Текст книги "Судьбе вопреки"

Глава 6

Футляр со скрипкой лежал в самом дальнем углу кладовой, позади горы чемоданов и зимних ботинок. Отыскивая его, Мариса столкнула коробку с варежками на верхней полке и ударилась головой, пытаясь увернуться от нее. Но наконец футляр оказался в ее руках, и она стала вытирать пыль с его шагреневой кожи красно-белой варежкой.

Ее руки слегка дрожали. Щелкнув замком, она раскрыла футляр и посмотрела на инструмент. Этой скрипкой она владела уже давно, и доказательством тому были отметины на ее корпусе. Прекрасная, покрытая лаком древесина вишневого дерева в нескольких местах поцарапана, а по середине грифа виднелась небольшая зарубка. Достав скрипку, Мариса погладила ее ладонью.

О, как приятно было держать ее в руках! Она стала перебирать струны, настраивая инструмент.

Мариса заскучала по своей скрипке со вчерашнего дня, когда та женщина в магазине показала ей свою гитару. Все лето она боролась с желанием взять в руки инструмент, особенно когда Джессика спрашивала ее, не ушла ли музыка…

Когда Мариса стала жить с Тедом, она бросила играть. Не сразу. Сначала он делал вид, что ему нравится ее слушать, и просил сыграть определенные песни, когда она брала в руки инструмент, чтобы попрактиковаться. Но через некоторое время стало происходить обратное: она начинала играть, а он говорил ей, что ему нужно сосредоточиться, или что у него болит голова, или что он не может думать под музыку. Однажды он сказал: «под этот шум», и это стало последней каплей – она совсем перестала играть.

Ее любовь к скрипичной музыке родилась задолго до этого, задолго до встречи с Тедом. Она начала играть в четвертом классе школы. Ей нравилась упругость струн под пальцами, нравилось вытягивать из них музыку при помощи смычка.

Сейчас, быстренько проиграв гаммы, она перешла сразу к песне «Через холмы», которая стала их с Сэм визитной карточкой. Когда Мариса ее заиграла, слезы брызнули у нее из глаз. За эти последние несколько лет они нанесли друг другу много оскорблений и обид. Чем дольше два человека, любивших друг друга, находятся в ссоре, тем сложнее им вернуться назад и помириться.

Но теперь музыка вернулась. Так просто, как будто она никогда и не уходила. Она стала играть песни своего детства, те самые, которые они с Сэм разучивали вместе, когда учились в школе – она в четвертом, а Сэм в третьем классе: «У Мэри был барашек», «Лондонский мост», «Плыви, плыви, моя лодочка». Так она почти могла поверить в то, что Сэм сейчас рядом и подбадривает ее.

Когда Мариса заиграла фрагмент из Третьего концерта для скрипки с оркестром Моцарта, то вспомнила, какое благоговение всегда испытывала по отношению к своей младшей сестре, потому что та могла буквально на лету подхватывать новые произведения, как будто написала их сама. Даже еще до того, как они начали играть на скрипке, Сэм доказала, что у нее большой музыкальный талант. Она начала петь раньше, чем говорить. Девочки спали в одной комнате, и Сэм каждую ночь сама себе пела колыбельные: «Ля, ля, ля…» – напевала она, никогда не путая ни тональность, ни мелодию.

Мариса обычно ей подпевала. Она не могла дождаться, когда Сэм научится говорить, и, как только это произошло, девочки стали петь каноны, играть в музыкальные игры, писать песни для своих родителей и друг для друга. Сэм пела как ангел и играла так же. В четыре года она уже могла подбирать мелодии на пианино. Мариса научила ее всему, что знала сама, и прошло совсем немного времени, как уже Сэм стала учить ее.

Сестры садились на заднем крыльце и пели при свете луны. Иногда казалось, что они могут так продолжать всю ночь, чтобы просто быть вместе. Мариса вспомнила, как согласованно двигались их смычки, когда они играли эти песни, и она чувствовала тогда, что ей очень повезло, потому что ее сестра любит делать то же самое, что и она.

– Мы можем заниматься этим всю жизнь, – сказала Мариса, когда ей было девять лет и когда ее все еще звали Патти.

– Как это? – спросила Сэм.

– Никто больше не будет знать столько песен… мы будем их играть всегда, пока не постареем.

– А если мы расстанемся?

– Не расстанемся.

– Но иногда сестры расстаются, – настаивала Сэм.

– Тогда нам нужно заключить договор, – придумала Мариса. – Если мы действительно когда-нибудь будем жить порознь, то обязательно станем встречаться каждое лето и играть.

– Ты обещаешь? – спросила Сэм.

– Обещаю, – ответила она.

И они пожали друг другу руки в знак заключения договора прямо там, на крыльце, под бледными лучами восходящей луны.

Долгое время не было необходимости исполнять это обещание. Они были очень близки – не было ни одного дня, который бы они не проводили вместе. Первый год учебы Марисы в Школе медсестер был самым тяжелым, потому что Сэм все еще училась в школе. Но как только Сэм смогла, она тоже поступила в школу Джона Хопкинса, как и ее старшая сестра.

Обучение там было дорогим, поэтому в конце каждой недели они брали свои инструменты и отправлялись в ирландские бары играть музыку и зарабатывать деньги на свое образование. Их выступления проходили в «Молли-Магуайр», «Бларни-Стоун», «Гэйтуэй-Бэй», «Моранс Эйл-Хаус». Залы были полны молодых людей с блестящими глазами и открытыми сердцами, которые подпевали и притопывали в такт музыке, поднимая бокалы за сестер.

Их ансамбль назывался «Падшие ангелы», потому что они обе тогда думали, что быть грешницами реальнее и веселее, чем святыми. Но на самом деле Мариса считала Сэм настоящим ангелом. Она была умна, добра и всегда готова прийти на помощь любому. Все деньги она отдавала родителям, а их концерты по выходным ей нужны были только для того, чтобы излить свое сердце, очиститься от всей той боли, которая накопилась в ней, когда она старалась помочь всем и каждому. И очень часто во время их выступлений им казалось, что существуют только они вдвоем и что ими движет какой-то высший дух.

Однажды, когда обе сестры уже окончили Школу медсестер и работали в одной из клиник Балтимора, они отправились в отпуск в Париж, где как-то провели целый вечер в открытом кафе рядом с Сеной. Какой-то мужчина сел за соседний столик. Он был очень крепким и загорелым, на голове – короткая темная косичка, на глазах – большие солнечные очки. Его черная кожаная жилетка открывала голые руки с такими мускулами, что, казалось, они сделаны из железа. Его звали Боно.

Сестры влюбились в него в ту же минуту. Они угостили его вином. Он угостил их вином. Они начали болтать. Все это было так по-ирландски: слова, сердце, душа и много-много вина. Боно курил, Сэм тоже закурила, просто чтобы составить ему компанию. Его совершенно очаровало ее желанием стать медсестрой Всемирной организации здравоохранения.

Они поднимали тосты за бедных, богатых, Ирландию, Америку, Дублин, Балтимор, Элвиса, музыку, поэзию, секс, рок и падших ангелов повсюду.

– За Деву Марию! – провозгласил Боно, чокаясь с сестрами. – Пусть она принесет нам мир во всем мире и полные стадионы зрителей.

– Кстати, ее второе имя Мария, – сказала Сэм, показывая на свою сестру.

– Тогда оно должно быть первым, а не вторым, – ответил Боно. – Или похожим на него – Морин, Мари, Мариса…

– Именно так я и буду теперь тебя звать, – сказала Сэм, сияя глазами. – Мариса. Больше никаких Патти…

Много лет спустя, убегая от своей жизни, отказываясь от своего прошлого, Пат сделала это имя своим.

В конце вечера Боно пожал сестрам руки. От него пахло сигаретами, потом, кожей и вином. Подушечки его пальцев были затвердевшими и покрытыми шрамами – это оставили свое клеймо гитарные струны.

– Не хочу забывать этот вечер, – произнесла Сэм, глядя вслед уходящему в ночь Боно и улыбаясь в призрачном золотистом свете, мерцающем над Сеной и всем Парижем. Та минута казалась волшебной, как будто они вызвали ее своими заклинаниями.

– Ты так говорила, – сказала тогда Мариса, – будто действительно собираешься стать медсестрой Всемирной организации здравоохранения.

– Знаешь, мне этого хочется, – ответила Сэм, обнимая сестру. – Но я буду слишком по тебе скучать и не смогу уезжать надолго.

Однако так получилось, что именно Мариса уехала первой из сестер. Они обе работали в Балтиморе, и скоро Сэм стала изредка – один или два раза в год – ездить в командировки в составе медицинских бригад Всемирной организации здравоохранения. Но сестры продолжали играть в пабах и барах Балтимора и, пока Мариса не вышла замуж и не переехала в Бостон, вместе жили в одной квартире в доме, стоящем всего в нескольких кварталах от гавани.

Теперь, держа свою скрипку, Мариса думала о том, как легко было выполнять то данное в детстве обещание – по крайней мере один раз каждым летом они обязательно встречались и играли свою музыку. Сэм полюбила первого мужа Марисы, а став тетей, была на седьмом небе от счастья. Мариса чувствовала, что ее дочь сблизила их с сестрой еще больше. Казалось, это была связь, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не может разорваться…

– Как красиво, мам! – сказала Джессика, входя в дом из сада. – Что это было?

– Моцарт, – ответила Мариса.

– По звучанию совсем не похоже на ирландскую скрипку.

– Это не ирландская скрипка. Это классическая скрипка.

Джессика улыбнулась. Она была счастлива, что мать опять взяла в руки инструмент. Мариса почувствовала, как у нее кольнуло в сердце.

– Откуда ты знаешь разницу? – спросила девочка.

– Джесс, я думаю, ты сама это знаешь

Джессика кивнула, а ее глаза наполнились слезами – именно тетя Сэм научила ее этому.

– Конечно, это один и тот же инструмент, – сказала Мариса. – Но все зависит от того, как на нем играть.

– Классическая скрипка обращается к разуму, а ирландская – к сердцу, – сказала Джессика, но Мариса могла поклясться, что слышит голос своей сестры, а не дочери. Сэм очень любила цитировать Тилли Лонерган – старую скрипачку из Балтимора.

– На классической скрипке играют сидя, – со знанием дела сказала Джессика, – а на ирландской – стоя.

Эта разница обычно очень веселила Джессику, но сейчас у нее по щекам текли слезы.

– О, дорогая, не надо…

– Мам, почему тетя Сэм не хочет к нам приезжать? – с грустью спросила девочка.

– Она на меня сердится, – ответила Мариса

Мариса обняла дочь, и Джессика разрыдалась у нее на груди. Пытаясь успокоить ее, помочь ей, Мариса даже подумала, что зря достала скрипку из кладовой.

– Но не на тебя, – продолжала Мариса. – Ты так не думай.

– Если бы она меня действительно любила, то забыла бы, что случилось, – проговорила сквозь рыдания Джессика. – И давно была бы здесь.

Сердце Марисы как будто на мгновение остановилось. Злиться на нее – это одно, но причинять боль Джессике – совершенно другое. Она прошептала, что все изменится к лучшему, что Сэм позвонит или напишет, как только вернется в Штаты. Но внутри у нее все дрожало. Каким-то образом она должна была сообщить Сэм, как страдает Джесс из-за их ссоры.

Мягко высвободившись из объятий матери, Джессика взяла скрипку и смычок и протянула их ей. В глазах дочери Мариса прочитала просьбу и вспомнила, как их музыка – ее и Сэм – всегда успокаивала Джесс, особенно после смерти ее отца.

– Что бы ты хотела послушать, дорогая? – спросила она.

– «Через холмы», – ответила Джессика.

Но Мариса уже и сама знала, что именно попросит сыграть ее дочь. Она провела смычком по струнам и начала играть эту милую, сентиментальную мелодию. Глаза Джессики были закрыты. Она выглядела такой юной, такой невинной. На какое-то мгновение Марисе показалось, что перед ней ее сестра, какой она была в детстве.

А вдруг с Сэм действительно что-то случилось? Или с ней в Перу произошел несчастный случай? Может, Мариса просто хваталась за соломинку, но она, как и Джессика, не могла поверить, что Сэм отвернулась от них навсегда.

Она подумала о Патрике Мерфи. Он выглядел таким мужественным, таким надежным, когда приезжал в Кейп-Хок в прошлом месяце. Она знала, что он потратил многие годы, разыскивая Лили. Мариса могла позвонить ему, попросить его разузнать о Сэм и убедиться, что с ней все в порядке.

И все еще играя «Через холмы» и глядя на Джессику, она поняла, что ей нужно попытаться.

Вернувшись из больницы от Мэйв, Патрик сидел за столом на палубе своего катера под названием «Вероятная причина» и наблюдал, как в бухте крачки ныряют за мелкой рыбешкой. На этой неделе рыбьей мелюзги плавало вокруг слишком много – было очень странно видеть ее в больших количествах так высоко по течению реки. Они всегда плавали в устье реки, но катер Патрика стоял в доке почти в семи милях вверх по течению. Вода здесь была уже довольно пресной, но сейчас это был рай для рыбы и морских птиц. Глядя через поручень, Патрик увидел, как какая-то голубая рыба поднялась на поверхность, хватая все, что подвернется. Вдруг зазвенел его мобильный телефон, и он даже не посмотрел, кто звонит, настолько был поглощен наблюдением за рыбным балетом.

– Алло, – сказал он в трубку.

– Патрик? – раздался голос.

Он мгновенно узнал его. Патрик обладал профессиональным навыком полицейского запоминать основные приметы людей, а голос Марисы Тейлор оставил неизгладимый след в его памяти.

– Мариса?

Она рассмеялась – быстрый, нервный смешок, который заставил быстрее забиться его сердце.

– Да, я. Удивительно, как ты узнал…

– Я же детектив, мадам, – объяснил он. – Это моя работа – узнавать.

– А-а… – протянула она, тихо посмеиваясь.

– Как жизнь в Кейп-Хок? – спросил он.

– Нормально… отлично…

Наблюдая, как вьются над головой чайки, Патрик ждал, когда она продолжит говорить, одновременно размышляя, почему у нее такой неуверенный голос.

– Наверное, скучаешь по своим друзьям, – сказал он. – По Лили и Роуз. И Лайаму.

– Лили мне звонила. И я действительно по ней соскучилась. И даже больше, чем ты можешь себе представить. – Она помолчала. – Кажется, сейчас я по всем скучаю.

Сердце Патрика чуть не выпрыгнуло из груди. Неужели она имеет в виду и его? Еще раньше он дал себе обещание не торопить события, когда в следующий раз будет с ней разговаривать или снова увидит ее. Встреча с Марисой в Кейп-Хок затронула его за живое – такого не происходило с ним уже давно… с тех пор, как он разошелся с Сандрой. Тогда у него в душе буквально все перевернулось вверх дном. Он был рад, что сейчас Мариса его не видит – почувствовал, как густо покраснел.

– Скучаешь по всем? – едва смог он выговорить.

– Да, – ответила она. – Ну, а конкретно – по одному человеку. По своей сестре.

«Хорошо, – заставил он себя подумать. – В этом больше смысла». Он откашлялся: она звонила ему как полицейскому.

– С ней что-то случилось? – спросил он.

– Ну, я бы так не сказала, – ответила она. – По крайней мере надеюсь, что нет. Она медсестра в международной организации и часто ездит по всему миру. Последние известия от нее были из Перу. Дело в том, что я пригласила ее на Фестиваль ирландской музыки, а…

– Подожди, подожди! Куда пригласила?

– На Фестиваль ирландской музыки.

– Вот это да! – воскликнул Патрик. – Не забывай – моя фамилия Мерфи. Слова «ирландская музыка» заставляют мое сердце биться чаще. Так ты говоришь, что пригласила сестру, а она не ответила?

– В принципе да.

– Не очень-то это похоже на поведение ангела. Даже падшего.

– Ты не забыл! – сказала Мариса, вспоминая, как поддержка Патрика, когда он был в Кейп-Хок, помогла ей вновь обрести желание играть на скрипке.

Слегка прищурившись, Патрик наблюдал за птицами, быстро кружащими над гладкой поверхностью воды.

– Разве может хороший ирландец забыть про такой ансамбль! Я все еще надеюсь как-нибудь услышать, как вы играете. Но не буду перебивать. Ты говоришь, твоя сестра не ответила на приглашение? А вы с ней были близки?

– Ну… – начала было Мариса и запнулась.

– Не очень?

– Раньше мы были очень близки. Но потом я вышла замуж за Теда…

– Эдвард Хантер опять наносит удар, – сказал Патрик. Он подумал о Лили и Мэйв, о годах, которые они провели в разлуке. Таких прекрасных женщин обманул этот подонок. – Что случилось? – спросил он.

Я сама себя об этом все время спрашиваю. Тут дело не в чем-то одном. Она просто не могла видеть, как я постепенно теряю себя. Она очень сильная женщина, я тоже раньше была такой. Мы стали медсестрами, потому что хотели помогать самым больным из всех больных и самым бедным из всех бедных… – Ее голос сорвался.

Патрик держал трубку и думал о том, как бы хотел ее сейчас утешить. Он уже видел этот ее затравленный взгляд в Кейп-Хок. Именно такой взгляд был раньше у других женщин.

– Жестокое обращение в семье может надломить человека, – сказал он. – Ты должна простить себя.

– А мне так хочется, чтобы Сэм простила меня, – тихо ответила она.

– Ты могла невольно оттолкнуть ее от себя, – предположил он. – Наверное, это и случилось.

– Да, наверное, – согласилась она. – И я от этого очень страдаю! И Джессика так любит Сэм. Чем дольше это продолжается, чем дольше у меня нет от нее вестей, тем больше мне кажется, что мы уже никогда не встретимся.

– Ты волнуешься за нее?

Когда она не ответила, он задал еще один вопрос:

– Ты сказала, что твоя сестра в Перу?

– Да. В горах. Ездит с отрядом врачей по бедным деревням.

– Ты знаешь, как называется этот отряд?

– Он базируется при клинике Джона Хопкинса в Балтиморе. Называется «Глобальная забота».

Патрик записал эти данные.

– Ты уверена, что она все еще в Перу?

– Уверена. Недавно она прислала по электронной почте письмо… правда, адресованное не только мне, но и всем ее друзьям… Так вот, в нем она пишет, что собирается поехать в еще один горный район.

– Как ее полное имя? По паспорту?

– Саманта Джоан Махун.

– ; Хочешь, я позвоню кое-кому из знакомых в международной полицейской организации? Они могли бы ее разыскать.

– Серьезно?

– Да.

Мариса долго не отвечала, борясь с собственным одиночеством, но в то же время изо всех сил стараясь понять, чего бы хотела сама Сэм.

– Не думаю, что ей это понравится, – наконец ответила она. – Я знаю, как трудно достать разрешение на посещение некоторых районов в тех странах, где она работает. Я бы не хотела создавать для них проблем. Думаю, мне лучше подождать, пока она сама объявится или напишет.

– Понимаю. А она раньше бывала в Кейп-Хок?

– Нет. Но я уверена, ей бы здесь очень понравилось. Особенно сейчас, когда начинается музыкальный фестиваль. Завтра Джессика устроит лимонадный буфет прямо рядом с беседкой на вершине холма. Могу себе представить, как обрадовалась бы Сэм! По крайней мере та Сэм, которую я знала раньше.

Патрик вдруг почувствовал непреодолимое желание увидеть Марису. Он слышал в ее голосе любовь и знал, что сделает все что угодно, чтобы ей помочь. Они были связаны друг с другом связью, которую сам Патрик не смог бы выразить словами.

Мариса нарушила молчание:

– Все равно, я хочу поблагодарить тебя за то, что предложил помощь.

– Не нужно меня благодарить.

– Я тебе сейчас кое-что сыграю. Нашу любимую песню, – сказала она. – Мою и Сэм.

Он услышал, как она, положив трубку на стол, провела смычком по струнам. А потом из его телефона полилась самая прекрасная мелодия, которую он когда-либо слышал.

Патрик Мерфи закрыл глаза, чувствуя, как под ногами колышется палуба катера. После развода его мир стал таким зыбким. Ему казалось, что Земля соскочила со своей оси и он вот-вот вообще улетит с ее поверхности. Но сейчас, в этот момент, даже несмотря на волны, поднятые проходящим мимо буксиром и заставившие его катер плавно качаться, он почувствовал, что обретает почву под ногами.

Музыка, лившаяся из-под смычка Марисы, завораживала его. Он хотел, чтобы она никогда не кончалась. Хотелось слушать ее всю ночь. Мариса играла чудесно, и мелодия напомнила ему и холмы, и утесы, и китов, и скалы Кейп-Хок. Слушая эту музыку, Патрик хотел запустить двигатели своего катера и отправиться на север, через канал Кейп-Код, прямо в Новую Шотландию.

Он сдержал свои чувства, сказав себе, что Мариса просто играет ему песню, а не приглашает приехать. Он слушал ее игру, а его напрягшиеся мускулы расслаблялись, по мере того как музыка заполняла тело и душу.

Он мог поклясться, что слышит, как она раскрывает ему свое сердце. Он не мог в это поверить, но почувствовал что-то вроде надежды. Надежды на что? Это не имело значения. Закрыв глаза, он просто слушал, как играет Мариса, зная, что сделает все возможное, чтобы вернуть ее сестру назад.

Глава 7

Хаббардз-Пойнт в летнюю ночь – самое близкое к раю место, какое могли бы найти на земле большинство людей. Волны плещутся о берег, сверчки поют в густых, перепутанных ветвях жимолости, а в соленом морском воздухе плывут пряные ароматы роз, дикого тимьяна и американского лавра. Над головой сияют звезды, а во дворах домов мелькают светлячки.

Лили сидела на задней террасе, завернувшись в одеяло и слушая шум волн. Ее нервы были как оголенные провода – при каждом шорохе она вздрагивала. Один за другим гасли огни в домах городка. Она слышала, как перекликались козодои на болоте. Сама природа казалась зловещей, будто опасность пряталась в каждой тени. Ей даже хотелось, чтобы Эдвард наконец появился, потому что она уже не выдерживала напряжения ожидания и размышлений о том, каков будет его первый шаг.

Сейчас, глядя на воду, она думала о дочери. Спит ли она уже? Несколько часов назад они разговаривали по телефону, и Роуз сказала, что Лайам прочитал ей на ночь сказку, но спать ей не хочется.

Лили тоже не хотелось спать. Она увидела, как метеор пронесся через ночное небо, и затаила дыхание. Она хотела обнять Роуз, обнять Лайама, но их не было рядом. Они были на Род-Айленде, и Лили не видела их уже три дня.

Как такое вообще могло произойти? Неужели жизнь похожа на метеор – сверкающий, внезапный и не поддающийся управлению? Или в том, что этой ночью она оказалась именно здесь, заключался какой-то особенный смысл? Все события, приведшие ее сюда, были предопределены? Казалось, все вращалось вокруг Эдварда… и она поймала себя на том, что вдруг вернулась назад во времени к воспоминаниям, которые старалась отбросить, к тому дню, когда она впервые встретила Эдварда, когда еще была Марой.

Что произошло бы, если бы она тогда была голодающей художницей, а не успешным молодым дизайнером? Никто бы не подумал, что дорогие магазины, торгующие вышивкой, будут платить хорошие деньги за разработку рисунков для холстов, но именно так и было. И Эдвард увидел свой шанс.

За две недели до Рождества 1993 года Мара Джеймсон вылетела в Вашингтон из аэропорта города Провиденс. Одни из ее лучших заказчиков – владельцы магазина в Джорджтауне, который назывался «Дельфиниум и плющ», – пригласили ее на чай, чтобы познакомить со своими клиентами и ее поклонниками. Из-за сильного снегопада, из-за приближающегося Рождества, из-за того, что все последние дни она работала допоздна, а ее бабушка посоветовала ей побаловать себя, она решила полететь бизнес-классом и даже заказала номер в гостинице «Хей-Адамс».

Во время полета самолет сильно трясло, но Мара не испугалась. Каждый раз при подобных тяжелых перелетах она вспоминала своего отца. Во время Второй мировой войны он был военным летчиком и героем, совершив на своем бомбардировщике двадцать пять боевых вылетов через Ла-Манш. Она думала о той непогоде, при которой ему приходилось летать, о всех тех налетах, в которых он выжил. После такого ужаса в воздухе он погиб во время совершенно мирного круиза – прогулки на пароме через пролив вместе с матерью Мары во время поездки в Ирландию, когда Маре было всего четыре года.

Она выросла с убеждением, что угадать свою судьбу невозможно – подкрадывающуюся смерть не увидишь. Нужно просто делать все, что можешь, оставаясь как можно более открытым к жизненным возможностям. Переживания по поводу тряски во время полета – пустая трата времени.

При подлете к аэропорту Вашингтона Мара вдруг обнаружила, что все остальные пассажиры в самолете затаили дыхание – все, кроме нее. Повернувшись к иллюминатору, она посмотрела наружу и почувствовала старую боль в груди – пустоту, которая звенела и повторялась эхом, будто ее тело было колоколом. Вибрации пробегали через ее тело, когда самолет бросало вверх-вниз из-за встречного ветра. Пассажир, сидевший рядом с ней, молился Богу.

Самолет тряхнуло так, что, казалось, он вот-вот развалится на части. Кто-то резко вскрикнул от страха. А Мара просто смотрела на снег, несущийся сплошным потоком за иллюминатором. Ее глаза наполнились слезами – ей хотелось бы испытывать страх смерти. Но его не было. Он пропал в тот самый день, когда погибли ее родители. Иногда она жалела, что ее не было с ними на том пароме, жалела, что вместо этого была со своей бабушкой в Коннектикуте.

Главным в ее жизни были бабушка, работа и вышивка. Ей был тридцать один год, и до сих пор она еще никого по-настоящему не любила. Зачем влюбляться, если все это может закончиться одним летним днем во время мирной прогулки на пароме по Ирландскому морю? Когда самолет наконец коснулся земли, сильно подпрыгнув на взлетной полосе, остальные пассажиры закричали: «Ура!» – а Мара лишь спокойно собрала свои вещи.

Пассажиров бизнес-класса выводили первыми. Мара обратила внимание на других людей. Какой-то молодой человек в твидовой куртке стоял в начале салона и смотрел на нее, когда она собирала свои вещи. Решив, что она всех задерживает, Мара слегка ему улыбнулась и поспешила выйти из самолета.

У выхода стояли стюардессы и капитан, явно утомленные таким сложным полетом. Проходя мимо, она поблагодарила их. «Надеюсь, вы полетите с нами снова», – сказал ей пилот. «Обязательно!» – ответила Мара. Ей было не по себе – она была потрясена не столько перелетом, сколько сумятицей, творившейся в душе. Может быть, ей стоит на этот Новый год дать себе зарок постараться больше открывать свое сердце?

Все еще переживая свое странное душевное состояние, она подошла к стоянке такси. Стоя в очереди на тротуаре, она заметила того молодого человека в твидовой куртке, тоже спешащего к такси. У него была крепко сбитая фигура, сильные плечи растягивали куртку. Шел снег, и она подумала, не холодно ли ему без пальто. Его дипломат выглядел немного поношенным, будто он носил его еще со времен школы. У него были каштановые вьющиеся, очень коротко остриженные волосы. Она заметила наклейку Гарвардского университета на его багаже, и это заставило ее тут же отвернуться: ей показалось, что слишком уж явно он выставлял напоказ то, что закончил престижное учебное заведение.

Подъехало такси, и Мара протянула руку, чтобы открыть дверцу машины, одновременно с этим молодым человеком. Его глаза казались темными, напряженными – и на мгновение ей показалось, что он собирается драться с ней из-за такси. Его напор и энергичность напугали ее, и она шагнула назад.

– Пожалуйста, машина ваша, – сказала она.

– Хотите, поедем вместе? – спросил он, быстро сменив тактику.

– Нет. Все в порядке.

– Ну же! Куда вам ехать?

Вдруг темнота в его взгляде сменилась на самую яркую улыбку, которую ей приходилось видеть. Он выглядел таким милым, очаровательным и беззаботным, будто предлагал ей отправиться в какое-нибудь забавное путешествие по столице. Несмотря на первоначальную антипатию, возникшую у Мары по отношению к этому человеку, сейчас ей показалось, что у него очень милая и привлекательная улыбка.

Но Мара лишь вежливо улыбнулась и подбежала к следующему такси, сказав водителю: «Хей-Адамс», пожалуйста», стараясь как можно быстрее сесть в машину, чтобы уехать от этого человека, стоявшего на тротуаре и смотревшего на нее зелеными с золотистыми искорками глазами и, – что самое прелестное! – с рукой на сердце!

Она приехала в прекрасный отель, расположенный через Лафайетт-парк напротив Белого дома. Давным-давно здесь останавливались ее бабушка с дедушкой, и Мара чувствовала благословение бабули, когда регистрировалась в шикарном холле, когда поднималась вверх в лифте, обшитом отполированным до блеска красным деревом, когда входила в прекрасную комнату с видом на заснеженный парк и Белый дом. Она успела только открыть чемодан, чтобы достать платье и последние эскизы вышивки, когда услышала стук в дверь.

Посмотрев через глазок, она увидела букет красных тюльпанов в чьей-то руке. «Наверное, их прислала бабуля!» – подумала она. Схватив сумочку, чтобы достать мелочь для портье, она открыла дверь.

– Это вы?! – удивленно воскликнула Мара, узнав молодого человека, с которым столкнулась на стоянке такси.

– Вам не хватало тюльпанов, – ответил он. – Идет снег, а вы так прекрасны, и единственная мысль, которая мне пришла в голову, – я должен преподнести этой девушке красные тюльпаны.

– Но откуда вы узнали, где меня найти?

– Меня вела судьба.

Она удивленно подняла брови. Дверь была наполовину открыта, она стояла внутри, а он – в коридоре. Ее сердце учащенно билось, во рту пересохло. Она была напугана и одновременно заинтригована. Мужчины не делают подобных вещей. Может, они поступают так в Париже, или Риме, или других невероятно романтических местах на другом конце света. Но мужчины, летающие из города Провиденс в столицу, так не поступают.

– Судьба не знала, где я остановлюсь, – сказала она.

– Самолет, снежная буря, тюльпаны, я и ты, – произнес он нараспев, как стихи, озорно улыбаясь.

– Гм, – пробормотала Мара.

Она выглянула в коридор. Он был совершенно пуст. «Если бы у него были дурные намерения, то он, наверное, уже бы ворвался ко мне в номер…» – подумалось ей. Как будто читая ее мысли, он сделал полшага назад, увеличив расстояние между ними.

– Независимо от того, каким образом нас свела судьба, я знаю одно: эти тюльпаны для вас. И только для вас. – Он опять улыбнулся. – А я отправляюсь в свой номер и буду мечтать о вас.

– Ваш номер? Вы остановились в этом же отеле?

Он кивнул:

– Теперь вы знаете мой секрет. Когда я подъехал к отелю и вошел в холл, то увидел, как вы заходите в лифт.

Я подумал: «Надо же! Нам действительно нужно было ехать в одном такси. Несколько совпадений подряд – один и тот же самолет, одно и то же такси, один и тот же отель. Это уже три!»

– И вы прыгнули в соседний лифт и угадали мой этаж?

– Нет, – в его зеленых глазах играли веселые огоньки, – я подкупил портье. Извините, я понимаю, с моей стороны это слишком бесцеремонно. Я побежал в цветочный магазин, выбрал самые красивые цветы, которые там были, и вернулся как можно быстрее. Честно говоря, я не хотел упускать ни мгновения без вас.

Она фыркнула от смеха. Он действительно был забавным. И очень симпатичным. У него были резкие черты лица, напомнившие ей Кэрри Гранта[1]1
  Кэрри Грант – американский киноактер британского происхождения (1904-1986). (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть], блестящие глаза, волевой подбородок и эта обаятельная, веселая улыбка. Лили чувствовала, что непроизвольно улыбается ему в ответ – и это всего через пять минут знакомства. А все считали ее слишком серьезной, и она сама думала так.