Текст книги "Кошка колдуна"

Окончательно протрезвел дерзкий Кеннет лишь на второй день, а так как свой отъезд он помнил весьма смутно, то и сожалений об утраченном не испытывал. Вместе с остатками хмеля его покинула и обида на суровое решение вождя Маклеодов. В изгнание, так в изгнание. И к чему спорить, ежели слово Иена – закон для всех. Теперь главное – не нарваться на кого-то из многочисленных врагов, разобиженных его бесчинствами.

– Завязываем напиваться, – объявил он своим спутникам, а по совместительству – троюродным по материнской линии братьям, Линдси и Хью. – А то ведь выследят и прирежут во сне, как пить дать.

– Точно, – икнул Линдси. – И трахнут.

– Но сначала прирежут, – уточнил более смазливый, но успевший прославиться буйными выходками на почве любовных дел Хью. – В Глазго, к слову, нам дорожка заказана.

– Знаю, – буркнул Кеннет.

Появляться в вотчине Кемпбеллов, которая лежала как раз на пути вдоль побережья, ему совсем не улыбалось.

– Тогда куда двинем? В Эдинбург?

Линдси давно рвался в большой мир и воспринял изгнание родича как лучший и единственный шанс людей посмотреть и себя показать.

– С одной стороны, неплохо было бы забуриться в Дублин, а оттуда можно хоть в Нормандию, хоть во Францию, – рассуждал он вслух. – Да и к норгам наняться самое оно будет. Данию там воевать или еще где.

– Ты ж в теплые страны хотел податься, – напомнил Хью. – Туда, где смуглые девки водятся.

– Не вали с больной головы на здоровую, братан. Мне и нашенские бабы вполне по душе.

Кеннет в дискуссию о преимуществах дальних стран и приятных особенностях живущих там девок не вступал лишь потому, что и сам не знал, какие страны хотел бы увидеть. Когда ты сызмальства уверенно держишь в руках меч, то разницы особо никакой нет, кому из земных вождей предложить свои услуги. Лишь бы от Кемпбеллов подальше. И Макдональдов… ну, и Камеронов тоже. А если еще и платить станут без обмана, то совсем хорошо.

Зима уже к Имболку катилась, но холод на горных перевалах собачий стоял, и только дурак последний в такое время отправился бы блуждать без цели, рискуя и самому околеть ночью от мороза, и лошадь погубить.

– В Килфиннане все обмозгуем как следует.

Кеннет Маклеод излишней болтливостью никогда не страдал, к тому же по-прежнему оставался сыном вождя, посему его решение поддержано было спутниками единогласно.

– Переживает, чо, – понимающе хмыкнул Линдси, глядя, как резко нахлестнул своего коня троюродный братец.

– Думаешь? – усомнился Хью. – По морде-то и не скажешь.

– Так то морда! А грамотные, они всегда переживают, по поводу и без оного. Я те точно говорю.

Кому-кому, а Линдси верить можно на слово. Этот балабол кого хочешь уболтает-убедит в своей правоте. К тому же не зря Иен Маклеод беспрестанно твердил каждому встречному, будто Кеннета непоправимо испортило умение читать и писать. Когда к привычным для уроженцев горной Альбы разбойничьим наклонностям мужчины добавляется немалая толика учености, это сочетание чревато крупными неприятностями для всех. Как говорится, один умник натворит втрое больше, чем десять дурней. А все гордыня маклеодовская! Гордыня бесовская и непомерное честолюбие. Мол, мы тут на севере тоже люди современные – детей грамоте учим и за ценой не стоим. А теперь уж сделанного не вернуть. Поздно!

Что бы там ни болтали злые языки, а за суровой внешностью скотта скрывалась весьма противоречивая натура, и Линдси с Хью лучше всех прочих понимали – самое время попридержать языки и дать Кеннету обдумать их совместное будущее.

По здравому размышлению, изгнание из земель клана было единственной возможностью для Кена вырваться на свободу. И когда бы нашелся смельчак, чтобы поставить перед горцем вопрос ребром: дескать, до каких пределов желаешь ты дойти, Кеннет Маклеод? Тот бы по примеру Александра Великого ответил: «До края земли, до индейских земель и Поднебесной империи, самое меньшее». Чем храбрый скотт из могущественного клана хуже древнего царя? Да ничем!

Размечтавшийся горец – клад ценнейший для любого корчмаря. Выпьет за успех начинаний столько, сколько в глотку войдет, и, пока замертво не рухнет под стол, не остановится – это все знают. Однако изгнанник и тут разочаровал честных людей. Ограничился одной кружкой эля и друзьям своим под носы кукиш сунул, предостерегая от питейных излишеств. Только зазря жители деревушки всю ночь прождали пьяного разгула и поджогов. Чертов Маклеод даже морду никому не начистил! Подонок, однозначно.

– Чет не нравится мне, как они на нас смотрят, – бормотал себе под нос Линдси, когда с товарищами покидал деревню на рассвете. – Как бы в спину не стрельнули сгоряча.

– Пусть привыкают, – ядовито прошипел Кеннет, подразумевая, что без его художеств народец окончательно закиснет со скуки.

– Надо было хоть девок за жопы пощипать напоследок, а то аж неудобно перед людьми, – не унимался Хью, мучимый укорами совести.

– До Дублина потерпишь! – рявкнул изгнанник, обрывая стенания соратника на полуслове. – Заткнитесь оба!

Когда кто-то из Маклеодов гневно хмурит брови и сжимает губы куриной гузкой, болтунам дешевле выйдет попридержать языки за зубами. Чем Линдси с Хью и занимались почти весь день. Умаялись, конечно, но приказа вожака ослушаться не посмели. А Кеннет, знай себе, с высоты седла зыркал по сторонам и ладонь на оголовье меча опускал при каждом подозрительном шорохе. Не верилось, что Кемпбеллы захотят упустить свой шанс поквитаться с ненавистным Маклеодом. Но то ли в холодрыгу такую сплетни разлетались по горной Альбе медленнее обычного, то ли метель хорошенько замела следы изгнанника, схоронив их от глаз недругов, кроме поземки, никто за путниками не увязался, а кроме волчьего воя – не преследовал. От необъяснимого отсутствия любой опасности да в приближающихся сумерках Кеннет совсем покой утратил. Так ведь не бывает! И таки извелся бы от треволнений бдительный горец, кабы не нашлось вскоре всему внятное объяснение.

На перекрестке у древнего путевого камня, как и полагается в таких случаях, трех путников поджидала старушка с рябиновым прутиком в ручонке. Ветер не осмелился коснуться ее седых волос, растрепать косу, а мороз – укусить за острый нос и впалые, изрытые морщинами щеки. Кену ничего иного не оставалось, как выдохнуть с облегчением и поспешить сдернуть с головы шерстяной берет.

«О! Уже интересно!» – сказал он себе, спешиваясь, и с почтительным видом приблизился к старушке, ведя коня в поводу.

Глава 4
«Никто не скажет, будто я тиран и сумасброд»

Кайлих

Истинно говорят, что даже самая сторожкая дичь однажды попадается в капкан, если охотник терпелив и ловок. Случается так, что хитрюги оборачиваются простаками, речистые немеют, а мудрейшие дают такого маху, что иначе как промыслом судьбы не объяснишь конфуза.

Диху уже случалось промахиваться, но никогда прежде мстительная дочь Ллира так явственно не чуяла его след. Он назвал ее имя, глупец. Словно забыл за давностью, что зимняя ночь и ветер донесут его дыхание до ушей Кайлих, где бы он ни был, в какую бы щель ни забился. Или сын Луга так долго прожил среди смертных, что запамятовал о власти имен? Похоже на то!

Но осторожность изменила Диху ненадолго; всего лишь миг, бесконечное мгновение, когда Кайлих почти слышала биение его сердца, видела отблеск духа сына Холмов, который никакой маскировкой не скрыть. Мгновение, которого ей вполне хватило, впрочем. Другое дело, что на этот раз увертливый противник устроил себе лежку действительно далеко. Нет, за Великую стену царства Мин не улизнул и среди древних стен Константинополя не пригрелся, но, если смотреть с перевала в Альбе, то и этот, как его… Новеград не намного ближе.

А потом он тотчас закрылся, пропал, будто и не было его никогда. Словно Кайлих померещилось. Однако чувствам своим сида вполне доверяла, а Дымному зеркалу – еще больше. Там он, там… А что прикрылся чем-то, как щитом, так это ведь не навечно.

– Сдается мне, что надобно отправляться в путь, – вслух подумала дочь Ллира и кивнула сама себе.

В прежние времена, когда Страна-под-Холмами и миры людей сплетались меж собой гораздо теснее, подобно юным возлюбленным, Кайлих оседлала бы первый попавшийся под руку ветер и домчалась за пару ночей. Но старые любовники охладели друг к другу и расходились все дальше. Теперь, чтобы добраться до убежища Диху, сиде придется самой выйти в подходящий человеческий мир и, разумеется, примерить человеческий облик. Ну, а как иначе? Правила есть правила. Договор между Народом Холмов и смертными был выгоден обеим сторонам и соблюдался более-менее строго. Некоторые прецеденты не в счет. И коль скоро речь идет не только о мести, Кайлих не позволит себе отступать от правил слишком далеко. Разве что чуть-чуть. Например, найти того, кто послужит ей проводником по землям смертных.

Лучше всего для таких целей подходит родня, даже если она столь дальняя, что и сама уже почти забыла о тонкой струйке общей крови, текущей в жилах. Взять Маклеодов, к примеру. Экую байку сочинили за бесконечную череду поколений, однако кроме выдумок в старой сказке хватает и правды. Одна из многочисленных родственниц Кайлих действительно оказалась настолько непутевой, что связалась с прародителем этих самых Маклеодов. Еще бы она устояла, когда в том смертном текла кровь самой Кайлих. В других мирах нить эта прервалась, но не здесь. В нынешнем поколении как раз уцелел подходящий прапрапрапра… короче, очень далекий внучатый племянник.

– Экий оболтус! – снисходительно умилилась Кайлих, немного понаблюдав за выходками родича. В голову его папаши даже не пришлось вкладывать мысль о вышвыривании неслуха за родительский порог. Сами, все сами. И парень постарался, и родитель не сплоховал. На долю сиды только и осталось, что поиграть немного с ветрами и дорогами, да и выйти на перекресток вовремя, чтоб «племянник» мимо не проехал.

Кеннет

Скотты испокон веков с Народом бок о бок живут, им не привыкать к тому, что встреча с кем-то из бессмертных никогда не бывает случайной. Смертный, конечно, может оказаться не в то время и не в том месте, когда сиды его не ждут, но только на собственную беду. В остальных случаях Добрые Соседи себя являют в тот момент, когда им самим нужно. Вот как сейчас, например.

– Доброго тебе вечера, Добрая Матушка, – бестрепетно сказал Кеннет.

Линдси же с Хью косились на сиду с нескрываемым ужасом, пораженные внезапной немотой. Она и вправду выглядела так, словно собиралась испробовать молодцев на зубок.

Окинув одобрительным взглядом внучка, старуха, в облике которой предстала дочь Ллира, хихикнула и показала в усмешке длинный желтый клык.

– Э, нет, парень, матушкой тебе меня никак не стоит величать. А вот… хм… тетушкой – пожалуй! Хе-хе-хе…

Неуловимо быстро, одним движением, невероятным для столь тщедушного тела, она переместилась поближе к путникам и обошла их кругом, поцыкивая зубом.

– Ну что ж… И впрямь неплох ты, Кеннет, сын вождя Маклеодов. Пожалуй, мне не зазорно признать тебя родней. Здравствуй, родич. Узнал ли меня?

Что правда, то правда. Было дело, однажды роднились смертные Маклеоды с сидами. И в жилах Кена текли две-три капельки дивной крови. По крайней мере, матушка этим фактом все его выходки любила объяснять.

– Тебе, конечно, виднее, – дерзко ухмыльнулся он, не удержавшись от неуместного сарказма. – Тетушка так тетушка. Рад встрече и сочту за честь свести с тобой знакомство.

Его спутники, доселе робко топтавшиеся в сторонке, не сговариваясь, сделали несколько шагов в сторону ближайшего куста, задумав стрекача дать. Оно и понятно, языками чесать про Маклеодова предка, с девой из Народа женихавшегося, проще простого, а прямиком в глаза страшной бессмертной старухе заглянуть не каждый кланник отважится.

Смертный парень так восхитительно резво устремился в расставленную ловушку, что сида разве что ладони не потерла. С ними, молодыми да бойкими, всегда так. Сколько бы ни предупреждали их бабки и няньки о том, какие опасности подстерегают заносчивых молодцов на горных тропинках, все им нипочем. Покуда не влипнет гордец прямиком в старинную сагу, ни за что не вспомнит бабкиных сказок. И будь Синяя Старуха в более игривом настроении, вполне возможно, что юноша тут же поплатился бы за дерзость. Однако Кайлих была не расположена шутить, да и юнец, как ни крути, приходился пусть смертным, но все же родичем. Фыркнув, она наставила на него прутик и молвила строго:

– Похоже, ты в дороге немного подрастерял учтивость свою, а, наследник Маклеодов? И совсем чуть-чуть память, а?

Кто б сомневался! Сиды, они шуток не любят и обид не прощают. Ледяной тон женщины, точно ветер с моря, мигом сорвал с Кеннета ветхий саван нахальства. Прикусив дерзкий свой язык, горец прижал кулак со стиснутым в нем беретом к широкой груди и поклонился еще ниже.

– Прости, Добрая Тетушка, коли речь моя показалась тебе недостаточно учтивой. Замерз, понимаешь, мозги чуток отморозил. С нами, со смертными, случается. – Мысленно он вмазал себя ножнами по лбу. В основном за отсутствие должной осторожности, потребной при общении с сидами, но и за то, что с такой легкостью попался в расставленную ловушку – тоже. Однако давать обратный ход поздно уж было.

– Ежели виноват, скажи, как загладить вину. Сделаю.

Ну вот! Пусть мальчишка все равно не осознал до конца, с кем имеет дело, однако норов свой придержал. Уже хорошо, а для щенка Маклеодов так и вовсе замечательно. Этих жеребчиков сколько ни хлещи, а все равно взбрыкнуть норовят.

– Прощаю, – легко отмахнулась сида. – Такие пустяки не стоят того, чтоб долго таить обиду на родича. Но хватит игр. – Она встряхнулась, как мокрая птица, и вместе со снегом сбросила десятка три лет. – Думается, такой облик придется тебе по нраву больше, юноша. – Преображенная из старухи в цветущую осенней красотой женщину, сида подмигнула зеленым глазом, блестящим, как последняя трава сквозь изморозь. – Я – Кайлих, дочь Ллира, из Племени Холмов, хотя вы чаще именуете меня Синей Хаг. Но ты, будущий вождь Маклеодов, можешь звать меня тетушкой Шейлой. Ну? Давай, вспоминай правила! Или мы будем торчать на этом перекрестке вечно?

В один миг облетела уродливая старость листопадом, обнажив отнюдь не голые ветки, но спелые летние плоды женской зрелости. Волшебство сидов, схожее по красоте и естественности лишь с буйством природных стихий, повергало в трепет и более стойких, а уж нынешнее-то поколение горцев и вовсе ничего подобного видеть не могло. Кеннет с собой едва совладал и смог говорить, только когда дыхание перевел.

– Почему ты называешь меня наследником и будущим вождем, о… тетушка Шейла? – спросил он сдавленным шепотом. – Я всего лишь третий сын, к тому же изгнанник, и два старших брата моих здравы, сильны и покорны воле вождя Иена.

– Потому что так и будет, – пожала плечами сида, довольная, что теперь все наконец-то пошло так, как и положено по традиции. Как предписывают правила, волшебная родня из-под-Холмов предрекает юному воину блестящее будущее, которое вполне может сбыться. В конце концов, в мире людей существуют болезни и несчастные случаи, падения с лошадей и набеги соседей, и не нужно быть провидицей, чтобы вполне точно предсказать грядущее отпрыскам воинственного клана. У изгнанника, одаренного удачей сидов, шансов уцелеть гораздо больше, чем у его буйных братцев рядом с отцовским очагом.

– Не сейчас, конечно, но что такое десяток-другой смешных человеческих лет? И, разумеется, для этого ты должен остаться жив, юноша, – уточнила Кайлих. – Но как раз об этом я и намерена позаботиться. В обмен на услугу, как водится. Ну-ну, ничего такого, что повредило бы твоей душе, родич. Видишь ли, я отправляюсь в путешествие и по праву родства намерена оказать тебе честь сопровождать меня. Тебе же хочется повидать дальние страны и дворы заморских королей, а?

Исходи столь заманчивое предложение не от родственницы из-под-Холмов, Кеннет все равно ухватился бы за него, как за последнюю соломинку. Аж вспотел весь, и нательная рубашка насквозь промокла, а самая что ни на есть дурацкая улыбка, достойная младенца, узревшего мамкину титьку, едва-едва на губах не расцвела. Однако гордый сын Маклеодов из последних сил сдержался и молвил со всей доступной серьезностью:

– Считается, что душа смертного – открытая книга для Добрых Соседей, а значит, не мне объяснять тебе, тетушка Шейла, что путешествия в далекие страны – самое заветное из моих желаний.

И поклонился низехонько, до самой земли, по-прежнему не веря в свою удачу.

– Вот славный молодец! – милостиво кивнула «тетушка». – На время пути я, пожалуй, избавлю тебя от необходимости быть излишне учтивым. Можешь обращаться ко мне как… как к старшей родственнице. Только не очень увлекайся, – и погрозила прутиком. – А теперь, добрый племянник, окажи мне первую услугу. Слепи из снега лошадку. Не бежать же мне следом, держась за хвост твоего жеребца! А для того, чтобы ехать с тобой на одном коне, я, родич, недостаточно стара! – и рассмеялась, поддразнивая зардевшегося Кеннета. Подумать только, как легко смутить этих дерзких парней! В такие моменты Кайлих чувствовала себя по-настоящему молодой.

Окинув «тетушку Шейлу» достаточно учтивым, но весьма заинтересованным взглядом, Кеннет с предложением всецело согласился. Сидские дамы, они такие. Ух, они какие… если верить легендам. А коли ты такой Фома неверующий, то свои-то глаза обманывать не станут. Тетушка Шейла преобразилась в даму… мм… вдохновляющую. И даже волнующую, чего уж там лукавить. Стоило оценить деликатность родственницы, решившей лишний раз не искушать чувства смертного мужчины. Оттого, не жалея рук и фантазии, Кеннет бросился ваять лошадку. И пусть получилась она скорее собачкой, но будем считать это художественным допущением.

– Ну, не Лисипп, конечно… – Тетушка Шейла обошла лошадку-собачку, критически ее осматривая, и улыбнулась. – Но это и хорошо. Мне воин потребен, а не скульптор, тем паче, – она подмигнула, – что не каждого художника можно по праву назвать мужчиной, а?

Главное юный Маклеод сделал. Из фигурки, вылепленной человеческими руками, получится настоящая лошадь, которая не растечется клочками тумана при звуках церковного колокола. Надо лишь чуть-чуть помочь… так… ну-ка…

Рябиновый прутик очертил контур снежной лошадки, две алые ягоды сверкнули живым блеском глаз. Кайлих склонилась к морде этой диковинной зверушки и вдохнула в нее жизнь и магию, поделившись крохотной частичкой сути самой древней Альбы.

Белая кобылица нервно переступила тонкими ногами и всхрапнула. Да, пожалуй, от такой не отказались бы и короли Эрина.

Люди, как известно, привыкают быстро и к плохому, и к хорошему, и к обыденности, и к чуду. Кеннет, на глазах которого случилось третье волшебство кряду, восхищенно поцокал языком, но так же быстро утратил энтузиазм.

– Осмелюсь напомнить тебе, тетушка Шейла, что в мире смертных за последнее время расплодилось бесчисленно всяческих подонков, которых это животное привлечет как пчел на мед. Боюсь, не отбиться мне от разбойников, и тогда пророчество твое непременно пропадет втуне. Одним словом, убавь коняшке привлекательности, прояви достойное Народа благоразумие, будь так добра и любезна.

– Да? – Сида слегка расстроилась. – Слишком приметная, да? – И вздохнула: – Ладно, ты прав, племянник.

Взмах прутика – и волшебная кобылица уменьшилась в росте, обзавелась мохнатыми щетками над копытами и сменила масть на невнятно-соловую. Совсем уж в клячу Кайлих свою лошадь решила не превращать, однако теперь дивное творение не слишком отличалось от земных коней. Такая же невысокая и толстоногая. – Так лучше?

– О! Совсем другое дело! – возрадовался смекалистый Маклеод. – Весьма достойно. Позволь придержать тебе стремя, тетушка?

– Позволяю. – Почтительно подсаженная на лошадь, сида уселась по-дамски, заметив: – Твоя тетушка Шейла, похоже, слегка чудаковата. Должно быть, она слишком много времени провела в уединении за вышивкой гобеленов, хи-хи… Так что не стесняйся проявлять инициативу, дорогой родич. Ну, едем! До полуночи хотелось бы добраться до ближайшего селения… как бишь его там?

– Килфиннан, моя госпожа, – напомнил Кеннет и подмигнул соратникам, которые испуганными ягнятами жались чуть поодаль. – Место доброе, заночуем там.

– Отлично, – согласилась Кайлих. – Там и обсудим наш дальнейший путь. Веди!

Катя

Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный… Явись мне, суженый мой! Он подошел сзади, обнял за плечи сильными руками, дыханием взъерошил волосы на затылке и мягко развернул меня лицом к лицу, чтобы поцеловать. Но губы остудил зимний стылый туман, смыв желание с разгоряченной кожи. Развеялся на пронзительном ветру смутный образ. Как пришел, так ушел, не оставив после себя ничего, кроме невесомой паутины грусти.

И я проснулась, ничего не помня, если не считать щемящего чувства потери. Словно разминулась во сне с кем-то нужным и важным. И хозяйские объятия сына Луга ни при чем. Как с кошкой под боком или с собакой – тепло, но рано или поздно окажешься на самом краешке кровати, вытолкнутая эгоистичным любимцем. Смешно, я считаюсь домашним животным, а Диху себя ведет точь-в-точь как кошка.

Однако не зря же говорят про утро, которое всегда мудренее вечера. Хорошенько выспавшись и отдохнув, я уже не смотрела в будущее с таким отчаянием и обреченностью. В конце концов, со мной случилось самое настоящее Приключение! Открытия прошедших суток прорвали плотину страха и обрушились на меня, словно волна. Альтернативный мир, другой век, реальное волшебство, живой сын богини Дану, и… Да, черт возьми, моя любимая Новгородская республика – не загубленная Иваном Третьим, а здравствующая и процветающая. Возможность увидеть все это собственными глазами – вовсе не мелочь, от которой можно запросто отмахнуться. А еще это способ на какое-то время сбежать от проблем в нашем мире. С условием, что потом Диху вернет меня назад. Он же вернет?

И я занялась самым человеческим из дел – начала строить догадки и версии. Рядом со мной сопел бывший ирландский бог, который запросто ходил между мирами. И нет нужды быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: раз Диху был так настойчив, значит, есть во мне нечто, крайне необходимое волшебному существу.

«Правда, кое до кого, не будем указывать пальцем, это дошло только через сутки, – честно призналась я себе. – Явно не от большого ума».

Сида следовало изучить, понять, заслужить доверие хотя бы просто потому, что зеленоглазый сын Луга – единственный, кто сможет вернуть меня домой. Или это сделает кто-то из его волшебных родственников, или…

И в этот момент сыночек Луга облапил новую «домашнюю зверушку» за все места и потянулся за поцелуем.

Диху

Давно ему не спалось так сладко. Правду сказать, ему вообще давно не спалось. Стоило смежить веки здесь, в мире смертных, и насмешница-память возвращала изгнанника туда, в то время и место, куда возвращаться не следовало. У страны грез зыбкие границы, и за пеленой тумана чутко сторожит месть, страшная и заслуженная. О да, вполне заслуженная. Но сегодня…

…Скажи мне теперь свое имя, о дева шелковых бедер и сладостных объятий.

Но она, смеясь, змейкой выскальзывает из рук, струится, перетекает, окутанная туманным облаком серебристых волос. Наклоняется, колыхнув полной грудью. Зеленые глаза лукаво блестят сквозь спутанные пепельные пряди.

– Скажи прежде свое имя, о герой, лежавший со мной без даров и договора! Назовись, поймавший меня, будто форель в стремительном потоке!

И гордость отмыкает уста прежде, чем разум остановит хвастливое:

– Я – Диху сын Луга, девушка, и нет для смертной девы бесчестья в том, чтобы лежать со мной.

Смех бьет по ушам наотмашь. Она выпрямляет стан, отбрасывает назад волосы и, крепко удерживая его бедра ногами, изгибается, торжествуя:

– Ах! Воистину слеп ты, сын Луга!

Синие узоры татуировки расцветают на ее коже, извиваясь и наполняясь силой. Могущественные узоры. Смертная? Как бы не так!

Оглушенный наслаждением, он стонет сквозь стиснутые зубы и видит, как сияет ее запрокинутое лицо, так же искаженное страстью, но – сытое… Припухшие от поцелуев губы изгибаются в насмешливой улыбке.

– Ах, воистину слеп! И на слова так же скор, как и на любовь, Диху Благого двора! Так скор и так неосторожен!

– Чем мне расплатиться с тобой за это бесчестье, моя госпожа?

Голос повинуется не сразу, и слова слетают с губ рывками, будто вспугнутые птицы.

Зеленый взгляд напротив темнеет и становится жестким. Неблагая. Она – сида Неблагого двора, и он только что отдал себя ей в руки.

– А это мы решим, когда ты сумеешь найти меня, о Диху-нетерпеливый. И узнать мое имя сумеешь. А до этого ходить тебе в должниках, сын Луга, прежде целующий деву, а лишь затем спрашивающий о ее имени и роде!

Горячее тело под пальцами растекается туманом. Она ускользает порывом ветра, качнувшим вереск, и он остается лежать навзничь, распластанный под равнодушным взглядом луны.

– …О Кайлих трех Даров и трех проклятий! – пробормотал Диху прямо в мягкие губы, покорно дрожащие под его губами. – Кайлих жестокосердая, дева семи битв и семи побед… Что ты делаешь со мной, возлюбленная? Разве еще не довольно?..

И тут же он понял, что губы не те. И отпрянул, раздраженно щурясь.

– Что за…

Глаза у девы-эмбарр были перепуганные, круглые и блестящие, словно камушки. И такие же бессмысленные.

– Тьфу! – Сид откатился в сторону и бросил, глядя в потолок: – Извини. Увлекся.

– Мяу… – догадалась отозваться его послушная грелка. Судя по голосу, дальше сонных поцелуев дело не зашло. И то радость.

Мир грез только подразнил. О Кайлих, не твоих ли чар дело эти сны? Или то просто память бессмертного, у которой нет дна?

– Я извинился, – хмуро напомнил сид и успокаивающе погладил эмбарр по плечу. – Я не трону тебя.

Не так уж часто он держал обещания, данные смертным, но не в этом случае, не с этой смертной. Кровь не водица, а совести и морали у детей Дану отродясь не водилось. Сдержаннее надо быть. Или не надо…

Нет, то была не Кайлих, конечно, и даже не ее голос. Память, будь она неладна. Никакой щит не укроет от нее. А мстительная дочь Ллира только того и ждет, чтобы он сдался, изможденный укорами прошлого. Ищет, о Богиня, как же она его ищет! Сон ясно говорит об этом, как и о том, что рано или поздно – найдет.

– Это мы еще посмотрим, – посулил Диху расписным сводам потолка и сладко потянулся. Все-таки утро вышло неплохое. Бывало ведь и хуже, чем проснуться, обнимая теплую и покорную девицу. Много веков прошло, он стал осмотрительнее; если уж тешиться, то со смертной, на чьей коже не проступят синие узоры могущества в самый неподходящий момент, а глаза не сверкнут сытым торжеством.

И тут грохнула дверь, и с порога громыхнуло удивленным басом:

– Мать честная! Ну, ты даешь, тихоня этакий! Завалил-таки девку!

Кэтрин пискнула и утекла под одеяло. Диху сердито прищурился и процедил:

– Айвэн, ты – невежа. Тебя не учили прежде стучать в двери, а уже потом их открывать с пинка?

– Поучи меня вежеству, нелюдь! – огрызнулся боярин с долей смущения в голосе. – Я же в своем доме. И хватит тебе разлеживаться! Сам вчера грозился, что надобно тронуться с рассветом, а теперь, ишь, разнежился на перине-то!

– В твоей перине, – сид выскользнул из-под одеяла и недовольно передернул голыми плечами: боярин напустил холода, – было полно клопов! Печку не протопили. Сор из углов не вымели. Вон, под потолком что? Не паутина ли? – Он обвиняющим жестом ткнул пальцем вверх. – И это только часть списка. Мне продолжить, о гостеприимный друг мой?

– А и продолжь! – подбоченился Корецкий. – Чем ты еще недоволен?

– Изволь. – Диху спустил ноги на пол и поскреб пальцами ковер – шамаханский, но потрепанный. – Знаешь, что это? Это моль. Ты бы еще в чулан меня запер, дружище! А уж как твои люди обошлись вчера с моей собственностью, это вообще никуда не годится. Обрядили в обноски, накормили объедками, да еще и обругали. Хорошо ли это, Айвэн?

– Нехорошо, – признал хозяин. – Но что возьмешь со вздорной бабы?

– Твоя женщина, тебе и отвечать, – отрезал сид. – Зови ее – пусть прислужит, как должно. И чтоб одежду ей, – он махнул рукой на притаившуюся под одеялом девушку, – подобрала по росту, да поновее. У тебя есть, я же знаю, так что нечего жадничать. Я с тобой сполна расплатился, скотина ты прижимистая. Ступай теперь. Я твою ключницу дождусь, а потом приду проверить, хорошо ли ты своего мальчишку в дорогу снарядил. Ну?

– Чтой-то ты раскомандовался, дух нечистый, – ухмыльнулся Иван Дмитриевич, не выказывая, впрочем, никакой обиды. И подмигнул со значением: – Что, сладилось ночкой-то? Угодила девка?

– Не твоего ума дела, бородатый похабник! – хохотнул в ответ Диху и почесал живот. Какой-то бесстрашный клоп, чудом избежав сидского гнева, все-таки умудрился его цапнуть. – А ну, брысь!

Боярин ответил гоготом, что твой жеребец, и так, посмеиваясь, и вышел. Сид проводил его взглядом и похлопал по одеялу.

– Вылезай, Кэт. Он ушел.

Но я расслышала приказ не так чтобы сразу. Совсем недавние, так сказать, допоцелуйные размышления внезапно получили подтверждение. Сид так решительно вступился за свою собственность, что я растерялась. В цивилизованном двадцать первом веке начальство заботой и покровительством простого наемного работника обычно не балует. Дай-то бог, чтоб зарплату вовремя платили, а чтобы заступиться перед обидчиком – никогда.

В конце концов, сиду надоело ждать, и он попросту откинул одеяло. До сих пор опыта рабовладения у Диху не было, и законное, по всем правилам, обладание двуногой говорящей собственностью для сида оказалось в новинку. Начинающий рабовладелец, впрочем, на сей счет переживал не слишком. В мире людей вообще мало кого можно назвать свободным, тем паче женщину. Люди распределили своих самок так, что каждая кому-то да принадлежит. Отцу, брату, мужу, Богу. Те, для кого не нашлось хозяина, становятся общими, и участь их поистине незавидна. Диху не считал такое положение дел правильным, однако это их мир, их женщины и их, смертных, законы. Его же пребывание здесь временное, и статус иных смертных женщин его волновать не должен. Кроме вот этой, конкретной. Заботиться о ней, конечно, посложнее, чем о кошке или лошади, однако в чем-то даже приятнее. И Диху, припомнив то немногое, что считал нужным знать о людях и их потребностях, принялся заботиться. Как умел.

– За той дверцей, – сид ткнул пальцем в стенку, где среди ковров, прячась в завитках росписи, притаилась потайная дверь, – есть все, что нужно женщинам по утрам. Давай-ка, живенько! Я не стану ждать тебя до полудня.

Женщине по утрам надо очень многое – например, зубная щетка и паста или хотя бы зубной порошок, которых в шестнадцатом веке никто еще не придумал. За чистоту воды в кувшине я тоже поручиться не могла, но от полосканий не отказалась.