Текст книги "Восемь миллионов способов умереть"

Глава 3

Поднялся я где-то около половины одиннадцатого и, как ни странно, чувствовал себя отдохнувшим после нескольких часов беспокойного балансирования между сном и реальностью. Принял душ, побрился, позавтракал чашкой кофе с рогаликом и отправился к собору Святого Павла. Но только на этот раз не в полуподвальное помещение, а в церковь, где посидел на скамье минут десять, потом зажег поминальные свечи и опустил пятьдесят долларов в ящик для пожертвований. Затем зашел на почту на Шестидесятой, оплатил бланк перевода на двести долларов, сунул его в конверт с маркой и отправил эти деньги своей бывшей жене в Сьюсетт. Пытался сочинить несколько строк, но ничего не получилось. Слишком мало денег, и посылал я их с большим опозданием. Оставалось надеяться, что она поймет и простит.

Денек выдался прохладный и серый, собирался дождь. По улицам гулял сырой ветер, так и хлестал по лицу, словно хвост селедки, особенно когда попадаешь на сквозняки. Перед Колизеем какой-то мужчина, чертыхаясь, гнался за своей шляпой, и я чисто рефлекторно поднял руку и надвинул свою поглубже на голову.

Я уже почти дошел до своего банка, как вдруг сообразил, что не так уж много осталось у меня от аванса Ким, чтобы заниматься финансовыми операциями. И повернул к гостинице, где оплатил номер за полмесяца вперед. К этому времени у меня осталась лишь одна сотенная купюра, пришлось разменять и ее.

И чего это я, дурак, не взял сразу всю тысячу? Тут я вспомнил свои слова: деньги должны служить стимулом. Что ж, стимул у меня есть.

Почта не представляла собой ничего особенного – рекламные проспекты, письмо от моего конгрессмена. Читать было нечего.

От Чанса тоже ничего. Да я уж и не ждал, что он объявится.

Снова набрал номер для связи с ним и еще раз напомнил о себе – просто так, на всякий случай.

Потом вышел из гостиницы и проболтался полдня. Пару раз проехался в метро, но в основном передвигался пешком. Дождь все собирался и никак не мог пойти, а ветер стал еще резче, но сорвать с меня шляпу ему так и не удалось. Я навестил два полицейских участка, несколько кафе, с полдюжины баров. В кафе пил кофе, в барах – кока-колу, побеседовал с кое-какими людьми и кое-что записал в блокнот. Несколько раз звонил к себе в гостиницу, дежурному. Нет, я не надеялся, что Чанс откликнется, просто хотелось быть под рукой на тот случай, если вдруг позвонит Ким. Несколько раз я сам набирал ее номер, но попадал на автоответчик. Теперь все, кому не лень, обзавелись этими аппаратами, и скоро эти штуковины начнут переговариваться исключительно между собой. Ким я ничего не передал.

К концу дня заглянул в кинотеатр на Таймс-сквер. Там шли две картины с Клинтом Иствудом – в одной он играл лихого полицейского, который улаживает дела методом планомерного отстрела разнообразных негодяев. Публика почти сплошь состояла из типажей, за которыми он гонялся. Они радостно завывали всякий раз, когда Клинту удавалось всадить пулю в очередную жертву.

Я пообедал пловом со свининой и овощами в румыно-китайском ресторанчике на Восьмой авеню, снова позвонил в гостиницу, затем зашел в бар Армстронга выпить кофе. Ввязался в беседу у стойки и думал, что проторчу там весь вечер, но ровно в восемь тридцать спохватился, кое-как отвязался от своих собеседников и отправился через улицу, а затем – вниз по узким ступенькам, на собрание.

Сегодня выступала женщина, которая допивалась до полной отключки, когда муж был на работе, а дети – в школе. Как-то раз, вспоминала она, один из ребятишек обнаружил ее валяющейся на полу в кухне, но ей удалось убедить ребенка, что она занимается йогой...

Когда подошла моя очередь, я сказал:

– Я Мэтт. Сегодня я просто слушаю.

* * *

Заведение под названием «Келвин смол» расположено на углу Ленокс-авеню и Сто двадцать седьмой. Это узкое, длинное помещение; вдоль одной из стен тянется бар, а напротив выстроились в ряд столики. В дальнем конце, на возвышении, находилась площадка для джаз-банда, и, когда я вошел, там выступали два очень черных африканца с короткими стрижками, в очках в роговой оправе и костюмах от «Брукс энд бразерс». Они тихонько наигрывали какую-то джазовую мелодию – один, сидя за небольшим пианино, другой, проводя щеточками по цимбалам. Судя по внешности и издаваемым ими звукам, они являли собой половину квартета «Современный джаз».

Услышал я их еще с порога, потому что, едва успел переступить его, как все посетители тут же умолкли. Я оказался в этом заведении единственным белым мужчиной, и присутствующие не спускали с меня глаз. Там были какие-то белые женщины, сидевшие за столиком с неграми, потом еще две черные женщины за одним столиком и еще, должно быть, десятка два мужчин каких угодно, кроме моего, оттенков кожи.

Под их взглядами я прошел через все помещение в туалет. Перед зеркалом стоял высоченный, как игрок в бейсбол, парень и расчесывал распрямленные волосы. В воздухе витал аромат помады для волос, он смешивался с резким запахом марихуаны. Я вымыл руки и высушил их под сушкой в потоке горячего воздуха. Высокий продолжал причесываться.

Когда я вышел, все разговоры тут же снова смолкли. Я опять двинулся к двери, стараясь идти как можно медленнее и играя мышцами спины и плеч. Насчет музыкантов, не знаю, не уверен, но, похоже, все остальные присутствующие могли похвастаться не одним приводом в полицию. Сутенеры, наркоманы, игроки, осведомители... Словом, «сливки общества».

Внимание мое привлек человек, сидевший на пятом табурете от входа. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем я узнал его. Мы познакомились несколько лет назад, и тогда у него были прямые волосы. Теперь же он был завит в стиле афро. На нем был желто-зеленый костюм и туфли, сшитые из кожи какой-то рептилии, – возможно, принадлежавшей к исчезающему виду.

Я отвернулся, сделав вид, что не заметил его, и вышел на улицу. Прошел немного по Ленокс и остановился под уличным фонарем. Минуты через две-три в дверях появился он. Постоял секунду и вихляющей, разболтанной походкой направился ко мне.

– Привет, Мэттью! – сказал он и протянул руку для дружеского хлопка. – Как поживаешь, дружище?

Хлопка с моей стороны не последовало. Он оглядел меня с головы до пят, картинно выкатил глаза, покачал головой, сложил ладони вместе, потом, потерев их о брючины, уперся в узкие бедра.

– А ты, я смотрю, процветаешь. Ройял?

Он горделиво приосанился. Звали его Ройял[1]1
  Королевский (здесь и далее примечания переводчика).


[Закрыть] Уолдрон, и некогда я знавал чернокожего полицейского с пулеобразной головой, который был мастак придумывать ему разные клички – от Королевского Трона до Сиденья Унитаза, – и в конце концов стал называть его просто Какуном. Какун сказал:

– Так, помаленьку. Кое-что продаю, кое-что покупаю. Ну, ты понимаешь.

– Ага.

– "Не мешаешь жить друзьям, будешь сам и сыт, и пьян". Так говаривала моя матушка. А как ты оказался здесь, Мэттью?

– Ищу одного парня.

– Может, уже нашел? Ты ведь теперь не в полиции, нет?

– Нет. Вот уже несколько лет, как свалил.

– И хочешь что-то купить, да? Что хочешь и сколько можешь потратить?

– А чем ты торгуешь?

– Да всем помаленьку.

– Бизнес с колумбийцами по-прежнему процветает?

– Да пошли они! – сказал он и провел ладонью по брюкам. Наверняка в этих зеленых штанах у него был револьвер. Револьвер тут был почти у каждого посетителя «Келвин смол». – Этим колумбийцам палец в рот не клади, – замесил он. – Прямо подметки на ходу рвут. Может, ты дури зашел купить?

– Нет.

– Так чего тебе надо, приятель?

– Ищу одного сутенера.

– Черт, да ты только что видел там десятка два. Их тут у нас – что кукурузы в поле.

– Мне нужен сутенер по имени Чанс.

– Чанс...

– Ты его знаешь?

– Может, и знаю.

Я ждал. Мужчина в длинном плаще брел по тротуару, останавливаясь у каждой витрины. Он бы заглянул в них, но это было невозможно – во всех магазинах завели стальные шторы, типа тех, которыми закрывают вход в гараж. Но он все равно останавливался перед каждой лавкой и внимательно изучал эти шторы, словно в них таился какой-то особый, ведомый только ему смысл.

– Из тех, кто глазами покупает, – заметил Рой-ял.

Мимо проплыл сине-белый полицейский автомобиль, замедлил ход. Сидевшие в нем полицейские придирчиво оглядели нас, Ройял пожелал им доброй ночи. Я промолчал, они – тоже. Машина отъехала, и он заметил:

– Чанс сюда не часто заглядывает.

– А где его лучше искать?

– Трудно сказать. Может вынырнуть где угодно, но вообще он не из тех, кто любит шляться без дела.

– Да, мне говорили.

– А ты где искал?

Я побывал в кафе на Шестой авеню и Сорок пятой улице, в баре с пианино в Виллидже, в нескольких барах на Сороковой. Ройял выслушал все это и задумчиво кивнул.

– В «Маффин-Бургер» соваться нет смысла, – сказал он, – тем более что девок своих он по улицам не водит. Это я точно знаю. И все равно он вполне может возникнуть и там, соображаешь? Запросто может.

Я к тому говорю, что возникнуть-то он может, где угодно, а вот болтаться не любит. Ты меня понял?

– Так где ж мне все-таки искать его, а, Ройял?

Он назвал пару мест. В одном из них я уже побывал, просто забыл ему сказать. Остальные постарался запомнить. А потом спросил:

– А что он вообще за человек?

– Ну, елки! – ответил он. – Он сутенер, кто ж еще!

– И он тебе, вижу, не нравится?

– При чем тут нравится или не нравится! Все мои друзья – люди деловые, Мэттью, а какие у нас с Чансом могут быть дела? Никаких. Потому как ни один из нас не покупает то, что продает другой. Ему не нужна моя дурь, а мне совсем ни к чему его киски! – Зубы его сверкнули в хищной улыбке. – Когда у мужчины с аппаратом все в порядке, к чему тратиться на девок? Они и за так, за бесплатно, рады.

* * *

Одно из заведений, упомянутых Ройялом, находилось в Гарлеме, на Сент-Николас-авеню. Я дошел до Сто двадцать пятой улицы – широкая, людная, она была хорошо освещена, но я к этому времени начал испытывать нечто вроде нервной чесотки, оказавшись единственным белым среди целого сонмища цветных.

Я завернул за угол, на Сент-Николас, и, пройдя пару кварталов, оказался у входа в клуб «Камерун». Это был более низкосортный вариант забегаловки «Келвин смол» – с музыкальным автоматом вместо оркестра. В мужском туалете страшная грязь, в одной из кабинок кто-то громко сопел. Нюхал кокаин, вероятно.

У бара не было заметно ни одной знакомой физиономии. Я стоял там, пил содовую и разглядывал черные лица, отражавшиеся в зеркале за стойкой. И тут – в который раз за вечер! – подумал, что могу смотреть на Чанса и не узнавать его. Имевшееся у меня описание подходило к доброй трети присутствующих. Фотографии его я не видел. Знакомым полицейским имя Чанс ничего не говорило, а если считать, что это вовсе не имя, а фамилия, то и в списках у них она не значилась.

Мужчины, сидевшие по бокам, от меня отвернулись. Я увидел в зеркале свое отражение – бледный человек в бесцветном костюме. Костюм не мешало бы погладить, а шляпа выглядит так, словно ее все-таки сорвал с головы и покатал по асфальту ветер. Я стоял, зажатый между двумя новомодными пиджаками с широкими плечищами, преувеличенно-огромными лацканами и пуговицами, обтянутыми тканью. Некогда на Бродвее, у магазина Фила Кронфельда, за такими костюмами выстраивался целый хвост сутенеров, но «Кронфельд» давным-давно закрыт, и я не знаю, где сейчас такие достают. Может, если выясню, удастся выследить Чанса по этому следу, если, конечно, он расплачивается за покупки чеками.

Но только такие, как он, обычно расплачиваются наличными. Они даже автомобили покупают за наличные – заскакивают в какой-нибудь «Потамкинс», пошелестят там стодолларовыми банкнотами и уезжают домой в «кадиллаке».

Мужчина, стоявший справа, поманил бармена пальцем.

– Плесни в тот же стакан, – сказал он. – Помогает лучше почувствовать вкус. – Бармен наполнил его стакан «Хеннеси»[2]2
  Дорогой сорт коньяка.


[Закрыть] и добавил унций пять холодного молока. Раньше эта смесь называлась «белый кадиллак». Может, и до сих пор так называется, не знаю.

Может, мне следовало заглянуть в «Потамкинс»?

А может, лучше было остаться дома?

Мое присутствие здесь вызвало напряжение, я почти физически ощущал, как оно росло в этом тесном помещении. Рано или поздно кто-нибудь обязательно подойдет и спросит, какого хрена я здесь делаю, и найти правильный ответ будет чертовски сложно.

И я ушел прежде, чем это случилось.

На перекрестке стояло «цыганское такси» в ожидании, когда загорится зеленый. Дверца с моей стороны была вся во вмятинах, одного крыла не было вовсе, а водительское мастерство типа, сидевшего за рулем, вызывало у меня большие сомнения, но я все равно залез в машину.

Ройял упоминал еще одно местечко, на Западной Девяносто шестой, и я попросил водителя отвезти меня туда. Было уже начало третьего, и я изрядно устал. Зашел в очередной бар, где очередной чернокожий играл на пианино. Инструмент находился примерно в том же состоянии, что и я, то есть был явно расстроен. Публика являла собой приблизительно равную смесь черных и белых. Было много смешанных пар, причем белые девушки, сидевшие с черными парнями, больше походили на их подружек, чем на проституток. Некоторые из мужчин были одеты довольно броско, но ничего похожего на парад сутенеров, виденный мной примерно в полутора милях отсюда, здесь не наблюдалось. И вообще тут было куда спокойнее и тише, чем в любом из гарлемских клубов или в забегаловках в районе Таймс-сквер.

Я опустил в автомат двадцатицентовик и позвонил в гостиницу. Нет, мне ничего не передавали. Сегодня дежурил молодой мулат, непрестанно кашлявший и сосавший ментоловые подушечки, хотя работе это вроде особо и не мешало. Разгадыванию кроссвордов в «Таймс», во всяком случае. Я сказал:

– Послушай, Джейкоб, сделай мне одолжение. Позвони по этому телефону и спроси Чанса.

Я продиктовал ему номер. Он повторил его вслух и осведомился, следует ли спросить мистера Чанса. Я ответил, что можно просто – Чанса.

– А если он подойдет к телефону?

– Повесишь трубку.

Я подошел к бару заказать пива, но в последнюю секунду спохватился и попросил коку. Минуту спустя зазвонил телефон, и трубку снял какой-то парнишка, походивший на студента колледжа. Перекрывая царивший в помещении шум, он начал громко выкрикивать, нет ли здесь человека по имени Чанс. Никто не отозвался. Я не спускал глаз с бармена. Если даже ему и было знакомо это имя, вида он не подал. Я вообще не уверен, обратил ли он внимание на эти крики.

Следовало проделать тот же трюк в каждом из баров, куда я заходил. Тогда, возможно, старания мои не пропали бы даром. Но додумался я до этого лишь через часа три.

Черт, я же, как-никак, детектив! Я выпил всю манхэттенскую колу и не могу найти какого-то несчастного сутенера! Да у меня, наверное, все зубы сгниют, прежде чем удастся поймать этого сукина сына!..

Музыкальный автомат доиграл мелодию, и зазвучала новая – что-то из репертуара Синатры. Тут в голове у меня словно щелкнул переключатель, и я понял, как надо действовать дальше. Поставил недопитый стакан на стойку, вышел, поймал такси и доехал до Коламбус-авеню. На углу Семьдесят второй вышел и, пройдя полквартала к западу, оказался у паба «Пуганс». Клиентура тут была более крутая и одновременно менее сутенерская, но я искал не Чанса. Я искал парня по имени Дэнни Бой Белл.

Его здесь не было. Бармен переспросил:

– Дэнни Бой? Заходил чуть раньше. Попробуйте найти его в «Верхнем узле», прямо напротив Коламбус. Он или там сидит, или сюда вернется.

И действительно, там я его и обнаружил – за стойкой бара в самом ее конце. Не виделись мы несколько лет, но я без труда узнал Дэнни Боя. Он за это время не вырос и темнее не стал.

Родители Дэнни Боя были чернокожими. Он унаследовал их черты, но не цвет кожи. Он был альбиносом, совершенно бесцветным, словно белая мышь. Худенький, хрупкий, маленького роста. Он утверждал, что росту в нем пять футов два дюйма, но я уверен – дюйм-полтора при этом прибавил.

На нем был полосатый костюм-тройка, типа тех, что носят банковские служащие, и белоснежная сорочка – впервые увидел такую чистую за все время моих ночных скитаний. Галстук плетеный, в черно-красную полоску. Черные туфли начищены до блеска. Вообще не помню, чтобы я когда-нибудь видел Дэнни Боя без костюма и без вот таких ослепительно начищенных туфель.

Он удивился:

– Неужто Мэтт Скаддер? Ей-богу, стоит набраться терпения, подождать, и человек непременно объявится.

– Как жизнь, Дэнни? Сто лет тебя не видел.

– Старею. Годы берут свое. Живем в какой-нибудь миле друг от друга, а когда последний раз виделись? Хрен его знает когда, ты уж прости за выражение.

– А ты не меняешься, Дэнни.

Секунду он изучающе смотрел на меня.

– Да и ты тоже, – сказал он, но голос звучал не слишком убедительно. И вообще у него был какой-то слишком заурядный голос для человека такой неординарной внешности – не слишком глубокий, ровный, без всякого акцента. От человека его внешности можно было бы ожидать голоса, ну, скажем, как у Джонни из старого телесериала, рекламирующего сигареты «Филип Моррис».

Он спросил:

– Что, просто оказался поблизости? Или меня искал?

Искал. Сперва заглянул в «Пуганс». Там сказали, что ты можешь быть здесь.

– Польщен. Визит вежливости, да?

– Не совсем.

– Тогда почему бы нам с тобой не присесть за столик? Помянем старые добрые времена, выпьем за тех, кого с нами нет. И ты расскажешь, что привело тебя сюда.

* * *

В барах, которые посещал Дэнни Бой, всегда держали в холодильнике бутылку русской водки. Именно ее он и пил и любил, чтобы она была очень холодная, но без болтающихся в стакане кубиков льда, которые быстро тают и разбавляют напиток. Мы разместились в кабинке в дальнем углу, и шустрая маленькая официантка принесла ему его любимую водку, а мне – коку. Дэнни скосил глаза на мой бокал, затем вопросительно посмотрел на меня.

– Вот, решил бросить, – сказал я.

– Имеет смысл.

– Еще бы...

– Умеренность, – протянул он. – Умеренность во всем, Мэтт. Это еще древние греки знали.

Он отпил половину. Обычно в течение дня он мог выпить восемь таких стаканчиков, что составляло примерно кварту, и все это умещалось в теле, весившим не больше ста фунтов, причем я ни разу не замечал, чтобы выпитое оказывало на него хоть какое-то воздействие. Он никогда не шатался, выговаривал слова отчетливо – словом, вел себя как обычно.

Ну и что? Какое это имеет ко мне отношение?

Я потягивал коку – и баста.

Мы сидели и рассказывали друг другу разные истории. Бизнесом Дэнни Боя, если это вообще можно было назвать бизнесом, являлась информация. Все, что вы рассказывали ему, непременно откладывалось у него в памяти, и, сложив обрывки самых различных сведений и дат и подав их должным образом, он умудрялся сколотить приличную сумму, которой хватало и на начищенные туфли, и на полный стакан. Он сводил самых разношерстных людей, и от пирога, который те выпекали сообща, ему перепадал кусок – за хлопоты. И при этом руки у него оставались чистыми, хотя он выступал организатором и даже частично партнером многих незаконных предприятий и начинаний. Когда я работал в полиции, он был для меня неисчерпаемым кладезем ценнейшей информации и, заметьте, не получал при этом ни цента. Однако в накладе никогда не оставался.

Он спросил:

– Помнишь Лу Руденко? Луи-Шляпа, так еще его называли. – Я ответил, что помню. – Слыхал о его матери?

– А что с ней?

– Очень славная была старушка-украинка. Жила на Ист, то ли Восьмой, то ли Девятой, точно не помню, там, где поселилась с самого начала. Давным-давно овдовела. И ей было, должно быть, семьдесят, а то и под восемьдесят. Лу сколько – полтинник?

– Вроде того.

– Ладно, не важно. Так вот, у этой милой пожилой дамочки имелся дружок. Тоже вдовец, джентльмен примерно ее же возраста. Заходил к бабке пару раз на неделе, а она готовила ему разную украинскую жратву, а потом они шли куда-нибудь, ну, к примеру, в кино, если удавалось отыскать фильм, где всю дорогу и во весь экран не трахаются. Короче говоря, приходит он как-то днем весь такой радостный и говорит, что нашел на улице телевизор. Кто-то выбросил за ненадобностью. И вот он говорит, что все кругом просто с ума посходили, если выбрасывают совершенно новые веши, и если даже этот телевизор и сломан, он может его починить: у его бабульки телевизор вообще на ладан дышит, а этот цветной и гораздо больше, и он наладит его в два счета.

– Ну и?..

– Он втыкает вилку в штепсель, включает телевизор, и тут раздается взрыв. Он теряет руку и глаз, а миссис Руденко стояла прямо перед этой штуковиной, когда она взорвалась, и ее убило на месте.

– Бомба, что ли?

– Угадал. Читал в газетах, да?

– Нет, ты знаешь, должно быть, пропустил.

– Это случилось месяцев пять-шесть назад. Полиция установила, что какой-то тип начинил телевизор взрывчаткой, чтобы отправить кому-то. Наверняка бандитская разборка или что-то в этом роде. А может, и нет. Наш старикан знал лишь одно: то место, где он нашел этот треклятый телевизор. И что отсюда следует? А то, что человек, получивший эту штуковину, что-то заподозрил, вот и выбросил подарок на свалку, а дело кончилось тем, что погибла ни в чем не повинная несчастная миссис Руденко. Я видел после этого Лу, он просто сходил с ума, не зная, кому отомстить за смерть матери. «Этот чудовищный город! – только и твердил он. – Проклятый долбаный город!» Но что толку, даже если бы он и знал? К примеру, живешь ты где-нибудь в Канзасе, налетает торнадо, подхватывает твой дом и сбрасывает с высоты над Небраской. На все воля Божья, верно?

– Так, во всяком случае, говорят.

– В Канзасе у Бога под рукой торнадо. В Нью-Йорке он для наказания использует начиненный взрывчаткой телевизор. Еще хочешь колы?

– Попозже.

– Так чем могу помочь?

– Ищу одного сутенера.

– А Диоген искал хотя бы одного честного человека. У тебя широкое поле для выбора.

– Я ищу одного конкретного сутенера.

– Все они конкретные в том или ином смысле. И некоторые из них со своими приколами. Имя у него есть?

– Чанс.

– Ах, этот!.. – сказал Дэнни Бой. – Его я знаю.

– А как его найти – знаешь?

Он нахмурился, повертел пустой стакан, отставил в сторону.

– Он не особый любитель шляться.

– Это я уже слышал.

– Но так оно и есть. Лично я считаю: у мужчины должно быть какое-то пристанище, где его всегда можно найти. Вот, к примеру, взять меня. Я всегда или здесь, или в «Пуганс». Ты – у Джимми Армстронга, так по крайней мере говорят.

– Это верно.

– Ну, вот видишь? Я слежу за твоими перемещениями, пусть даже мы и не видимся. Так, значит, Чанс... Дай подумать... Что у нас сегодня? Вторник?

– Если точнее, то пятница.

– Не занудствуй. А для чего это он тебе понадобился, если, конечно, не секрет?

– Хочу с ним потолковать.

– Где он сейчас, не знаю, но могу узнать, где будет, ну, скажем, часов через восемнадцать – двадцать. Посиди пока, пойду звякну в одно местечко, Если появится девчонка, закажи мне еще выпить, о'кей? И себе тоже, если хочешь.

Я поймал взгляд официантки и попросил принести Дэнни Бою еще одну водку. Она кивнула:

– Хорошо. А вам еще коку?

К этому времени желание выпить хоть чуточку стало совершенно неукротимым. При мысли об очередном бокале коки к горлу подкатила тошнота. И я попросил ее подать мне имбирное пиво. Дэнни все еще звонил, когда она принесла мне заказ. Поставила передо мной пиво, для него – водку. Я сидел и старался не смотреть на эту прозрачную жидкость, но глаза так сами и тянулись к ней. И мне захотелось, чтобы он так и не вернулся к столу, и тогда... тогда я мог бы выпить эту проклятую водку!

Я глубоко вздохнул и стал пить пиво, пытаясь держать руки как можно дальше от водки. Наконец он вернулся к столу.

– Итак, – сказал он. – Завтра вечером он будет в «Гарден».

– А что, разве «Никс» вернулись? Я думал, они еще на гастролях.

– Да нет, они будут не на главной арене. Вообще-то там будет рок-концерт, но только не «Никс». А Чанс идет в «Фейт форум», там в пятницу вечером бокс.

– Он что, всегда ходит?

– Не всегда, но завтра во втором полусреднем выступает парень – Кид Баскомб. Отборочные соревнования, а у Чанса свой интерес к этой восходящей звезде.

– Он что, его купил?

– Возможно. Но может, и чисто интеллектуальный интерес. Чего улыбаешься?

– Какой может быть у сутенера «интеллектуальный интерес» к боксеру полусреднего веса?

– Но ты же не встречался с Чансом, верно?

– Нет.

– Так вот, он человек необычный.

– У меня уже начало складываться такое впечатление...

– Ладно тебе! Так вот, Кид Баскомб будет обязательно выступать, но это вовсе не означает, что Чанс обязательно там появится. Но если хочешь потолковать с ним, можешь попробовать. Ведь риск – цена билета.

– А как я его узнаю?

– Так ты с ним никогда не встречался? Ах, ну да, ты только что говорил! И не узнаешь его, когда увидишь?

– Особенно в толпе. Где половина зрителей сутенеры, а вторая – игроки.

Он задумался.

– А что, этот ваш разговор с Чансом, он должен его огорчить, да?

– Надеюсь, что нет.

– Я в том смысле, что не будет ли причина, по которой ты его ищешь, ударом ниже пояса?

– Думаю, нет.

– Тогда, приятель, придется тебе раскошелиться еще на один билет. Скажи спасибо, что это бокс, а не какой-нибудь пижонский концерт в Гарден-центре. Хорошие места обойдутся долларов в десять – двенадцать, ну, в первом ряду, у самого ринга, – в пятнадцать, это самое большее. Так что за два билета придется выложить максимум тридцатку.

– Решено, ты идешь со мной!

– Прекрасно! Тридцать долларов за билеты, пятьдесят – мне за потраченное время. Если бы это были автогонки, я бы не взял с тебя ни цента. Но боксом я никогда особенно не увлекался. Еще скажи спасибо, что не хоккей, тогда бы это обошлось тебе в сотню.

– Да, уже экономия. Встретимся там?

– У входа. В девять, тогда будет время осмотреться. Ну что, договорились?

– Естественно.

– Надо бы мне одеться во что-нибудь яркое, – сказал он. – А то еще, чего доброго, и меня не узнаешь.