Текст книги "Елена, любовь моя, Елена!"

CASUS BELLI[11]11
  Повод к войне (лат. – Прим. перев.).


[Закрыть]

Глава II,

в которой мы выслушиваем гневную исповедь богини раздоров Эриды и задаемся целью установить причины Троянской войны, принимая за отправной момент протест Геи, появление на свет Елены и женитьбу Пелея на Фетиде.

– Я – Эрида, богиня раздоров. Все говорят, будто из-за меня началась Троянская война. Но скажите честно: кто начал первым? Я или они?.. Как это, кто «они»? Боги, естественно. Нужны имена? Пожалуйста. Первым посеял смуту Мом. Вы что, не знаете Мома? Сейчас я вам объясню. Этот тип вечно всем недоволен, от всего нос воротит, только и делает, что всех критикует. Мом как раз и подговорил Зевса, чтобы тот не приглашал меня на свадьбу Пелея и Фетиды. «Ради бога, – сказал он (так, кажется, и слышу его слова), – не зови ты эту Эриду, она может тебе весь праздник испортить! В последний раз, когда Эрида явилась на совет, она сообщила Адонису, будто накануне видела Афродиту на горе Лилибей с аргонавтом Бутом. Адонис полез на Бута с ножом, и если бы в дело не вмешалась Гестия, кто знает, чем бы все кончилось!»

Что верно, то верно: Мом действительно был сплетником. Не зря же он считался богом злословия. Всегда совал нос, куда не следует, и все ему было не по нраву. Однажды Афина предложила ему чудесный, удобный дом, но для Мома он был недостаточно хорош. «Возможно, дом и удобен, – сказал он, – но на мой вкус слишком уж громоздок: его трудно переставлять, когда вздумается, с места на место». Потом Гефест подвел к нему красивого и умного мужчину, но Мом сразу нашел изъян в нем тоже: «Насколько он станет прекраснее, если проделать ему в голове отверстие с дверцей: откроешь – и читай себе его тайные мысли». Наконец, Афродита показала ему женщину необычайной красоты, и Мому скрепя сердце пришлось все же признать, что она очаровательна. Правда, он тут же добавил: «Но что за ужасные у нее сандалии!»

– Ох, уж эти мне боги! – продолжала возмущаться Эрида. – Проходя мимо, делают вид, будто меня и на свете нет. А всего обиднее, что они никогда не приглашают меня на праздники. Зато когда я им нужна, так и кидаются ко мне с просьбами: «Эрида, дорогуша, подбей фракийцев на склоку, а то уже просто мочи нет терпеть их нахальные выходки!», «Эрида, сделай так, чтобы локры поссорились с абантами», «Эрида, твой брат Арес жалуется, что уже давно не было войн», «Эрида, Аид возмущается, что в его царство стало прибывать мало новых душ!» И я, дура, принимаюсь за дело, устраиваю пограничные конфликты между людишками, которые вовсе и не собирались воевать. А вот когда богам охота поразвлечься, когда можно попить и поесть всласть, все поднимают крик: «Это кого вы собираетесь звать? Эриду с ее раздорами? Ну уж нет, даже слышать о ней не желаем!» Неужели и мне нельзя немножко повеселиться?

Замечание резонное. Однако же и она сама, скажем прямо, не делала ничего, чтобы вызвать к себе симпатию: ну можно ли являться на совет богов с сотней гадов вместо волос, с окровавленной повязкой на лбу и с цепляющимися за подол восемью сорванцами – один отвратнее другого? Чтобы вы имели представление, о ком речь, вот вам имена ее деток: Голод, Скорбь, Забвение, Страдание, Битва, Тяжба, Беззаконие и Несправедливость.

– В общем, ответственность за начало Троянской войны лежит вовсе не на мне, – заявила Эрида в заключение. – Первой виновницей, по-моему, была Гея, Мать-Земля. Однажды я подслушала, как она жаловалась Зевсу: «Сделай же что-нибудь, просто мочи больше нет: все у меня спариваются, плодятся без конца, живут дольше, чем им предопределено, я уже не в состоянии таскать столько народу на своем горбу! Мойры сказали мне, что смертных насчитывается пять миллионов, и если не принять никаких мер, лет через десять их станет целых восемь». «Восемь миллионов! – воскликнул Зевс. – Так можно далеко зайти!»

Вот тогда-то он и решил создать Елену – самую прекрасную женщину на свете…

А я, мой читатель, сегодня думаю: стоило ли ради очередной войны сотворять новую шлюху? Мало их на Земле и на Олимпе? Так нет, ему, видите ли, понадобилась еще одна!

Существуют самые разные версии появления Елены на свет. Одни говорят, будто видели, как она вышла из серебряного яйца, упавшего с Луны и вытолкнутого рыбами на берег, а потом расклеванного голубями. Другие утверждают, что Зевс прикинулся лебедем, спасающимся от орла, спрятался под подолом у Немесиды и, оказавшись, так сказать, в подходящем месте, овладел ею. Появившееся в результате их соития яйцо Гермес спрятал между ляжек жены Тиндарея Леды, когда та сидела на скамье, широко расставив ноги. Чтобы отметить это дело, Зевс украсил небо двумя созвездиями – Лебедя и Орла. А что было отмечать, известно лишь самому богу! Наиболее благородной выглядит версия о банальном изнасиловании: прикинувшись лебедем, Зевс овладел Ледой, и та забеременела. В результате родилась Елена, Клитемнестра, Кастор и Полидевк, которые, впрочем, не обязательно все от Зевса, поскольку в тот день мадам спала еще и со своим законным супругом.

Но вернемся к свадьбе Пелея и Фетиды, на которую, как вы уже только что узнали, не пригласили богиню раздоров Эриду.

Фетида с самого начала доставила богам много хлопот. Поскольку она была очень красивой (возможно, даже не менее красивой, чем сама Афродита), ее домогались многие, и прежде всего Зевс и Посейдон. Скажем больше: эти два прощелыги даже поссорились за право обладать ею первым. Пользуясь своим jus primae noctis,[12]12
  Право первой ночи (лат. – Прим. перев.).


[Закрыть] Зевс обставил брата и уже готов был совершить очередное насилие, как вдруг его схватила за руку Фемида:

– На твоем месте я бы ее не трогала! – воскликнула богиня правосудия.

– Это еще почему? – спросил Зевс, удивленный тем, что кто-то посмел ему перечить. – Насколько я знаю, она самая обольстительная из дочерей Нерея!

– Может, и обольстительная, – ответила Фемида, – да только над ней довлеет пророчество мойр.

– Мойры! Мойры! – разворчался Зевс. – Между прочим, эти распроклятые мойры тоже мои дочери. Но все равно я их не выношу! Предсказывают всякие ужасы и накликают великие беды! – Потом озабоченно спросил: – А что, собственно, говорят мойры?

– Что первенец Фетиды будет могущественнее отца. Ну, а теперь действуй, если у тебя достанет смелости.

Напуганный перспективой произвести на свет будущего претендента на олимпийский трон, Зевс не только унял свою страсть, но вообще запретил нимфе вступать в связь с любым богом. А под конец подсунул ей в качестве мужа простого смертного по имени Пелей, на совести которого было несколько преступлений, совершенных им в собственной семье.[13]13
  Здесь имеется в виду убийство Пелеем и Теламоном их брата Фока. Оба героя, оправдываясь, все валили на несчастный случай (диск, вырвавшийся из рук во время спортивных состязаний). При другом таком же «несчастном случае» Пелей убил и своего тестя Актора.


[Закрыть] Фетида сразу же воспротивилась этому.

– Почему это у меня, бессмертной нимфы, одной из пятидесяти дочерей Нерея, муж должен быть смертным? – возмущалась она на всех перекрестках. Но тщетно: в те времена женщины и даже богини никакого веса не имели, а тут еще речь шла о воле самого Зевса. Что же касается согласия избранницы, то если какой-нибудь мужчина решал овладеть ею, он, не долго думая, приходил к бедняге домой и так или иначе, но своего добивался.

Пелей был не хуже и не лучше других: спрятался вблизи морского грота, где каждый день отдыхала нимфа, и стал ждать. Через полчасика он увидел, как Фетида подплыла к берегу верхом на дельфине – совершенно голая и с развевающимися на ветру волосами (потрясающее, наверно, было зрелище!). Но герой не шелохнулся: лишь дождавшись, когда нимфа уснет, этот отъявленный негодяй набросился на нее. Борьба была нешуточная. Фетида, извиваясь в лапах злодея, оборачивалась огнем, водой, львом, змеей, даже каракатицей. В этом последнем обличье она обдала Пелея с головы до ног чернилами, но нашему герою было все равно; каракатица так каракатица! И Пелей овладел ею (как он умудрился это сделать, ума не приложу). Так уж вышло, что, вырываясь от Пелея, царапая и кусая его, Фетида через несколько часов сама загорелась желанием и затихла в его объятиях, страстно отвечая на поцелуи. Сцена с Пелеем, мокрым от морской воды, пота и крови, обожженным, испачканным чернилами каракатицы и тем не менее пробудившим пламенную страсть в Фетиде, – одна из самых волнующих в нашей истории.

Свадьба была грандиозная. Пир устроили перед пещерой Хирона на горе Пелион при огромном стечении бивших копытами кентавров. Главные боги восседали на двенадцати изукрашенных алмазами тронах, а Ганимед без устали обходил всех, наполняя кубки нектаром. Музы пели, Пан играл на волынке, Орфей – на лире, Аполлон – на кифаре, сорок девять сестер Фетиды – нереиды – затеяли хоровод и осыпали гостей розами и лилиями, а над их головами кружили тысячи голубей. Сама супруга громовержца Гера держала в руке свадебный факел. Затем вестница Зевса Ирида ввела богов в пещеру, где они продефилировали перед новобрачными со своими дарами: Афина принесла копье, наконечник которого был выкован самим Гефестом, а древко сделано из ясеня, срубленного Хироном; Посейдон вошел, держа под уздцы двух бессмертных коней – Балия и Ксанфа (один из них был наделен даром речи); Дионис одарил новобрачных темно-красной жидкостью, которой никому и никогда еще не доводилось пробовать (впоследствии ее назвали «вином»).

По примеру авторов светских хроник мне следовало бы перечислить всех гостей. Кроме названных, там были Артемида со своим луком, Гестия с неизменной траурной вуалью на голове, вездесущий Зевс, мудрая Фемида, Деметра с дочерью Персефоной, Хирон в качестве шафера со стороны жениха и его жена Харикло, Амфитрита, Гермес с матерью, Гефест под руку с Афродитой, Арес с сыновьями – Блеском, Пламенем, Шумом и Ужасом и дочерью, кровожадной Энио, Нерей и Дорида – родители невесты, старик Хронос с женой Реей, а также три хариты: Аглая-Сияющая, Евфросина-Благомыслящая и Талия-Цветущая, отсутствие которых все сочли бы дурным предзнаменованием…

Там можно было увидеть и некоторых смертных, например, Теламона, Кадма и Тесея. Приносим извинения, если кого-то забыли—слишком уж много гостей набралось.

Все ели, пили, мирно беседовали, как вдруг в глубине пещеры показалась богиня раздоров Эрида. Гости так и оцепенели, музыка смолкла, а нереиды перестали танцевать. Эрида же, ни слова не говоря и ни на кого не глядя, пересекла поляну, подошла к главному столу и бросила на него золотое яблоко. Оно покатилось среди блюд с яствами и, опрокинув несколько кубков с нектаром, застыло перед новобрачными. Пелей взял яблоко и прочитал вычеканенное на нем слово: «Calliste», что означает «прекраснейшей». Он не знал, как быть с яблоком, и растерянно озирался по сторонам, однако быстро сообразив, что такой штукой можно и обжечься, передал его Зевсу.

Между тем на противоположном конце стола уже разгорелся спор между Афродитой и Афиной. Кто из них прекраснее? Кому должно достаться яблоко? Зевс внимательно оглядел всех' присутствующих богинь: не зря ведь он считался знатоком по этой части и не хотел попасть впросак. Прелестниц на пиру было много, но когда его взгляд упал на Афродиту, сомнения рассеялись: конечно же, самой красивой была она. Зевс уже был готов отдать яблоко ей, но под взглядом Геры так и застыл с поднятой рукой.

– Ну, решай же, отец! – торопил его Гермес, видя замешательство Зевса. – Кто, по-твоему, всех красивей у нас па Олимпе?

Гефест подошел к Зевсу и, делая вид, будто подливает в кубок нектар, прошептал ему на ухо:

– На твоем месте я бы, не раздумывая, выбрал Афродиту. Не потому, что она моя жена, нет, ни в коем случае! Просто совершенно очевидно, что она прекрасней всех: посмотри сам и скажи, неужели тебе не хочется сию минуту возлечь с ней?

– Еще как хочется! – признался Зевс (и это была чистая правда). – Я бы с радостью вручил яблоко ей. Но что скажет моя супруга? Решение еще не объявлено, а она уже готова испепелить меня взором.

Между тем гости принялись оживленно обсуждать вопрос: кто прекраснее всех и вообще, что такое красота? Физический дар или дар духовный? Большинство присутствовавших высказывалось в пользу Афродиты.

– Она, конечно, глуповата, спорить не буду, – говорил один, – но что до красоты, то тут и сомнений никаких быть не может: прекраснейшая – она!

– А я за Афину! – твердил другой. – Невозможно же заниматься любовью двадцать четыре часа в сутки. Когда-нибудь и перерыв приходится делать, и тогда, естественно, возникает потребность в общении. Но о чем разговаривать с Афродитой? О благовониях? О косметике? О шелковых тряпках? С Афиной же можно говорить о чем угодно. Афина – самая умная из богинь.

– Здесь ума не требуется, – возражал третий. – На яблоке что написано? Там написано: «прекраснейшей», а не «умнейшей». И потому яблоко должно быть вручено самой красивой. Остается только решить, какая из наших богинь действительно красивее всех. По мне, так Афродита слишком уж худа: признаться, я предпочел бы ей лилейнорукую Геру. Она… ну, как бы это сказать… вся такая пышная, такая цветущая, в общем, женщина что надо.

По выражению лица Зевса было заметно, что он не знает, как выйти из тупика, в который загнала его богиня раздоров. Не осмеливаясь обернуться, он затылком чувствовал грозный взгляд жены.

– Не встревай в это дело, – шепнула ему на ухо Фемида, – поручи его какому-нибудь смертному: пусть все неприятности падут на его голову.

Совет ее пришелся как нельзя более кстати: царь богов поднялся с трона и, кашлянув, чтобы прочистить горло, изрек:

– Дорогие мои богини, я старею и в женщинах стал разбираться хуже. На мой взгляд, вы все одинаково красивы, и мне хотелось бы иметь не одно, а тысячу золотых яблок, чтобы одарить каждую, как вы того и заслуживаете. Но три из вас, по-моему, все же превосходят по красоте всех остальных. Это Гера, Афина и Афродита. Теперь мне надо сделать окончательный выбор и установить, кто из названных богинь – прекраснейшая. Но, поскольку я – муж первой из них и отец второй и третьей, меня могут упрекнуть в необъективности, и потому я решил призвать в судьи кого-нибудь со стороны, то есть не из нашего круга. Скажем, одного из смертных.

Гости за столами возроптали. Каждый задавался вопросом: может ли смертный судить богинь? И что должен будет испытать этот бедняга, когда перед ним вдруг предстанут три богини с Олимпа? Не ослепнет ли он от такого блеска?

Чтобы восстановить тишину и продолжить выступление, Зевсу пришлось дважды стукнуть своим скипетром по столу.

– Умолкните вы, боги, – воскликнул он, – и выслушайте мою волю. Избранного мною смертного зовут Парисом. Это один из сыновей Приама и Гекубы. Он еще не знает, что в его жилах течет царская кровь, и считает себя жалким пастухом. Живет Парис на горе Иде – там, на другом берегу моря. Завтра Гермес покажет ему богинь, и пусть он решит, которая из них достойна яблока. А теперь выпьем за здоровье молодых!

ПРЕКРАСНЕЙШЕЙ

Глава III,

в начале которой рассказывается о страшном сне, привидившемся царице Трои Гекубе, а также о суде Париса и похищении Елены.

«Кто на Олимпе прекраснейшая, пусть решает Парис, сын Приама», – изрек Зевс. С этого момента на троянцев и посыпались беды. Но начнем все с начала, с рождения Париса.

Троя была небольшим, но могущественным городом, раскинувшимся на горе вблизи Геллеспонта, ныне Дарданелл. Из-за того, что пролив, соединяющий Эгейское море с Мраморным, в этом месте резко сужается, всем, кто проплывал по нему на Восток, приходилось держаться крутого троянского берега, за что троянцы, естественно, претендовали на плату.[14]14
  Троя контролировала все связи с Востоком. Через Дарданеллы перевозились драгоценные металлы – золото, серебро, медь и другие редкие товары, такие, например, как киноварь, нефрит, лен и конопля, не говоря уж о пшенице, которая на черноморских рынках стоила много дешевле, чем в Греции. Не следует также забывать, что в описываемые здесь времена за полным отсутствием нормальных сухопутных дорог все торговые связи были морскими.


[Закрыть]

Тот, кто пытался проплыть мимо Трои тайком, на большой скорости или под прикрытием темноты, обязательно подвергался нападению, и весь товар у него отбирали. Для этого у Приама был десяток быстроходных судов, которые, словно ястребы, набрасывались на жертву из-за мыса Сигей и наказывали тех, кто старался проскочить незамеченным. Тут и подумаешь: а может, вовсе и не из-за золотого яблока Эриды ахейцы объявили войну троянцам?

Сегодня археологами установлено, что разрушенных и спаленных городов под названием Троя было не меньше десятка. Мы с вами займемся седьмым по счету,[15]15
  Время существования десяти Трой, руины которых обнаружены при раскопках на горе Гиссарлык: Троя-1—3000 лет до н. э.; Троя-2—2500 лет до н. э.; Троя-3—2300 лет до н. э.; Троя-4—2150 лет до н. э.; Троя-5—2000 лет до н. э.; Троя-6—1800 лет до н. э.; Троя-7а—1200 лет до н. э.; Троя-7б—1000 лет до н. э.; Троя-8—700 лет до н. э.; Троя-9—400 лет до н. э.; Троя, описанная Гомером, существовала в промежутке между Троей-7а и Троей-7б—вопреки утверждениям Шлимана, полагавшего, что ахейцами была сожжена Троя-3.


[Закрыть] а именно той Троей, где царствовали Приам и Гекуба,[16]16
  Мне, как итальянцу, милее и привычнее латинское написание этого имени – Гекуба (по-гречески – Гекаба).


[Закрыть] а население было смешанным, состоявшим из троянцев, илийцев и дарданцев.

У Приама и Гекубы было с полсотни сыновей и дочерей. Гимназистом я всегда думал: интересно, что творилось у них дома во время обеда, когда вся эта орава собиралась за столом? Детки поднимали галдеж, а папочка требовал отчета у мамы:

– Слушай, Гекуба, сколько их у нас?

– Полсотни.

– Ну, что ж… Только больше не надо! Понятно, что все они не могли быть детьми одной матери хотя бы потому, что у бедняги просто физически не хватило бы времени нарожать их столько. Если верить Гомеру, Гекуба произвела на свет лишь девятнадцать отпрысков (из них наиболее известны Гектор, Деифоб, Кассандра, Полидор, Троил, Парис и Поликсена), кроме того, у Приама был самый старший сын от умершей Арисбы – Эсак и еще тридцать детей «второго сорта», рожденных ему наложницами и случайными женщинами. Говорили, что Эсак унаследовал от деда по материнской линии способность предсказывать будущее. У него нередко случались также припадки эпилепсии, из-за чего его считали буйным помешанным.

Однажды ночью Гекуба проснулась вся в холодном поту. Ей приснился страшный сон.

– Приам…

– …?

– Приам…

– Ну что тебе? – пробормотал, просыпаясь, царь Трои.

– Приам, я видела сон.

– Какой сон?

– Ужасный!

– Ладно, утром расскажешь.

– Нет, я хочу рассказать сейчас же! – настаивала Гекуба. – Он такой жуткий, что до утра мне не дотерпеть.

– А который час? – спросил Приам в тщетной надежде отвлечь ее внимание.

– Послушай, лежу я в постели со схватками, – продолжала Гекуба взволнованно, – а рядом стоят повитуха и самые близкие няньки. Время идет, схватки становятся все нестерпимее, все мучительнее, но почему-то они не такие, как обычно… а совсем другие.

– Как это понять – другие?

– Ну такие, – пояснила Гекуба, – как если бы у меня внутри ворочались раскаленные головешки. Потом вдруг мой живот разверзся, и из него вывалилась груда пылающих поленьев, в которых кишели змеи. Несколько искр упало на пол, и огонь стал лизать стены. Тут я увидела, как сторукая эриния подхватила пламя и разнесла его по всему городу, и леса вокруг горы Иды запылали, словно огромный факел.

В те времена увидеть во сне эриний считалось дурным предзнаменованием: по традиции, эриний изображали с песьими головами, с крыльями, как у летучих мышей, со змеевидными волосами и с хлыстом в правой руке. Звали их: Мегера, Алекто и Писифона, то есть Злоба, Безумие и Месть. Главным занятием эриний было пробуждать совесть у убийц.[17]17
  Эринии долго грызли убившего собственную мать Ореста, хотя суд богов его оправдал. Защитник Ореста Аполлон, выступавший за торжество мужской силы, утверждал, что убийство собственной матери—не такое уж страшное преступление, поскольку женщина (по мнению того же Аполлона) – всего лишь вместилище для мужского семени. (Эсхил. «Эвмениды», 657).


[Закрыть] Добившись их раскаяния, чудовища превращались в прекрасных эвменид.

Встревоженный сном жены, Приам созвал на совет самых известных в Троянском царстве прорицателей, среди которых были двое его собственных детей – уже упомянутый Эсак и угрюмая красавица Кассандра. Ясновидящие собрались в спальне Гекубы и стали разглядывать ее новорожденного сыночка – слабенького Париса.

Эсак долго думал (почему – неизвестно, ведь сон и так был яснее ясного), затем ткнул пальцем в малыша и зловещим басом изрек свой приговор:

– Он должен умереть!

– Что?!

– Выбирай: или он, или Троя!

– Что значит «или он, или Троя»? – переспросил Приам, соображавший, надо признать, туговато.

– Отец, заклинаю тебя! – воскликнул Эсак, падая на пол и дрыгая ногами. – Если ты не хочешь, чтобы наш чудесный город сгинул в огне, если ты не хочешь, чтобы твои дочери стали добычей врагов-насильников, а твоих сыновей, павших на поле боя, пожрали псы, немедленно убей этого ребенка и еще убей всех троянок, разрешившихся от бремени сегодня до захода солнца, вместе с их младенцами!

Приам растерялся: Эсак был человеком неуравновешенным, и не всегда следовало принимать его слова буквально. Достаточно сказать, что, когда одна троянская девица по имени Астеропа отвергла его, он каждый день вскарабкивался на скалу и пытался покончить жизнь самоубийством, бросаясь в море. Однако скала была недостаточно высока, и Эсак только шишки себе набивал, а погибнуть все никак не мог. Впоследствии боги, которым надоело быть свидетелями этих неудачных самоубийств, превратили Эсака в морскую птицу: «Пусть себе ныряет, сколько душе угодно, никому не докучая».[18]18
  См. Овидий, «Метаморфозы», XI, 755—95.


[Закрыть] Приам не знал, стоит ли ему, послушав сына, загубить десятка три невинных душ или, не придав значения предсказанию, рискнуть и оставить детей в живых, памятуя, однако, что через двадцать лет кто-нибудь из них погубит его город. Между прочим, и в царском доме были две роженицы – его сестра Килла и жена Гекуба, принесшие по ребенку именно в тот день. С сестрой-то куда ни шло, характер у нее был прескверный, но на Гекубу у Приама рука не поднималась.

– Отец, – вопил между тем Эсак, – убей младенца! Убей его, пока он не убил всех нас!

Приам растерянно вертел головой, потом – надо же было что-то делать! – велел слугам задушить сестру Киллу и ее сына Муниппа. Он уже собирался покончить и с младенцем Парисом, но услышал крик Кассандры, тоже пожелавшей высказаться:

– Да, этот новорожденный должен умереть, иначе Трое грозит гибель!

А надо сказать, что в молодости Кассандру наказал Аполлон, сделав так, чтобы ей никогда никто не верил. Бог был к ней весьма неравнодушен и, пытаясь заманить девушку на свое ложе, пообещал наделить ее даром прорицания и свое слово сдержал. Кассандра же дар приняла, а домогательства бога с отвращением отвергла. И состоялся между ними примерно такой диалог:

– Кассандра, поцеловала бы ты меня, что ли!

– Не желаю!

– Ну один только раз!

– Я же сказала – нет!

– Один разок!

– Так и быть, – согласилась она. – Но ровным счетом один! Ясно?

И тут Аполлон изловчился и плюнул ей в губы, сделав так, чтобы ни единому ее предсказанию никто не верил.

В общем, то, что и Кассандра считала необходимым убить новорожденного, не только не подкрепило приговор Эсака, а, наоборот, лишь ослабило впечатление от его слов. Приам передумал и не стал убивать Париса, а призвал одного знакомого пастуха, некоего Агелая.

– Хочешь, убей его ты, – сказал он Агелаю, – но, прошу, сделай это подальше от дворца.

Агелай же был человеком добрым, из тех, кто и мухи не убьет, тем более ребенка! И потому он отнес Париса на гору Иду и положил его там прямо на снег. Как же он удивился, когда через пять дней выяснилось, что ребенок не умер от холода и голода: его нашла на горе и пригрела медведица. Пораженный чудом, Агелай положил Париса в пастушью сумку и, назвав его Александром,[19]19
  Имя Александр означает – «защищающий людей».


[Закрыть] отдал на воспитание своей жене. Приаму же в доказательство выполнения приказа показал язычок, отрезанный у щенка. Кое-кто правда утверждает, будто всю эту историю Агелай придумал, а Париса спас лишь потому, что Гекуба ему хорошо заплатила.

Шестнадцать лет спустя, когда Александр (он же Парис) пас овец все на той же горе Иде, перед ним неожиданно предстали Гермес и три самые красивые на Олимпе богини: Гера, Афина и Афродита.

– О, благородный Александр! – начал бог. – Я – посланец Олимпа Гермес.

Парис протер глаза, думая, что все это ему снится.

– Ты у нас такой обаятельный, – продолжал Гермес, – и так хорошо разбираешься в женщинах! Отдай же яблоко прекраснейшей из этих трех богинь. Так повелел сам Зевс!

– Это я-то обаятельный? Это я-то разбираюсь в женщинах?! – удивился юноша. – Вероятно, о божественный посланец, ты меня с кем-то спутал!

Ведь Парис никого и ничего в жизни не видел, кроме своих овец, коз да мужланов вроде Агелая. Ну, была у него история с некоей Эноной, нимфой, дочерью речного бога Кебрена, – обычное юношеское увлечение, обычная пастораль: несколько поцелуев под забором, и ничего более. А теперь на него возлагали такую ответственность! Установить, которая из трех богинь прекраснее, – совсем не простое дело. Считайте, что то был первый конкурс на звание «Мисс Вселенная»!

– Как же, о бог, простой бедный пастух может судить о таких красавицах!? – пытался увильнуть от ответа юноша. – Если я даже присужу приз одной из них, кто оградит меня от гнева двух других? Нет, нет, не мне быть судьей в споре между прекраснейшими богинями: пожалуй, я разделю яблоко на три равные части и каждой из низ поднесу по дольке.

– О юный Парис, – гнул свое Гермес, на сей раз назвав пастуха его настоящим именем и потрясая кадукеем,[20]20
  Жезл посланца богов, имевший форму небольшого скипетра, обвитого двумя змеями. Гермес получил его от Аполлона в обмен на флейту.


[Закрыть] – ты не смеешь ослушаться приказания Зевса-тучегонителя! И я ничем не могу помочь тебе в этом трудном выборе. Внимательно посмотри на них, если хочешь – потрогай их даже руками, но скажи все же, кто – Афина, Гера или Афродита – кажется тебе достойной приза!

Между тем богини, каждая на свой лад, старались завоевать его благосклонность. Чтобы выглядеть более привлекательными, они искупались в светлых водах родников, бьющих на горе Иде, и теперь вертелись вокруг Париса, подступая все ближе, завораживая его и опьяняя незнакомыми ароматами. От металлически холодных взглядов и сверкающего на солнце шлема Афины исходило мощное сияние. Величественная лилейнорукая Гера стала спиной к солнцу так, чтобы лучше высвечивались ее пышные формы. Афродита же облачилась в специально сшитую для такого случая орами и харитами тончайшую тунику, переливавшуюся всеми цветами радуги. Справа в тунике от плеча до щиколоток был разрез, оставлявший неприкрытым один бок богини и ее ногу.

– Мне как о них судить – вот так, когда они одеты, – спросил Парис дрожащим голосом, – или можно видеть их голыми?

– Никаких проблем! – ответил бог. – Если пожелаешь, они разденутся.

Афродиту упрашивать не пришлось: она тотчас развязала ленточку на плече, и туника соскользнула к ее ногам. На обнаженном теле богини остался лишь поясок.

У Париса дух захватило.

– Сними пояс! – воскликнула Афина.

– А ты сними шлем, – парировала ее выпад Афродита, – тогда не будешь казаться такой высокой!

Хочу сразу же прояснить вопрос о поясе: это была шелковая повязка, обладавшая волшебной силой. Кто бы ни увидел Афродиту в этом пояске, сразу же в нее влюблялся. На поясе были изображены все формы обольщения: Нежность, Нетерпение, Интимная близость, Привлекательность и Любовные речи. Афродита никогда его не снимала – даже когда ложилась в постель (ясно же, что в постели он был ей особенно нужен!). Вот и теперь, стоя перед Парисом – поясок-то ей пришлось все-таки снять, – она не выпускала эту драгоценность из рук, опасаясь, как бы кто-нибудь ее не похитил.

– О богини Олимпа! – воскликнул юный пастух, и лицо его стало белее, чем туника жрицы храма Афродиты в день ее посвящения. – Боюсь, что судить о вашей красоте – дело для меня непосильное. Но раз уж посланец богов говорит, что я не смею уклоняться, прошу вас: помогите мне сами. Пусть каждая из вас приблизится ко мне, и пока я буду ее разглядывать, две другие должны отойти в сторонку, чтобы я мог сосредоточить свое внимание на той, которая ближе. Так и сделали. Первой выступила Гера:

– Гляди хорошенько, о смертный! – сказала богиня. – И знай, если присудишь яблоко мне, я сделаю тебя самым могущественным и самым богатым человеком во всей Азии. Ты станешь властвовать на земле и на море, и люди будут трепетать при одном упоминании твоего имени!

Внушать трепет врагам, господствовать над Азией и заставить соседей признать главенство Трои было бы верхом мечтаний для царского сына, но не очень прельщало простого пастушка Париса, не знавшего не только, кто его родители, но и что такое Азия.

Второй подошла к нему Афина.

– О юный Парис, – сказала она, – ты силен и мудр, но все же ты не сильнейший и не мудрейший. Если присудишь яблоко мне, я сделаю так, что ты будешь выходить победителем из любых битв и навсегда запомнишься людям как самый умный из смертных.

«Самый умный? – подумал Парис, не вполне сознавая смысл сказанного. – А что значит – быть самым умным? И что это еще за битвы, в которых мне доведется одерживать победы? Не представляю, какие-такие битвы могут меня ждать».

Короче говоря, посулы Афины показались ему не очень-то заманчивыми.

Наконец наступил черед Афродиты. По мере того как богиня приближалась к Парису, сердце у него билось все сильнее, он даже почувствовал что-то вроде легкого недомогания, какое-то странное томление: зародившись в мозгу, оно медленно разлилось по всему телу.

– О Парис, ты мне нравишься! – сказала богиня и пристально посмотрела ему в глаза, так, словно не ему, а ей предстояло вынести свое суждение.

– Нравлюсь? Тебе? – пролепетал Парис.

– Да, и даже очень, – продолжала богиня. – Думаю, ты и сам догадываешься о своей красоте. И все же спрошу: хотел бы ты быть еще красивее? Хотел бы ты, чтобы женщины падали к твоим ногам? Так вот, если ты отдашь яблоко мне, я сделаю тебя самым желанным мужем на земле и дам тебе в жены Елену из Спарты – красивейшую женщину из всех, какие только видел кто-либо под сводами Урана!

Вот это уже было нечто конкретное: ему предлагали женщину, которую можно было взять к себе в постель!

– А какая она, эта Елена? – спросил, охваченный нетерпением, Парис.

– Лицо у нее благородное и нежное. На свет она появилась из лебединого яйца, ее отец – Зевс, мать – ослепительно-белая Леда. И еще у нее длинные шелковистые белокурые волосы, глаза – синее горных озер Парнаса, а бедра словно специально созданы для ласк настоящего мужчины. Сосцы ее грудей – как налитые солнцем виноградины, а грудь нежна и тепла, как…

– Довольно, хватит, я хочу ее! – воскликнул Парис, не дослушав даже, с чем можно сравнить грудь Елены.

Совершенно обезумев от восторга, он вопил на весь свет: «Елена, любовь моя, Елена!» – а Гера и Афина с помрачневшими лицами удалились, затаив в душе жажду жестокой мести и Парису, и всем троянцам.

Делая выбор между властью, умом и любовью, Парис остановился на любви, и ничего в том нет удивительного, поскольку только любовь была доступна его пониманию.

Признаюсь, на его месте (а может, даже и на своем) я тоже отдал бы предпочтение Афродите.

Однако, чтобы сдержать свое слово, богине предстояло немало потрудиться: Елена была уже замужем, а у пастуха Париса вид был, прямо скажем, не самый привлекательный. Для начала нужно было вернуть его на законное место – в царскую семью. Представьте себе, что по странному стечению обстоятельств именно в те дни в Трое проходили дарданские игры, и какой-то посыльный царя явился к Агелаю, чтобы отобрать быков для заклания. Между делом он рассказывал о предстоящих играх, о том, что их придумал отец Приама – Лаомедонт по совету самого Аполлона и что цель их – укрепить добрососедские отношения с ближними народами. Посыльный долго еще распространялся о предстоящих состязаниях, о достоинствах их участников, а также о богатых призах. Он сказал, что победителей ждут золотые треножники, медные вазы, фригийские рабыни и рабочий скот. Чем больше он расписывал призы, рабынь, скот и подвиги чемпионов, тем сильнее хотелось Парису испытать себя в этих играх.