Текст книги "Мой «Современник»"

Первые спектакли

Спектакли «В поисках радости», «Продолжение легенды» и «Два цвета» были для Ефремова поиском нового молодого героя – смелого, благородного, которому чуждо равнодушие. Если вспомнить советские пьесы до 1955 года, то в них трудно найти правдивого героя, в которого бы верили зрители. Сирано де Бержерак, дон Кихот – да, конечно, а где же наш современный герой?

Ефремов добивался от актеров создания именно таких образов. Его часто не устраивало наше ощущение действительности, времени. От Олега Табакова во время работы над спектаклем «В поисках радости» он требовал думать о времени, о политической обстановке в стране, о каких-то глобальных проблемах. Табаков в то время тайно снимался в кино, приходил на репетиции усталый, Ефремов его ругал…

Олег Николаевич боролся за интеллигентного, образованного актера – только такой актер может осознанно играть своих героев. (Вообще слово «интеллигент» весьма часто употреблялось в нашем лексиконе.) Для Ефремова было важно становление Человека будущего. Как идеалист он искренне верил в возможность существования такого героя в жизни.

Может быть, эти пьесы нельзя назвать литературными шедеврами, но они были очень честными, и проблемы, поставленные в них, волновали зрителей.

«В поисках радости»

В 1958 году на сцене филиала МХАТа был выпущен спектакль «В поисках радости» по пьесе Виктора Розова. Эту пьесу нам давать не хотели, потому что требовалось разрешение на постановку от Министерства культуры, а право первой постановки принадлежало Центральному детскому театру, с которым Розов был тесно связан, там уже шли его пьесы. Директор театра Шахазизов не хотел, чтобы кто-нибудь еще поставил эту пьесу, и просил Розова ни в коем случае нам ее не отдавать. У Розова было очень сложное положение, но мы все-таки уговорили его.

Надеюсь, что многие видели фильм «Шумный день» по этой пьесе, где играют двое артистов «Современника», Олег Табаков и Лилия Толмачева. Их герои пришли из нашего спектакля, и это не Эфрос, поставивший фильм, сделал их – это работа Олега Ефремова.

Для него была очень важна борьба героя с бездуховностью, с мещанством, с «вещизмом». В наше время это даже как-то дико звучит. Но он добивался, чтобы Олег рубил мебель ни в коем случае не из мести – нет, ему была непонятна и противоестественна вся жизнь Леночки, думающей только о материальном благополучии. Но когда она выбросила за окно банку с его любимыми рыбками, для него это было трагедией: как можно сравнить живые существа с вещью? «Они же живые!» – кричал он и в отчаянии хватался за дедушкину саблю. Это вершина спектакля.

Теперь по телевидению только и слышно: «Я люблю деньги!», «Кто хочет стать миллионером?» Мне хочется, чтобы когда-нибудь в нашей жизни какой-нибудь мальчик так же схватился бы за саблю – против гламурных тусовок, против несметных богатств, непонятно для чего накапливаемых. Но это мое личное отступление…

Ефремов подробно работал и над отрицательными героями. В спектакле «В поисках радости» была трудная работа над образом Леночки. Лилия Толмачева, положительная героиня, после окончания Школы-студии МХАТ играла Джульетту в Саратовском ТЮЗе, потом ее пригласили в Театр Моссовета на роль Нины в «Маскараде» – и вдруг мещанка Леночка! Ефремов говорил ей: «У каждого своя правда, и ты должна защищать свою! Имущество, мебель – это твоя страсть, твоя любовь! Ты жизнь готова положить за полированный стол!» Лиля боялась выглядеть некрасивой в этой роли, она привыкла быть очаровательной на сцене. А Ефремов говорил: «Да, она очаровательна, но у нее душа хищницы!» Толмачева спорила с Олегом, но в спорах рождалась истина: сыграла она блистательно.

Со спектакля «В поисках радости» началась и моя актерская жизнь в «Современнике» – мне дали маленькую роль (мать Марины, маникюрша).

Олег Табаков сразу стал знаменитым и одним из самых ярких молодых артистов в нашей стране – совсем юный герой! Пожалуй, такого не было ни в одном театре.

Летом мы поехали на гастроли в Казахстан с этим спектаклем. Светлана Мизери поехать не смогла, и я получила роль Татьяны, а Евстигнеев, игравший прежде слесаря-водопроводчика, получил вдруг роль преуспевающего молодого красавца, который ухаживал за Татьяной. Он играл в парике, чтобы скрыть раннюю лысину, но роль ему не нравилась – похулиганить нельзя! Ефремов его ругал…

«Продолжение легенды»

Табакову выпала также удача сыграть главную роль в спектакле «Продолжение легенды» по пьесе Анатолия Кузнецова.

Все получалось не сразу. Репетиции были бесконечными, подробными. Герой «Продолжения легенды», интеллигентный мальчик, ехал на стройку в Сибирь, сталкивался с тяжелым трудом, ощущал свое бессилие, а вокруг самые обыкновенные люди, порой невежественные, совершали подвиги, и герой Ефремова, старший товарищ, помогал ему найти себя. Звучала аксеновская тема: победить себя, найти в себе силы.

Я помню образ Тамарки, бригадира женской бригады, работающей на бетономешалке. Интеллигентной москвичке Галине Волчек с трудом давалась эта роль, и она не верила поначалу, что сможет ее осилить. Ефремов говорил: «Ты должна жить определенным образом: носить вещи, как у нее, смешное голубое трико, трескать вермишель, потому что у Тамарки ни на что больше нет денег, быть грубоватой и прямолинейной». Потом кто-то из начальников сказал про Волчек, что это настоящая русская девица-богатырь.

Интересным было оформление спектакля художницы Веры Зайцевой: большой глиняный бугор посередине сцены, и я помню фигуру Ефремова, строителя, победителя на вершине этого бугра. Мы играли этот спектакль даже на Кремлевской сцене.

Главную героиню играла сначала Светлана Мизери, позже – Нина Дорошина. Также в спектакле были заняты Евгений Евстигнеев, Лев Круглый, Сусанна Серова. Я играла небольшую роль хохлушки Ганны, жены одного из рабочих, которая кормила героя Табакова борщом в своем уютном доме.

Режиссер Львов-Анохин написал замечательную статью об этом спектакле, «Современник о современниках». Это было первое упоминание обо мне в печати: «<Ганна> (арт. Л. Иванова) появляется всего в одной картине, но надолго запоминаешь ее ласковые руки, мягкую усмешку, украинский певучий говорок. Она словно излучает неиссякаемую доброжелательность, теплоту и юмор. В крохотной эпизодической роли актриса сумела поэтически воплотить женскую тихую любовь, заботу, уют».

Леонид Эрман

Нынешний директор «Современника» Леонид Иосифович Эрман – настоящий фанат театра. Для него в жизни нет ничего кроме театра: это его дом, его семья, его профессия. Он окончил Школу-студию МХАТ, художественно-постановочный факультет – единственный в мире, выпускающий уникальных специалистов, преподавал на этом факультете. Он работал в «Современнике» с 1957 года, был заведующим постановочной частью, а затем финансовым директором. В 1976 году он ушел за Ефремовым во МХАТ, а в 1989 году снова вернулся к нам – уже директором театра.

Он ветеран войны, ушел на фронт в девятнадцать лет. Леонид Иосифович всегда в курсе театральной жизни Москвы, образованный, абсолютно честный, преданный делу, чрезвычайно обаятельный человек. К его мнению прислушиваются все режиссеры и художники. Ефремов его бесконечно уважал – об этом говорит и надпись на портрете, который Олег Николаевич ему подарил: «Дорогому другу Леониду Иосифовичу с любовью на всю жизнь!»

Наш отдых

После поездки по Казахстану со спектаклем «В поисках радости» нам дали восемнадцать дней отпуска. Больше всего на свете я люблю работать, но и отдыхать люблю тоже. Конечно, денег на поездку на юг не было, а тут как раз моя тетка получила садовый участок и даже поставила домик с «ломаной» крышей – точно такой же, как и все остальные на 49-м километре Казанской железной дороги. Она уже даже начала сажать сад – кусты смородины, клубнику. Но обживать участок ей было некогда, дядя работал в Москве, она при нем. Они очень обрадовались, что я поеду осваивать их участок. Компанию я себе не нашла, решила – поеду одна. Я не могу летом без природы. На всякий случай оставила адрес моей подруге Наташе Каташевой, она сказала, что постарается вырваться.

Дня три я ухаживала за клубникой и ходила в лес, но только по краешку: боялась заблудиться. Между молодых сосен была пропасть маслят – просто косой коси! Рядом находился большой пожарный пруд с глинистыми берегами и рыжей водой, но можно было плавать. В поселке жили несколько пенсионеров и мамаш с детьми.

Спала я на втором этаже, под крышей, на матрасе. Однажды ночью меня разбудил громкий стук в дверь и мужской голос: «Отворяй!». Я испугалась спросонья и решила выпрыгнуть в окно и тихо убежать, чтобы не встретиться с бандитами. Почему-то сдернула с себя рубашку, голая побежала к окну – спросонья человек вообще плохо соображает. Потом все-таки решила одеться и открыть дверь. Скатилась с лестницы, ударила ногу и, хромая, подошла к двери. «Кто там?» Хамский голос: «Открывай!» – и хохот Наташки: оказалось, это она приехала с приятелем.

Приятель – человек шумный и нагловатый, администратор филармонии. Слава богу, он через день уехал – видно, ему наша дача показалась некомфортной, а место – слишком глухим. Мы с Наташей жили очень весело, плавали в пруду, ходили в лес, теперь уже не боясь заблудиться: вдвоем не страшно, собирали грибы, ими, в основном, и питались. Вечером, когда стемнеет, поскольку было жарко, мы поливали друг друга из лейки. Кругом были пустые участки, поэтому мы раздевались догола, пока однажды не услышали голос из-за забора: «О-о, какие здесь птички!» Нас это ужасно рассмешило.

За хлебом мы ходили в деревню Донино, довольно далеко. Там познакомились со смешной старушкой, бабой Шурой. Она сразу пригласила нас в гости. Домик у нее был совсем маленький, ветхий и огород небогатый, зато было три курицы. Баба Шура снабжала нас и зеленью, и картошкой, и яйцами.

Она рассказывала, что работала ночным сторожем на ватной фабрике. «Страшно?» – спрашиваем. «Нет, купила себе револьверт игрушечный. Один раз ребята полезли, я на них его наставила: „Стрелять буду!“ И они убежали!» А еще она брала с собой тюк с ватой, чтобы в случае чего бросить его в злоумышленников: «У них руки будут заняты, а я убегу!»

Баба Шура подарила нам котенка, Барсика. Он признал во мне маму и неотступно бегал за моими ногами, даже когда я поливала клубнику. Пищит, мокнет, но не отстает!

Осенью тетя Шура приглашала нас на рябиновую наливку: «Вкусную наливку делаю, прячу за иконку. Если придут воры, все украдут, а наливочка-то за иконкой останется!»

Кончился отпуск, мы вернулись в Москву. Ефремов был какой-то нервный, бледный – видно, ходил по инстанциям. И мы с Наташей решили уговорить его отдохнуть пару дней на даче. С нами поехала Галя Волчек, кто-то еще из мужчин, у кого-то была машина. Приехали затемно, поужинали, выпили и легли спать – матрасов было много.

Утром проснулись и решили идти за грибами. А Ефремов: «Что? В Москву надо ехать, работать! Ну-ка все в машину!» Мы ему: «Как же так, а грибы?» А он: «Траву я уже видел!»

И мы поехали обратно в Москву.

Барсика я подарила тетке, он вырос в красивого кота и долго жил у нее. Как-то года через два мы с семьей тети поехали на дачу и взяли его с собой. Он вдруг пропал. Мы ходили по поселку, звали его, решили, что он убежал в лес или обратно к бабе Шуре. Вечером, ложась спать, я почувствовала какой-то ком в ногах раскладушки. Оказалось, под матрасом лежал совершенно помятый наш Барсик: он забыл свое деревенское детство, испугался леса, спрятался под матрас и просидел там весь день.

«Никто»

Наверное, это самое трудное – найти пьесу, соответствующую мечтам, идеям театра. В 1958 году в «Современнике» режиссер Анатолий Эфрос поставил пьесу «Никто» Эдуардо де Филиппо. Это рассказ о маленьком, скромном человеке, который хочет подняться над обыденностью и увлекает своими мечтами любимую девушку.

Заняты были все актеры, так как в спектакле много массовых сцен. Главного героя играл Ефремов. Винченцо – мелкий вор: то сережки вырвет у женщины из ушей, то кошелек вытащит. Он носит кольцо и сам верит, что получил его в наследство, сочиняет легенду про то, что его отец – настоящий синьор, а его подкинули в младенчестве бедным людям. Винченцо договаривается со своим святым (то есть со статуей), что будет ставить ему свечи после каждой удачной кражи, которую тот поможет ему совершить. Ефремов подробно, кропотливо работал над каждым шагом, старался сделать героя абсолютно наивным, мечтательным. Винченцо полагает, что останется безнаказанным, ограбив инкассатора банка, и потрясен до глубины души, когда святой его подводит.

Он так счастлив, воодушевлен – и вдруг инкассатор стреляет в него! Как сейчас помню его выражение лица: такое удивленное, наивное: «Как? Не может быть!». И в последние минуты перед смертью, когда ему являются родители, смешавшись с образами Девы Марии и Иосифа-плотника (родителей Винченцо играли мы с Игорем Квашой), он вспоминает запах яблок из своего детства. Он так говорил об этом, что и сейчас, когда я иду мимо яблоневых садов города Тарусы, где я иногда отдыхаю, мне вспоминается эта сцена и Ефремов в образе Винченцо…

Интересная работа была и у Толмачевой. Ее не сразу взяли на эту роль, вначале пробовали Дорошину, но та показалась слишком «русопятой». Толмачева была старше, чем нужно для роли, но она доказала, что может быть очень-очень молодой Нинуччей, почти девочкой. Она искала облик, нарочно косолапила. А ее последняя сцена, когда она говорит, что всегда будет помнить Винченцо: «Я всегда буду приходить к этому кафе, где мы с тобой ели блинчики!» – производила огромное впечатление на зрителя. Весь зал всхлипывал.

Для этого спектакля очень важно художественное оформление. Его делал художник Лев Збарский. Задник он расписал в духе постимпрессионизма – окна, окна. Збарский торопился сдать декорации, поэтому брал тазы с краской, окунал туда свои ботинки и рисовал ногами. Наверное, это тоже привлекало зрителей – они хотели увидеть результат.

В Министерстве культуры считали, что оформление спектакля идет вразрез с реалистическим исполнением, нет итальянской специфики. В коллективе театра тоже начали сомневаться, кто-то заявил, что от этого оформления нужно вообще отказаться, да и от режиссерского решения тоже. Некоторые не принимали ни главных исполнителей, ни исполнителей эпизодов, говорили, что в спектакле нет гражданственности, он не социален. Но все-таки решили играть – и пусть зритель рассудит.

И зритель рассудил. Люди рвались на этот спектакль, улица Москвина перед филиалом МХАТа, где мы играли, была настолько заполнена, пройти невозможно. Думаю, что успех спектакля пугал руководство театра.

На спектакле побывал и сам Эдуардо де Филиппо, и постановка ему понравилась.

Праздники должны быть

Олег Николаевич Ефремов, как я уже говорила, был очень позитивной личностью, если можно так сказать. В плохом, пессимистическом настроении я его никогда не видела. Если он был расстроен, в его голове сразу создавался план, как побороть тяжелые обстоятельства, и ему все время хотелось, чтобы наша жизнь была и борьбой, и просветительством, и чтобы в ней обязательно были праздники. Он хотел, чтобы мы встречались с интересными людьми, с писателями, учеными, художниками – с цветом нашей интеллигенции, тем более что тогда, в первую оттепель, была надежда, что именно эти люди поведут страну в «светлое будущее».

Коллектив наш жил очень интересно. Мы все вместе обсуждали события в стране, а по понедельникам у нас были встречи с интересными людьми. На штрафы за опоздания мы покупали фрукты для этих вечеров, к нам приходили поэты, художники – и становились нашими друзьями.

На наших вечерах играл Святослав Рихтер, позднее пела Камбурова. Читали стихи Вознесенский, Евтушенко, Бродский, Рождественский, Ахмадулина. Мы подружились с композитором Микаэлом Таривердиевым, к нам приходил скульптор Эрнст Неизвестный. В шестидесятые годы художники были в чести, мы все ходили на выставки, в мастерские – например, к Илье Кабакову. Подумать только, как интересно мы жили!

Мы часто проводили собрания, обсуждения. Не все и не всегда соглашались с Ефремовым, спорили с ним – Кваша, Козаков, Сергачев, который на всех голосованиях всегда был против. Ефремов доказывал свою правоту, убеждал нас, но людям обычно тяжело отказаться от собственного мнения. Олег Николаевич говорил: «Если я тебя убедил – соглашайся!» Мне казалось, что все, что он говорил, справедливо.

Конечно, мы устраивали замечательные капустники – острые, смешные. Традиция капустников, начатая Михаилом Щепкиным (во время Великого Поста, когда театры закрывались, в его доме собирались актеры, а к столу обязательно подавали пироги с капустой) и продолженная Станиславским в Художественном театре, не забылась и в шестидесятые годы. Капустники были популярны не только в театрах, но и в институтах. Назову несколько знаменитых в то время студенческих театральных коллективов – это «Кохинор» Архитектурного института, театральный кружок в Физическом институте Академии наук (где я преподавала), студенческий театр МГУ. Студенты МГУ поставили самодеятельную оперу «Архимед» (авторы – Валерий Миляев, мой муж, и Валерий Канер), которая идет до сих пор – сейчас ее исполняют уже немолодые бывшие «шестидесятники», и я иногда предоставляю им площадку в своем театре.

К нам пришел Анатолий Адоскин из театра Моссовета. В своем театре и вообще в Москве он был известным автором капустников, членом театрального коллектива «Синяя птица» в ЦДРИ, затем в ВТО, вместе с Ширвиндтом и Державиным. И мы тоже задействовали Адоскина в наших вечерах. На юбилейное торжество, посвященное пятилетию театра, они вместе с Александром Ширвиндтом написали капустник и целую поэму о Володине по мотивам: «Жил человек рассеянный на улице Бассейной». Выходили официанты гостиницы «Советская» (актеры театра «Моссовета») и пели: «„Современник“, театр от „Яра“, был когда-то знаменит…» – в гостинице «Советская», где мы тогда располагались и где поставили несколько спектаклей, был ресторан.

Галина Борисовна Волчек потом продолжила традицию капустников.

Читает вся страна

В шестидесятые-семидесятые годы мы все очень много читали. Сейчас я радуюсь: можно снова увидеть в транспорте читающих. Но что читают? В основном это детективы и любовные романы. А тогда была серьезная литература, были толстые журналы – «Новый мир», «Октябрь», «Москва», «Юность», «Иностранная литература». Мы все выписывали эти журналы, если кому-то было дорого – выписывали один журнал на двоих, на троих, передавали друг другу. И это очень объединяло. Тем более что появилась возможность обсуждать прочитанное в своих квартирах – многие получили новые квартиры в хрущевках. В коммуналках раньше боялись собираться большими компаниями, моя тетка рассказывала, что приглашали в гости только одну семейную пару – боялись, что кто-нибудь на кого-нибудь донесет. А в шестидесятых появились большие компании – это было время дружбы.

В «Иностранной литературе» печатали Бёлля, Сэлинджера, Хемингуэя, в «Юности» – Аксенова: «Коллеги», «Звездный билет». Огромный взрыв вызвала повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», напечатанная в «Новом мире» благодаря главному редактору А. Твардовскому. Мы тогда мало знали о жизни заключенных в лагерях. Те, у кого близкие находились там, конечно, о многом догадывались, но в повести были открыто описаны ужасы той невыносимой жизни. Я почему-то навсегда запомнила правило: нельзя доедать ни за кем, если даже умираешь от голода. В лагере тот, кто доедал за другим, часто заражался смертельной болезнью. Был напечатан и «Матренин двор», судьба русской женщины-крестьянки. Я потом таких часто играла, и каждый раз вспоминала ее: «Зашила деньги в переделанное из старой шинели пальто на похороны – и повеселела». И появился смысл в ее жизни оттого, что варила постояльцу «картонный» (картофельный) суп.

Мы взахлеб читали Цветаеву и Пастернака. Может быть, это наивно, но я все надеюсь, что вернется время, когда снова будут читать, любить Пушкина, Толстого. Вернулась же Цветаева в шестидесятых! Я вообще верю в теорию Льва Гумилева, что жизнь идет витками.

Ефремов считал важным, чтобы мы беседовали, спорили, и в результате образовывался союз единомышленников. Я уже писала, что у нас каждую неделю были встречи с интересными людьми. И когда мы получили свое здание на площади Маяковского, Ефремов предложил открыть актерское кафе в подвале. Назначались двое дежурных, которые закупали продукты и выпивку, устанавливали цены. Посетители кафе сами клали деньги на поднос. После спектакля приходили не только наши актеры, но и гости, и актеры из других театров, и беседы затягивались иногда за полночь. Даже Солженицын, познакомившийся с нашим театром, однажды побывал в этом кафе.