Текст книги "Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения"

Глава первая. Gluttony (Чревоугодие)

Не знаю, за что этот грех попал в смертные. Так ли он страшен для человека? Неужели любовь к хорошей пище опасней любви к хорошей музыке или поэзии?

Страдала ли я чревоугодием? И да, и нет.

Confessus pro judicato habetur (сознавшийся считается осужденным – лат.).

Сознаюсь, что любила и люблю вкусно поесть и предпочитаю изысканную пищу грубому хлебу, украшенный стол и присутствие музыкантов на пиру убогому грязному столу в придорожной таверне, хорошее вино воде, а искусство опытного повара деяниям простой кухарки. При этом не страдаю от несварения желудка, поскольку не перегружаю его без меры, предпочитая оставлять место «для раздумий».

И я предпочту лечь спать голодной, чем съесть или выпить что попало. Это не капризы, а природная брезгливость. Я могу сидеть на хлебе и воде, если знаю, что хлеб испечен чистыми руками, а вода не набрана в луже на дороге.

Если это преступно – я преступница.

Чезаре также, он никогда не требовал для себя особых условий. Мне кажется, что Чезаре иногда даже не замечал, что именно ест или пьет. Брат одержим другим.

Моя мать Ваноцци Каттанеи умела подбирать поваров и наставлять их должным образом. Ловкий повар может ставить свои вкусы выше вкусов хозяев, он может постепенно приучить хозяев кушать то, что нравится лишь ему самому, либо то, что ему удается лучше другого.

Я знаю немало римских богатых домов, и не только римских, где именно так и происходит. Но этого никогда не бывало у нашей матери. Ваноцци Каттанеи умела настоять на своем и вынуждала поваров не только придумывать новые блюда, но и угождать ее вкусу, который был весьма взыскателен. В нашем доме я привыкла отдавать должное не только самим блюдам, но и приправам или соусам к ним, а также тому, как еда украшена и подается на стол.

Если это грех, то я грешна – я люблю вкусно покушать, не переедая, люблю, когда еда не смесь продуктов, входящих в нее, а тончайшее сочетание разных вкусов и свойств, когда все, что должно быть горячим, горячо, холодное не тает, а вина изысканны. Но это скорее любовь к прекрасному, ведь прекрасное возможно и за пиршественным столом.

Итак, что любила и люблю теперь я, что любил Чезаре, то есть любовь к какой еде могла перерасти у нас в грех чревоугодия.

Первой едой, которую я попробовала, появившись на свет в Субиако, было материнское молоко. Именно материнское, а не кормилицы. Наша мама не жалела свою пышную грудь, кормя всех детей сама, она говорила, что грудь женщине дана, чтобы снабжать молоком детей, а не для украшения. Ее грудь не пострадала, оставшись все такой же пышной и белой на долгие годы.

Конечно, я этого не помню, но вполне верю рассказам няни и служанок. Они восхищались Ваноцци Каттанеи, говоря, что именно со своим молоком мама передала нам, четверым своим детям – Чезаре, Хуану, мне и Джоффре, свое здоровье. Наверное, так и было, ведь младший наш брат Оттавиано, которого кормила уже не она, много болел и рано умер.

Мама не давала нам крепкого вина, чтобы не вызвать привыкание, но мы никогда не пили воду из Тибра, чтобы не умереть от cholera (холеры – лат.).

Также в жаркое время года она не позволяла кушать ничего сырого, предпочитая, чтобы вся пища была либо хорошо прожарена, либо сварена. Конечно, это лишало нас возможности кушать некоторые фрукты или ягоды, зато уберегло от желудочных болезней, из-за которых в Риме в годы эпидемий умерло немало жителей.

Не все поддерживали уверенность мамы в том, что множество болезней бывает от грязи и плохой воды, большинство наших друзей и соседей считали, что достаточно выпить крепкого вина или съесть много чеснока и лука, чтобы болезнь живота обошла стороной.

Думаю, нашему примеру могли последовать многие жители Рима, лучше питаться хлебом и дешевым вином, если уж нет денег на хорошее, но выжить.

Возможно, я рассуждаю так потому, что мне никогда не приходилось этого делать.

Очень большое влияние и на маму, и на меня оказал наш отчим Карло Канале (удивительно, сколь странно переплетаются судьбы, ведь Канале служил Франческо Гонзага и тесно связан с д’Эсте, к которым сейчас отношусь я). Думаю, Карло в большой мере способствовал нашему правильному воспитанию и физическому развитию. Уж моему – точно.

Это не относится к теме чревоугодия, но я хотела бы рассказать об обстановке, царившей у нас дома на пьяцца Бранкис, куда мы переехали с Пиццо-ди-Мерло. Верно говорят – omnes in hominem a pueritia (все в человеке из детства – лат.). Я обязана Карло Канале многим, именно он научил меня не просто читать, а любить книги, помог освоить греческий язык, научил чувствовать прекрасное, во всем искать гармонию.

Сколько было интересных заданий! Следовало прочесть басню Эзопа не просто не запинаясь, но с выражением, помогающим, помимо смысла, красоте звучания каждого слова. Гармонии помогала музыка, в ней любое нарушение вызывает диссонанс. И рисунки у Карло Канале были гармоничными.

Чезаре и Хуан завидовали нашим занятиям, а чтобы скрыть это, насмехались.

У Чезаре были свои прекрасные наставники – Паоло Помпилио и Джованни Вера, думаю, эти имена Вам хорошо известны. Джованни Вера, тогда он еще не был кардиналом, поехал вместе с Чезаре в Перуджу, а потом в Пизу, когда брата отправили изучать право. Карло Канале говорил, что для двенадцатилетнего мальчика, каким был Чезаре, учеба в университете Перуджи – признание гениальности. И что лучшего наставника для своего сына, чем Джованни Вера, Родриго Борджиа найти не мог.

Но до отъезда Чезаре нашим наставником по многим вопросам был сам Карло Канале. Я еще расскажу о том, как Карло научил нас с братьями любоваться гармонией человеческого тела, видя в его красоте Божий замысел, а не происки дьявола.

Карло Канале поддерживал мамину любовь к мытью, что вызывало у многих знакомых недоумение и даже осуждение. Но мы мылись так часто, как только удавалось это делать. В нашем доме был большой мраморный бассейн, где вволю можно плескаться в жаркое время года. А в Субиако отменный пруд для плавания.

И пусть остальные осуждали, нам купание пошло только на пользу, за что мы все четверо благодарны маме и Карло Канале.

Следил Карло и за нашим питанием.

В детстве у нас было развлечение: наш повар Винченццо, зная, что Чезаре предубежден против мяса каплунов, готовил это мясо laetus (разноцветным – лат.), а мы должны угадывать, каким сегодня будет блюдо – красным, как кровь дракона, желтым, как солнечный свет, черным, как ночь, зеленым, как деревья, белым, как сама чистота, или индиго.

Я была мала, чтобы понимать, что значит alter (кастрат – лат.), как презрительно отзывался о каплунах Чезаре, не понимала, почему смеется брат Хуан. Зная, что Винченццо использует петухов, вынуждена молчать по просьбе мамы и повара.

Почему Чезаре протестовал? Разноцветное мясо каплунов у Винченццо получалось таким вкусным и действительно разноцветным!

Позже я узнала у мамы секрет, и мой повар в Сполето тоже готовил блюда из мяса разноцветными.

Секрет прост. В основе мясо каплуна, миндальное молоко и рисовая мука. Если, отваривая каплуна в миндальном молоке с рисовой мукой, добавить молотый имбирь, белый сахар и белое вино, то, загустев, блюдо получится белым.

Если добавить красное вино, сахар и петрушку – зеленым.

Если блюдо посыпать фисташками и толченой гвоздикой, цвет получится желтым.

Желтый цвет получится и от обжаренного миндаля, которым блюдо посыпают сверху.

Галанговый корень, гвоздика, корица и сахар сделают его кроваво-красным, как драконья кровь.

Я не очень люблю сладости, но люблю мясо и рыбу.

Почему рыбу запрещено есть священнослужителям? Чем она хуже мяса?

Чем хлеб предпочтительней хорошего жаркого?

Почему грешно наслаждаться вкусным тортом или паштетом?

Почему красиво украшенный стол достоин осуждения?

Мне кажется, adprime in vita esse utile, ut ne quid nimis (главное правило в жизни – ничего сверх меры – лат.).

В нашей семье в чревоугодии сверх меры ничего зазорного не было.

Чезаре в детстве был сладкоежкой, но во время учебы в Пизе ему приходилось обуздывать многие страсти, в том числе и эту – любовь к сладкому. Думаю, брат не раз вспоминал мамины застолья и особенно для него приготавливаемое цветное бланманже.

Хуан предпочитал мясо, причем непрожаренное. А еще крепкое вино, он, как и Джулия, мог пить гиппократ и даже пиво, когда на столе стояло прекрасное токайское или кипрское.

Но у каждого свой вкус.

Чезаре всегда любил крупный хворост, а мне больше нравился хворост с начинкой. Это когда тесто делается обычным способом как для мелкого хвороста из яичных желтков, белков и тонкой муки (в отличие от крупного, куда желтки не добавляют), потом нарезанный ломтиками сыр обваливается в этой смеси и обжаривается на сале. Особенно вкусно, если полить ломтики медом или просто посыпать сахаром.

Чезаре говорил, что сахар способен испортить вкус, а вот от меда не отказывался.

Чезаре старался соответствовать своему имени и во всем быть похожим на Цезаря, не забывая о его военной славе. Потому мой брат не любил павлинов в золотых перьях и вообще не любил позолоту в самих блюдах, считая это глупостью. Он говорил, что блюдо должно быть вкусным и сытным, не должно противно выглядеть, чтобы его хотелось взять в рот, а вот позолочено ли оно – уже не важно. Все эти огромные сахарные замки, быки, овцы с карамельной шерстью, зайцы, начиненные куропатками с перепелами внутри, или огромные рыбины, у которых изнутри выпрыгивали живые лягушки, вызывали у Чезаре раздражение.

Он любил хорошее вино, хорошо приготовленное мясо, не смешивая его с рыбой (даже требовал, чтобы мясо и рыбу подавали в разные дни, что считается его прихотью), острые соусы, тоже не смешивая сладкое с горьким, дичь предпочитал домашней птице, а жаренное целиком – мелко крошенному. Всегда любил медовые пирожные, молочный снег и тортильоне сфольято с начинкой из поджаренных орешков или айвы.

Я не однажды пыталась понять, страдал ли кто-то из святых или апостолов чревоугодием. Что, кроме хлебов, было на их столах? Мне кажется, не думать о вкусной еде, не желать ее, не вспоминать, ощущая вкус изысканного соуса или сладости во рту, много легче, если ты никогда не пробовал яств. И куда трудней, если всю жизнь питаешься пищей, приготовленной лучшими поварами Рима.

Я любила и люблю вкусно поесть, но когда подолгу жила в монастыре Сан-Систо, довольствовалась скромной монастырской пищей без сладостей и даже без мяса. И оказывалось, что Чезаре прав – пища должна быть приготовлена без стремления сделать блюдо необычным, но с желанием сделать вкусной.

Обычный монастырский хлеб, обмакнутый в оливковое масло, простая чечевичная похлебка, полента с салом или медом, бобы, тарты, каштаны с медом и фрукты – как же это вкусно! А еще свежая, не из Тибра, а из родника, вода и разбавленное вино из своего винограда.

Для меня никогда не делали исключение в монастыре, но я чувствовала себя сытой и довольной. Санча говорила, что это свидетельствует о моих деревенских корнях. Я отвечала, что скорее о способности не зависеть от мастерства повара.

Конечно, это не строгий пост и даже не столь большое ограничение, но по сравнению с десятками яств на столе наших дворцов отказ от чревоугодия хотя бы на время. Я чувствовала себя в монастыре обновленной и очень легкой.

Даже в Непи, страдая в одиночестве после убийства Альфонсо, я получала удовольствие от простой трапезы без поварских изысков, от сыра, оливок и свежего хлеба. Я никогда не была рабыней пиров и искусства поваров, хотя никогда нарочно не избегала вкусной пищи. Наверное, способность довольствоваться тем, что Господь послал тебе на обед, есть счастливая черта моей натуры.

Этим отличались все Борджиа, и мама тоже.

Из детских воспоминаний не могу пропустить сплетни о султане Джеме, который приехал в Рим, когда мне было лет девять. О, какие о нем ходили слухи!

Брат правителя Османской империи султан Джем был рослым, сильным, я бы сказала, упитанным человеком. Позже я не раз встречалась с ним, поскольку Чезаре и Хуан взяли султана Джема под свою опеку. Мои рослые братья выглядели рядом с султаном почти мальчишками, особенно стройный и гибкий Чезаре. Он был вполне обычным, но когда султан Джем только прибыл в Рим, он казался мне, маленькой, огромным и страшным.

Не только мне, по Риму ходили слухи (терпеть не могу слухи и сплетни, поскольку они обычно лгут, но иногда пользуюсь), что он ест 5–6 раз в день и всякий раз съедает по большому гусю и даже целой овце! А когда не ест, то пьет или спит. Ел, пил и спал султан Джем действительно много, но делал это скорее от безделья.

Я просила у отца позволить мне хоть в щелочку посмотреть, как султан Джем съедает за один присест большого барана, отец сердился и говорил, что мне пора бы повзрослеть.

А еще впечатление от свадьбы сына донны Адрианы Орсо Орсини и Джулии Фарнезе, на которой я была не просто зрительницей, но участницей! Хуан, я и Джоффре сначала торжественно отвели новобрачных в зал, где проходил пир, а потом мы с Джоффре должны были подать на блюде огромного золоченого павлина. Вообще-то, на пирах это обязанность младшей дочери хозяина дома. Хозяином выступал наш отец, а его младшей дочерью была я. Но, увидев огромнейшее блюдо, на котором расположился запеченный павлин (ему вернули на место все перья на крыльях и в хвосте), я поняла, что не только не смогу внести в зал этого монстра, но и поднять едва ли удастся. Пришлось звать на помощь младшего брата.

Мы с Джоффре тащили павлина, стараясь блюдо не перекосить, чтобы птица не соскользнула и не плюхнулась на пол, а потом последним усилием подняли его на руках и водрузили на стол под громкие приветственные возгласы. Мне было не до похвалы, руки и ноги дрожали, но не столько от напряжения, сколько от страха, что мы не справимся.

А Джоффре, к рукаву которого прилип листочек из обертки павлина, с изумлением заметил, что это настоящее золото! Недаром простолюдины гонялись за выбрасываемыми после застолья кубками и прочей посудой, там было чем поживиться.

Джулия Фарнезе была настоящей дикаркой, ее по-настоящему испугала телячья голова, сваренная и украшенная столь искусно, что казалась живой, и вылетевшие из пирога воробьи. Она, словно простолюдинка, предпочитала крепкое красное вино и даже гиппократ белому сладкому. Удивилась, что серебряные ложки и вилки положили каждому гостю. И не поняла, для чего нужны салфетки, если можно сполоснуть пальцы в чаше с водой. Изумлялась тому, что пирожные, конфеты и даже целые сахарные скульптуры стали выбрасывать в окна вместе с посудой, на которой их подавали. Как можно выбрасывать серебряные кубки, из которых выпили вино?

Она не понимала такой обычай.

Джулия многого не понимала, но очень быстро всему научилась.

Dicendo de cibis dicendum est de moribus (сказав о пище, скажем и о нравах – лат.).

Меня и папу Александра часто укоряют в непотребном поведении на нашей с Джованни Сфорца свадьбе. Я не стану отрицать некоторой вольности поведения гостей, хотя от меня там ничего не зависело, но, Ваше Святейшество, разве этот пир отличался от многих других, проводимых в Риме? Только большим выбором блюд, но ведь и гости были достойны высочайшего искусства поваров.

У кардинала Борджиа всегда были отменные повара, сам он ел весьма умеренно, но любил потчевать гостей. А еще любил сахарные фигуры и скульптуры из марципана. Я помню такие на своей свадьбе – это были петухи, умело сделанные из марципана и раскрашенные, печенье из каплуна, огромный сахарный замок, где даже цветы в саду пахли розами, поскольку изготовлены из застывшего розового сиропа.

Я нашла в своих записях перечисление некоторых блюд, которые мне предлагали для свадебного стола. Не помню, чтобы я что-то утверждала, но, наверное, это и приготовили. Краткий перечень блюд для второго пиршественного дня, сохранившийся на половине листа. Забавно вспомнить.

Нам предлагалось:

– жаркое из оленины, каплуны, нарочно откормленные голуби, куры, варенные в вине, жаркое из козлятины, фазаны, куропатки и перепела в медовом соусе, фрикасе из зайчатины с соусом из мяты, молочные ягнята с начинкой из печени каплунов, фаршированные вареные козьи головы, мясо кабана с трюфелями, вареные и потом поджаренные бараньи хвосты, жареный павлин с соусом из фисташек, кролики и зайчата с соусом из камелии, куры на вертеле, осетровые молоки в разном виде, отварная каракатица, осетры с медом, разная рыба в бульоне, раки…

Еще были очень вкусные медовые пирожные, пироги с множеством разных начинок, хворост крупный и мелкий, торты с большим количеством молочного снега, засахаренные фрукты, молочные тарты в меду, орехи в меду и прочие десерты.

Цветное бланманже использовалось только для создания сахарных картин.

Гости оказались не в состоянии не только съесть все приготовленное, но даже попробовать. Перерывы для показа различных сцен и декламации стихов не помогали. Наступила минута, когда гости стали выходить на балкон и бросать пирожные и сладости в толпу любопытных, собравшихся поглазеть на праздник.

Сначала подарки ловили только слуги, других просто не пускали к дворцу, потом папа Александр приказал вынести на огромных блюдах множество яств прямо на улицу и раздать там. Толпа набросилась на пирожные, фрукты и сладости так, словно это было в последний раз. Огромные сахарные скульптуры, над которыми наши повара трудились несколько дней, были разбиты вмиг! В результате больше испортили и подавили, чем съели. Помня об этом, папа приказал на следующий день вынести угощение на улицы с утра и поставить на столах столько, чтобы хватило всем желающим. Всем не хватило, но подавленного и испорченного все равно оказалось с избытком. Говорят, многие, попробовав непривычное угощение, отбрасывали его в сторону, чтобы попробовать следующее.

Папа усвоил этот урок и с тех пор приказывал готовить для простых римлян только обычные блюда, пусть и очень сладкие, но такие, чтобы ели вдоволь, а не портили.

Не обошлось без подарков для гостей. Таков обычай, подарки были очень дорогими, но в этом тоже ничего необычного. Мне принесли огромный поднос, доверху заваленный золотыми украшениями, я шла вдоль столов, протягивала руку к подносу, который с трудом держали двое рослых слуг, наугад брала первое попавшее украшение и одаривала им гостью или гостя. Никто не обижался, если получал не то, что хотел бы, я ведь не видела, что попадет под руку. Так справедливей.

А вот рецепты нашего повара, выбитые на золотых пластинах, достались только знатным гостям, для остальных их изготовить просто не успели. Но подарки достались всем, никто не ушел обиженным, таков обычай всех пиров. Те, кто не получил золотые рецепты, мог унести целую горсть золотых оберток от конфет, а также ложки и ножи, которыми ели, и даже блюда.

Мой супруг Джованни Сфорца потом жаловался, что ему слишком дорого обошлась наша свадьба, но это неправда, за все пиршество заплатил мой отец, а Джованни потратился только на свой наряд, да и то половину украшений одолжил у родственников.

Дам, которые показывали нам свое актерское умение во дворце, папа пожелал по обычаю наградить сладостями. Он приказал принести самые лучшие конфеты в золотых обертках и воздушное печенье и предложил их участницам представления. Но обнаружилось, что подарков слишком много, даже горстями забрать все невозможно, потому одна из самых находчивых дам подхватила подол своего верхнего платья и подставила его для щедрого подношения. Ее примеру немедленно последовали остальные, никому не хотелось упускать возможность получить дары.

О, сколько я слышала порицаний из-за этого! Но, даже задрав подол верхнего платья выше головы, невозможно показать не только ноги, но и нижнюю юбку. Никто из приличных дам не носит по одной юбке, их обязательно несколько.

Кроме того, дам было больше, чем подносов, некоторые вынуждены стоять в стороне, дожидаясь своей очереди, тогда Хуан подхватил горсть конфет и бросил их приглянувшейся даме. Та со смехом подставила край своей юбки. Всем понравилось, и бросать принялись сидевшие рядом мужчины.

Но не все мужчины могли дотянуться до подносов с подарками, тогда кто-то из особенно щедрых или пьяных гостей снял с пальца перстень и бросил вместо конфеты. Его примеру последовали другие гости, теперь вместо конфет дамы ловили украшения. Особенным шиком казалось попасть не в подол, а в декольте.

Как видите, слух о разбрасывании угощения и преувеличен, и не полон.

А вот сплетни о том, что Чезаре нарочно раскидал по полу каштаны, чтобы обнаженные дамы собирали их, просто нелепы – моего брата не было на моей свадьбе в Риме!

Но что же удивительного в этом застолье? Разве не льется вино рекой на любом другом пиру? Разве не пытаются повара превзойти друг друга в искусстве приготовления блюд или в их оформлении? Разве не одаривают гостей золотом и украшениями? Разве не благодарят актеров, неважно, приглашенные они или из числа гостей? Разве не раздают или раскидывают зевакам на улице сладости, пирожные и фрукты? Разве не разбрасывают дорогую серебряную и даже золотую посуду прямо из окон?

В Милане синьор Леонардо да Винчи изобретал целые механические картины для развлечения гостей, а флорентийские повара ввели моду на живых лягушек и птиц в пирогах. Кажется, в Венеции первыми стали раскрашивать слуг золотой краской и для развлечения гостей выпускать их с подносами при очередной перемене блюд.

Чем удивительна именно наша свадьба?

Зачем придумывать, что пол в пиршественном зале был устлан золотыми слитками, у столов золотые ножки, а у стульев спинки? Что скатерти на столах тоже затканы золотом и золото насыпано в каждое блюдо. Папа Александр не император Нерон, который развлекался, добавляя в угощение своим гостям толченое стекло. Он принимал и угощал всех радушно и одаривал щедро, но не настолько, чтобы его порицать.

Что за нелепы сплетни о танцах полуголых и голых куртизанок? Разве мог только что получивший тиару папа Александр допустить на свадебный пир куртизанок, если это категорически запрещено? Я не отрицаю, что Его Святейшество мог присутствовать на подобных пирушках, но закрытых, а не большом пиру, где были и мои будущие родственники. Какой же отец в здравом уме станет позорить свою дочь, выдавая ее замуж?

Родриго Борджиа был достаточно богат, чтобы устроить пир в честь замужества своей дочери запоминающимся. Только первого замужества, поскольку два других прошли очень скромно и в узком кругу.

Но не менее богато были обставлены и пиры в честь Орсо Орисини и Джулии Фарнезе, когда отец был еще кардиналом, а также пир в честь моего брата Джоффре и Санчи Арагонской.

В библиотеке Феррары я нашла запись о встрече в Риме Элеоноры Арагонской, которая тогда была невестой моего свекра герцога Феррары Эрколе д’Эсте. Будущая мать моего мужа Альфонсо донна Элеонора собственноручно записала для памяти потомков, как ее принимал сын папы Сикста IV кардинал Пьетро Риарио во время остановки по пути к ее будущему супругу. В этом описании десятки блюд, роскошное украшение и зала, и стола, множество поварских ухищрений вроде жареных павлинов в золотых перьях или барашка на вертеле в золотом же руне. Рассказано о замене всех скатертей на новые после каждой из пятнадцати перемен блюд. И золотой дождь, осыпавший гостей сверху…

Не было только благодарности актрисам за представление, брошенной им в декольте. Неужели это столь страшное преступление против приличий?

Не могу не сказать о пирах в ванне.

Вы должны помнить такой пир, устроенный Джаккомо Р., куда меня втайне от отца и Чезаре привел мой брат Хуан. И очаровательную Элеонору, племянницу кардинала К., наверняка помните. Она долго отказывалась полностью обнажиться, стесняясь своего неприкрытого платьем тела, а еще больше боясь, что с ним могут что-то сделать. Если бы не строгий взгляд ее дяди, несчастная девушка и вовсе сбежала.

Но Вы тогда сумели справиться с ее смущением, уведя в отдельную ванну за занавеску. Я помню счастливый вид Элеоноры, вернувшейся к нам уже без одежды и стыда. Ваше убеждение оказалось весьма действенным. После этого она села вместе со всеми и уже не боялась допускать к себе мужчин, переходя из одной ванны в другую.

Там еще подавали отменных каплунов под черным перечным соусом и замечательные пирожки с яблоками, инжиром, орехами и изюмом.

Признаюсь, иногда я сожалела о невозможности участвовать в таких пирах. Но папа Александр считал, что присутствие на них может скомпрометировать даму, ведь достаточно одного нескромного упоминания о ее прелестях кем-то из гостей, перешедших в стан завистников, и придется заставлять болтуна замолчать. Сам папа никогда участия в таких пирах в ванне не принимал (мне о таком неизвестно), Чезаре принимал, но только с куртизанками и никогда со знатными дамами.

Джаккомо хитрец, он умел организовывать такие развлечения, за которые можно быть серьезно наказанным. Чезаре говорил, что именно чувство опасности придавало особое очарование необычному застолью. Джаккомо предлагал гостям маски, чтобы скрывать лица, не скрывая при этом тела. Только хорошо знакомые друг с другом люди могли понять, кто перед ними, например по родинке на предплечье или по шраму на бедре.

У Джаккомо бывали пиры sub diu mantile (под длинной скатертью – лат.). Не знаю, приходилось ли вам принимать в них участие.

Название пира происходит действительно от скатерти, которой покрыт стол. Сам стол широк настолько, чтобы под ним мог свободно двигаться на четвереньках человек, не будучи замеченным извне.

Правила поведения достаточно простые: не пропускать ни одной чаши вина, сидеть на самом краешке стула и не подавать вида, что бы ни происходило под столом. А под столом одни нарочно обученные юноши развязывали гульфики мужчинам, другие поднимали юбки женщинам. Потом и те, и другие пускали в ход умелые языки.

Как только кто-то из пирующих не выдерживал, следовало наказание – он или она должны раздеться донага и далее сидеть так, в то время как юноши под столом продолжали свое дело с остальными гостями.

Эти развлечения скорее относятся к распутству, чем к чревоугодию, ведь гостей Джаккомо меньше интересовали подаваемые яства, но куда больше все остальное.

Хуан рассказывал еще о пирах, на которых в начале праздника все дамы и кавалеры были в масках и больших плащах, укрывающих все тело. Произнося тост в честь дамы в плаще определенного цвета, кавалер как бы приглашал ее сбросить плащ, под которым, как и у остальных, ничего не было, и перебраться под его плащ. Когда все присутствующие оказывались разбитыми на пары, следовало снять плащи, дамы снимали маски обязательно, кавалеры по желанию.

Поскольку дамами обычно бывали куртизанки, им не составляло труда узнать любовника и в маске – по родинке на предплечье или, например, шраме на бедре…

Хуан находил это забавным.

Отправляясь на вечеринку, человек по составу приглашенных догадывался, что именно его ждет – строгая трапеза, куда даже шуты не всегда допускались, торжественный прием с пиром, домашняя вечеринка или вечеринка за закрытыми дверями. На последнюю не могли попасть знатные дамы, там бывали только куртизанки, которым открывать свои тела не стыдно, да и тела мужчин им хорошо знакомы.

Я знаю, что дамы тоже тайно устраивали подобные вечеринки, особенно если мужья покидали их надолго. Джулия Фарнезе, наслушавшись рассказов, решила устроить подобный пир у внучки папы Иннокентия Баттистины, ведь донна Адриана ни за что не позволила бы пригласить кого попало во дворец Санта-Мария-ин-Портико. Вообще-то, Баттистина была моей подружкой, но нам помогала ее родственница.

Было подготовлено все, мы даже подсыпали слабительное в пищу донны Адрианы и ждали только отъезда моего отца.

Отец уехал, в дом родственницы Баттистины отправлен слуга с сообщением, что мы скоро приедем, но тут случилось непредвиденное. То ли Джулия перестаралась и насыпала слишком много порошка, то ли организм донны Адрианы оказался особенным, но, вместо того чтобы сидеть на горшке, она лежала на кровати и стонала, каждые полминуты заявляя, что умирает.

Джулия даже поморщилась: «Сколько можно обнадеживать?!»

Конечно, тетушка не умерла, но и мы никуда не пошли, потому что требовалось обязательное присутствие Джулии подле страдалицы, стоило Джулии только подняться с края ее постели, как вопли становились громче, разносясь по всему дворцу.

Немного погодя за нами прислали с вопросом, как долго мы еще будем собираться. Джулии пришлось ответить, чтобы начинали без нас, а мы подъедем, как только тетушка заснет. Пока Джулия разбиралась с гонцом, донна Адриана вдруг открыла один глаз и, цепко схватив меня за руку, притянула к себе: «Не смей никуда ехать! Ей, – она кивнула на невестку, – все простят, тебе – нет!» Глаз тут же закрылся, тетушка застонала громче прежнего. Ее вопли вывели Джулию из себя окончательно, она предложила позвать не только врача, но и священника, чтобы исповедовать донну Адриану. Та неожиданно согласилась, потребовав, чтобы мы были неподалеку.

Конечно, мы никуда не поехали. Баттистина потом рассказывала, что было очень весело – дамы обмазывали друг дружку молочным снегом, а потом позволяли красивым слугам слизывать его, но непременно сцепив руки за спиной. Было еще много шалостей, о которых даже рассказывать стыдно. Но нам поучаствовать не удалось.

Так я и не стала распутной дамой благодаря хитрости донны Адрианы.

Она ничего не сказала моему отцу, а я ничего не рассказала Джулии. Слушая рассказ Баттистины об очень вольных шалостях во время пирушки, я пыталась понять, понравилось бы мне. Решила, что нет. Быть обмазанной сладким молочным снегом и позволять облизывать свое тело слуге? В этом мало удовольствия.

Донна Адриана оказалась еще умней или хитрей, что в данном случае все равно, она сумела пересказать нам слухи, которые распространились в Риме о разнузданной вечеринке с участием внучки папы Иннокентия Баттистины, мол, слуги рассказывали такое, что и повторить стыдно. Папа Иннокентий в гневе.

Тетушка выразила удовлетворение, что мы с Джулией «не такие».

«Не такие» переглянулись, Джулия прошептала мне: «Хорошо, что у тетушки случился не понос, а нечто посерьезней».

Я все равно не стала ей ничего рассказывать.

Позже я старательно избегала подобных пирушек, понимая, что как бы ни молчали участники, слуги все равно выдадут. Мне предстояло выходить замуж, и я решила, что нельзя давать повода рассказывать о себе гадости. Все равно рассказывали.

Позже жена моего младшего брата Джоффре и сестра моего собственного мужа Санча Арагонская, смеясь, наставляла меня: «Лучше грешить и быть оболганной за дело, чем не грешить и все равно быть оболганной!» Возможно, она права. А еще Санча твердила, что грешить нужно так, чтобы любые сплетни оставались далеко позади.