Текст книги "Противостояние"

– Монашка, что-ли? Этого ещё нам не хватало.

– Небось под мужиком не была ни разу.

– Да кто на такую и позарится? Может быть, шалава. Натаскалась, а теперь вот святую из себя корчит. Я, чуть повернув голову, посмотрела на озлобившихся и расслабившихся заключенных. Все замерли.

–Мир вам, сестрички – промолвило это что-то, обтянутое кожей.

– Ну ты даешь. Нашлась сестричка. Может, с нами хочешь остаться? – Загорланила рядом со мной сидящая с десятилетним стажем отсидки рыхлая деваха.

Я не задумываясь со всего маху ударила её дубинкой по башке. Из лопнувшей на голове кожи хлынула кровь. Зэчка заскулила. И вдруг этот скелет в рясе срывает со своей головы белоснежный платок, бежит к только что оскорбившей её женщине и закрывает кровавую рану. То, что мы увидели повергло нас в шок. Голова монашки была почти без волос. А с одной стороны, вместо кожи на лице, тоненькая розовая плёночка, даже видно пульсирующие жилки. Голову побитой мною зэчки монашка прижимала к себе правой рукой, левая же висела плетью. Я, зная выходки и характер своих подопечных, легко, как пушинку, переставила нашу странную гостью на её место и сказала, что посторонним запрещено приближаться к осужденным.

– Но ведь она же страдает, – пролепетала монашка, прикрывая рукой окалеченную голову.

Я резким движением сорвала с головы одной из заключенных платок и накинула на голову страдалице: На, накинь и не жалей этих уродов. Они сами стали на такой путь.

Монашка ловко, одной рукой, повязала на голове платок, и тут её понесло.

Голосочек оказался чистый и звонкий. Личико порозовело. Эта калека светилась, сияла и выглядела такой счастливой, что у меня вместо жалости появилась зависть. «А ведь ей легче живется на белом свете» – подумала я. Она любит одного ей ведомого Бога и Богородицу. Её любят в монастыре. А кому нужна я, здоровая, сильная и злая как откормленный бультерьер? И говорил этот полузасушенный цветок о земной и посмертной жизни. Смотрю, а мои зэчки все носы повесили.

– Так уж в ад попадем?

– Да, сестрички. Если не покаетесь и не станете жить по заповедям Божьим, то попадете в ад.

– Ты что пришла нас агитировать в монастырь?

– Нет, мои миленькие. В монастырь берут только искренне раскаявшихся и прошедших многолетние испытания трудностями.

– Мы здесь. Хи-хи. Трудняки.

– Здесь вы трудитесь со злостью, и всё что вы сделали, пропитано вашим духовным состоянием. А в монастыре

все несут послушание кротко. Со смирением, молитвой, обретая при этом от трудов своих радость.

– Ну да. Мы поняли – обретаете оргазм.

В зале поднялся хохот и улюлюканье. Я поднялась, врезала своей дубинкой нескольким наиболее шумным и покрыла их таким матом, что у бедной монашки слёзы полились градом.

– Господи! Прости, вразуми и помилуй творение Твоё.

– Во, во. Понаделал нас, а мы теперь здесь мучайся.

Я с интересом стала слушать и наблюдать за тем, как эта хлипкая хочет наставить на путь истинный всех разом: разъяренных убийц, проституток, наркоманок и просто моральных уродов. Одна из заключенных встала, чтобы задать вопрос. Все остальные хихикали и фыркали, видя её придуряющуюся и строящую из себя великую страдалицу. Она скорчила жалобное личико и приторно-тоненьким голоском пропищала:

– Сестра. Помолись о моём убитом ребёнке.

Монашечка внимательно посмотрела на кривляющуюся и спросила: Это о каком ребенке? Которого ты утопила в бане или о том, которого задушила пакетом, а потом пританцовывая и поя песню, вынесла в мусорный бак? О каком молиться?

Зал ахнул.

– Ах ты, сука. А мы тут жалеем её, бедную, что невинно осуждена. Да сопли ей вытираем. А ну говори, правда это или нет?

Монашка подняла свои глаза к небу, что-то прошептала, потом перекрестилась сама и перекрестила всех шумящих. Наступила тишина.

– Страшный грех совершила ты сестра, но ещё страшнее то, что ты не только не каешься, но ещё и винишь родителей, что они не дали тебе тех материальных благ, которые есть у других. И тебе, якобы из-за этого,

пришлось убивать новорожденных деток. Ты же не упрекала себя в том, что живешь во грехе, и вместо того, чтобы учиться или работать, ты кидалась на родителей, упрекая их даже в том, что они тебя родили.

– А что это не правда? Я что, просила их меня делать?

– понеслось в ответ. – Они себе по молодости состряпали меня, а я теперь всю жизнь мучайся. Лучше бы утопили в ванной.

– Легче всего во всех своих грехах обвинять близких, чем самой трудиться и вести себя достойно. Родители в потустороннем мире будут страдать за свои грехи. А тебя, несмышлёную, нечистые будут то топить, то душить в пакете, но при этом ещё и хохотать и петь. Тебе придется в аду претерпевать точно такие же муки, какие терпели твои невинные детки. Только ты не дала им вырасти упрекать тебя, как ты упрекаешь сейчас своих родителей. Будешь плакать и взывать о помощи, да только там тебе никто не поможет.

– Ну и что. Это будет где-то там, а я сейчас живу. Да и есть ли оно, «там», это никому не ведомо.

– Вот для этого и пришел Сын Божий Иисус Христос, чтобы указать нам путь в светлый мир, полный любви и радости. И если ты нахождение в заключении называешь жизнью, то что же для тебя по-настоящему жизнь?

– Я выйду и уже не буду такой дурой, а рожу от олигарха и буду сидеть у него на шее пиявкой. Будут няньки, слуги, крутая тачка. По курортам буду ездить.

– А на остальных твоих подруг где набрать олигархов? Да и откуда ты взяла, что олигархи дураки. У тебя ни образования, ни стыда, ни чести, ни совести. В старину о таких, как ты, говорили: дурной мыслями своими богатеет. Вот покуда будешь мечтать, так и жизнь пройдет. На тебя даже убогий не глянет. Родителей ты замучила. Им легче живется, пока ты в тюрьме.

– Это вы у себя в монастыре как роботы лазите, а я знаю, что буду делать дальше.

– Моя хорошая, мы свою душу и безгрешное тело посвящаем Богу, а ты поступаешь даже не по-зверски, а хуже. Ведь ни одно животное, родив потомство, не бросает его на произвол судьбы, а тем более, не убивает.

– Что ты ко мне прицепилась. Это ты никому не нужна, калека подзаборная. Небось, родители подкинули под монастырь. Теперь, вот, ходишь, корчишь из себя праведницу.

– Родители погибли у меня на глазах. Я благодарна Богу, что помню их лица. Мне было всего пять лет. Благодарна матери и отцу, что не утопили и не убили. Что дали увидеть свет Божий и я познала благодать Божию.

– Да ну. И как же ты сиротинушка в монастыре очутилась?

– Если вам интересно, я расскажу.

– Давай рассказывай. Все лучше, чем на работу идти.

– Было это двадцать лет назад. Мы всей семьей на городском автобусе поехали в лес за грибами. С нами было ещё человек восемь. Солнце клонилось к закату, когда мы с полными корзинами вышли на дорогу. Помню всё до мельчайших подробностей. Почти по середине дороги, на большой скорости неслась огромная грузовая машина. Дорога была пуста. И вдруг, откуда ни возьмись, вслед за большой машиной показался черный легковой автомобиль. Теперь всё понимаю, а тогда это было как в страшном кино. Легковой автомобиль на немыслимой скорости пошел на обгон фуры, а тут на встречу появился еще один автомобиль. Этот обгонщик не долго думая жмет на газ и старается обойти грузовик с правой стороны. Людей, стоящих на остановке, он конечно же не видел, а когда увидел, было уже поздно. Да и стоявшие, увидев летевшую на них машину, просто

онемели или даже остолбенели от сковывающего всё тело страха. Звук удара тел об машину до сих пор стоит у меня в ушах. Люди попадали, как яблоки с дерева. С каким-то стуком и гулом о землю. От сильного удара я отлетела к канаве, но тут же вскочила и покарабкалась к обочине. Моим, залитым кровью глазам, открылась ужасная картина, но я почему-то не испугалась. Путаясь в человеческих побитых телах, стала звать маму и папу. Папу нашла сразу. Он лежал на правом боку с широко открытыми глазами и не видел меня. Я постояла рядом, несколько раз позвала, но он не шелохнулся. Пошла дальше искать маму. Мы встретились глазами. Спотыкаясь, я побежала к ней. Мама шевелила губами, наверное, что-то мне говорила. Но у меня в голове всё шумело и я ничего не слышала. Немного приподняв голову, мама взглядом среди лежавших людей искала папу, а когда увидела, тихонько охнула и закрыла глаза. Я на четвереньках подползла и залезла ей под правую руку. Мама ещё раз открыла глаза, мягко улыбнулась и, прижав меня к себе, перестала дышать. Я видела, как останавливались машины, что-то говорили люди, потом услышала звук сирен. Ко мне наклонился молоденький милиционер, но, увидев мой взгляд, в ужасе отпрянул в сторону. Слышала, как он просил проезжавших мимо водителей взять к себе ещё живую девочку, т.к. до приезда скорой помощи она может умереть, но посмотрев на мою грязную, всю в крови одежду, все до единого отказывались. Потом этот же милиционер, да хранит его Господь, подошел и начал поливать меня водичкой и чем-то вытирать. Приехала скорая помощь. Сразу подбежали к маме и ко мне. Еле отодрали меня от матери, понесли в машину. А дальше пошли одни мучения. Во всем теле поднялась страшная боль. Мне делали уколы, обмыли, потом оказалось, что врачи сделали, что могли. Дай им, Бог, здоровья. Сначала спасали детей, а потом взрослых. Из всех стоявших на остановке погибли только мои родители, а остальных врачам удалось спасти. Сначала со мной обращались хорошо. Женщины, лежащие со своими детьми, подходили к моей кровати, гладили по голове, плакали, а потом снова уходили. Раза два приходила тётя, папина сестра, но только кривила лицо. Может ей хотелось плакать, но как я теперь понимаю, кому нужна была калека в доме. Приходил милиционер. Сколько буду жить, столько буду за него Богу молиться. Он радовался, что я выжила, и подолгу разговаривал со мной. Дальше больше. В больнице ко мне привыкли и потихоньку перестали обращать на меня внимание. Если плакала от боли, то начали ругать, что такая большая девочка плачет, что мама с папой не придет, они умерли, и я им всем уже надоела. И жить не живу и не умираю. Только вонь от меня по всей палате. Лежала на клеенке, в туалет ходила под себя. Каждая дежурная медсестра старалась спихнуть меня другой. Начало гнить тело. Сначала ягодицы, а потом левое плечо. Это я сейчас понимаю все, а тогда все звала маму и папу. И вот однажды они пришли. Красивые оба и очень родные. Папа поцеловал меня в зашитую голову. Мама целовала ручки и ножки. Идем с нами, – сказала мама, и взяв меня за руки, подняла с кровати. Сестрички, миленькие, есть рай. Тело моё осталось лежать на кровати, а я совсем другая без боли и ран, крепко держа за руки родителей взмыла в высь.

– Да это у тебя галюны были от уколов.

– Думайте, миленькие, что хотите, но раз вы попросили рассказать, то слушайте. Мы остановились на краю очень красивой деревни. С одной стороны избы, а с другой пшеничное поле с очень большими колосьями. Возле каждого домика палисадники с цветами, как на улице, так и во дворе. Везде сады. Если одно деревце уже с плодами, то другое может быть покрыто весенними цветами. Конечно, никаких столбов, электричества, антенн, асфальта и многих других прелестей современной цивилизации там нет.

– А как же они созваниваются?

– Очень просто. Человек думает о том, с кем ему надо пообщаться, и его мысль мгновенно достигает адресата. Тот тоже это чувствует, и можно так разговаривать сколько угодно.

– Ну а дальше что с тобой было?

– Дальше было всё хуже и хуже. Моя живучесть стала раздражать буквально всех окружающих. Ведь они не знали, что мои папа и мама, часто забирая меня к себе, хорошенько кормили, давали побегать по травке, а самое главное, что я теперь успокоилась. И терпела боль, радуясь, что вслед за ней придет радостная встреча с родными. Я знала, что есть такое место, где у меня ничто не болит.

– Надо было там и остаться.

–Я просила об этом, но мама сказала, что мне оставаться у них ещё рано. Что я должна послужить Господу, чтобы попасть к ним. Мне начали делать какие-то уколы, от которых я спала сутками. Прошёл год. И вот, однажды, открыв глаза, я увидела, что на меня смотрит мама, только очень молодая. Вся светится. Одетая в белоснежную косынку и платье с большим белоснежным воротником. На шее у неё висел небольшой крестик. – Ты кто? – спросила я. Она охнула и чуть присела. Потом выбежала в коридор и кого-то позвала. В палату вошла красивая, высокая, но очень строгая женщина. Как потом оказалось, это была матушка и сестры из близ находящегося женского монастыря. Она очень низко наклонилась к моему лицу, перекрестила и поцеловала в лоб. У меня потекли слезы.

– Забери меня, тётенька.

– Заберу. Сегодня же заберу.

У меня в голове что-то зашумело, видимо от радости, и я потеряла сознание. Очнулась я от легкого дыхания ветра на улице. Потом сестры рассказывали, как матушка сурово отчитала всех в больнице и, подписав какие-то бумаги, забрала меня в монастырь. Как сказать, забрала. Как была гниющая, вонючая, так они меня на той простыне и клеенке вынесли из больницы. Я кричала от боли при малейшем резком движении. Кричала только – Забери! Забери! Молоденькие монашки несли меня на своих руках сами почти семь километров до своего монастыря. А когда принесли, так со всего монастыря сбежались сестры. Все плакали и молились. Матушка дала распоряжение и меня отнесли в баню. Чувствовался запах завариваемых трав и слышно было потрескивание поленьев в печке. Откуда-то появился батюшка, который помолился, потом что-то влил в воду, и было ещё одно чудо, когда я последний раз видела своих родителей. Они появились из ниоткуда, как всегда крепко держась за руки. Дальнейшее видение осталось в моём сердце на всю жизнь. Вдруг всю комнату, в которой мне приготовили купель, озарил яркий свет. И рядом с моими родителями появилась невиданной красоты, как в сказке, Царица. Она мягко улыбнулась, посыпала воду чем-то искристым, немного постояла и исчезла. Я хотела всё увиденное рассказать державшим меня, но от тепла, принесшего долгожданное облегчение, и большой насыщенности воздуха ароматами трав у меня закружилась голова и я закрыла глаза. В больнице меня переворачивали руками в холодных резиновых перчатках и обтирали царапающими тело тряпками, пропитанными каким-то едким раствором. После такой процедуры смертельно чесалось все тело. Здесь же меня брали теплыми руками и опускали в настоящую тёплую воду. Одна из сестер держала мою голову в своих руках, а другая остригала всё, что выросло и скаталось в сплошной ком волос. Ещё две очень осторожно отмывали всё сгнившее на мне. Тихонько молясь и охая от увиденного, ни одна из них не отвернулась и не скривилась от запаха и вида моего ужасного тела. После купания меня положили на чистую простынь и очень аккуратно перенесли в другое здание. В чистой, уютной комнатке очень близко друг к другу стояли две аккуратно заправленные кровати, одна выше другой. Та, что повыше, оказалась моя. Зажмурившись от боли, которую я ожидала при прикосновении тела к матрасу, я с удивлением и радостью поняла, что меня положили на что-то очень удобное. Матрац был наполнен сеном. Первый раз за год моей болезни под меня не подложили холодную противную клеенку. В комнату вошла та, что забрала меня из больницы.

– Ну как ты? Полегче? Уже не так болит?

– Спасибо. Я видела ту тётю, которая нарисована на картине, которая стоит у вас в углу.

– А где ты её видела?

– Возле папы и мамы, она что-то блестящее сыпала в водичку.

– Слава Тебе, Царица Небесная. Матушка до самой земли поклонилась к иконе Богородицы. Это была Дева Мария, дитятко. Раз Она сама приходила, значит, будешь жить, да ещё и прославишь её, Заступницу нашу. Тебе сейчас дадут козьего молочка. Ты попей, сколько сможешь, и засыпай.

Игуменья перекрестила, нежно погладила меня по голове и ушла. Со мной осталась старенькая бабушкамонашка. Она напоила меня молоком и накрыла одеялом:

– Спи, а я тебе молитву спою.

На другой день, открыв глаза, я увидела в комнате пять сестер. Они все с напряжением и почти со страхом смотрели в мою сторону.

– Думали померла. Ты как уснула, так вот три дня и спала. Матушка сказала не трогать и не будить. Слава Богу, жива. Давай, дитятко, будем тебя снова купать. Тебе же понравилось?

– Да.

Я смогла сесть на кровати, на большее сил не хватило, но и это была большая радость. Меня снова отнесли в баню. Держали в крутом отваре трав. К выгнившим местам приложили какую-то мазь. Весь день возле меня была одна из сестер. Кормили, поили, аккуратно поворачивали, то на один, то на другой бок. На ночь принесли новый матрац, набитый свежим сеном. Через месяц я уже могла подолгу сидеть. А дальше, сначала держась за руки сестер, а потом и сама, начала ходить. Меня выхаживали с христианской любовью и милосердием. Такую добродетель можно встретить лишь в монастыре. Потому что там любовь от Бога, а не из-за корысти или страха. Читать и писать тоже научили сестры. Стали брать с собой на службы. А так старались меня пристроить к монастырской кухне. Из больницы приезжали врачи. Слушали, смотрели, всё хотели взять какие-то анализы, но матушка не дала и они постепенно оставили меня в покое. Теперь я стараюсь послужить Господу и Царице Небесной, чтобы с чистой совестью и в большой радости воссоединиться со своими родителями на небесах.

Сидящие в зале загудели. Некоторые жалели, а некоторые ругались в адрес монашки. Но заинтересованность была очень высокая. Они начали задавать вопросы, крича и перебивая друг друга. Она молчала и почему-то очень внимательно смотрела в мою сторону. Это сейчас понятно почему, а тогда я гаркнула на всех сидящих и, построив, погнала в камеры. Заключенные начали кричать и звать, чтобы еще приходила. И эта худорба, кланяясь уходящим, осеняя их крестом, со слезами на глазах громко и звонко кричала:

– Приду, сестрички. Приду, миленькие. Обязательно приду.

Потом начальник зоны предложил ей пообедать в столовой и сказал, что отвезет в монастырь на машине. Я ещё удивилась, что она, такая немощная, лазит по зонам одна и ходит по улицам. Но она от еды и помощи отказалась. Мы проводили её за ворота. Оказалось, что она не одна. На улице под забором её ждали две монахини, почти старухи. Я спросила, почему они не зашли. А они ответили, что заходить на территорию матушка благословила только их сестру, а им на это благословение не дано. Вот они со смирением и выполняют свое послушание. Я от непонимания и удивления повела плечами и посмотрела на них, как на ненормальных. Вот это послушание. Если бы меня так в зоне слушали, а то без мата и дубины, какое там смирение. Монашки все втроем поклонились нам, перекрестились, что-то прошептали и с блаженными улыбками пошли по краю дороги. И как это у них получается. Не евши, не пивши, простояв на ногах полдня, и ещё улыбаются.Видела я и не раз постоянно улыбающихся дурачков, но эти-то, кажется, нормальные.

После визита этой изуродованной монашки только о ней и говорили. Кто обзывал, а кто и завидовал её душевному покою и окружающей любви. Я с интересом слушала споры в камерах между заключенными.

– Вот если бы нам тоже в монастыре пожить – скулила тощая туберкулёзница.

– Что, тоже козьего молочка захотела? А ещё, чтобы тебя купали, лелеяли, а ты бы шустро их иконы налево пустила. Там ведь встают намного раньше нашего. Мне бабушка рассказывала, и пашут они как пчелы, да ещё

и на службу надо ходить. Там не спрашивают, что тебе нравится, а что нет, кто в авторитете, а кто туалеты мыть будет. Куда старшая сказала, туда и чешут как зомби и радостные до одурения. Так что, сиди и не мечтай о сладкой жизни. Я бы и дня не выдержала такой жизни. Ты, вот, когда последний раз вообще что-то мыла тут?

– Фу. Для этого лохушки есть.

– А я бы слушалась – подала голос вновь прибывшая заключенная – лучше работать и чувствовать себя человеком, чем жить на воле теперь, после отсидки. Это же клеймо на всю жизнь.

– А мать свою алкашку и шалаву ты с собой заберешь?

– Да. Забрала бы. Там ей пить не дали бы, если бы только они нас приняли.

– Вот придет в другой раз эта овца, и попросишься с ней в монашенки.

– И попрошусь. После отсидки идти мне всё равно некуда. Ни знакомые, ни родственники на порог не пустят. А в берлогу к матери, так это через неделю опять тут окажусь.

– Ну да. Это ты, конечно, хорошо придумала, но если в монастырь будут принимать всякий сброд вроде тебя и меня, это получится хуже зоны. Здесь мы хоть эту кобылу бешеную боимся, а там, видишь ли, одна тётка всеми управляет. Попробуй уследи за нами. А за монашек она спокойная, чего за ними бегать, и дела у них клеятся. Сиди уж, чучело огородное, служи нашей «мамке», она тебе «мужа» здесь подберет и, может, сохранишь здоровье до своего выхода, а там уж как придется, но в основном идем все обратно. Вот у бабки Клеопатры семь ходок и ничего живет и тоже улыбается. Её ни в один дом престарелых после выхода не хотят брать, уж очень изобретательная в своих пыточных навыках. Она медсестрой в морге когда-то работала.

«Свежая» заключенная с ужасом посмотрела на сидящую возле окна сухенькую старушку. С виду божий одуванчик, один взгляд холодных колючих глаз выдает внутренний мир садистки-убийцы.

В другой камере, набитой зэчками чуть ли не до потолка, было очень тихо. Я заглянула в глазок и увидела интересную картину. На скамейке перед входом стоит худющая заключенная, а вокруг неё с сантиметром в руках вертится жилистая высокая портниха. Остальные сидят и с интересом наблюдают за происходящим.

Я подумала, что здесь всё нормально. Бабы и в тюрьме бабы. Но постояв ещё немного услышала такие разговоры:

– А если ей не понравится, или скажет, что шили без молитвы, или ещё что придумает?

– Значит, оставим наряд для нашей Тарани. Будет у нас за проповедницу, а мы ей будем рассказывать о своих блудных помыслах.

В камере все громко засмеялись.

– Не… не откажется. Видели, какая на ней одежда уже поношенная. Может, после кого-то донашивает или монастырь совсем нищий. Я думаю, что ей понравится.

В этот день я подслушивала разговоры своих «подопечных» почти во всех камерах и везде слышала один и тот же вопрос: как можно быть такой счастливой и спокойной, будучи такой калекой и сидя в монастыре?

Прошла неделя. Ближе к пятнице мои девчата начали нервничать и переживать, и переспрашивать в очередной раз: Начальник, приедет монашечка или нет?

– Да откуда же я знаю, что у неё там в голове? – отвечала я всем.

А в подсознании мне самой хотелось, чтобы она пришла, не заболела. При моем здоровье я поняла, что завидую силе духа этой малявки.

И вот, наступил долгожданный день – воскресенье. Ждали все. Окна были облеплены женщинами. Те, кто гулял во дворе, не сводили глаз с дорожки, ведущей к воротам. А я, делая вид, что разговариваю с конвоирами, стояла почти у самых ворот. Слышу какой-то шум. Подъехала машина.

– Слава Богу, добрались. Нажимай кнопку, матушка. Небось, уж заждались.

– А я, сестры, что-то волнуюсь.

– Иди милая, тебя игуменья благословила и по твоему отъезду стала на молитву перед твоей любимой иконой Богородицы. Пусть твоя любовь к этим страдалицам растопит в их сердцах зло и ненависть. Угасит раздражение, отверзет их духовные очи и поставит на путь спасения. Благослови Господи. Аминь.

В калитку легонечко постучали. Я на какое-то мгновение придержала солдатика, а потом подтолкнула к калитке. Каждый раз при закрывании и открывании калитки по территории раздавался звонкий писк. Хотя её неоднократно смазывали, но звук все равно оставался. Видно, этот звук резал слух и нашей духовно сильной посетительнице, т.к. глаза её широко раскрылись, а правой рукой она осенила себя и калитку крестным знамением.

– Здравствуйте. Мир дому сему и всем, в нем

обитающим – промолвила монашка. Оставшиеся за калиткой низко нам поклонились.

– Здравствуй и тебе. Проходи. А эти с тобой?

– Да, но они дальше не пойдут. Приехали помочь занести гостинцы.

Три крепенькие женщины, одна из которых сидела за рулем автомобиля, несли в руках коробки, корзины и сумки, наполненные гостинцами.

Я грозно посмотрела на все эти дары, но, увидев их испуганные лица, сменила гнев на милость.

– Запрещенного ничего нет? Спиртного, дури или ещё какой дряни?

– Нет. Нет, сестра. Здесь еда. Всё, что мы выращиваем сами. Проверьте, пожалуйста. Как же я могла явиться к страдалицам и без гостинцев?

– Да какие они страдалицы? В больницах хоть больные, а здесь уроды и проститутки.

– Но ведь они тоже дети Божии, только оступившиеся и погрязшие во грехах. Нуждающиеся в нашем милосердии и любви.

– Я все равно этого не понимаю. Ты просто не представляешь, на что способны твои «сестрички». А любить их можешь сколько угодно, только близко не подходи и не надейся, что от твоих рассказов они сразу поверят в Бога или раскаются. Есть такие с виду паиньки, мордочки умилительные, но когда почитаешь их дело, хочется их убить и не видеть этих фальшивых рож. Будь осторожна, а то я могу и не успеть защитить. И меня не подставляй. Если случится какое-нибудь ЧП, тебя больше сюда не пустят. Не сможешь помочь тем, которым и вправду помощь твоя нужна. Оставь гостинцы. Сейчас пришлю девчат, они их в зал занесут. Иди близко возле меня.

Мне вдруг захотелось защитить и спасти эту хлипкую монашку. Лишь бы она продолжала смотреть на меня как на нормального человека. Лишь бы я была для неё сестрой. Ни от кого в этой жизни я не испытала тепла, а тем более любви. Захотелось, чтобы её Бог и меня заметил и помог вырваться из этого земного ада на волю. Заключенные сидят в тюрьме за свои проступки и я вместе с ними, но только по своей воле.

Мы пошли в глубь зоны. Я шла, как обычно, а она семенила чуть поодаль, путаясь в своих длинных одеждах. И как такие шмотки не мешают им работать и жить?

Слышу я, а она мне отвечает:

– Не мешают. Можно и присесть, и наклониться, и на лестнице стать, при этом не испытывая никаких неудобств, а главное стыда.

– Ты что мысли читаешь?

– Нет. Просто вы с любопытством посмотрели на мою скромную одежду?

– Да уж скромную. Вам там, что, совсем носить нечего.

– Всё хорошо. Мне тепло и удобно. Сёстры и так балуют меня. Одежду из ткани помягче дают. Но это временно. Нам власти дали земли. У нас свои огороды. Паломники жертвуют на постройки. Мир не без добрых людей. А с помощью Царицы Небесной мы скоро сможем полностью сами себя содержать. Покупать ткань, шить одежду и помогать тем, кому наша помощь нужна. Лишь бы нагота была прикрыта. У нас матушка есть очень старенькая. Она носит на своём теле власяницу.

– А это что ещё такое?

– Очень колючая нательная рубаха.

– Ну и зачем так над собой издеваться?

– Чтобы спастись, когда после смерти к ней попытаются подступить слуги диавола, они не смогут причинить ей никаких страданий, т.к. она в земной жизни терпела добровольные мучения ради искупления своих грехов.

– Она ведь в монастыре живет. Откуда у неё грехи? Вы ведь там все праведницы.

– Мы все грешные. И в монастыре, и в миру. Един Господ безгрешен и Владычица, да Отец наш небесный. Мы стараемся жить по заповедям Божиим, но диавол настолько искусен в своих кознях, что, бывает, понимаешь, что согрешил, только тогда, когда или осудил кого даже в мыслях, или поленился где-то. Да, много искушений у

нечистого. Хорошо, если вовремя уловишь в себе этот грех. Покаешься и больше не оступаешься. А бывает, что и не знаешь о грехе своем. Бывает, что совершаешь что-то недостойное по неведению или по чьему-то научению. Вот и каемся перед Господом о ведомых и неведомых наших согрешениях и молим Господа о прощении. Просим наставников мудрых и молитв святых.

– Очень у вас там всё сложно и замудренно. Не надоедает вам подолгу стоять в церкви и всегда бубнить одно и то же перед иконами и нюхать дым от свечей и ладана?

– Нет. Не надоедает. Мы не бубним, а молимся, и для нас это самая большая радость. Души наши стремятся к Богу. Сердца наши наполнены любовью к Богородице. Мы знаем, что после окончания земного пути, нам есть куда идти и где нас ждут. И что огонь и червь адов никогда не коснется наших новообразованных тел.

– Это что? После смерти твоя голова станет нормальной и рука задвигается? А на голых ребрах мясо нарастет?

– Да. Я надеюсь на это. Молюсь об этом, а главное: прошу спасти от ада не только себя, а всех детей Божиих. Там нет ни болезней, ни печали, ни воздыхания и никаких бед. Будь то физических или моральных.

– А воздыхания, это когда я воздыхаю или злюсь?

– Воздыхания – это когда на душе есть тяжесть и её хочется выдохнуть, чтобы стало легко и радостно жить, чтобы ничто не смущало грешную душу, чтобы сердце радовалось земному бытию. Нам легко на душе. Мы счастливы в жизни, потому что любим и любимы. Любим Небеса Святые, всё воинство Божие, святых Предстателей за нас перед Господом. Любим мир, творения Отца Нашего Небесного и всех людей. Живем, не думая о себе, а только чтобы послужить Господу, дабы

обрести любовь и заступление, дабы Он, Милосердный не отступил от нас и не отдал бы наши души на растерзание нечистых. Очень почитаем Царицу нашу Богородицу. Только она может упросить своего Сына простить нам грехи наши и принять во Царствие своё.

– А почему мне все твои, вот, разговоры, как об стенку горохом? Почему мне только тогда радостно, когда я вижу страх в глазах зэчек или когда шестерки рады языком вылизать мою комнату, лишь бы я благосклонно на них посмотрела. Где их Бог, и почему он их не защищает, если они Его дети?

– Вы меня простите пожалуйста, но можно мы минутку постоим. Нет у меня больше сил за вами бежать. Вы уж простите меня Христа ради. А я пока постараюсь ответить на ваш вопрос.

Я гаркнула одной из своих вокруг нас снующих, чтобы принесли ей стул. Мой приказ был выполнен молниеносно.

– Видишь, как слушают? Я ведь не ваша матушка, а смотри, как рванула выполнять поручение. Я им всем здесь и Бог, и нечистый. Хочу жалею, а хочу наказываю.

– Они вас слушают из-за страха, а не с любовью. В сердцах их страшная ненависть, злость и зависть к вашей власти и безнаказанности. Если покалечите или даже убьете человека, вам всё сходит с рук. Вот они вас и боятся, и хотят иметь себе такого сильного покровителя.

Монашка присела на принесенный ей стул, как воробушек на ветку. У меня в душе защемило доселе никогда не ведомое мне чувство жалости.

– Ну и что… я не понимаю твоих лекций? Тупая что-ли.

– Нет. Вы умная. Просто слепы духовно.

– Опять не поняла.

– Если Господь Сам, своими устами, учил иудеев и они не хотели принять Его слов, то как же трудно тем, кто не видел Его, принять в сердце своё спасительное учение. «Так что они своими глазами смотрят и не видят, своими ушами слышат и не разумеют…» Евг. От Марка гл. 4 ст.12.