Текст книги "Грабители морей"

Глава XX. Неудачные попытки Эриксона

Пора, однако, нам посмотреть, что сталось с мистером Ольдгамом и другими интересными личностями, фигурирующими в нашем правдивом рассказе.

Первой заботой Ингольфа, по прибытии в Розольфсе, было запереть почтенного бухгалтера в особую каюту и приставить к двери часового, чтобы мистер Ольдгам как-нибудь не выбежал и не наделал бед своим болтливым языком.

Молодому лейтенанту Эриксону, большому приятелю бухгалтера, было поручено сделать так, чтобы мистер Ольдгам подчинился своей участи без большого протеста. Но – увы! – на этот раз все красноречие офицера осталось втуне: почтенный клерк ничего не хотел слышать. Напрасно Эриксон рассказывал про розольфскую стоянку разные ужасы и даже придумал ей название «бухты Убийств», уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося на берег немедленно убивают, потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на вертеле, съедают, – мистер Ольдгам нисколько не отступался от своего желания выйти на берег.

– Брр! – пугал его Эриксон. – Как это вы будете жариться в собственном соку… Бедный Ольдгам!..

Даже и это не действовало. Клерк непременно желал посмотреть на канаков, чтобы потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам о своих приключениях.

Эриксон был разбит по всем пунктам. Добряк-счетовод был упрям и ни за что не хотел отступиться от того, что раз навсегда взял себе в голову.

Истощив все аргументы, офицер решился сказать Ольдгаму правду и объявил ему напрямик, что бриг «Ральф» находится вовсе не в Океании, а в Норрланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от Северного полюса.

Ольдгам не дал ему даже договорить – покатился со смеху.

– Рассказывайте! – сказал он. – На каком же это полюсе солнце может греть в течение восемнадцати часов?

– Да ведь чем ближе к полюсу, тем дни дольше, – возразил лейтенант. – Если бы мы были на экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому ведь экватор и называется равноденственною линией.

– Оставьте вы свои шутки, – твердил свое Ольдгам. – Не знаю, что у вас за причина не пускать меня на берег, но что мы в Океании – в этом я убежден. И капитан, и господин Надод, все вы говорили мне, что идете в Океанию. Тогда у вас не было причины меня обманывать. Да, наконец, я хоть и близорук, а все-таки разглядел и берега, и роскошную тропическую растительность… Как хотите, а на берег я съеду, не посмотрю на вашего часового. Вы узнаете на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит насмехаться над собою.

Отвечать было нечего. Лейтенант ушел, накрепко подтвердив часовому, чтобы он смотрел за бухгалтером в оба.

Решившись на этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение, Ольдгам подсчитал кассу, подвел баланс, привел в порядок все книги и стал готовиться к побегу.

Вычислив свою долю в призах, так как никто не держал на корабле много денег на случай несчастия, мистер Ольдгам оказался обладателем 150 000 франков, которые лежали у банкиров Дерлинга и Фрэзера в Лондоне. Ввиду скромных вкусов мистера Ольдгама сумма эта была для него очень значительна. Ее достало бы ему на то, чтобы всю жизнь прожить без нужды, даже если б нотариус Пеггам и не взял его на прежнее место.

Он решился покинуть «Ральф» навсегда, что считал себя вправе сделать во всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было у него в данную минуту 18 000 франков. Он их держал при себе для того, чтобы накупить всевозможных коллекций и украсить ими свой кабинет в Чичестере.

Уложив в небольшой мешок провизии на три дня, мистер Ольдгам стал нетерпеливо дожидаться ночи.

Как раз под окном его каюты плавала привязанная на простую веревочку лодочка, в которой обыкновенно ездил по своим делам повар. Когда стемнело, Ольдгам тихонько притянул лодочку к стене корабля, тихо спустился в нее из окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море.

Сердце билось у него сильно, когда он отъезжал от корабля, но, к счастью, его никто не заметил.

Незаметно приблизился он к «Сусанне», стоявшей на якоре, и поспешил скрыться за ее кузовом. Тут уж он был вне опасности и, благополучно доехав до берега фиорда, который считал рекою, радостно выпрыгнул из лодки.

Он был спасен, так как Ингольф, отправляясь в замок, строго запретил своим матросам сходить с корабля.

Почтенный клерк, ничего не знавший о случившемся событии, полагал, что капитан Ингольф отправился в гости к какому-нибудь европейскому колонисту, и это вполне успокаивало его относительно людоедства туземцев.

Едва Ольдгам ступил по берегу несколько шагов, как перед ним выросла чья-то тень и обратилась к нему с речью на незнакомом языке.

Ольдгам нисколько не испугался. Он этого ожидал. Разумеется, он должен же был кого-нибудь встретить, и чем скорее это случилось, тем лучше – по крайней мере не придется ночевать под открытым небом.

– Это, должно быть, канак, – подумал он. – Как жаль, что я не знаю местного наречия!

Незнакомец повторил свою фразу.

– Друг мой, – отвечал по-английски Ольдгам. – Я, к несчастью, не знаю твоего благозвучного диалекта, я иностранец и приехал на твой остров в первый раз, чтобы изучить нравы и обычаи туземцев и проверить рассказы путешественников.

– Кто бы ты ни был, – отвечал ему по-английски Грундвиг (туземец был некто иной, как он), – я очень рад тебя видеть в нашей стране.

– Канак, говорящий по-английски! – изумился вслух мистер Ольдгам. Вот уж никак не ожидал!

– Он меня принимает за канака! – подумал старый норрландец. – Кто же он такой? Сумасшедший или шутник?

В голове Грундвига постоянно сидела мысль – отыскать Фредерика Биорна. Верному слуге показалось, что лицо Ингольфа необычайно напоминает изящные и благородные черты покойной герцогини. Путешествуя с Магнусом Биорном в Китай, в Японию, в Индию и даже в Океанию, Грундвиг всюду разыскивал следы пропавшего мальчика, но ни на одном из тех мальчиков и юношей, которых он принимал за Фредерика Биорна, не оказывалось Биорновского клейма, неизгладимым способом накладываемого на каждого родившегося в этом семействе младенца мужского пола. При виде же Ингольфа у Грундвига явилось какое-то необыкновенно сильное предчувствие, что этот молодой человек и есть Фредерик…

Об Ингольфе, его семейном положении он ничего не знал, а между тем едва не упал в обморок, когда увидал его лицо.

Прежде чем откровенно обратиться к капитану «Ральфа» с вопросом, нет ли у него на груди клейма, он решился воспользоваться отсутствием Ингольфа и отправиться на бриг, чтобы поболтать с кем-нибудь из тамошних людей и навести справки об их капитане. Случай совершенно неожиданно свел его с почтенным Ольдгамом.

Услыхав, что незнакомец принимает его за канака, Грундвиг собирался уже разъяснить ему его ошибку, но Ольдгам продолжал свою болтовню, не дав Грундвигу раскрыть рта.

– Извините мое волнение, почтенный полинезиец, но ведь я, знаете ли, вот уж двадцать лет собирался посетить Океанию – и никак это мне не удавалось. Ведь я – простой клерк в конторе нотариуса на берегу Англии и согласился сесть на этот бриг лишь с тем условием, чтобы меня свозили посмотреть Океанию, куда бриг именно и шел, как говорил сам капитан. Правда, когда мы сюда пришли, лейтенант Эриксон стал уверять, что здешние жители людоеды, но я не побоялся этого и все-таки вышел на берег, вверив себя святым законам гостеприимства, которые не чужды, конечно, и вам, о первобытные чада природы!.. Теперь я услышал из уст твоих, почтенный полинезиец, английскую речь и заключаю из этого, что цивилизация не чужда и твоей родине. Итак, вверяюсь тебе всецело… Ты, вероятно, здешний великий вождь?

Грундвиг был человек очень умный и в замке занимал положение не столько слуги, сколько доверенного человека, наперсника. Для своего времени он был даже довольно образован и начитан. Поэтому, слушая наивную речь Ольдгама, он сразу понял, что видит пред собой какого-нибудь легковерного простака, которого вышучивают офицеры брига. Имея в виду чего-нибудь добиться от незнакомца, Грундвиг не стал его разуверять и преважно отвечал ему, усиливаясь не прыснуть от смеха:

– Да, Утава – великий вождь, и он приветствует белого гостя в своих владениях. Но прежде чем я отведу тебя в свою хижину, ты должен ответить мне на мои вопросы, ибо мои братья послали меня узнать, что это за корабль пришел к нам.

– Спрашивай! Ольдгам с удовольствием ответит своему брату Утаве! – отвечал клерк, подделываясь под манеру своего собеседника.

– Кто капитан этой большой лодки?

– Его зовут Ингольф, он капитан шведской службы. Швеция – это страна, которой ты, Утава, не знаешь. Там настолько холодно, насколько здесь жарко.

При других обстоятельствах этот ответ насмешил бы Грундвига, но теперь ему было не до смеха. Сердце его сжималось от страха, что ему не удастся узнать того, чего он желает.

Он продолжал допрос:

– Где живут родители капитана, и знал ли ты их?

– Ничего не могу тебе ответить, потому что сам познакомился с капитаном Ингольфом на корабле.

Этот ответ причинил Грундвигу сильное разочарование, но все-таки старый слуга продолжал слушать, так как Ольдгам пояснял дальше.

– Впрочем, если ты желаешь подробных и самых верных сведений, – говорил клерк, – то на корабле есть человек, которому известно все прошлое капитана. Это один белый… вернее, рыжий и, одним словом, европеец, то есть такой же человек, как и я.

– Как его зовут?

– Его зовут Надодом.

– Надодом! – вскричал Грундвиг, не в силах будучи скрыть своего удивления.

– Да, Надодом… Что тебя так удивляет это имя? Оно очень обыкновенно в Швеции и Норвегии, и нотариус Пеггам, у которого я служил, говорил мне, что этот человек родился в герцогстве Норрландском.

– Надод!.. Норрландское герцогство! – пробормотал Грундвиг, удивление которого постоянно росло.

– У этого Надода, – докончил Ольдгам, – есть еще прозвище Красноглазый, потому что один глаз у него налит кровью и совершенно вышел из орбит. Его, говорят, очень сильно побили в детстве. Пеггам мне рассказывал, что Надода наказали так по приказу его господ за то, что недоглядел за ребенком, который был поручен его надзору, и тот утонул.

Грундвиг слушал Ольдгама, боясь вздохнуть, боясь проронить хотя бы словечко.

– Впрочем, я не вполне уверен, утонул ли ребенок: мне помнится, что мистер Пеггам говорил, что мальчик жив. Эти рассказы меня никогда особенно не интересовали, поэтому я слушал их кое-как, без большого внимания. Одно могу тебе сказать, друг мой Утава, что это Надод находится на корабле и что никто лучше этого человека не может рассказать тебе о нашем капитане.

Грундвиг не мог ошибиться в личности Надода, потому что приговор герцога исполнял он, Грундвиг, вместе с Гуттором.

– Слава тебе, Господи! – пробормотал он вполголоса. – Да, это он: предчувствие на этот раз не обмануло меня… Надобно увидеть этого Надода, вырвать у него тайну… И зачем он явился опять в Розольфсе? Уж, разумеется, не за хорошим делом. Этот гнусный бандит на хорошее дело не способен… Разве, убегая из замка, он не поклялся жестоко отомстить за причиненное ему увечье? Разве он не говорил, что не успокоится до тех пор, покуда не омоет руки в крови последнего из Биорнов?.. Разве не поклялся он меня с Гуттором пригвоздить живыми к воротам замка?.. Боже мой! Что если он явился сюда теперь именно для того, чтобы исполнить свои угрозы?.. И почему он прибыл именно на этом бриге?.. О, какая дьявольская мысль: разрушить Розольфсе руками одного из Биорнов!.. Ужасная мысль, но вполне достойная такого бандита… Нельзя терять времени, необходимо овладеть Надодом во что бы то ни стало… Но как это сделать?..

Он задумался…

Весь его предыдущий монолог был сказан на том наречии, которым говорят норвежские поморцы, и Ольдгам, не понявший ни слова, был уверен, что слышит настоящий канакский язык. Вместе с тем он полагал, что великий вождь Утава произносит какое-нибудь заклинание против духов ночи, – об этом почтенный клерк тоже вычитал в книге о путешествиях.

Грундвиг был теперь убежден не только в том, что Ингольф есть Фредерик Биорн, но и в том, что Надод нарочно воспитал его для своего мщения и внушил ему мысль разрушить Розольфский замок. Злее этой мести не могло быть – уничтожить род Биорнов через одного из членов этого рода! Но это было не так. Такая идея легко бы могла прийти Надоду в голову, но в действительности он вовсе не воспитывал Ингольфа и даже не знал его до тех пор, пока три месяца тому назад министр Гинго не посоветовал ему обратиться к молодому корсару. Министру Гинго хотелось овладеть Черным герцогом и его детьми, но так, чтобы самому остаться в стороне в случае неудачи. Что же касается до ближайшей цели Надода, то Грундвиг не ошибался относительно ее нисколько: бывший розольфский крепостной собирался мстить своим прежним господам и всем тем, которые так или иначе участвовали в исполнении над ним грозного приговора.

Вдруг Ольдгам позволил себе нарушить молчание и вывести предполагаемого Утаву из задумчивости: на «Ральфе» в это время зажглись огни, как это делается ночью на военных кораблях, и на корме брига показался человек, прохаживающийся взад и вперед. Даже издали можно было заметить, что у этого человека непомерно большая голова.

– Вот, мой друг Утава, тот самый человек, о котором я тебе говорил, – сказал Ольдгам. – Это Надод Красноглазый. Он дожидается капитана, который съехал на берег в гости к одному колонисту. Что касается меня, я предпочитаю погостить у кого-нибудь из туземцев: это гораздо интереснее.

– Мой белый брат рассуждает совершенно справедливо, – отвечал Грундвиг, которому хотелось поскорее избавиться от собеседника, уже начинавшего ему надоедать и мешать. – Пойдем со мной, я велю тебя проводить в мою хижину одному из моих воинов, а самому мне нужно здесь пробыть несколько времени.

Грундвиг и Ольдгам прошли молча около мили, затем верный слуга Биорнов взял свисток, висевший у него на шнурке, и несколько раз протяжно свистнул.

Спустя несколько минут захрустел валежник – послышались чьи-то шаги.

– Это ты, Вилль? – спросил Грундвиг.

– Я, господин Грунд, – отозвался молодой свежий голос.

Розольфские слуги очень часто называли Грундвига сокращенным именем Грунд. Это делалось из особого к нему уважения, как к главному слуге Черного герцога.

Вилль был очень толковый юноша и обучался у лучшего стокгольмского ветеринара. Гаральд поручил ему главный надзор за стадами, за лошадьми и за охотничьими собаками. Грундвиг уже успел придумать отправить Ольдгама в ског, где паслись олени и были выстроены палатки для пастухов. Роскошная трава и оригинальные костюмы лопарей, по мнению Грундвига, должны были оставить близорукого и легковерного Ольдгама при его иллюзии, будто он находится в Океании.

Отведя Вилля в сторону, Грундвиг в коротких словах объяснил ему, в чем дело. Вилль должен был увести Ольдгама на большую пастушескую станцию Иокильсфильд, так как теперь после известного разговора было бы слишком опасно позволять ему встречаться с Надодом.

Грундвиг представил Ольдгаму Вилля как своего родственника-туземца, которому белый гость может вполне довериться. Почтенный клерк принялся горячо благодарить, и Вилль увел его. Близорукость Ольдгама чрезвычайно облегчала задачу Вилля.

Как только они скрылись, Грундвиг побежал в замок и сейчас же опять вышел оттуда, но уже не один, а с Гуттором.

Глава XXI. Два шпиона

Гуттор был с виду настоящий северный богатырь – шести футов ростом, широкоплечий, с огромными руками и ногами и обладал просто феноменальной силою. Был с ним однажды такой случай. Эдмунд, состоя на французской службе, командовал фрегатом «Сеньеле». Однажды на этом судне с грот-мачты упал матрос. Несчастному при падении грозила смерть, но Гуттор подбежал, растопырил руки и принял падающего матроса при громких аплодисментах всей команды. При такой громадной силе он уступал Грундвигу в тонкости ума, но не в преданности и любви к Биорнам. Разница между обоими была, впрочем, еще та, что Грундвиг постоянно боялся за молодых своих господ, а Гуттор, не рассуждая, готов был содействовать им во всяком предприятии, какое бы только они ни затеяли. Гуттор был любимцем Фрица, которого сам и выдрессировал. Когда медведь приходил в дурное расположение, силач хватал его за загривок, как щенка, и сажал в клетку.

Олаф и Эдмунд души не чаяли в своем богатыре, с которым чувствовали себя в безопасности где бы то ни было.

– Я совершенно с тобой согласен, – говорил Гуттор своему другу, идя с ним к берегу фиорда, – что Надод явился в Розольфсе с каким-нибудь дурным намерением. Недаром же он так старательно прячется от нас… Впрочем, у нас есть только одно средство узнать, что он затевает, – это овладеть им.

– Да как это сделать?

– Ты вот не хочешь пустить меня прямо на корабль.

– Помилуй, что ты… Это все нужно сделать в самой строгой тайне.

– Правда, тем более, что у него ведь сообщники… Знаешь, я нахожу, что герцог напрасно пригласил к себе в гости этого капитана. Этот молодец тоже не лучше других, я думаю.

– Неужели ты подозреваешь молодого командира «Ральфа»?

– Все они одного поля ягоды!

– Слушай, Гуттор, – сказал тогда, сдерживая волнение, Грундвиг, – я скажу тебе необыкновенную новость… Слышишь ты, как у меня дрожит голос?

– Да. Отчего же это?

– Ты не заметил, как похож капитан Ингольф на нашу покойную госпожу, герцогиню Норрландскую?

– Ты опять за свое! – засмеялся Гуттор, но сейчас же вновь сделался серьезен. – Ты всегда так. Ты и в смерть бедной Леоноры не верил и говорил, что не поверишь, покуда тебе ее не покажут мертвой, а между тем она погибла в море во время бури, погибла вместе с мужем, герцогом Эксмутом и со всеми детьми. Тебе почему-то кажется, что Биорны не могут погибать, как другие люди. Разуверься, Грундвиг: они такие же смертные, как и все.

– Фредерик Биорн утонул в море пяти лет от роду; Леонора, его сестра, умерла той смертью двадцати восьми лет… Ты скажешь – это судьба, а, по-моему, тут оба раза было преступление… Но то, что Фредерик Биорн не умер, а был только похищен, – в этом я теперь убедился, и у меня даже есть доказательство.

– Что ты говоришь? – вскричал изумленный Гуттор.

– Правду говорю. Ты сам знаешь, что у меня нет обыкновения лгать.

– Это верно, но ты можешь ошибиться.

– Я же тебе говорю, что у меня есть доказательства, понял?

– Кто же он? Уж не капитан ли «Ральфа»?

– Этого я не говорю.

– Зачем же ты упомянул о его сходстве с покойною герцогинею?

– Выслушай меня внимательно, Гуттор. Я получил несомненные доказательства, что Фредерик Биорн жив, но еще не могу сказать утвердительно, что он и капитан брига одно и то же лицо. Это только мое предположение, но я тебе сейчас объясню, на чем оно у меня основано.

– Говори. Это интересно, – сказал в высшей степени заинтересованный Гуттор.

– Сегодня утром я чуть не упал в обморок, когда увидал капитана, – до такой степени поразило меня его сходство с нашей покойной госпожой. Несколько часов спустя я узнаю, что молодой Фредерик Биорн никогда не умирал и что Надод находится на бриге. Как же после этого не предположить…

– Действительно, все это очень странно… Теперь вот что: Надод, конечно, прибыл сюда для того, чтобы мстить. Но что же он может сделать один? И почему именно он приехал на «Ральфе»?.. Очевидно, он рассчитывал на помощь матросов этого корабля, а стало быть, и капитан Ингольф нисколько не лучше Надода.

– Ты меня пугаешь, Гуттор… Знаешь, я сам об этом думаю… Что, если этот негодяй воспитал его для преступлений?

– Да?.. Ну, в таком случае твой капитан не может быть Биорном, и ты можешь успокоиться, – убежденным тоном заявил богатырь. – Порода всегда скажется.

– Однако на рассуждениях далеко не уйдешь. Покуда Надод не в наших руках, мы ничего не узнаем.

– О! – произнес со зловещей улыбкой Гуттор. – Я берусь заставить его говорить.

Оба служителя подошли к тому месту берега, которое приходилось напротив брига, на корме которого все еще расхаживал Надод, дожидавшийся Ингольфа.

Грундвиг указал на него Гуттору.

– Только бы он сошел на берег!

– Подождем, – сказал Гуттор, – быть может, и сойдет.

Вдруг вдали послышались чьи-то шаги.

То возвращался Ингольф.

Два друга спрятались в кусты и притаились. Капитан прошел мимо, не заметив их. Когда он вошел на корабль, друзья встали и в ту же минуту услыхали со стороны фиорда чьи-то голоса.

Какие-то люди разговаривали очень громко, очевидно, уверенные, что они совершенно одни. Разговаривая, они подошли к тому месту, где находились Грундвиг и Гуттор, поспешившие тем временем опять спрятаться.

– Дальше идти незачем, – говорил один из незнакомцев, – Надод отлично услышит нас и отсюда. Ты знаешь, он не велит слишком близко подходить к кораблю.

– Ну, уж теперь, я думаю, он будет нами доволен, – отвечал другой, – ведь мы все его приказания исполнили в точности… Но странно, право: что за фантазия ему пришла назначить нам свидание здесь, а не у входа в фиорд, как было прежде условлено?

– Очень понятно: ему хочется быть поближе к замку, чтобы не так далеко было перетаскивать на корабль миллионы, хранящиеся в кладовых Розольфского замка.

Грундвиг и Гуттор оба затрепетали.

Разговор продолжался.

– Не знаю, право, что меня удержало в прошлую ночь… А как мне хотелось пустить пулю в герцога или в его сыновей, когда они спасли того иностранца, отбивавшегося от медведя. По крайней мере в решительный день было бы меньше дела…

– Разве ты думаешь, что всех перебьют?

– Всех. Надод никого не хочет щадить.

– Знаешь, Торнвальд, он ужасный человек.

– Да, Трумп, совершенно верно; но нам ли на это жаловаться? Благодаря ему мы сделаемся так богаты, что заживем честными людьми. Тогда, Торнвальд, нам, в свою очередь, придется бояться воров.

Эта шутка насмешила обоих бандитов, и они громко засмеялись. Грундвиг воспользовался этим и сказал шепотом своему товарищу:

– Неужели мы дадим им уйти?

– Нет, нужно сделать так, чтобы в решительный день было поменьше дела, – отвечал Гуттор, подражая фразе, подслушанной у бандитов. – Хватать, что ли?

– Послушаем еще немного, быть может, мы узнаем очень важные вещи.

Перестав смеяться, разбойники возобновили прерванную беседу.

– Знаешь, Трумп, – сказал тот бандит, который был, по-видимому, старше годами, – ты замечательно счастлив: еще новичок, а уже рискуешь виселицей.

– У меня отец и два брата погибли на виселице, дружище Торнвальд; меня этим не удивишь.

– А! Ну, теперь я понимаю, за что судьба посылает тебе такое счастье… Ты еще не был на каторге?

– Нет, но в тюрьме полгода высидел.

– Э, да ты совсем еще невинность… Я вот уже тридцать лет работаю, двадцать два года с ядром на ноге проходил, клеймо на мне выжгли, а между тем в первый раз участвую в деле, которое пахнет миллионами. Ты еще только начинаешь карьеру – и уже попал в такое великолепное предприятие! Ведь подумай – эти миллионы веками копились… да, веками! Лет тысячу, по-крайней мере…

– Что бы ты сказал, Торнвальд, если б я тебе предложил дело еще более выгодное?

– Ты!.. Молокосос!..

– Да, я. Не продать ли нам тайну за миллион на каждого?

– Замолчи, несчастный! Ну, если тебя услышит Надод? – произнес Торнвальд с дрожью во всем теле. – Вот и видно, что ты еще не знаешь его хорошенько.

– Я пошутил, – возразил Трумп.

– Не шути так в другой раз. Однако пора дать Надоду условный сигнал.

– Скажи, пожалуйста, как это ты так удачно подражаешь крику той гадкой птицы… как ее?..

– Снеговой совы?

– Да.

– А вот как. Слушай.

И бандит с замечательным искусством крикнул по-совиному.

– Вот как, парень. Слышал? Видел?.. Ну а по второму крику сюда явится Надод.

– Вперед! – сказал шепотом Грундвиг. – Да смотри, не промахивайся. Кинжала не надобно, а то они, пожалуй, закричат. Сдавим им горло и задушим их.

Два друга поползли по траве так искусно, что не было слышно ни малейшего шороха.

– Вот ночь так ночь! – Вскричал Торнвальд. – Дальше носа не видать… Очень удобно в это время душить кого надо…

Он не договорил: две железные руки сдавили ему горло.

То был Гуттор. Богатырь нарочно выбрал себе Торнвальда, так как предполагал, что он сильнее Трумпа. И действительно, едва ли кто-нибудь, кроме Гуттора, мог справиться со старым бандитом. Этот последний отчаянно бился в державших его руках, но Гуттор давил ему горло словно железными тисками, и через несколько минут злодей лежал мертвый в траве.

Молодой Трумп почти не защищался. Застигнутый врасплох, он не успел даже рвануться хорошенько и после нескольких судорог замер в могучей руке Грундвига… Грундвиг подскочил к нему и воткнул к нему в рот затычку.

– Что нам делать с этой падалью? – спросил Гуттор.

– Там увидим, – отвечал Грундвиг, – а теперь надо поскорее дать другой сигнал, чтобы вызвать Надода на берег. Надобно, чтобы промежуток между обоими сигналами был не слишком длинен.

И он крикнул, как кричит снеговая сова, сделав это с не меньшим совершенством подражания, чем незадолго перед тем Торнвальд.

Это было как раз в ту минуту, когда Красноглазый ушел от Ингольфа, уговорив его исполнить приказания Гинго.

Выйдя на берег фиорда, Надод стал вглядываться в темноту, чтобы узнать, в какую сторону надо идти. Раздавшийся легкий кашель указал ему направление.

Надод повернул немного вправо.

Гуттор и Грундвиг отошли шагов на сто, чтобы Надод не увидал мертвецов, а также для того, чтобы быть подальше от корабля.

– Есть у тебя чем связать и заткнуть ему рот? – спросил шепотом Гуттор.

– Держу в руках и то, и другое.

– Ладно, предоставь сделать первое нападение мне, так как он, вероятно, силен: он и пятнадцатилетним мальчишкой был уже силач порядочный. Если будет можно, я схвачу его сзади, а ты тем временем поскорее заткни ему рот.

– Хорошо… Но тс!.. Молчи!..

Надод подходил, приговаривая тихонько: «гм!.. гм!..» Грундвиг отвечал тем же. В темноте неясно обрисовывалась коренастая фигура бандита, и Грундвиг с Гуттором разом почувствовали, что противник будет у них серьезный.

Гуттор торопливо шепнул своему товарищу:

– Смотри же, не суйся, а то ты мне только помешаешь.

В открытой борьбе богатырь справился бы, конечно, с Надодом в десять секунд, но тут дело шло не о том, чтобы убить Надода, а о том, чтобы взять его живым и в то же время помешать ему крикнуть. Тут, стало быть, нужна была не только сила, но и ловкость, даже главное – ловкость.

Гуттор присел на траву, а Грундвиг отошел шагов на двенадцать, чтобы Надод прошел мимо Гуттора.

Бандит шел уверенно. Между тем малейший случай мог все погубить. Предшествующий день был очень жаркий, и теперь на небе по временам вспыхивали зарницы. Как раз тогда, когда бандит проходил мимо Гуттора, вспыхнула особенно яркая зарница. К счастью, бандит не приготовился к этому и не успел ничего заметить. Впрочем, он смутно разглядел перед собою человека.

– Это ты, Торнвальд? – спросил он. – А где же твой товарищ?

Необходимо было отвечать – иначе у негодяя непременно явилось бы подозрение. Но что, если он вдруг услышит не тот голос, которого ожидает?

Однако Грундвиг все-таки решился ответить.

– Он спит в траве, – отвечал он шепотом и так тихо, что Надод едва расслышал.

– Этакий лентяй!.. Но ты можешь говорить громче, мы ничем…

Он не договорил.

Грундвиг кашлянул. Это был сигнал. Гуттор, уже стоявший сзади бандита, вдруг обхватил его руками и сдавил ему грудь так, что у него захватило дух. Нападение было так внезапно, что негодяй, считавший себя в полной безопасности, от изумления открыл рот и поперхнулся недоговоренной фразой, которая осталась у него в горле.

Одним прыжком Грундвиг подскочил к нему и воткнул ему в рот затычку.

– Поторапливайся, – сказал товарищу богатырь своим ровным, спокойным голосом, – а то этот негодяй колотит меня по ногам каблуками… Но если он надеется вырваться…

– Не бойся, он сейчас успокоится, – отвечал Грундвиг и, обратясь к бандиту, продолжал: – Слушай, Над, злодей и убийца, я – Грундвиг, а держит тебя в своих руках Гуттор, одним ударом кулака убивающий буйвола. Ты не забыл ведь нас, разумеется?.. Ну, так знай, что если ты будешь барахтаться, то я задушу тебя, как пса.

Надод вздрогнул всеми членами, услыхав эти два имени, вызывавшие в нем самые ужасные воспоминания.

Он знал, что Гуттор и Грундвиг ничего на свете не признавали, кроме Биорнов и всего до них относящегося. Добродетель, мужество, честность, великодушие имели в их глазах цену лишь в том случае, если относились к Биорнам. Что такое честь?.. Честь рода Биорнов. Если ее задевали, то у Грундвига и Гуттора пропадала всякая жалость к людям. Двадцать лет тому назад они превратили в безобразный кусок мяса того, кто был виновником пропажи мальчика из рода герцогов Норрландских, и теперь этот виновник снова попал к ним в руки. Он собирался им мстить, а сам – в их власти!.. Надод видел, что теперь ему приходится отказаться от всех своих надежд и даже расстаться с собственной жизнью…

– Ну, теперь поведем его в башню Сигурда, – сказал Грундвиг, заранее составивший себе план.

– Сейчас, только дай мне убрать эти два трупа, – ответил Гуттор.

Он вернулся к тому месту, где лежали мертвые Торнвальд и Трумп, взвалил разом оба трупа себе на плечи, подошел к самому краю берега фиорда и бросил их в бездну, которая раскрылась и поглотила их навсегда.