Текст книги "Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения"

Вышивала она прекрасно, за этим ее мать следила строго.

Но главным достоинством Джулии была ее красота, а главным талантом – умение этой красотой пользоваться.

Отец предоставил для свадьбы своего двоюродного племянника Орсо Орсини и Джулии Фарнезе свой дворец. Я принимала участие во встрече Фарнезе и свадьбе Орсо и Джулии. Чезаре не было в Риме, он учился в Пизе, потому рядом со мной стояли Хуан и Джоффре. Джоффре был еще мал, чтобы оценить невесту, а вот Хуан сделал замечание, которое мне совсем не понравилось:

– Хороша! Жаль, что не удастся ее пощупать, прежде чем доберется этот одноглазый Орсо.

Я понимала, о чем он говорит, но не нашла слов, чтобы возмутиться, да Хуан и слушать не стал бы! Ему было двенадцать, и меня, восьмилетнюю, брат вообще не считал достойной внимания, как и Джоффре, который на год меня моложе.

Джулии было пятнадцать, она была необразованна, не понимала половины сказанного, но держалась так, словно это королева иного государства снизошла до знакомства с нами. Я посмотрела тогда на счастливого и несчастного одновременно Орсо и поняла, что его ждет. Эта девушка не станет хранить ему верность и вообще с ним считаться! И когда мы вели новобрачных к пиршественному столу – Хуан, недвусмысленно разглядывая невесту и пожимая ее руку крепче, чем нужно, и мы с Джоффре потерянного Орсо, я не удержалась и успокоила жениха:

– Донна Джулия будет тебе прекрасной женой, Орсо.

Мне никогда не нравился косоглазый туповатый Орсо, но в ту минуту я его искренне жалела.

Он фыркнул:

– Много ты понимаешь!

Я знала многое, еще Карло Канале не делал для нас секретов в природе человеческого тела, да и чтение «Декамерона» в моем кругу не считалось чем-то непотребным даже в юном возрасте. Но от знания до понимания и тем более применения очень далеко. Знать – не значит делать.

Я плохо помню их свадьбу, поскольку очень волновалась, ведь мне предстояло прочесть поэму об Орфее! Хуже я помню только свою собственную свадьбу с Джованни Сфорца. Но Джулию в ослепительно белом платье, усыпанном жемчугом, ее красоту и надменность помню. Мне очень хотелось, чтобы она была помягче с Орсо, потому я подозвала шута и попросила намекнуть донне Джулии, чтобы та не заносилась.

Этот карлик Пьеретто был остроумен, он умел высмеять язвительно, но необидно. Никто не сердился на его издевки, но Джулия… Когда Пьеретто посоветовал ей не распускать хвост, как тот павлин, которого только что вынесли на большом блюде и который сейчас будет ощипан, потеряв всю свою красоту, Джулия так зашипела на него, что несчастный карлик поспешно ретировался.

Я попыталась объяснить ей, что на шутки карликов не принято обижаться. Ответом стал бешеный взгляд невесты и совет донны Адрианы не лезть не в свое дело! Я была просто растеряна. На следующий день донна Адриана сделала вывод, и вскоре меня отправили в монастырь Сан-Систо на Аппиевой дороге, чтобы воспитать нужные будущей мадонне качества – умение думать, прежде чем что-то произнести.

Я очень люблю этот скромный и чистый монастырь, там очищаешься душой, но если бы тогда знала, почему именно некоторое время жила в Сан-Систо, всячески этому воспротивилась. Просто я мешала Джулии Фарнезе освоиться в римском обществе! Пятнадцатилетняя красавица выглядела по сравнению со мной дикаркой, она безграмотна, почти ничего не читала и не владела никакими языками, кроме вульгарного итальянского, привезенного из деревни. Когда донна Адриана выговаривала мне за предвзятое отношение к ее невестке, я отвечала, что брат Джулии Алессандро вырос там же, но он менее дик и хотя бы изредка берет в руки книги, чтобы смотреть в них картинки.

Алессандро Фарнезе по образованности тогда едва ли можно было сравнить даже с Хуаном, не говоря уж о Чезаре, но он действительно научился. Наш отец, став папой, сделал Алессандро кардиналом, уже не боясь, что тот запнется при прочтении какого-то текста на латыни.

Джулия быстро научилась вести пустые беседы, изображать iners negotium (бездеятельную занятость – лат.). Но главное – она поймала в любовные сети моего отца! Вот почему меня спешно отправили к монахиням: когда я вернулась во дворец, Джулия Фарнезе, только что вышедшая замуж, уже не просто кокетничала, но спала с моим отцом!

Время моей матери уже прошло, но все равно было странно видеть отца рядом с юной Джулией. Сначала, осознав, что она пытается занять в сердце отца место моей мамы, я ее возненавидела!

Джулия ответила мне взаимностью, щедро сдобренной чувством собственного превосходства из-за возраста, красоты и положения – мне было девять, ей пятнадцать. Будь я ровесницей, едва ли Фарнезе удалось смотреть на меня свысока. Ей помогло и то, что отец и донна Адриана всегда занимали ее сторону, в спорах я непременно проигрывала. Любовница для моего отца была дороже собственной дочери, и это обидней всего!

Позднее я пришла к неутешительному выводу: это враг, с которым нельзя воевать с открытым забралом, ей нельзя поверять ничего серьезного, но и вызывать на поединок тоже нельзя, она непременно воспользуется влиянием на моего отца.

Внешне и тогда, и позже мы с Джулией казались подругами, но это дружба двух змей, помещенных в одну банку – неловкое движение одной может оказаться гибельным для обеих, потому обе вынуждены быть вежливыми. Я ничего не могла поделать с ней из-за любви отца, а она со мной из-за того, что я его дочь. Тем страшней и жестче была тайная вражда, в которой Джулия Фарнезе победила не без помощи моего собственного мужа Джованни Сфорца.

Я рассказываю о прекрасной Джулии Фарнезе потому, что за ее красивой оболочкой расчетливая, лживая и очень жестокая натура. Но любовница моего отца умела скрывать все эти качества за фальшивой улыбкой, казавшейся всем искренней, и все же ужалила отца в сердце самым жестоким образом.

Ее ненавидела не только я, Чезаре сразу уловил змеиную сущность ее натуры, а Хуана она поставила на место в первый же день, когда он попытался намекнуть на желание «помочь» Орсо Орсини.

Я еще расскажу, как эта змея не раз пыталась поссорить с отцом и меня, и особенно Чезаре, ненавистного ей тем, что прекрасно понимал все ее уловки и фальшь.

Если кто и преподносил мне уроки сладострастия в самом юном возрасте, то Джулия Фарнезе была в числе первых.

Я обожала отца, но не могла представить его в постели вместе с женщиной. Наверное, все дети так – они согласны, что рождены в грехе, но не в силах мысленно нарисовать картину занятия грехом своих родителей, особенно если искренне их любят.

Вернувшись из монастыря Сан-Систо, куда донна Адриана отправила меня совершенствоваться духовно, я сразу поняла, что Джулия сумела завоевать какое-то важное место в Санта-Мария-ин-Портико, дворце, в котором отец поселил меня у донны Адрианы, следовательно, там жил и Орсо, а с ним Джулия.

С Орсо творилось что-то неладное, он то ходил мрачнее тучи, то злился на всех и шипел, как рассерженный кот, а потом вдруг объявил, что уезжает в их поместье в Бассанелло. В ответ донна Адриана заявила, что Джулия остается. Это было немыслимо – молодой муж уезжал, а его очаровательная супруга оставалась!

Чтобы я в такую минуту не путалась под ногами, меня снова отправили в монастырь. Я успела спросить маму, что происходит, на что она мрачно ответила, что Орсо и Джулия, наверное, поссорились. Как могли поссориться молодожены, практически не узнавшие друг друга? Сестра Мария посоветовала мне больше думать о молитвах и меньше о чужих делах. Я подчинилась, почувствовав, что монастырь и его сестры будут моей защитой в трудные минуты. Так и случилось.

Никому из женщин не пришло в голову объяснить мне, что же произошло, это в грубой форме сделал Хуан, заявив, что наш отец теперь т… Джулию, заняв в ее постели место Орсо, из-за чего тот вынужден уехать. Я посмеялась, не поверив. Джулия и отец? Нет, она же ему во внучки годится!

Мама родила меня, когда ей было тридцать восемь лет, а Джоффре в тридцать девять. Оттавио еще позже. Но это наша мама! Большинство же становятся матерями уже в четырнадцать-шестнадцать лет. Джулии шел шестнадцатый год, конечно, она красивая, но совсем молодая.

Я придумывала и придумывала причины, почему Джулия Фарнезе не может быть любовницей моего отца, но своим девятилетним умом понимала, что Хуан прав. И тогда я решила убить ее! Спасла меня от этой глупости сестра Мария, сказав всего одну фразу, что сначала надо спросить моего отца, возможно, он счастлив с Джулией Фарнезе. Она объяснила, что моя мама уже в том возрасте, когда не может привлекать кардинала, и если тот искренне любит Джулию, то противиться нельзя. Если не возражают Орсо и донна Адриана, то это их четверых грех, но не мое дело. Нельзя вмешиваться в чужую судьбу и чужую любовь.

Если бы так поступали все и всегда! К сожалению, в мою судьбу отец вмешивался постоянно и с моей любовью не считался никогда.

Позже отец словно оговоркой сказал, что больше всего боялся моего осуждения и был благодарен за понимание. Никакого понимания не было, я еще долго придумывала, как бы изуродовать Джулию, чтобы она больше не была красавицей и отец ее разлюбил за уродство. То планировала опрокинуть на нее очень горячий суп, то столкнуть с лестницы, то насыпать в туфли битое стекло, то набрать побольше клопов и подбросить в ее постель вечером, то добавить в воду для купания чего-то едкого, чтобы кожа Джулии покрылась язвами…

Но Господь не допустил никакой глупости с моей стороны, и я снова попросилась в монастырь, не в силах видеть довольную Джулию и понимать, почему именно блестят ее глаза. Я не стала возражать против их любви, предпочтя отступить, но и видеть ничего не хотела.

Тяжело переживала свое и мое новое положение моя мама. Не думаю, что в ее возрасте она столь нуждалась в любовной связи с отцом, все же сорок семь лет почти старость, хотя мама была еще очень красива и мила и только что родила Джованни от Карла Канале. Но ее бесило, что мое воспитание поручено донне Адриане, которую мама не считала достойной наставницей. В гневе во время одной из ссор мама даже едва не задушила донну Адриану. Жаль, что меня не было рядом, я бы помогла!

Мама была права – поручить воспитание девочки своднице, которая помогала развратнице Джулии совращать моего отца, не лучший выбор. Думаю, мама понимала, чему и как меня будут учить во дворце Санта-Мария-ин-Портико, совсем не тому, чему учил Карло Канале.

Понимаю и то, что именно мамино возмущение вынудило донну Адриану уделить внимание языкам, музыке, рисованию, а не только танцам, вышиванию и науке сладострастия. Последнему она меня вовсе не учила, чтобы не давать повода маме жаловаться, но передо мной в лице Джулии ежедневно были живые примеры применения этой науки.

Когда я снова вернулась под опеку донны Адрианы, Джулия уже чувствовала себя хозяйкой и в сердце кардинала Борджиа, и во дворце. Я надеялась только на то, что это ненадолго. Нет, я не сомневалась в чувствах отца, он не ветреник, до Джулии отец больше пятнадцати лет был привязан к маме, но я надеялась, что изменится моя собственная жизнь. Просто меня впервые обручили в одиннадцать. Затем, не расторгнув предыдущий договор, обручили еще раз. Все с условием, что свадьба состоится, когда мне исполнится тринадцать лет, а само супружество еще через полгода.

Отец и донна Адриана, а скорее Джулия, посчитали, что этого будет достаточно для моего счастья. Я же принялась считать дни до своего тринадцатилетия, мечтая стать свободной. Почему замужество казалось мне свободой и почему я не думала, что отец не отпустит меня из Рима?

Джулия, решив, что должна передать мне свой опыт, принялась наставлять. Если донна Адриана учила языкам и строго следила за уроками танцев и игры на виоле и лютне, то Джулия бросилась образовывать меня в области разных женских хитростей.

Отец сказал, что желает, чтобы мы стали подругами, мне пришлось согласиться. Новая подруга попыталась обучить меня как раз тому, в чем сейчас приходится каяться, – сладострастию. Именно Джулия внушила, что самый сладкий грех – это сладострастие. Если Карло Канале учил нас с братьями не стесняться своего тела, ибо оно создано Господом и уже потому совершенно, то нежеланная подруга внушала, что этот божий подарок душе может доставлять столько наслаждения, что не пользоваться такой возможностью тоже грех.

Я считалась строптивой до безумия, не желающей подчиняться своей наставнице из-за своего дурного характера. Донна Адриана твердила, что это все воспитание в доме нашей мамы, мол, чего можно ожидать от девчонки из дома шлюхи? Сказать бы, что во всем виновата она сама, но я молчала.

Первое, чему я научилась у новой наставницы, – лицемерие. Жизнь словно делилась надвое: одна текла у всех на виду, в ней произносились нужные слова, изображались покорность, скромность, почитались все заповеди. Во второй за закрытыми дверьми и опущенными занавесями творилось совершенно противоположное – там царило распутство, похоть, никакие отношения не возбранялись, а даже поощрялись.

Могла ли я считаться с тетушкой, которая днем обзывала мою мать шлюхой, а ночью вела себя так, как редко какая шлюха позволяет? Но я не могла возражать – в любых спорах отец был на стороне донны Адрианы, все из-за ее невестки Джулии Фарнезе. Кроме того, в столь юном возрасте я не могла сказать отцу, что видела и что знала о донне Адриане (боялась, что он отлучит ее от Церкви, вот глупая!). А знала и видела я многое… Не брат и не отец были моими учителями в любовных сценах, а донна Адриана – внешне само воплощение скромности и целомудрия.

В первый же вечер своего пребывания в доме донны Адрианы я нечаянно стала свидетельницей ее свидания с молодым пажом. Я еще не усвоила, что нельзя просто так ходить по дому и открывать любые двери, не давая знак о своем приближении, – за дверью могли ожидать пикантные сцены.

Мне оставили на ночь всего одну свечу, которая грозила сгореть еще до полуночи, а я не люблю спать в темноте, к тому же впервые в незнакомом доме! Я позвала служанку, но тогда еще не была кем-то важным для слуг, потому подле моей двери никого не оказалось. И в коридоре тоже. Раздосадованная, я отправилась в покои самой донны Адрианы, высказать ей о том, что ее слуги не исполняют положенного. Ее собственная служанка занималась любовью с кем-то за ширмой; услышав ее взвизгивания, я окончательно пришла в негодование и почти вбежала в комнату тетушки.

Не помню, скрипнула ли дверь, если и скрипнула, то никто не услышал. Да и как услышать, если донна Адриана стояла ко мне спиной в определенной позе, задранный подол ее юбок прикрывал голову, зато открывал зад и ноги. Движение за своей спиной она все же уловила и потребовала: «Еще! Ты получил за три раза, а исполнил всего один!». Из-за двери, ведущей в ее маленькую молельную комнату, послышался голос пажа: «Но, госпожа, дайте мне время. Ооо!..» Он увидел меня, замершую с открытым ртом. Паж был хорош собой и наполовину раздет. На нижнюю половину.

Увидев меня, он «ожил», тетушка расценила это по-своему и снова потребовала не бездельничать. Паж со смешком показал мне, чтобы вышла, но на меня напал настоящий ступор, ноги не двигались, к счастью, голос тоже не подчинялся, иначе наговорила бы чего-то. Юноше, видно, было забавно обхаживать пожилую мадонну в присутствии ее юной племянницы, и он решил преподать мне урок, жестом пригласив подойти поближе и поучиться. Мне и подходить не надо, все видела, хотя словно во сне. Когда «дело» приблизилось к концу, я поспешно выскочила вон и едва не сбила с ног мужчину, которого развлекала служанка.

Он недоуменно уставился на меня, потом хмыкнул и… отправился в спальню, из которой я только что выбежала. Я с ужасом ожидала криков возмущения, но услышала только довольный смех.

Ноги подкашивались, я оказалась не в силах двигаться, а потому замерла, толком не закрыв дверь и прислонясь к стене. Там, откуда я поспешно удалилась, вакханалия продолжалась, теперь слышались смех двух мужчин и сладострастные стоны донны Адрианы. Одного пажа ей явно было мало…

Что я должна думать? Что суждениям окружающих вовсе не стоит доверять, и что не всегда их оценки и прозвища так уж обидны. Можно считаться шлюхой, но не быть ею, а можно называться донной, но быть настоящей шлюхой и развратницей. Довольно быстро я усвоила, что к донне Адриане нельзя приходить после того, как она изобразила отход ко сну – можно застать двоих, а то и троих мужчин разного возраста. Позже Джулия в минуту откровения рассказывала, что ее свекровь предпочитает сразу двоих, но ее супруг в это число обычно не входит, хотя при случае усаживается в кресло, чтобы понаблюдать, как другие ублажают его жену. Это вообще модное развлечение: оплатить «работу» молодых людей и развлекаться картинами совокупления своей супруги с двумя сразу.

Позже я осторожно расспрашивала Чезаре, многие ли проститутки так поступают. Он рассказывал, что некоторых опытных жриц любви мужья даже приглашают в свои спальни, чтобы жены поучились, и нередко муж занимается любовью с проституткой, в то время как жена рядом с другим мужчиной. Тут главное – не проболтаться, потому существуют сложившиеся четверки, а то и шестерки, где все предпочитают быть в масках.

Иногда бывало, что донна Адриана по несколько дней не могла сесть и только лежала, охая. Джулия, смеясь, объясняла, что «жеребец попался слишком сильный, зад пострадал». Иногда донна Адриана даже шнуровала платье слабо – болела грудь. Донна Адриана знала, что Джулия все это знает и даже потакает, а также заступается за свою свекровь перед моим отцом, милостью которого она жила, возможно, потому сама донна Адриана была столь терпима к невестке.

Довольно быстро я сообразила подкупить служанку своей тетушки, и та показала, откуда можно наблюдать за хозяйкой дома, не рискуя быть замеченной. Там меня однажды застала Джулия Фарнезе. Сначала мы обе смутились, но потом даже подружились, хотя я очень ревновала ее к своему отцу. Дружба между женщинами рождается легче, если у них есть общая тайна, да еще и такая, как у нас.

Вот там, наблюдая за донной Адрианой, я сполна познакомилась с самыми разными способами утоления похоти, потом наблюдать надоело, к тому же я повзрослела и сама оказалась обручена. Меня волновал только один вопрос: все ли мужчины ведут себя так, как мой дядя? Спросить не у кого, мама пришла бы от такого вопроса в ужас, тогда о моем подглядывании узнал и отец. Оставалась Джулия. Она, смеясь, сказала, что женами делятся далеко не все, но присутствие мужа для получения удовольствия совсем необязательно. А еще, что оно не зависит ни от возраста, ни от внешности мужчины, часто именно опытные некрасивые мужчины умеют куда больше своих юных соперников. Я поняла, что она говорит о моем отце.

Как дядя, вели себя те, кто, перенеся «французскую болезнь», потеряли способность участвовать в оргиях, но не потеряли к ним интерес.

Мне было одиннадцать-двенадцать лет, у моего отца была красивая молодая любовница, мой брат Хуан, несмотря на свой юный возраст, хорошо известен среди куртизанок Рима своими мужскими подвигами, вокруг я слышала бесконечные разговоры о страсти, а по ночам отовсюду доносились сладострастные стоны и даже крики. Времена Прекрасных дам, для которых целомудрие было самым ценным в жизни, давно прошли, Рим снова требовал panem et circuses (хлеба и зрелищ – лат.), не считая соитие грехом.

Моя наставница донна Адриана не считала грехом то, что ее кузен наставлял рога ее сыну с ее невесткой, занимаясь тем же самым с несколькими мужчинами сразу на глазах у собственного супруга. Почему это должна была порицать я?

Я не святее других, не представляла иной жизни и не укоряла своего отца или Джулию за их связь, а донну Адриану за распутство. Если бы только они не мешали мне самой.

О каком сладострастии с моей стороны могла идти речь, если я была обвенчана с Джованни Сфорца, не став еще девушкой?

Не стоило бы об этом писать в данном случае, но я все же хотела бы объяснить, что происходило между Вашим племянником Джованни Сфорца и мной, чтобы стало понятно, что ни он, ни я не лгали при разводе!

Я не была готова к браку в тринадцать лет, когда состоялась наша свадьба. Так бывает, не все девочки становятся девушками в одном возрасте. Я страшно переживала из-за этого, казалось, никогда не выйду замуж, не стану счастливой матерью, мадонной.

Простите, Ваше Преосвященство, за столь неподходящие для Вашего сана подробности, не должно мне рассказывать такое, но именно они объясняют все произошедшее далее.

Возможно, живи я с матерью, она объяснила бы, что всему свое время, не страшно, если взросление тела произойдет чуть позже. Но рядом со мной была Джулия Фарнезе – уже опытная и сладострастная женщина, и донна Адриана Мила, не понимавшая, что я не соответствую им в своем телесном развитии. К тому же наставница уже догадалась о моей осведомленности о ее шашнях и предпочла бы отправить меня с глаз долой подальше. Пезаро для этого вполне подходил.

Прошу простить меня, я отвлеклась от темы, на которую пишу данную часть исповеди, но мне хотелось бы еще вспомнить месяцы между восшествием папы Александра на Святой престол и собственной свадьбой.

Совсем недавно я была помолвлена с одним, почти одновременно с другим, и вот теперь меня вдруг собрались выдать замуж за совсем иного человека. И все это не только не спрашивая моего согласия, но даже не сообщая об этом! Я узнавала о следующей помолвке от Джулии, что было по меньшей мере оскорбительно. Но отец не желал ничего слышать, а донна Адриана объяснила, что таков удел всех девушек знатного рода – никто не может выбирать себе мужа, никто не может противиться родительской воле.

Но ведь молва обвиняла в непостоянстве меня, словно это я, а не отец, соглашалась на следующую помолвку, не разорвав предыдущую. Мой второй жених дон Гаспаро де Прочидо, по словам все той же Джулии, был хорош собой, достойного рода и достаточно богат, мне совсем не хотелось обижать его. Я вообще не намеревалась ничего разрывать, но проклинали в том числе меня.

Я хотела бы посоветоваться с Маддаленой Медичи, но не могла этого сделать. Ее супруг Франческо Чиббо, понимая, что после смерти его отца, папы Иннокентия, больше не сможет оплачивать свои огромные траты продажей индульгенций, поступил еще более подло – он продал принадлежавшие ему города северней Рима синьору Вирджинио Орсини. Об этой сделке Его Святейшество должен знать, если я не ошибаюсь, он был посредником. Этот Орсини служил главнокомандующим армии короля Неаполя Ферранте, и теперь Папская область оказывалась в тисках.

Какое это имеет отношение к моему замужеству? Самое прямое.

Не мне и не Вам, Ваше Преосвященство, объяснять, что вся моя жизнь с момента появления в Латеранском дворце на свадьбе дона Франческо Чиббо и донны Маддалены Медичи была подчинена политике, мои собственные желания и мечты в расчет не брались.

Под присмотром донны Адрианы де Милы я готовилась к свадьбе. Я вовсе не была совершенным несмышленышем и пыталась объяснить донне Адриане, что не могу выйти замуж, пока… Она же воспитывала меня вместо матери, она и должна позаботиться об этой стороне дела. Но донна Адриана так боялась малейшего недовольства папы Александра, вернее, так боялась потери его щедрого вознаграждения за присмотр за мной и сводничество с Джулией, что не посмела поговорить со Святым отцом на щекотливую тему.

Когда я поняла, что она этого не сделала, то пришла в настоящее отчаяние!

За день до свадьбы, которую никто не собирался откладывать на время, я оказалась вынуждена сама говорить с папой об этом!

Я не могла объяснить отцу свою проблему, просто умоляла не выдавать меня замуж, поскольку не хочу расставаться с ним, уезжая из Рима. Святой отец проникся моими страданиями, объявил, что я никуда не уеду, поскольку мы с мужем останемся в Риме, места во дворце хватит всем, а Вы, Ваше Преосвященство, не возражаете против этого.

Отец не мог понять моей просьбы повременить со свадьбой, объясняя, что все уже не просто договорено, но и готово, нельзя нарушать данное обещание, у меня и без того есть расторгнутая помолвка. Еще одна испортит мою репутацию невесты. Если мне почему-либо не нравится Джованни, во-первых, стоило сказать об этом раньше, а не в вечер перед свадьбой, во-вторых, при более близком знакомстве я наверняка найду его более привлекательным, он опытный мужчина и будет прекрасным любовником.

Я не была против брака с Вашим племянником, твердила, что не возражаю, прошу только повременить. Я не часто вызывала недовольство папы Александра, но в этот раз он был взбешен, объявив, что никакой отсрочки быть не может, а донне Адриане стоило бы лучше воспитывать меня!

Залившись слезами, я наконец поведала, в чем дело. Святой отец был потрясен моим признанием. Он не мог поверить, что девушка в тринадцать лет, производящая впечатление взрослой и вполне оформившейся, все еще девочка. Успокоив меня, папа Александр объявил, что свадьба состоится завтра, чтобы я перестала плакать и привела в порядок свои красные глаза. Но обещал, что мой муж не прикоснется ко мне, пока это не будет возможно.

Я знаю, что между отцом и донной Адрианой состоялся неприятный разговор, после которого та шипела на меня, словно рассерженная гусыня, зато Джулия, которой страшно надоела свекровь-сводница, радовалась, надеясь, что ее отставят от нас, отправив куда-нибудь подальше. Джулия ошиблась – папа Александр не мог прогнать донну Адриану, оставив при себе саму Джулию, ведь они делали вид, что это донна Адриана держит при себе невестку.

Перед венчанием папа Александр сообщил мне, что свое обещание сдержал и уже побеседовал с моим женихом. В результате после нашего с Джованни Сфорца венчания и пышного праздника по поводу свадьбы консумация брака не состоялась.

Я так и не узнала, что именно сказал папа моему мужу, но и вскоре, когда близость стала уже возможной, и потом, когда мы уже уехали из Рима и Пезаро, Джованни боялся прикоснуться ко мне. Именно это позволило сказать мне перед кардиналами, что я девственна. По отношению к Джованни, с которым предстоял развод, я была девственной.

Но мучения юной женщины, имеющей мужа и не имеющей близости с ним, ужасны. Слышать каждый миг о любви, о страсти, плотских утехах и оставаться нетронутой… Я не была в то время святой – я грешила в мыслях! Сколько раз я вспоминала увиденное в спальне донны Адрианы, сколько раз молила судьбу послать мне любовника, если уж нет внимания мужа! Но природная гордость мешала сказать об этом супругу, который довольно быстро нашел мне замену в постели. Для удовлетворения своих плотских надобностей Джованни легко находил любовниц, он не испытывал желания обладать мной.

Заставить себя любить невозможно, можно лишь заставить уважать или бояться.

Мне с мужем не удалось сделать ни то, ни другое.

Джованни я могу предъявить свой счет. Если только он продолжит говорить обо мне гадости, я заставлю его поклясться перед Святым отцом, что он обладал мной в постели, а еще что имеет доказательства инцеста – моей физической близости с кем-то из братьев (Хуаном или Чезаре) или с папой Александром. Если он продолжит настаивать на своих словах, пусть клянется своей черной душой. Едва ли Джованни, как бы ни был на меня зол, рискнет давать клятву пред Господом в том, чего не было, либо чего он знать не может потому, что этого не было!

Я не святая и не была верна моему первому мужу Джованни Сфорца, но лишь потому, что он пренебрегал мной. Нет ничего оскорбительней для молодой красивой (так говорили все вокруг) женщины, чем открытое пренебрежение ею супругом. Джованни отнюдь не был импотентом, но он не спал со мной!

Зато спал со многими другими, в том числе с моими придворными дамами и с… Джулией Фарнезе. Да, в Пезаро скучающая любовница моего отца спала с моим скучающим мужем. Была ли в этом моя вина? Наверное, ведь я так и не смогла заинтересовать мужа. Но мне было куда обидней за отца, искренне любившего эту распутную дрянь.

Осознав, что и Чезаре наставляет рога отцу, я стала сторониться и брата. Он долго не мог понять, в чем дело, а когда пришлось сказать откровенно (в это время Джулия уже сбежала от нас), брат расхохотался:

– Ты не права, малышка. Это мы с отцом наставляли рога Орсо, все же муж он.

Наверное, Джулия Фарнезе мечтала о влиянии, подобном влиянию Марозии на папу Сергия III и последующих пап во времена порнократии. О бесчинствах этой блудницы нет необходимости напоминать, но, к счастью, папа Александр обладал и умом, и волей, чтобы не исполнять прихоти своей любовницы. Вернее, исполнял, но никогда эти прихоти не касались политики и дел Святого престола. Он мог приказать заменить прекрасное тосканское светлое вино на столе на вульгарное красное или даже гиппократ, приготовить блюда, любимые Джулией, подарить ей дорогое украшение или новое платье, даже сделать выговор мне за недостаточное почтение, ей выражаемое, но никогда не заходил дальше. Ее место осталось в спальне. Думаю, Джулия Фарнезе большего и не заслуживала, но страстно желала!

Джулия бесилась, когда отец доверял мне разбираться со светскими делами Ватикана, не допуская ее саму ни к каким бумагам. Но что она могла поделать? Чтобы помогать Святому отцу, одной красоты и блуда недостаточно, и ум должен быть не изворотливый, а пытливый. И знания нужны совсем иные, чем те, которыми обладала красавица. Это сказано не ради восхваления самой себя, отец действительно ограничил влияние любовницы альковными радостями и милой болтовней. Никакой власти в делах у нее не было и быть не могло, шлюха, изменяющая мужу в соседней спальне, недостойна внимания вне этой спальни.

Джулия и донна Адриана поносили мою мать как шлюху, все получившую от Родриго Борджиа, забывая, что мама много лет занималась делами сама, она состоятельна далеко не только из-за подарков отца, мама всегда умела вести хозяйство и выгодно вкладывать каждый дукат, оказавшийся у нее в руках. Я очень люблю отца, но подозреваю, что деловую хватку получила в наследство от матери.

Джулия родила отцу дочь, я почти уверена, что это не его дочь, и, хвала Господу, это не сын! Иначе планы красавицы были бы столь грандиозны, что для их осуществления не хватило жизни и трех пап.

Я не сомневаюсь, что ее девочка станет разменной монетой своей матери, как таковой стал несчастный Орсо Орсини.

Все вокруг с восторгом твердили, что Лаура копия папы Александра, да и моя тоже. Я с трудом сдерживалась, чтобы не намекнуть, что еще больше маленькая Лаура похожа на Чезаре. Боюсь, что отец тоже это понял, и его отношения с моим братом испортились еще больше. Между своим сыном и любовницей отец выбрал любовницу, потеряв сына. Чезаре еще не раз пытался доказать, что он достоин отцовской любви, а когда Джулия предала папу Александра, сбежав, было уже поздно – Чезаре стал самостоятельным во всем. Но об этой ошибке отца разговор в другой раз.