Текст книги "Секрет Жермены"

ГЛАВА 20

Жермена думала, что князь, поглядев в окно, скажет: «Бобино приехал на новом велосипеде».

Звук выстрела едва дошел до ее слуха, он был ослаблен расстоянием и его легко можно было принять за хлопок двери или падение на пол какого-то предмета. Поэтому никакой мысли о преступлении у девушки сначала не возникло.

Она испугалась, лишь услышав, как хрипло вскрикнул Мишель, и пришла в совершенный ужас, увидав, что он зашатался и рухнул на ковер.

Жермена громко закричала и попыталась вскочить с постели, но она была еще слишком слаба и, бессильно опрокинувшись на подушки, принялась звать на помощь и окликать упавшего.

– Мишель!.. Что с вами?.. Ответьте мне!.. Мишель! Друг мой! Это я, Жермена! – И девушка снова закричала сколько было сил. Во дворе откликнулись мужские голоса, послышались быстрые шаги, к ней спешили на помощь.

Первым прибежал Владислав и завыл, как водится у русских:

– Убили моего хозяина!.. Будь я проклят, что не уберег его!..

Дворецкий[45]45
  Дворецкий – в российском помещичьем и дворянском быту – старший лакей, заведовавший домашним хозяйством и прислугой барского дома.


[Закрыть] бросился к князю, охватил его руками, поднял, увидал отверстие в его одежде и заплакал, причитая:

– Очнись, батюшка мой! Открой свои глазыньки!.. Ведь ты не умер!.. Не хочу, чтобы ты умирал!..

Жермена, рыдая и заливаясь слезами, повторяла одно и то же:

– Мишель!.. Мой Мишель… Мой друг!..

Вбежал Бобино, он задыхался, был бледен и в совершенном расстройстве. Юноша воскликнул:

– Боже мой!.. Еще один покойник!.. И это он! Жермена, что случилось?! Как это произошло?! Отвечайте скорей!..

Но Жермена задыхалась от рыданий и не могла вымолвить ни слова. Бобино старался привести ее в чувство, а Владислав укладывал поудобнее на ковре князя. Мишель очнулся после того, как ему полили на лицо холодной воды.

– Он жив! – заревел дворецкий.

– Он жив! – как эхо повторил Бобино, мечась между находившейся в обмороке Жерменой и князем, которого считал уже мертвым.

Князь вздохнул и посмотрел наконец вокруг себя, не в состоянии ничего понять: почему он лежит на полу, Жермена в таком ужасном состоянии, а Владислав весь в слезах.

Мишель дышал, но прерывисто, что-то мешало ему. Он сорвал с себя жилет и пластрон[46]46
  Пластрон – туго накрахмаленная грудь мужской сорочки при парадном костюме.


[Закрыть] рубашки. На груди, как раз против сердца, виднелось лиловатое пятнышко, просто синяк размером с монетку.

Владислав осмотрел накрахмаленный пластрон, он был совершенно цел, а из нагрудного кармашка куртки вывалился простреленный насквозь, туго набитый бумажник, в золотой застежке которого застряла расплющенная пуля. Она выпала на ковер как раз в тот момент, когда князь пришел в себя и смог заговорить.

Его первая мысль, первое слово были обращены к Жермене:

– Детка моя… Сестра моя дорогая… Со мной ничего не случилось… Очнитесь!

– Она вас слышит, князь. Скажите ей еще что-нибудь, ей от этого лучше делается.

– Жермена, узнаете меня?.. Это я, Мишель… а это Бобино, наш друг, а это Владислав.

С помощью дворецкого Мишель наконец встал на ноги. Затем, еще совсем слабый, слегка пошатываясь, сел на край постели Жермены, взял ее руки в свои и заговорил ласково, будто с ребенком. Девушка постепенно пришла в себя и конечно захотела узнать, что произошло.

Он рассказал ей, по крайней мере, то, что сам знал или предполагал.

Его пытались убить, выстрел был очень метким, в самое сердце, но, откуда была пущена пуля, точно определить невозможно: в домах напротив пятьдесят или шестьдесят окон.

Если бы не бумажник, Мишель был бы сражен наповал, но и контузия от удара пули была так сильна, что он упал замертво. Все обошлось, слава Богу, хотя он еще чувствует боль в груди, но это скоро пройдет.

– Вы говорите, скоро пройдет… Я тоже на это надеюсь и от всей души этого желаю, – сказала Жермена. – Но это уже второе покушение… Враги не сложили оружия. Нам надо уезжать… Друг мой, умоляю вас, давайте поскорее уберемся отсюда. Я уже достаточно окрепла.

– Вы же знаете, что прежде мы должны найти ваших сестер.

– Боже мой! Простите, я на минуту о них забыла, я как с ума сошла…

– Успокойтесь, Жермена. Мы будем бдительны, как никогда прежде, а Бобино отправится на поиски.

– Сейчас и поеду, я готов приняться за дело.

– Подождите минутку. – И князь направился в свою комнату, достал из сейфа пачку банкнотов, положил кинжал и пистолет. – Возьмите, – сказал он, подавая типографу деньги, – это главное орудие войны. Я их не считал, тратьте все, если не хватит, попросите еще.

Бобино спокойно принял ассигнации и, тоже не считая, положил во внутренний карман.

Затем князь передал ему револьвер и кинжал и сказал:

– Этот кинжал из крепчайшей стали, им можно перерубить любое английское оружие. Он верный друг, который не изменит своему хозяину. А теперь, мой дорогой, попрощаемся. Вы идете на трудное дело, на пути встретится много преград, но ведь вы из тех, кто не останавливается ни перед чем, когда ему светит впереди счастье выполнения долга.

– Вы хорошо сказали, князь Мишель! Да, я сделаю все, что будет в моих силах, а что касается опасностей, ну… буду держать ухо востро. Я попался один раз… теперь буду умнее. До свидания, Жермена!

– До свидания, дорогой Жан, до свидания, мой Бобино.

– До скорого, мой храбрый друг.

Юноша пересек двор, ведя за руль своего нового железного коня. Он проходил через ворота, когда увидел, что к ним подошел какой-то человек и спорит со швейцаром.

– …Я вам говорю, что у меня дело к князю, он меня сейчас ждет.

– Должен вам заметить, месье, что князь никого не принимает, решительно никого.

– Но вы меня хорошо знаете…

– Мне известно, что месье – барон де Мальтаверн.

– Один из друзей вашего хозяина.

– Я знаю, но у меня приказ…

– Вы говорите как на военной службе.

– Да, месье, я служил верно и честно, – ответил швейцар, поглядев на свидетельство о награждении воинской медалью, висевшее на стене сторожевой будки в рамке черного дерева.

– Так вот, мой приход касается дела чести…

– Князь должен драться на дуэли?..

– Может быть!.. Я его секундант. Повторяю: он меня ждет и точность, с которой вы исполняете приказ, может причинить ему большое несчастье. Поэтому пропустите меня.

Бобино тихо вышел на мостовую и сел на велосипед. Дальше слушать разговор он считал неделикатным; да и швейцар лучше знает, как надо поступить.

Прыгнув в седло, юноша быстро покатил кратчайшим путем к Аньерским воротам. В это время швейцар звонил в дом князя, чтобы спросить, можно ли впустить посетителя.

ГЛАВА 21

Бобино отправился на поиски Берты и Марии по той дороге, где он проезжал больше месяца назад, когда мерзавец похитил Жермену и скрыл ее в мрачном доме на берегу Сены.

Сколько драматических событий прошло с тех пор! Сколько страшных, невероятных и тем не менее вполне реальных приключений пришлось пережить!

Его, Бобино, истерзанного собаками, бросили в реку, и он был чудесным образом спасен добрым рыбаком Могеном, с которым скоро должен увидеться.

После исчезновения Жермены трагически скончалась милая мамаша Роллен, ее он любил как родную мать. Увезли неизвестно куда двух девушек; чудесным образом была спасена Жермена. Участие в ее судьбе князя, покушение на него; выздоровление Жермены…

Можно было потерять голову. И за всем этим скрывалась, видимо, преступная рука какого-то одного могущественного врага.

Бобино, с ранних лет напичканный грошовой литературой, чувствовал себя действующим лицом драмы, подобной тем, какие он читал у любимых авторов и начинал думать, что в жизни все может случиться, даже невероятное… особенно невероятное.

В его кармане лежал черкесский кинжал, что мог срезать гвозди, как бритва – волосы; крупнокалиберный револьвер «бульдог», стрелявший как пушка; пачка банкнот на сумму, какую он не мог бы заработать и за четыре года; он ехал на новом велосипеде, ценою в восемьсот франков.

Наконец, он стал другом князя… настоящего князя! Красивого, высокого и сильного, как герой из романа… великодушного… такого великодушного, каких уже не бывает в наш мелочный торгашеский век.

Как истинное дитя Парижа, Бобино не преклонялся перед титулами, расшитыми мундирами, орденами и прочими знаками величия и знатности, и восхищался князем не потому, что Мишель Березов принадлежал к высшей аристократии России. На жалованные грамоты, на княжеские короны и всякие гербы типографскому рабочему французской столицы, независимому, скептическому, склонному к насмешке и знающему себе цену, было в достаточной мере наплевать. Но в лице князя Березова он встретил такого простого, обходительного и сердечного человека, противника светских условностей, что типограф сказал себе: «Это – брат!.. У него на копейку нет ничего из аристо… Такой человек мне по душе: что он любит Жермену… это совсем не глупо… Она его достойна. Если и она его любит… еще лучше! Из них выйдет прекрасная пара, когда господин кюре их обвенчает…»

Так размышляя о бурных событиях, оторвавших его от работы в типографии, он в опьянении скоростью езды катил на велосипеде.

Как и в первый раз, обогнув Аржантейль, юноша свернул налево и поехал по дороге к ля Фретт.

Впереди него не спеша двигался экипаж, возница дремал на козлах.

Бобино делал примерно двадцать пять километров в час, он быстро нагнал упряжку и некоторое время ехал следом за ней.

Несмотря на холод, дверцы там были открыты и оттуда слышались взрывы смеха и, похоже, звуки поцелуев.

Бобино весело улыбнулся. Красивому малому были не чужды такие радости, и ему захотелось взглянуть на счастливчиков.

Он обошел карету слева и некоторое время двигался вровень с ней.

Повозка была просторная. В ней действительно разместилась явно влюбленная парочка.

Она была великолепна: рыжеволосая, пышнотелая, очень соблазнительная, огромные глаза цвета моря, странные, покоряющие; маленький алый ротик, чуть подкрашенный, прямо созданный для поцелуев, для веселья и для порочных наслаждений! Одета шикарно, не только по моде, но даже впереди моды, женщина казалась одной из тех, кому подражают в туалетах.

Он был менее интересен. Наряжен уж слишком броско. Красивый малый, но вульгарный. Толстощекий, толстогубый, с широкими бровями. Кольца на обеих руках, руки широкие, короткопалые, ногти холеные. На груди увесистая цепочка от часов, какую носят люди без вкуса, меж бровей на нос спускался локон, выбившийся из-под шляпы.

В момент, когда Бобино проезжал мимо, молодые люди взасос целовались. Они подняли глаза при звуке звонка велосипеда, но не разъяли губы. Их взгляды встретились, Бобино понимающе улыбнулся влюбленным, и парочка принялась лобызаться с еще большим увлечением, как люди, которые для того и поехали кататься и кому незачем зря терять время.

Они веселым хохотом приветствовали велосипедиста, а он, нажав на педали, поскорее проехал вперед. Через двадцать минут Жан Робер прибыл к рыбаку Могену.

Супруги как раз садились за стол есть чудесный матлот, его так хорошо умела готовить жена Могена, что традиционное блюдо никогда не надоедало мужу.

– Здравствуйте, месье и мадам, – сказал Бобино, входя и ведя за собой велосипед.

– Здравствуйте, месье, – ответили супруги, подняв вилки и глядя на пришедшего удивленными глазами.

– Вы меня не узнаете?

– Честное слово, нет.

– Я вас тоже не узнаю, – сказал Бобино, прислоняя велосипед к стене. – Но это ничего не значит, потому что я вас люблю как своих отца и мать.

Хозяева совсем опешили.

– Да, как моих родителей, потому что вам я обязан жизнью. Я тот, кого вы выловили из реки в одиннадцать часов вечера в прошлом месяце и кого своими стараниями мадам Моген привела в чувство и выходила. Я друг Жермены и также друг князя Березова, о чем говорю вам не без гордости.

Супруги вскочили и начали его обнимать и целовать, восклицая:

– Милое наше дитя, мы так рады тебя видеть!.. Садитесь с нами, ешьте, пейте! Будьте как у себя дома!

Обрадованный такой сердечной встречей, Бобино расчувствовался до слез, как бывает с людьми, никогда не видавшими родителей, когда они встречают столь сердечное гостеприимство. Он сел за стол, не зная с чего начать разговор, он, парижанин, который, кажется, никогда не лез за словом в карман.

Мадам Моген закидала его вопросами с такой поспешностью, что слова летели у нее изо рта одно через другое, путаясь между собой.

– А там как идут дела? Князь нам писал… Какой хороший человек, совсем не гордый, такой же простой, как мы с вами… Он зовет нас друзьями… присылает всякие вещи… совсем новую лодку… такие снасти, что прямо не знаешь, куда их положить! Правду я говорю, Моген?

– Такие подарки, что я до сих пор в изумлении.

– И всякие драгоценности… часы, ожерелья, браслеты… для моих толстых рук… Я никогда не решусь надеть все это золото и украшения… Но скажи, сынок… мадемуазель Жермена… как она?..

Бобино наконец смог прорваться сквозь поток восторженных слов.

– Она поправилась. Очень сильно болела. Князь несколько раз думал, что бедняжка вот-вот умрет. Но слава Богу, всё обошлось.

– Вот и хорошо! Мы так рады, так рады! Как будто она – наше родное дитя.

– Жермена, князь Мишель и я, мы все – ваши искренние друзья.

– Видишь, наши чувства взаимны, сынок. Но скажи нам, какому счастливому случаю мы обязаны твоим сегодняшним посещением?

– Прежде всего мне хотелось высказать вам свою горячую благодарность. Вы меня спасли!.. Я по гроб жизни буду вам признателен!

Глубоко тронутые, рыбак и его жена крепко пожали руки юноши.

– А еще, возможно, что мне придется просить вас о помощи в одном очень сложном деле, страшном деле, оно касается князя, Жермены, ее сестер и меня.

– Будем рады помочь вам.

– Спасибо вам от всего сердца! Но прежде, чтобы вы знали, о какой помощи я буду просить, надо рассказать все, что мне известно об этой жестокой истории. Князь просил об этом, так что, пожалуйста, выслушайте.

И парижанин, успевший хорошо подкрепиться за гостеприимным столом, поведал как мог все, что произошло с того дня, когда он, совершенно бессильный и безоружный, наблюдал, как похищали Жермену.

Когда он сказал рыбакам, что приехал выручать сестер Жермены, Моген ответил:

– Возможно, что они их спрятали в каком-нибудь закоулке этого проклятого бандитского притона. Может быть, и где-нибудь в другом месте. Это трудно узнать. Во всяком случае, мы будем делать все, что в наших силах. Правильно я сказал, мать?

– Правильно, муженек!

– Сделаем все, что сможем, немного, наверное, потому что нас недолюбливают в том доме.

– Раз там торгуют вином, у меня есть все основания туда войти, – сказал Бобино. – Наверное, туда шляется одна шпана.

– Да нет, заглядывают и хорошие парни, они работяги, но им постоянно хочется выпить из-за тяжелой работы – обжигают известь, от которой у них всегда горит внутри. Мы пойдем вместе, как будто ты рыбак-любитель, которого я учу. К вам отнесутся с доверием, если вы приедете с человеком из здешних мест, и нам, может быть, удастся разговориться с кем-нибудь из посетителей.

В этот момент экипаж с двумя влюбленными, обогнавший Бобино на дороге между Аржантейлем и ля Фретт, подъехал к дому рыбака и как будто собрался остановиться.

Сидевшая в повозке женщина выглянула из дверцы и сказала кучеру несколько вульгарным голосом:

– Кати дальше!

Она увидала Могена, помахала ему ручкой и снова откинулась на сиденье.

– Красивая девка! – оценивающе заметил Бобино. – Я видел, как она по дороге целовалась со своим любезным.

– Красивая… Но гулящая! – ответил Моген. – Ее мать – мамаша Башю, жена Лишамора. Мерзавка, продавшая дочь старым богачам, которые ее развратили, когда ей было двенадцать или тринадцать лет… Так-то вот… Теперь девица, кажется, живет в роскоши… кокотка высокого полета… Похоже, она здорово мстит за себя… разоряет дураков, бьет их по морде, наставляет им рога… в общем, радостно видеть! Там ее зовут Андреа Рыжая.

– Слышал это имя, – заметил Бобино. – Что касается ее спутника, он мне показался… – И парень сделал выразительный жест, как будто приглаживая завитки на висках[47]47
  В описываемых условиях одна из характерных примет педераста (Примеч. перев.)


[Закрыть].

– Вы угадали, – смеясь ответил Моген. – Он иногда появляется здесь вместе с Андреа, когда она приезжает в кабачок Лишамора, чтобы позлить маменьку. Его зовут Альфред, красавчик Альфред. Ему дали здесь прозвище Брадесанду, потому что малый любит выпить на дармовщинку.

– Давайте пойдем сегодня вечерком в это милое общество, отец.

– Пойдем, если нужно.

ГЛАВА 22

В экипаже действительно были возлюбленная разорившегося барона Мальтаверна и ее сердечный друг букмекер Петер Фог, более известный под именем Брадесанду.

После вечера, где ее появление имело такой шумный успех, Андреа не захотела возвращаться домой. Она была перевозбуждена большим количеством выпитого шампанского, и ее потянуло прогуляться куда-нибудь за город. Поехать далеко-далеко… чтобы вырваться из Парижа, повидать поля, деревья, проселочные дороги; удрать подальше от уличного шума и от людей так называемого шикарного общества. Она сказала о своем желании красавчику Альфреду и, поскольку в этот день на ипподроме не было никаких спортивных соревнований, он охотно согласился сопровождать подружку.

Они позавтракали в ресторанчике, наняли двухместную легкую карету и решили проехаться к родителям Андреа.

О! В этом не было ничего сентиментального. Даже простыми родственными чувствами нельзя было бы объяснить этот вояж[48]48
  Вояж – старинное название путешествия с развлекательной или деловой целью.


[Закрыть] к поэтическим берегам Сены, где Морис Вандоль нашел мотив одной из лучших своих картин.

Скорее всего Андреа повлекло туда чувство, подобное тому, что заставляет перелетных птиц возвращаться каждый год издалека к своему гнезду.

С Рыжей плохо обращался отчим, родная мать торговала ею, но она любила уголок, где родилась и росла, как будто встречаясь там со своим ранним, еще неисковерканным детством. Еще по дороге даже пустяки напоминали ей о тех счастливых днях детства и многие обычные уголки казались красивыми, а зимний холод несказанно приятным.

Они доехали до заржавленной решетки, возле нее огромные собаки чуть не разорвали Жермену.

Альфред вышел первым, подал руку спутнице, и, разодетая как на бал, она явилась в грязный кабак, темный от копоти, провонявший испарениями алкоголя и заплеванный курящими и жующими табак.

Старикашка с лицом, которое хотелось назвать мордой, багровый от неумеренного потребления спиртного, сидел за прилавком цвета винного осадка или засохшей крови, тупо помаргивая глазами в мелких красных прожилках, то и дело вытирая слюнявый рот и щеки, заросшие полуседой щетиной, дрожащими от пьянства руками, неожиданно белыми и довольно ухоженными.

Хмельной клиент рассчитывался с хозяином, причиталось пятнадцать су. Выпивоха сказал:

– Денег нет ни сантима, запиши на доску, старина Лишамор, дня через два получка, тогда расплачусь.

– Как хочешь, Горжю, ты всегда аккуратно платишь, я тебе верю.

Лишамор мелком на доске вывел сумму и фамилию греческими буквами! И все прочие записи были на том же языке, от тех, кто не имел университетского образования, какого удостоился Лишамор, это было надежно зашифровано.

– Вот неожиданность!.. Андреа… – проговорил кабатчик пропитым голосом.

– Здравствуй, Лиш! – ответила красавица.

Видя, что она без отвращения подставляет ему тугие соблазнительные щеки, старый пьяница дважды со смаком их поцеловал, потом с игривой улыбочкой подмигнул красавчику Альфреду и пожал ему руку. Владелец заведения был рад неожиданному появлению таких гостей, оно произвело должное впечатление на тридцать или сорок пропойц, сидевших за столами.

Андреа заговорила на языке своего детства:

– Как дела, старик? Где мать?

– Кормит малюток.

– Каких еще малюток?

Лишамор моментально прикусил язык, поняв, что проболтался.

– Я спрашиваю, что за малютки? – повторила Андреа. Ей бы и в голову не пришло настаивать, если бы Лишамор не замолчал, вместо того чтобы сразу ответить.

– Козочек… Хорошеньких беленьких козляточек… Она их поит из соски.

– Ну и прекрасно, ты почему-то вечно из всего делаешь секреты.

Минуты через две-три пришла мамаша Башю с корзинкой, где лежали глиняный горшок и две тарелки. Увидав дочь, она шумно залотошила:

– Наконец-то ты приехала, моя рыженькая, моя дорогая!.. Так долго не навещала мамочку!..

– И не приносила ей денежек… хочешь сказать, старая выжига. Нечего нежничать…

– Бог мой! Что такое?.. Какую сцену ты собираешься мне устроить?!

– Никакой! Приготовь-ка нам матлот, да поживей.

– Мигом, мигом, моя девочка, сейчас пошлю старика к рыбаку Могену.

– А вот и он сам идет с каким-то типом, который обогнал нас по дороге на велосипеде. Да, скажи-ка, мам, а где твоя соска?

– Какая соска?

– Да та, из какой ты поишь маленьких белых козочек…

Тут в зал вошли Моген и Бобино. Их удивило, как Лишамор старается заставить Андреа замолчать и одновременно подает знаки жене, чтобы та не отвечала дочери.

Андреа нарочно, наперекор Лишамору, продолжала спрашивать.

– Старик Лиш сказал, что ты кормила из соски маленьких козочек, а ты как будто ничего не понимаешь. У тебя в корзине горшок, две тарелки. Что же, здесь теперь кормят скотину с вилок?

Моген, услышав это, многозначительно посмотрел в глаза Бобино, и тот еле сдерживал волнение. Они сели за столик, делая вид, что разговор этот вроде пустой и их никак не касается, но у обоих сердце так и билось, каждому одновременно подумалось, что они напали на след.

Мамаша Башю увильнула от ответа дочери, благо был повод: заговорила с Могеном насчет рыбы для матлота.

– Удачное совпадение. Я как раз подъехал к вам с товарищем на лодке, и у нас там навалом еще живых щук, карпов и угрей. Я отберу для вас самых лучших, мадам Башю, и лишнего не запрошу.

Андреа знала рыбака с детства, у нее связывались с ним лучшие воспоминания. Когда она была маленькой, Моген часто брал ее в лодку и при ней вытягивал сети и верши, из них вываливалось множество трепещущих рыбин. Ловля рыбы ее очень занимала.

Она подошла поздороваться, пожала руку, улыбнулась Бобино и сказала Лишамору, чтобы он поставил им выпить.

Чокнулись, приветствуя друг друга, потом Моген отдал долг вежливости и в свою очередь угостил. Выпили еще по одной: Брадесанду, увидав, что Бобино не собирается ухаживать за его подружкой, перестал смотреть на него косо.

Сходив к лодке, Моген принес мамаше Башю сетку рыбы. Ее было столько, что хватило бы накормить десять человек, и вся отборная; все присутствующие пришли в восхищение, и мамаша Башю, может быть впервые, не стала спорить о цене и сделала комплимент, сказав, что месье Моген никогда не просил лишнего.

Андреа, любившая посидеть в славной компании, пригласила Могена к обеду, она знала его веселый нрав. Не забыла Рыжая и Бобино, улыбкой и остроумными словечками он ей очень понравился.

Старуха Башю, умевшая великолепно готовить, сделала такой матлот, что от его запаха даже у моряков, избалованных рыбными блюдами, разгорелся аппетит.

Уселись в углу питейного зала, сдвинув несколько столиков. Места и еды хватало человек на двенадцать, и, чтобы добро не пропало, Лишамор вежливо позвал еще нескольких клиентов кабака, самых избранных негодяев, от которых попахивало каторгой. Они не заставили долго упрашивать.

Андреа пришла в восторг, изображая хозяйку дома и чувствуя себя свободно в обстановке грязного кабака, где особенно ослепительно выглядела ее блистательная красота. Она была добрая девка и ничуть не важничала, обходилась со всеми просто, даже чрезмерно просто и была щедра до расточительности. Звала Брадесанду – мой муженек, Могена – мой старик, а Бобино – мой маленький; дружески разговаривала с приглашенными, смотревшими на нее как на существо высшей породы. Ела она с прекрасным аппетитом, не испорченным зваными ужинами, пила вовсю н веселела все больше и больше. Понемножку Рыжая разнежничалась, как бывает с простыми людьми после основательной выпивки, и принялась говорить о птичках, о цветочках, о бабочках, отдавшись сусальным восторгам жительницы городских предместий.

Лишамор напивался старательно. Его лицо и нос стали красными как рубин, глаза окончательно налились кровью. Ему вспомнились обрывки его педагогических знаний, он произносил слова, ученость коих повергала всех в изумление, руки перестали дрожать, язык не заплетался; в общем, он превращался в странное существо, еще более страшное и отвратительное, чем просто пьяный содержатель грязного кабака, ибо в нем проявлялись черты некогда высокообразованного, а теперь совершенно опустившегося человека.

Мамаша Башю вся раскисала, по мере того как накачивалась вином, глаза ее то и дело смежались, и, поднося ложку к усатому рту, она обливалась соусом.

Все говорили враз и уже переставали слушать и понимать друг друга.

Брадесанду, обладавший красивым голосом, предложил спеть и завел нечто патриотическое. Ему дружно аплодировали.

Андреа, делавшаяся все более и более сентиментальной, с надрывом, покачивая в такт головой, пролепетала куплет какой-то до невозможности глупенькой песенки, и пьяницы слушали, раскрыв рты и роняя слезы. Песенка называлась «Гнездо маленькой птички», и бандюги, которым не раз приходилось спокойно пырнуть ножом своего ближнего, плакали о птенчике, унесенном из гнезда кошкой, о горе несчастных пташек-родителей. Припев начинался так: «Оставьте детей их матери…»

Эти слова подхватывали хором, и мамаша Башю, басистый голос которой ревел словно офиклейд[49]49
  Офиклейд – духовой музыкальный инструмент самого низкого звучания (в первой половине XIX в.); его сменила туба.


[Закрыть], плакала как Магдалина о родителях, нашедших в опустевшем гнезде только несколько перышек.

Андреа, гораздо менее пьяная, чем изображала, украдкой наблюдала за старухой и думала под аплодисменты, последовавшие за песней: «И эта отвратительная старая негодяйка продала меня – свою дочь!.. Она, видите ли, способна расчувствоваться!.. А мне совсем не хотелось блудить! Я мечтала со временем выйти замуж за хорошего работящего парня, я любила бы его и нарожала кучу маленьких. Но я была мила… слишком мила, наверное… и Лишамор, бывший богатый человек, мой отчим, попытался меня развратить, но потом решил, что лучше и выгодней нажиться на моей хорошенькой мордочке!..»

Теперь Бобино отчебучивал что-то смешное, но песенка его не рассеяла тяжелых мыслей женщины, предавшейся горьким воспоминаниям.

Она думала: «Я уверена, что мои, с позволения сказать, родители опять замышляют какое-то грязное дело. Старуха замялась, когда я спросила про маленьких козочек. Что еще за козочки, питающиеся из соски? Кто знает! Может быть, какие-то несчастные девочки, которых готовят для прихоти развратного аристократа…»

Вечеринка закончилась вполне мирно, все разошлись с пожеланиями в скором времени встретиться еще раз.

Бобино и Моген вернулись домой за полночь, довольные тем, что так легко проникли в центр событий. Они на все лады истолковывали темные словечки, вырвавшиеся у двух пьяниц-хозяев. Бобино был почти убежден, что «маленькие» – это Берта и Мария… Веришь всегда тому, чему хочется верить.

Моген тоже надеялся, что их ждет удача. Он всей душой включился в происшествие: старик всегда стремился помочь находящемуся в беде и был готов идти на любое действие ради этого.

Андреа отважно продолжала пить в компании отчима.

Мамаша Башю уже давно совсем осоловела и храпела в закоулочке, а дочь зорко наблюдала за ней, желая во что бы то ни стало проникнуть в затеянную здесь махинацию.

Едва забрезжил свет, Андреа встала из-за стола, как следует ополоснула лицо холодной водой и, почувствовав себя совершенно освеженной, решила: «Вместо того чтобы возвращаться в Париж, останусь здесь и все выслежу… Мне не доверяют, и потому я еще сильнее хочу знать, что же они скрывают».