Текст книги "Пропавшие девочки"

– Я достаточно занята в «Палладиуме», – отвечаю я. И это откровенная ложь.

– Ты перемешиваешь попкорн с маслом, Ники, – говорит мама.

Между ее бровей появляется линия, как будто кто-то прижал палец к ее коже.

«Не всегда», – едва не произношу я.

Она встает, немного плотнее запахивая халат. Летом она ведет уроки в школе с понедельника по четверг. Но сегодня пятница, видимо поэтому она и не потрудилась переодеться, хотя на часах уже больше двух.

– Я поговорила с мистером Уилкоксом, – говорит она.

– Нет. – Покалывание превращается в настоящую панику.

Грег Уилкокс – странноватый мужик в годах, который раньше преподавал математику в маминой школе, а потом сменил профессию и стал управляющим «Фэнтази Лэнд», самого старого и пресного парка развлечений в мире. Но поскольку такое название больше подошло бы стрип-клубу, все называют парк просто «ФэнЛэнд».

– Даже не произноси этого.

Но она не слушает.

– Грег говорит, ему не хватает персонала этим летом. Особенно после… – она обрывает фразу с таким лицом, как будто надкусила лимон. А значит, она едва не сказала что-то, чего не должна говорить. – Что ж, он найдет применение лишней паре рук. Это физический труд, и ты будешь на воздухе. Тебе это будет полезно.

Кажется, меня уже подташнивает от того, что родители заставляют меня что-то делать, притворяясь, что это ради моего же блага.

– Это несправедливо, – заявляю я.

И едва сдерживаюсь, чтобы не добавить: «Вы никогда не заставляете Дару что-либо делать». Но я решаю не упоминать ее, так же как избегаю спрашивать, где она. Если она собирается притворяться, что меня не существует, я могу поступить с ней так же.

– Мне необязательно быть справедливой, – говорит она. – Я твоя мать. Кроме того, доктор Личми думает…

– Мне плевать, что думает доктор Личми.

Я отодвигаюсь от стола с такой силой, что ножки стула царапают линолеум. Из-за жары и влажности в доме очень тяжелый воздух вентиляции. Так вот каким будет мое лето: вместо того чтобы валяться в просторной спальне в доме отца, выключив свет и врубив кондиционер на полную мощность, я буду жить в одном доме с сестрой, которая ненавидит меня, и прислуживать в древнем парке развлечений, куда наведываются только фрики и старики.

– Теперь и ты начинаешь разговаривать, как она, – мама выглядит абсолютно измотанной. – Тебе не кажется, что одной такой вполне достаточно?

Дара нередко становится не только темой нашего разговора, но и аргументом в нем. Даже в ее отсутствие. Сколько я себя помню, все вокруг сравнивали меня с Дарой: «Она не такая симпатичная, как ее младшая сестра… скромнее, чем младшая сестра… не такая популярная, как ее младшая сестра…»

Единственное, в чем я превзошла Дару, это ординарность. И хоккей на траве – как будто умение гонять шайбу по траве может стать основной характеристикой личности.

– Я не такая, как она.

Ухожу из кухни прежде, чем мама успевает мне ответить, и, едва не споткнувшись о брошенные в холле резиновые сапоги, взбегаю вверх через две ступеньки. Повсюду произошли какие-то изменения. Одни привычные мелкие детали отсутствуют, другие появились. Например, небольшие пластиковые гномы-светильники рядом с маминой спальней или одинокое пятно ковра в кабинете, где раньше стояло любимое кожаное кресло отца, невероятно уродливое, и множество картонных коробок со всякой ерундой, как будто в наш дом медленно въезжает другая семья или сами мы медленно выезжаем.

По крайней мере, мою комнату не тронули: все книги расставлены как положено, кровать аккуратно заправлена покрывалом пыльно-голубого цвета, а мои детские мягкие игрушки, Бенни и Стюарт, занимают мои подушки. На прикроватном столике я замечаю наше с Дарой фото в рамочке. Оно было снято на Хэллоуин в тот год, когда я только перешла в старшие классы. На фото мы обе одеты в костюмы ужасных клоунов и с краской на лицах выглядим едва ли не близнецами. Я быстро пересекаю комнату и кладу фото лицом вниз. Затем, немного подумав, убираю его в ящик.

Я даже не знаю, что хуже: что я дома и здесь так много всего изменилось, или что я дома, где столько всего осталось прежним.

Над головой у меня раздаются шаги. Это Дара ходит по своей комнате на чердаке. Значит, она все же дома. Внезапно я чувствую такой прилив гнева, что хочется по чему-нибудь стукнуть. Во всем виновата Дара. Это Дара перестала со мной разговаривать. Это Дара виновата, что я брожу по дому с ощущением, будто в груди у меня шар для боулинга, угрожающий в любую секунду упасть, пройдя через желудок, и размазать по полу мои кишки. Это она виновата, что я не могу спать и не могу есть, а когда пытаюсь, меня начинает тошнить.

В другое время мы бы вместе посмеялись над папиной новой подружкой, и Дара придумала бы ей секретное злое прозвище, так что мы могли бы обсуждать ту прямо перед носом, а она ни о чем бы не догадалась. В другое время Дара могла бы пойти со мной на работу в ФэнЛэнд, просто чтобы составить мне компанию, просто чтобы мне не пришлось в одиночку отскребать стариковский запах и детскую рвоту с древних аттракционов. И мы бы соревновались, кто найдет больше поясных сумок за час или кто выпьет больше колы, не рыгнув.

В другое время она превратила бы все это в веселье.

И, еще не решив окончательно, что я ей скажу, я возвращаюсь в коридор и поднимаюсь по лестнице, ведущей на чердак. Наверху воздух еще горячее. Мама с папой переселили Дару с первого этажа на чердак в середине ее первого года в старшей школе, полагая, что оттуда ей сложнее будет улизнуть ночью. Но она стала выбираться через окно и спускаться, используя решетку для плетистых роз в качестве лестницы.

Дверь в комнату Дары закрыта. После одной из наших ссор она написала «НЕ ВХОДИТЬ» большими красными буквами прямо на двери. Родители заставили ее закрасить надпись, но при определенном освещении она все еще различима под слоем краски «Яичная скорлупа, оттенок 12».

Я решаю не стучать. Вместо этого я, словно коп из сериала, резко распахиваю дверь, будто ожидаю, что она может наброситься на меня.

В ее комнате, как всегда, бардак. Простынь наполовину сползла с кровати. На полу валяются джинсы, обувь, блестящие рубашки и открытые топы, и еще куча всякой ерунды, которая обычно скапливается на дне сумки: жвачка, «Тик-так», мелочь, полученная на сдачу, колпачки от ручек и сломанные сигареты.

В воздухе еще витает легкий запах корицы – любимый аромат Дары.

Но ее самой нет. Окно открыто, и легкий ветер треплет занавески, создавая мелкую рябь. Я пересекаю комнату, изо всех сил стараясь не наступить на что-нибудь хрупкое, и высовываюсь в окно. Как всегда, инстинктивно сначала окидываю взглядом дуб, на котором раньше Паркер вешал красную футболку, если хотел, чтобы мы зашли поиграть в то время, как нам полагалось делать домашнюю работу или спать. Тогда Дара и я вместе соскальзывали вниз по розовому кусту, отчаянно стараясь не хихикать, и, взявшись за руки, бежали на встречу с ним в наше секретное место.

Конечно, сейчас красной футболки нет. Но куст немного колеблется, и несколько недавно оторвавшихся лепестков опускаются, кружась на ветру. Я замечаю едва различимые следы на земле. Подняв глаза, я, кажется, вижу яркое пятно, сияющую кожу и темные волосы, мелькающие между деревьев, кучно растущих позади нашего дома.

– Дара, – кричу я. – Дара!

Но она не оборачивается.

Дара, 17 июля

Я не спускалась по розовому кусту с момента аварии и сейчас переживаю, что запястья могут подвести. После аварии меня собирали по кускам, в течение месяца я не могла даже вилку держать. Приходится спрыгнуть в нескольких футах от земли, и мои лодыжки тут же напоминают о себе. По крайней мере, я приземлилась и не рассыпалась на кусочки. Наверное, от всей этой физиотерапии все же есть толк.

Я ни в коем случае не хочу видеть Ник. Только не после того, что она сказала.

«Я – не она».

Совершенная Никки. Идеальный Ребенок.

«Я – не она».

Как будто это не мы всю нашу жизнь пробирались в комнаты друг к другу, чтобы спать в одной постели, обсуждая наши неудачи, разглядывая лунные дорожки на потолке и выискивая среди них разные интересные формы. Как будто это не мы однажды порезали пальцы, чтобы смешать нашу кровь и быть навечно связанными, чтобы в нас были не только общие гены, но и частички друг друга. Как будто это не мы клялись всегда жить вместе, даже после колледжа, как два мушкетера, сладкая парочка, черное и белое, две части одной печеньки.

Но теперь Совершенная Ник начала проводить границы.

Посадка ведет к соседнему двору с аккуратно подстриженной лужайкой, где сквозь деревья проглядывает дом. Если повернуть налево, я смогу, минуя Дюпонтов, попасть прямо к дому Паркера и к секретному лазу в заборе, который мы с Ник и Паркером организовали, когда были детьми, чтобы легче было пробираться туда-обратно. Я поворачиваю направо и выныриваю в конце Олд Хикори Лейн, напротив помоста для оркестра в парке Олд Ричис. На сцене выступает группа из четверых музыкантов, чей совокупный возраст составляет, должно быть, не меньше тысячи лет. Они одеты в старомодные соломенные шляпы и полосатые пиджаки. Песня, которую они исполняют, мне незнакома.

На секунду, стоя посреди дороги и глядя на них, я чувствую себя абсолютно потерянной, словно вселилась в чужое тело и теперь проживаю чью-то жизнь.

Вообще-то во всей этой истории с аварией было кое-что хорошее, и, если вам интересно, я не имею в виду сломанные коленные чашечки, раздробленный таз, осколки запястья, сложный перелом берцовой кости и вывихнутую челюсть, шрамы в том месте, где моя голова прошла сквозь боковое стекло, и четыре недели, которые мне пришлось проваляться в больнице, потягивая через трубочку молочные коктейли.

Хорошее заключается в том, что я целых три месяца не ходила в школу.

На самом деле я не против ходить в школу. По крайней мере, раньше не была против. Уроки, конечно, отстой, но все остальное – видеться с друзьями, бегать между уроками за лабораторию, чтобы выкурить сигаретку, флиртовать с парнями постарше, чтобы они пригласили тебя куда-нибудь на ланч, – это прикольно.

В школе тяжело только тем, кто старается хорошо учиться. А когда из двух сестер тупая – ты, никто и не ждет от тебя никаких успехов в учебе.

Но я не хотела никого видеть. Я не хотела хромать по кафетерию и ловить сочувственные взгляды. Ведь я не могла даже просто сесть, не поморщившись, как старушка. Я не хотела давать им повод жалеть меня или притворяться, что им жаль меня, чувствуя внутри тайное удовлетворение от того, что я больше не красавица.

Сигналит машина, и я быстро убираюсь с дороги, немного спотыкаясь в траве, но чувствуя благодарность за возвращающиеся силы. По большому счету я впервые за многие месяцы вышла из дома.

Вместо того чтобы проехать мимо, машина замедляется, и вместе с ней замедляется время. Я чувствую, как кулак ужаса сжимается в моей груди. Видавший виды белый «Вольво», бампер которого примотан к днищу изолентой.

Паркер.

– Вот черт.

Это первое, что он произносит при виде меня. Не «О боже, Дара! Так здорово снова видеть тебя». Не «Мне так жаль. Я думал о тебе каждый день».

Не «Я не звонил, потому что боялся».

Просто «Вот черт».

– Типа того, – отвечаю я, так как это единственный ответ, который мне удается выдумать.

В этот самый момент группа решает прекратить играть. Забавно, что тишина может быть громче любых звуков.

– Я… вау.

Он ерзает в машине, но не пытается выбраться из нее и обнять меня. Его темные волосы отросли и теперь едва не достают до челюсти. Он загорел – видимо, работал под открытым небом. Возможно, стриг газоны, как в прошлом году. Его глаза все того же неопределенного цвета: не голубые и не зеленые, скорее ближе к тому оттенку серого, который можно увидеть за пятнадцать минут до рассвета. И от одного взгляда на него я по-прежнему готова одновременно блевать, плакать и целовать его.

– Не ожидал тебя увидеть.

– Если ты забыл, я живу за углом, – отвечаю я.

Мой голос звучит жестче и злее, чем мне хотелось бы, поэтому я благодарна музыкантам, которые снова начали играть.

– Я думал, ты уехала, – говорит он.

Обеими руками он сильно сжимает руль. Так он делает, когда пытается скрыть суетливые движения. Паркер всегда шутил, что он – как акула: если когда-нибудь перестанет двигаться, умрет.

– Не уехала, – отвечаю я, – просто ни с кем не виделась.

– Ну да. – Он смотрит на меня так пристально, что мне приходится отвернуться, щурясь от солнца. Так он не сможет видеть шрамы на моей щеке и виске, все еще свежие и кроваво-красные.

– Я решил… Я решил, что ты не хочешь видеть меня. После того, что случилось…

– Ты правильно решил, – быстро произношу я, потому что иначе я могу сказать то, что действительно чувствую, то есть – «это не так».

Он вздрагивает и отворачивается, переключая внимание на дорогу. Появившаяся там машина вынуждена перестроиться на встречную полосу, чтобы объехать его, но Паркер, кажется, ничего не замечает, даже когда ее пассажир, пожилой мужчина, опускает стекло и выкрикивает что-то грубое. Солнце припекает, и по моей шее струится пот. Я помню, как однажды прошлым летом, когда учебный год уже закончился, в парке Аппер Ричиз Паркер читал вслух все самые странные новости, которые только можно было найти в стране (межвидовые отношения, нелепые смерти и необъяснимые следы на полях, которые, Паркер настаивал, могли оставить только пришельцы). А я лежала между ним и Ник, вдыхая запах угля и свежей травы, и думала о том, что могла бы остаться там навечно. Что же, черт возьми, изменилось?

Ник. Родители. Авария.

Всё.

Внезапно мне хочется плакать. Вместо этого я обхватываю свою талию руками и сильно стискиваю.

– Слушай, – он ерошит руками свои волосы, которые немедленно возвращаются в прежнее положение, – тебя, может, подвезти куда-то, или как?

– Нет.

Не хочу признаваться ему, что мне некуда ехать. Я ведь иду без всякого направления, просто куда-нибудь подальше. Я даже не могу вернуться за ключами от своей машины из-за риска встретить Ник, которая, несомненно, будет жаловаться на то, что я не пришла ее торжественно приветствовать по возвращении.

У него такое лицо, будто он случайно проглотил жвачку.

– Я рад тебя видеть, – говорит он, не глядя на меня. – Правда, рад. Я думал о тебе… все время. Честно.

– У меня все в порядке, – отвечаю я.

Хорошо, что я умею так естественно лгать.

http://www.VestnikPoberezhja.com/22ijulja_poslednienovosti

Полицейский участок Ист Норуока сообщает о возможном похищении девятилетней Мэдлин Сноу. Вечером в воскресенье, 19 июля, в промежутке с 22:00 до 22:45 она исчезла из машины, припаркованной возле кафе «Биг Скуп Айс Крим + Кэнди» на 101-м шоссе. Ее семья предоставила приложенную фотографию и просит любого, кому известно что-либо о местонахождении Мэдлин, немедленно связаться со старшим лейтенантом Фрэнком Эрнандезом по телефону 1-200-555-2160, доб. 3.

Прошу вас, молитесь за Мэдлин вместе со мной. Пусть она вернется домой к своей семье в целости и сохранности, и как можно скорее.

комментарий 161

В этой заметке на удивление мало деталей. Была ли она с родителями в момент «похищения»? Во сколько это произошло? По статистике, чаще всего именно родители виноваты в исчезновении своих детей.

Комментарий от: alikelystory в 09:45

Спасибо за ваш комментарий, alikelystory. Полиция пока не озвучила никаких деталей. Но мы непременно дополним эту статью, как только они это сделают.

Комментарий от: admin @ в 10:04

«…чаще всего именно родители виноваты в исчезновении своих детей». И откуда же эта так называемая «статистика»?

Комментарий от: booradleyforprez в 11:42

Бедная Мэдлин. Весь приход Святого Иуды молится за нее.

Комментарий от: mamabear27 в 13:37

Всем привет, за самой свежей информацией перейдите по ссылке www.findMadeline.tumblr.com. Похоже, они только что запустили сайт.

Комментарий от: weinberger33 в 14:25

Кликните, чтобы увидеть остальные комментарии.

Ник, 20 июля

Моя новая работа начинается с утра пораньше в понедельник.

Мама еще спит, когда я ухожу из дома в 7 утра. Дара тоже. Все два дня, что я дома, Дара мастерски избегает меня. Понятия не имею, что она целыми днями делает в своей комнате наверху – наверняка спит. И конечно же, мама ей ни слова не говорит. Дара вне всяких запретов с момента аварии, как будто она стеклянная статуэтка, которая может разбиться из-за неловкого прикосновения. И каждое утро я замечаю в саду сломанные бутоны роз – доказательство того, что она снова поднимается и спускается по розовому кусту.

Нахожу многочисленные свидетельства ее присутствия: забытый в комнате айпод со включенными колонками, вещи, которые она всюду оставляет, засохшая зубная паста на краю раковины в нашей общей ванной (она всегда выдавливает слишком много и никогда не закрывает тюбик), шаги на чердаке! Полупустая пачка чипсов на кухонном столе. Туфли на высокой платформе, брошенные на лестнице. Легкий запах травки, который по ночам спускается с чердака. Вот так я и получаю представление о ней, о ее жизни, о том, чем она занимается. Вот так же рождественским утром мы сбегали вниз и точно знали, что Санта-Клаус приходил, потому что печенье, которое мы оставляли, было съедено, а молоко выпито. Так антрополог восстанавливает картину целой цивилизации по оставшимся от нее осколкам глиняной посуды.

Уже жарко, хотя солнце едва успело показаться над горизонтом и небо еще окрашено в глубокий бархатистый оттенок синего. Цикады сходят с ума и наполняют воздух звуками. Я очищаю банан, который стащила из кухни, и понимаю, что он уже испорчен. Выбрасываю его.

В автобусе, который практически пуст, занимаю последнее сиденье. На стекле кто-то крупными буквами нацарапал инициалы – «Д.Р.А.». Инициалы Дары. Я живо представляю себе, как она скучает, сидя на этом самом месте, и царапает ножиком по стеклу, направляясь бог знает куда.

22-й автобус идет вдоль побережья, петляет вдоль Хэрон Бей с его рядами дешевых мотелей и поселков с домами из искусственного леса, мимо длинной цепочки забегаловок, сувенирных лавок и палаток с мороженым в Ист Норуок, где полно баров, стрип-клубов, сомнительных магазинов нижнего белья и эротического видео. «ФэнЛэнд» тоже находится на 101-м шоссе, всего около мили от места аварии. Безымянного места среди болот, зарослей кустарника и выходов пластов породы, которые в древние времена разрушил какой-то ледник, а теперь ежедневно превращает в песок движение волн.

Я не знаю, что мы там делали. Не помню, почему и как мы разбились. Память зациклилась на моменте, когда мои руки почему-то не на руле, а фары высвечивают впереди каменную стену. Недавно папа предложил мне посетить место аварии, сказал, что это, возможно, окажется «полезным».

Интересно, валяется ли там еще в подсвеченной солнцем траве мой номерной знак, блестят ли между камней осколки лобового стекла?

К тому времени как мы добираемся до ФэнЛэнда, который имеет общую парковку с «Бум-е-рангом», «Крупнейшей в штате империей фейерверков», если верить вывеске, кроме меня в автобусе остается только древний старик с лицом цвета табачного пятна. Он выходит вместе со мной, но даже не поднимает глаз. Просто медленно шагает через парковку к «Бум-е-рангу», опустив голову, словно ему приходится бороться с сильным ветром.

Я уже вспотела в своей футболке. Парковка рядом с заправкой через дорогу полна полицейских машин. На одной из них беззвучно крутится мигалка, заливая все вокруг пульсирующим красным светом. Наверное, произошло ограбление. Этот район стал намного хуже с годами.

У ФэнЛэнда есть символ – пират по имени Пит, который изображен по всему парку – на билбордах и плакатах, предупреждающих о том, что нельзя разбрасывать мусор, и сообщающих о возрастных ограничениях для разных аттракционов. Первый, кого я вижу, войдя в открытые ворота парка, это мистер Уилкокс; он отскребает жвачку с двенадцатифутовой фигуры Пирата Пита, приветствующей посетителей парка при входе. К плечу пирата в том месте, где, как я знаю, должен быть попугай, прикреплен большой сияющий знак: «ПРАЗДНУЕМ 75 ЛЕТ!!!»

– Ник! – Он замечает меня и поднимает руку над головой, чтобы помахать, как будто я не в четырнадцати футах от него, а в четырех сотнях. – Я так рад тебя видеть! Так рад! Добро пожаловать в ФэнЛэнд!

Он сжимает меня в объятиях прежде, чем я успеваю этому воспротивиться. От него пахнет машинным маслом и, как ни странно, мылом «Дав».

Два факта о мистере Уилкоксе: он всегда повторяет все дважды, и он явно пропустил пару лекций на тему сексуального домогательства. Не то чтобы он извращенец. Просто он очень любит обниматься.

– Привет, мистер Уилкокс, – произношу я, но голос звучит приглушенно, так как мне приходится уткнуться в его лопатку размером со свиную рульку.

Наконец мне удается извлечь себя из его объятий, но он продолжает держать руку на моей спине.

– Пожалуйста, – говорит он, лучезарно улыбаясь. – Здесь, в ФэнЛэнде, я просто Грег. Ты же будешь называть меня Грег, правда? Давай, давай. Давай-ка тебя переоденем. Я был так взволнован, когда твоя мама сказала, что ты вернулась в город и ищешь работу, просто ужасно взволнован.

Он ведет меня к маленькому желтому зданию, наполовину скрытому за стеной искусственных пальм в горшках, и открывает дверь одним из многочисленных ключей с массивного кольца, закрепленного у него на поясе. При этом он ни на секунду не умолкает и не перестает улыбаться.

– Вот они, ключики от дворца. Это наш главный офис. Ничего сверхъестественного, видишь ли, но вполне справляется со своей задачей. Если меня не видно в парке, я обычно здесь. Кстати, тут есть аптечка – на случай, если кто-то останется без пальца. Шучу, шучу! Но аптечка у нас правда есть.

Он жестом указывает на провисшие полки над письменным столом, где лежат чеки, рулоны билетиков на аттракционы и рисунки-каракули, в которых дети благодарят Пирата Пита за чудесный день.

– Только не трогай колу в холодильнике, не то Донна (это моя секретарша, ты вскоре с ней познакомишься) оторвет тебе голову. Остальную воду можешь брать. И если приносишь с собой ланч и не хочешь, чтобы он испортился, тебе сюда, – он хлопает по холодильнику, чтобы подчеркнуть значимость своих слов. – То же самое с ценностями: телефон, кошелек, любовные письма… Шучу, шучу! Можешь запереть их здесь в начале смены, и они будут в полной безопасности. Ну, вот и разобрались. Набрось-ка это и можешь приступать.

«Этим» оказывается красная футболка с ухмыляющимся лицом пирата Пита, которое, скажу я вам, окажется прямо на моей левой груди.

– Добро пожаловать в команду! Туалеты – налево, за фотобудкой.

Я оставляю свою сумку и мистера Уилкокса в главном офисе, а сама направляюсь в туалет, отмеченный знаком в виде деревянного попугая. Последний раз я была в ФэнЛэнде, когда мне было восемь или, может быть, девять, и почти все здесь теперь кажется мне незнакомым. Хотя вряд ли здесь что-то изменилось с тех пор, и, как только я вхожу в туалет, перед глазами мелькает короткая вспышка воспоминаний: мы с Дарой, дрожащие и хихикающие после долгого дня на солнце, стоим здесь в мокрых купальниках, вода стекает на бетонный пол. Взявшись за руки пальцами, липкими от сладкой ваты, бежим впереди родителей, хлопая шлепками по мощеной дорожке.

На секунду грусть становится невыносимой, опустошительной. Я хочу вернуть мою семью. Я хочу вернуть мою Дару.

Я быстро меняю свою футболку на форменную, которая оказывается велика мне размера на три, и возвращаюсь в офис, где ждет мистер Уилкокс.

– Ник, – вопит он, словно видит меня впервые, – классно выглядишь! Классно выглядишь!

Он обнимает меня за плечи и ведет по одной из тропинок, вьющихся через парк, мимо фальшивых обломков корабля, новых пластиковых пальм и аттракционов с названиями типа «Плеск и всплеск» или «Доска». Я вижу других работников парка, их ярко-красная форма бросается в глаза. Они сметают листья с тротуара, меняют фильтры, выкрикивают друг другу инструкции, и у меня возникает странное ощущение, словно я оказалась за кулисами перед началом спектакля и вижу всех актеров загримированными лишь наполовину.

Затем Уилкокс поднимает руку высоко в небо и машет, подзывая еще одну девушку. Она примерно моего роста и одета во все красное.

– Теннесон! Сюда! Теннесон! Тут свежее мясо для тебя! – Он разражается хохотом.

Девушка начинает трусить в нашу сторону, и Уилкокс выдает еще одно объяснение:

– Теннесон – мой главный помощник. Точнее – помощница, конечно. Это ее четвертое лето в ФэнЛэнде. Все, что тебе нужно, спрашивай у нее. Если она чего-то не знает, значит, и тебе не нужно!

Издав очередной смешок, он представляет меня и удаляется, снова помахав рукой.

Девушка, похоже, наполовину азиатка. Ее длинные темные волосы заплетены в многочисленные косички, а под левым ухом красуется тату в виде улитки. Она похожа на кого-то, с кем наверняка была бы знакома Дара, не считая ее искренней улыбки и ярких глаз человека, который по-настоящему любит утро. Ее передние зубы немного выдаются вперед, отчего она нравится мне все больше.

– Эй, – говорит она, – добро пожаловать в ФэнЛэнд!

– Я уже слышала это раз двести, – отвечаю я.

– Ну да, – смеется она, – Грег, кажется, проявляет… слишком много энтузиазма по поводу новых сотрудников. Вообще-то по любому поводу. Я – Элис.

– Николь, – отвечаю я.

Мы жмем друг другу руки, хотя вряд ли она намного старше меня.

Лет двадцать максимум. Она жестом просит следовать за ней, мы поворачиваем направо и направляемся к «Бухте» – «сухой» части парка, где расположены все большие аттракционы, игровые автоматы и кафе.

– Обычно все называют меня Ник.

Ее лицо мгновенно меняется, едва уловимо, словно завеса опускается позади ее глаз.

– Ты… Ты – сестра Дары.

Я киваю. Она оборачивается ко мне с таким лицом, будто во рту у нее что-то очень кислое.

– Мне очень жаль, что случилась эта авария, – наконец выдавливает она.

Меня сразу бросает в жар, как и всегда, когда кто-то упоминает аварию. Словно я вошла в комнату, в которой все только что шептались обо мне: «Нет, вы это слышали?»

В защиту Элис скажу, что она явно жалеет о том, что затронула эту тему.

– Моя кузина учится в Сомервилле. Ну, и Джон Паркер…

От звука его имени, его полного имени, у меня в груди что-то… Я не думала о Паркере несколько месяцев. Или, может, старалась не думать. И никто никогда не называет его полным именем. Сколько я себя помню, он и его старший брат всегда звались Большим и Маленьким Паркерами. Даже его мама, миссис Паркер, зовет своих сыновей Паркерами.

Джон Паркер – это какой-то незнакомец.

– «Ну, и Джон Паркер» – что? – цитирую я.

Она не отвечает, но это уже и не нужно, так как в этот момент я вижу его. Он без рубашки. Рядом стоит ящик с инструментами, и Паркер возится с чем-то под ходовой частью «Банановой лодки» – аттракциона, который в соответствии со своим названием выглядит как огромный надувной банан с разноцветными боками.

Возможно, он услышал свое имя или почувствовал, что говорят о нем, или это просто совпадение, но в этот момент он поднимает глаза и видит меня. Я поднимаю руку, чтобы помахать ему, но замираю, когда замечаю выражение его лица: он, похоже, в ужасе, как будто увидел монстра или привидение.

Затем ко мне приходит понимание: наверное, он тоже винит во всем меня.

Элис продолжает болтать.

– …поставила тебя сегодня в смену с Паркером. У меня чертова уйма работы перед открытием. Он покажет тебе тут все. А я, если что, поблизости.

Теперь нас с Паркером разделяют не больше десяти футов. Он ныряет под стальную балку, хватает свою футболку и вытирает ею лицо. С тех пор как я в последний раз видела его в марте, он, кажется, вырос еще дюйма на два и теперь возвышается надо мной, словно башня.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.

Так как на нем нет футболки, я вижу круглое пятнышко на его плече, гладкий белый шрам в том месте, где он и Дара в первый год в старшей школе, напившись «Соузен Комфорт», прижгли себя сигаретами. Я тоже должна была это сделать, но в последнюю секунду струсила.

Я просто указываю на свою футболку.

– Работаю. Мама заставила.

– Уилкокс и до твоей мамы добрался, да? – Он по-прежнему не улыбается. – А я должен играть роль твоего гида? – произносит он.

– Видимо.

Все мое тело покалывает. Пот струится между грудей и стекает к резинке штанов. Многие годы Паркер был моим лучшим другом. Мы часами смотрели ужастики у него на диване, экспериментировали с шоколадом и попкорном в поисках лучшего способа их смешивания или брали напрокат зарубежные фильмы и отключали субтитры, чтобы самим придумывать сюжет. Мы переписывались на уроках, когда было скучно, пока Паркера не застукали и не отобрали телефон на неделю. Мы угнали скутер его старшего брата – я, Паркер и Дара. А потом нам пришлось бросить его и убежать в лес, когда нас остановил коп.

А потом, в прошлом декабре, что-то изменилось. Дара только порвала с очередным своим парнем, Грегом, или Джорджем, или Марком, или Майком – мне никогда не удавалось их запомнить, слишком быстро они появлялись и исчезали из ее жизни. И неожиданно она отправилась с Паркером на ночной сеанс в кино, надев короткие шортики и тонкую блузку, через которую просвечивало черное кружево ее лифчика. Потом я заметила их катающимися на скутере вдвоем в жуткий холод: ее руки крепко обнимают его спину, а голова запрокинута от смеха. А когда я входила в комнату, он резко отодвигался и бросал на меня виноватый взгляд, а она не спешила убирать длинную загорелую ногу с его бедра.

Неожиданно я оказалась третьей лишней.

– Слушай, – внезапно мне кажется, что в горле у меня песок, – я знаю, ты можешь злиться на меня…

– Злиться на тебя? – Он перебивает прежде, чем я успеваю закончить фразу. – Я считал, что это ты на меня злишься.

Я чувствую себя некомфортно в ярком свете, словно солнце – это огромный микроскоп, а я – букашка на стекле.

– С чего бы это?

Он отводит взгляд.

– После того, что случилось с Дарой…

Когда он произносит ее имя, оно звучит по-другому, кажется странным и необычным, словно сделанным из стекла. Я почти решаюсь спросить, встречаются ли они по-прежнему с Дарой, но тогда он поймет, что мы не разговариваем друг с другом. К тому же это не мое дело.

– Давай просто начнем все сначала, – предлагаю я. – Что ты об этом думаешь?

В конце концов он улыбается. Медленный процесс, начинающийся с его глаз и зажигающий их. Его глаза серые, но это самый теплый оттенок серого в мире. Как серое фланелевое одеяло, которое много раз стирали.

– Конечно, – отвечает он. – Да, я «за».

– Ну, так ты будешь моим гидом или как?

Я тянусь и шлепаю его по руке. Он смеется и притворяется, что ему больно.