечает Габриель. Освещение аттракционов внезапно включается, и Джаред громко кричит Сирени, чтобы та выходила: все в порядке, мадам не сделает ей ничего плохого. Она никому не сделает ничего плохого. Выходите, девочки, выходите!

Сирень распластывается в траве и знаком приказывает нам сделать то же. Свет до нас не достает, но я с отчаянием понимаю: хоть по моим ощущениям мы прошли несколько миль, на самом деле мы по-прежнему рядом с площадью аттракционов. Нам не дает уйти ограда.

Девицы начинают опасливо выглядывать из своих убежищ.

– Это была ложная тревога! – громко объявляет мадам. – Никаких шпионов нет. Просто один человек, у которого ко мне деловое предложение. Но пока все не уладится, работы не будет. Идите, прихорашивайтесь. Vite, vite! Живее!

Она хлопает в ладоши. Хлопок превращается в очередной раскат грома.

– Vite, vite!

Габриель прикрывает меня собой. Я слышу его прерывистое дыхание и чувствую щекой его заросший щетиной подбородок. Рука Габриеля прижимает меня еще крепче.

Задерживаю дыхание. Здесь Вон. Я каким-то образом ощущаю его присутствие. Слышу его шаги, они приближаются ко мне, звучат гулко, словно в памятных коридорах подвала.

Мне ни в коем случае нельзя обратно в особняк. В качестве жены Линдена от меня была хоть какая-то польза. Благодаря мне муж жил и занимался делами, а не погрузился в отчаяние после смерти первой жены, Роуз. Но если я сейчас туда вернусь, Линден наверняка отвернется от меня. Вон сможет творить со мной все, что ему вздумается. Вколоть успокоительное, убить, вскрыть, извлечь голубую и карюю радужки и исследовать их под микроскопом.

У меня невольно вырывается стон.

Мы далеко от огней и можем скрываться в темноте. Тем не менее здесь достаточно светло, чтобы я могла различить устремленный на меня взгляд Сирени. Джаред выкрикивает ее имя и мое прозвище, «Златовласка». Он зовет нас к себе. Сирень молча качает головой.

Джаред опять что-то говорит – на этот раз негромко, так что мне приходится напрягать слух. Наверное, обращается к мадам.

– …не знаю, куда они могли деться. Далеко не ушли. Все выходы закрыты.

– …просто иллюзионист-эскапист! – говорит мадам безо всякого акцента.

Ее настоящий голос сухой и трескучий. Кажется, будто она намеренно делает его противным. Но я не могу избавиться от мысли, что когда-то она была хорошенькой и, возможно, даже доброй.

Я напоминаю себе, что это не имеет значения.

Голос третьего человека звучит добродушно, с легким смешком.

– Дорогая моя! Прятаться незачем. Выходи.

Вон. У меня в голове поднимается такая буря мыслей, что я пропускаю следующие несколько слов и слышу уже:

– …Линден о тебе тревожится. А Сесилия просто заболела от беспокойства.

Крепко зажмуриваюсь. Как хочется вернуться в то недавнее забытье, когда чужие слова не имели никакого смысла. Однако Линден и Сесилия не желают меня оставлять. Мой грустный муж, моя увядающая юная сестра по мужу, вечно пытающаяся убаюкать вечно плачущего малыша.

Это уловка. Даже если я вернусь в особняк, я не встречусь с ними. Вон позаботится о том, чтобы больше никто обо мне не услышал.

Я не могу пошевелиться. Кажется, даже не дышу. Мне еще никогда в жизни не было настолько страшно. Никогда. Даже в фургоне. Даже когда я услышала выстрелы.

Вон снова говорит:

– Дорогая, выходи! – И еще: – Рейн, будь благоразумна. Тебе некуда деваться. Мы – твоя семья.

Семья? Нет! В отличие от моих сестер по мужу и девиц в заведении мадам и тысяч таких же несчастных, живущих на улицах, я знаю, что такое семья.

Джаред спрашивает:

– Это не они?

В нашем направлении шумно бегут. Я содрогаюсь, но темная тяжелая фигура Джареда проносится мимо, одним прыжком ловко минует Мэдди и Сирень и мчится дальше. Но сначала Джаред что-то роняет. Я слышу удар о землю, а Сирень тут же подхватывает брошенное и засовывает в сумку.

Он уводит их от нас! Я едва успеваю осознать это, когда Сирень подползает ко мне и толкает нас с Габриелем в противоположном направлении. Ее губы шепчут: «Бегите».

И мы уходим, как можно быстрее и бесшумнее. Пихаем друг друга, стараемся бежать пригнувшись. Ветер шумит в траве с такой силой, что заглушает наш топот.

Сирень следует за нами, неся Мэдди на закорках.

Вон, мадам и Джаред зовут меня – только меня. Мое имя окружает нас, как капли дождя. Вон прибегает к другой тактике: кричит, что малыш Сесилии болен, может, даже при смерти, а Линден не выходит из комнаты и чахнет.

– Это неправда, – шепчу я на бегу. – Это неправда, неправда.

Сирень шикает на меня.

Снова, с громким стоном, отключается электричество. Мадам начинает ругаться на Джареда. Тот говорит:

– Наверное, ветер вывел из строя один из генераторов.

Вокруг нет ни веселой музыки, ни огней, ни хихикающих девиц – и без всего этого парк аттракционов становится вдвое страшнее. Меняет свой вид.

А потом я с треском и грохотом налетаю всем телом на какое-то препятствие. Пытаюсь на ощупь определить, что это, и пальцы скользят по виткам проволоки. Ограда! Габриель тоже щупает ее, пытаясь понять, можно ли через нее перелезть.

– Она под током! – шепчет Сирень, пытаясь отдышаться. – Обычно слышно, как она гудит. Но сейчас электричество отключено.

– Сколько у нас времени? – спрашивает Габриель.

– Мало, – отвечает Сирень. – Если Джаред быстро все не починит, ее вонючее королевское высочество поймет, что что-то не так.

Я уже карабкаюсь через ограду и оглядываюсь, проверяя, нужна ли помощь Габриелю. Но он не отстает и даже оказывается наверху раньше, чем я.

Сирень лезет за нами, но медленнее – ей надо удержать на спине Мэдди.

Ограда не очень высокая. Габриель помогает мне перебраться, а потом мы оба начинаем тащить Сирень. Ей очень трудно: из-за сломанной руки Мэдди не может сама цепляться за мать.

– Подожди. Вот так будет быстрее, – говорит Габриель и хватает Мэдди. Та вскрикивает и стонет.

Сирень пытается ее успокоить, но стоны переходят в рыдания, и я понимаю, что вот-вот начнутся вопли. Когда до земли остается больше метра, я спрыгиваю. Габриель держит Мэдди на руках, и я ощущаю запах ее соленых слез, хотя в темноте их не видно.

Сирень как раз перелезает через верхнюю точку ограды, когда ее дочь начинает орать.