Текст книги "Мужчина высшей пробы"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Расследование инцидента ребята провели сами, заставив Катю в конце концов признаться перед всеми, что это сделала она, преследуя злой умысел.

Вскоре Кирилл Петрович объявил в школе, что женится на Оле. Известие было проглочено коллективами и учителей, и лицеистов с неудовольствием.

Они подали заявление в загс, после чего Оля представила жениха родителям.

Не понравиться Кирилл Петрович не мог. Даже требовательная мама осталась довольна выбором дочери.

После ужина бабушка, затянув Кирилла в свою комнату, долго беседовала с ним.

– Ты о чем его допрашивала? – позже поинтересовалась Оля.

Бабушка покачала головой.

– Что-нибудь плохое узнала?

– Нет, все хорошее, – успокоила ее бабушка.

– Значит...

– Значит, тебе будет с ним трудно.

– Почему?

– Потому что ты...

– Я его не стою, да?

– Что ты, девочка моя! Никогда так не говори. Ты достойна самого хорошего в жизни. Я вовсе не об этом. Придет время, поймешь. – Бабушка вздохнула.

– А сейчас?

– Живи, наслаждайся.

– Что ты, ба, загадочная такая?

– Просто я многое повидала, не хочу думать о плохом. Тем более что действительно он... – Бабушка задумалась.

– Бабушка, мне кажется, он такой... такой, в общем, золотой! – в восторге от своего выбора воскликнула Оля.

– Золото, детка, тоже разное бывает, и не всем оно приносит радость.

– Что ты, ба? Ты как в детских сказках: «От золота все несчастья», – страшным голосом прогудела Оля. – Однако все хотят «жить, поживать да добра наживать»!

– Так-то оно так, но...

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, но он не такой. Он не то золото, что поражает блеском. В нем ни капельки показухи!

– А какой он, детка?

– Он самый-самый, в общем – высшей пробы!

– Значит, мужчина высшей пробы?

Оля, зажмурившись, обняла бабушку.

Свадьбу назначили на май.

– Везет же тебе, Олька, – по-хорошему завидовала ей Лелька. – А у меня...

– Где же твой олигарх? – подтрунивала над подругой счастливая невеста.

– Не говори, – махнула рукой Лелька, – сама не знаю, куда меня несет!

На дне рождения Дениса Лелька познакомилась с белокурым голубоглазым мальчиком, приятелем именинника. В тот день они до умопомрачения накупались в бассейне, а потом толпой поехали на ночную дискотеку. Светловолосый ангелочек покорил сердце Лельки. Звали его Ванечка. Лелька рассказала подруге, как, затянув его в ресторан, поплатилась за свою корысть. История выглядела так:

«– Что будете пить? – спросил официант.

– Что желает дама? – поинтересовался голубоглазый ангел.

– Дама желает бутылку вина, – беспечно произнесла Лелька.

– Какого?

– Самого вкусного, – пожелала Лелька.

Официант перестарался. Когда по окончании пиршества им принесли счет, ангел захлопал глазами...»

– Как же так? – возмутилась Оля. – Ты же сама меня учила смотреть в меню. Вино за сто баксов!

– Я думала, он богатый. Я его в Турцию пригласила с компанией, как тебя. А он сказал, что не может, видите ли, ему в Париж нужно. Представляешь, в Париж? Я и размечталась! Когда спросила зачем, он ответил, что по делу. Ну, я решила, деловой, и шмотки на нем дорогие, как у Дениса.

– Понятно.

– Позже выясняется, что он вообще детдомовский. Его просто так Ванечкой назвали, похож на образ. Ванечку одна женщина усыновила, а потом умерла. Спасибо, квартирку скромную оставила, и отец Дениса его содержание в вузе оплачивает. Он вообще меценат. Директор детдома его в качестве спонсора нашла. Иначе Ванечка бы после школы пропал. Денис с ним через отца и познакомился. Он же ему и все шмотки свои отдает.

– А как же Париж?

– Ой, с Парижем вообще трагическая история. В детдоме у Ванечки маленькая подружка была по имени Мадлен. Отец у нее темнокожий француз, мать вообще неизвестна. Так вот француз этот несколько раз в детдом приезжал, хотел ее с собой на свою родину забрать. Но там, в детдоме, волокита, документов кучу нужно было собрать, не удалось ему, в общем, а может, и не очень старался. Девочку эту чернокожую какие-то подонки вечером в подворотне до полусмерти избили. Мой голубоглазый ангел к ней в больницу приезжал и поклялся, что обязательно в Париж выберется и отца ее найдет.

– Когда?

– Как только, так сразу.

– Как только чего?

– Как только деньги появятся.

– А-а! Еще не появились?

– Нет.

– А девочка?

– Девочка, слава Богу, поправилась. Ванечка ее навещать в детдом ходит. Иногда на воскресенье к себе берет. Теперь вместо ресторана они у меня обедают. Девочка эта с Дашкой и Машкой мне весь дом вверх дном переворачивают. А мой голубоглазый «олигарх» на них любуется. Говорит: «Давай для компании еще одного мальчика им родим. Веселее будет».

– Ой, – застонала Оля, – тебе на всех денег, наверное, не хватает?

– Конечно, мои родители подкидывают. Девчонку эту, Мадлен, очень любят и жалеют.

– А «олигарха»?

– А «олигарха» я сама...

– Что?

– Кажется, я в него влюбилась. Он, знаешь, какой парень добрый. Стипендию получит и тут же бежит Машке с Дашкой конфеты покупать. Ему скоро диплом защищать. Работать пойдет. Знаешь, Олька, иногда мне кажется, что мы должны были с ним встретиться, будто судьба или предсказание какое-то нас свело.

– Конечно, ты ведь именно о таком мечтала!

– Я про олигарха просто так говорила.

– Догадываюсь.

– Вот он защитится, и мы тоже заявление подадим, как ты.

В лицее все текло своим чередом. На майские праздники выпускники получили приглашение от своих сверстников с далекого Севера посетить их край.

Кирилл Петрович, историк по специальности, много рассказывал ребятам о деревянном зодчестве, кружевных церквях, построенных руками русских умельцев.

Дружба столичных ребят с северянами поддерживалась через Интернет.

Оля, занятая приготовлениями к свадьбе, отпустила Кирилла с ребятами одного. Он собирался пробыть с ними неделю и прилететь за день до свадьбы, а на оставшиеся четыре дня его должна была подменить та самая немолодая и заслуженная учительница истории, которая «уличила» Олю во взяточничестве. Она сама вызвалась приехать директору на смену.

– На десять дней мне многовато, за сердце опасаюсь, а вот на несколько дней... На северные красоты посмотреть очень хочется. Ведь так и умру, не увидев воочию, только на картинках.

Кирилл звонил Оле каждый день.

– К расставаниям не привык, – гудел его бас в трубку. – Скучаю по тебе, Светлячок. – Так он называл светловолосую Ольку с синими, как озера, глазами.

– Я свадебное платье без тебя купила. Не могу ждать до последнего.

– Слышал, отец рассказывал. Он мне уже все уши прожужжал, чтобы я пораньше приехал. Не хотел тебя огорчать, но в связи с изменением расписания рейс на один день отложили, так что я прямо накануне ночью прибуду.

– Не выспишься, – огорчалась Ольга, – пока из аэропорта доберешься, пока себя в порядок приведешь.

– Я в полном порядке.

– Кто так считает?

– Девочки мои, старшеклассницы, – подтрунивал Кирилл.

– Как там твоя пассия?

– Кто? Они все мои пассии.

– Катя Земцова. Не очень докучает?

– Если тебя интересует, не пристает ли ко мне, то отвечу, что ведет себя идеально, даже лучше, чем при тебе.

– Смирилась со мной?

– Если я смирился, то что ей остается?

– Кирюш, я тебя увидеть хочу.

– Насмотришься, Светлячок, еще надоем.

– Ни-ко-гда!

– Уже два дня осталось.

– Я крестики на календаре ставлю.

– А у нас тут нет календарей. Одна тайга. Я целую тебя.

– Кирюш, постой-постой, а у вас погода летная?

– Все в порядке, я узнавал, до самого конца недели. Тут, по их северным меркам, жара.

– А у нас в Москве дождь. Хочу, чтобы в день нашей свадьбы светило солнце.

– Будет. Я обещаю.

С утра в день свадьбы лил дождь. Оля никак не могла взять в толк, почему телефон Кирилла молчал. Его отец, приехав в загс, сообщил, что ночью, перед самым отлетом, сын звонил, его самолет через полчаса поднимался в воздух, уже объявили посадку. Поскольку рейс задержали на несколько часов, он просил отца, чтобы тот не дожидался его утром дома, а ехал в загс. «Олечке так спокойнее будет. Ты – вместо меня».

Невесте он позвонил тоже, сообщив, что учительница истории уже приехала поездом, он ее встретил, отвез к ребятам, а сам едет на машине в аэропорт.

– Прибуду прямо в загс, не волнуйся.

– Я спокойна. – Оля и вправду не волновалась. Слово Кирилл держать умел.

Самолет прилетел в Москву по расписанию. Молчавший телефон Кирилла мог означать все, что угодно: села батарейка, не успел зарядить. Обещал прямо в загс, значит, так и сделает. Ресторан для свадьбы заказали на вечер. Они собирались с Кириллом еще покататься на свадебном лимузине по Москве, как принято у новобрачных.

Гостей собралось полно. Даже корреспонденты телевидения пронюхали, что директор показательного лицея Заломов женится на молоденькой выпускнице педвуза. Примчались. Пока стояли на улице, Оле не докучали, караулили жениха.

Слово «заложник» прозвучало для Оли как гром.

Девочку, которая принесла страшную весть, Оля не знала, она была не из ее класса.

Еще до конца не осознавая случившееся, она металась, не понимая, что в данный момент предпринять.

Где, что, почему именно он, Кирилл, попал в заложники и к кому?

На все эти вопросы девочка невнятно бормотала, что там, где гостили ребята, кто-то напал на московских детей. Заломов оказался вместе с ними.

В московский лицей позвонили из северного поселка. У телефона оказался охранник. В воскресный день в школе, кроме него, ни души.

Может быть, это «испорченный телефон»? Как это все могло произойти? Ведь Кирилл был уже на пути в Москву? Вопросы наслаивались один на другой. Вопросы, на которые не было ответа.

Телевизионщики, как вороны, налетели тут же.

– Когда вы последний раз виделись с Кириллом Петровичем? Разговаривали по телефону? Как точно называется городок, в который он улетел с ребятами? Вы можете прокомментировать, что с ним произошло?

Оля отодвигала микрофон, пытаясь скрыть лицо от назойливой камеры.

Лелька с Машей и Дашей, изо всех сил работая локтями, помогали ей пробиться сквозь толпу и полную неразбериху к выходу из загса.

– Зря вы отказываетесь с нами беседовать, – навязчиво бормотала шустрая журналистка. – Мы сейчас свяжемся с нашим корреспондентом по тому региону. Вы раньше всех узнаете, что там произошло. Расскажите что-нибудь нам. Как вы познакомились с Заломовым? Когда он предложил вам руку и сердце? А вы не ждете от него ребенка?

– Да отвалите вы от нее! – орала, пробиваясь к выходу, Лелька. – Не видите – человеку плохо!

– Олечка, только ты не плачь, – уговаривала Лелька, скомкав в своих руках шлейф от ее свадебного платья и, словно сросшийся близнец, скатываясь одновременно с подругой кубарем по высоким ступенькам к автомобилю. – Сейчас все выяснится, только ты не плачь! – утешала она.

Если бы не свадебный наряд, ставший в одночасье таким ненужным Оля, немедленно бы помчалась в аэропорт. А почему в аэропорт? Может, трагедия произошла...

«Поскорее домой! – стучало в висках. – Переодеться и... Нет, сначала нужно позвонить в местную школу этого городка. Может быть, они знают!»

Дашка и Машка от ужаса происходящего тихо забились в дальний угол свадебного лимузина и большими глазами таращились на заплаканную невесту. Им было жаль Олю, а еще больше, что им не удалось прошествовать с ее шлейфом под свадебный марш Мендельсона. Зря репетировали столько дней! Длинное-предлинное авто неслось по Москве, и люди улыбались вслед разукрашенному свадебными венками экипажу. Кто-то махал Оле из соседних машин. Что-то кричал, рисуя в воздухе сердце.

– Поздравляем, – читала она по губам людей, стоя на светофоре. – Счастья!

Счастье? Как все это могло случиться именно с ней? Дорога казалась бесконечностью, будто полет в пропасть. Сейчас-сейчас, вот уже, еще несколько ступенек – и... она дома. Свадебное платье упрямилось, не желая расставаться с Олей.

Лопнула молния, разорвались бретельки.

«Скорее, скорее», – стучало в висках Оли.

Лелька щелкнула пультом:

– Олька, смотри, что по телевизору показывают.

На экране крупным планом испуганное страшным известием лицо Оли, снятое ретивой корреспонденткой возле загса.

«– Свадьба отменяется, – бодро сообщала она зрителям, – в связи с событиями, произошедшими накануне вечером в далеком северном поселке, что расположен в таежных лесах, возле колонии строгого режима. Нам удалось связаться с нашим корреспондентом по Архангельской области, вот что он сообщил.

Два рецидивиста с длительными сроками заключения, совершив неделю назад побег из колонии, захватили группу московских школьников, которые приехали вместе со своим знаменитым директором Заломовым к сверстникам в провинциальную школу на майские праздники. Бандиты выдвинули требования: сумму денег и транспорт, чтобы покинуть ненавистные им места. Власти города принимают все меры для освобождения детей и их наставника, ведут беспрерывные переговоры. В целях безопасности подробности действий пока не доступны средствам массовой информации. К месту событий через несколько часов вылетает наш специальный корреспондент. Списки детей, находящихся в руках заложников, уточняются».

– Как? Как он попал в заложники, ведь он был уже в аэропорту?! – обхватив голые плечи руками и дрожа от холода и нервного напряжения, горестно воскликнула Оля.

– Ты слышала? Туда через несколько часов вылетает московский корреспондент, значит, рейс в этот богом забытый поселок сегодня есть! Давай собирайся живо, я провожу тебя в аэропорт.

– Да-да, – натягивая теплый свитер, бормотала Оля. – Поехали-поехали. Только аэропорт от поселка в двухстах километрах, на чем я буду добираться?

– Корреспондента наверняка встречать будут, договоримся с ним, – со свойственной москвичам предприимчивостью твердо сказала Лелька. – Если бы я могла, я бы с тобой... – Она развела руками и показала на детишек. – Ты такая плохая...

– Ничего-ничего, я соберусь. Я смогу! Я должна!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Он сказал, что должен, что это его дети, – оправдывалась перед Олей старая учительница истории. – Кто-то успел позвонить Кириллу Петровичу на сотовый в аэропорт, он был уже на борту, а самолет на взлетной полосе. Ему рассказали, что меня с ребятами захватили бандиты. Заломов выпросил у командира трап, все ему объяснил, тот договорился с вертолетчиками, чтобы подкинули в поселок. Кирилл Петрович сразу пошел к бандитам и убедил их выпустить меня. Заменил собой. Злодеи согласились на обмен. Я пробыла в заложниках с ребятами всего несколько часов. У меня при себе ни лекарств, ничего не было. Сразу сердце схватило. Я стала задыхаться. Этим подонкам со мной возиться самим не хотелось.

– Как это все произошло? Почему с ним? – обхватив себя за плечи, тупо повторяла Оля.

Они сидели в кабинете директора поселковой школы.

Завуч, строгая женщина в больших роговых очках, прикрываясь большим цветастым платком, вздрагивала каждый раз, когда черный телефонный аппарат с крутящимся диском издавал протяжную трель. Иногда, отвлекаясь от разговора двух московских коллег, она снимала трубку и, прикрыв ее руками, тихо отвечала одной и той же фразой: «Нет, пока ничего не известно».

– После отъезда Заломова ребята договорились пойти в гости к долгожительнице, – продолжила рассказ московская учительница, – коренной северянке. Ей около ста лет. Она живет с дочерью, которой уже под семьдесят. Она еще царских ссыльных помнит. Хотели дом посмотреть, поговорить с людьми ушедшего века. С ними пошли я и несколько местных парнишек.

Пока гостеприимные хозяйки в сарай за молоком и другими припасами вышли, чтобы столичных гостей попотчевать, эти двое и ворвались. Мы сначала даже не сообразили, то, что они в телогрейках и небритые, нас не насторожило. Многие местные мужики за собой не следят. А когда обрез из-за пазухи вытащили и нам всем приказали на пол сесть, тут-то и началось! Хозяек в дом, конечно же, не пустили. Дверь на щеколду закрыли. Не знаю, случайно ли они в этот дом забрели или навел кто, только очень обрадовались, что я с ребятами из Москвы. «Значит, быстрее наш вопрос решить смогут», – процедил сквозь зубы один.

Посередине была сложена огромная русская печь, которая делила дом как бы на две половины – спальню и горницу. Нас всех они в горнице поместили, прямо под образа. И ни-ни, не шевелись и не двигайся! Боялись, что кто-нибудь из наших ребят шустрее их окажется и в окно выпрыгнет. Сами в спальне, где кровати хозяек стояли, на постой расположились. Совещание устроили. Тихо так, едва слышно было. А если у нас хоть писк какой-нибудь раздавался, тут же кричали, что убьют.

– А как же они власти оповестили?

– Выпустили одного парнишку, местного, с требованиями к властям. Сидеть на полу было очень тяжело. Особенно для меня. Когда Кирилла Петровича они согласились вместо меня взять, я подняться на ноги не могла. Отекли и не двигаются. От сидения или от стресса, сама не знаю. Они не соглашались поначалу даже, чтобы дети мне помогли. Боялись, что со мной кто-нибудь выскользнет.

– А он... он что делал, когда вы его последний раз видели? – Оля едва сдерживала рыдания.

– Стихи читал.

– Стихи? – Завуч и Оля округлили глаза.

– Ну да, Блока, Есенина, Симонова. Они ему разрешили, чтобы детей успокоить. Они ведь еще не старые оба. Один парень совсем молодой, лет двадцать с небольшим. Второй за тридцать. Заломов, перед тем как к нам попасть, все о них разузнал, кто они такие, за что сидели и так далее. Оказалось, что молодому парню на зону девушка письмо написала, что ждать его не будет, другого нашла.

– Он бузить, наверное, начал. – Завуч, живущая здесь долго, не понаслышке знала местные нравы. – Остальных взбудоражил. Так часто бывает. Его, чтобы бунт в лагере не возник, – в карцер. Они после этого озлобляются, как звери лютые становятся. Подговорил кого-нибудь из корешей, охрану могли убить и сбежали. Вот кто их на этот дом навел? А возможно, случайность? Дом на окраине, у самого леса.

– Как же вы все-таки вышли оттуда? – Оле хотелось знать все до мельчайших подробностей.

– Когда Кирилл Петрович «Письмо к матери» есенинское читал, они, видно, прислушиваться стали. Один даже, расчувствовавшись, спросил, в состоянии ли я доползти до дверей. А я не могла! Ноги словно чужие стали, отнялись, и все! А там ведь еще дальше самой идти – сени, крыльцо. Потом Кирилл Петрович прочитал строчки из стихотворения Симонова:

 
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.
 

– Это о предательстве солдатской жены, которая не пожелала дожидаться его с фронта? – закивала завуч.

– Ну да. Так после этого тот самый, что первый раз приходил, говорит мне: «Давай, мать, я тебе подняться помогу». И довел меня до дверей.

– Аж в сени вас вывел, – добавила завуч. – Вас там сразу за дверьми на крыльце подобрали.

– Да, я попробовала со ступенек сползти. Мне совсем плохо сделалось. Дальше кто-то меня подобрал, военные какие-то и в управу отвезли. Все выспрашивали про дислокацию, будто сейчас война: где бандиты расположились, где ребята?

– А он, Кирюшенька... он остался! – Оля не могла больше сдерживаться. Слезы сами катились из глаз. Обида переполняла все ее существо. – Как, как такое могло случиться именно с ним? – с досадой повторяла она вслух. – В день нашей свадьбы! Этого не может быть! За что это мне?

– Военная часть вся в полном составе здесь, – успокаивала завуч Олю.

– ОМОН?

– У нас тут никакого ОМОНа нет. Солдатиков понагнали. Может, спецотряд МВД прибудет. Когда в колониях бунт начинается, всегда спецотряд приезжает.

– Они его спасут? – Оле хотелось услышать твердое «да».

Женщины переглядывались, будто знали то, чего не хотели рассказать Оля.

– Корреспонденты отовсюду понаехали, – как бы разговаривая сама с собой, бормотала завуч, – их не подпускают, дом окружили со всех сторон.

Оля, испуганно поднимая глаза то на одну, то на другую коллегу, ожидала услышать от них что-то еще.

– Выпейте чайку, я его на брусничном листе заварила, – уговаривала Олю завуч, показывая на самовар.

Оля мотала головой.

– А ребята у вас такие дружные. И о Кирилле Петровиче заботятся. Особенно девочки! – чувствуя себя виноватой перед Олей, пробовала утешать пожилая учительница.

– Да-да, я знаю. Ездила с ними в летний лагерь, – механически отвечала Оля, думая о своем. Зачем, зачем он полез в это пекло? Подумал ли он о ней в тот момент, когда принимал решение? Бросить все: свадьбу, их любовь и ее, Олину, жизнь. Как он мог?

– Если не договорятся с зэками, то штурмовать будут... – Завуч, нервно постукивая карандашом по столу, вновь принялась размышлять вслух.

– Когда? – с ужасом вскинулась Оля.

– Ночью... Это ночью обычно происходит.

– Они договорятся, обязательно договорятся, зачем штурм? – вскочив, раскричалась Оля. И вдруг, приняв решение, твердо объявила: – Я должна туда пойти.

– Военные вас не пустят.

– Я все объясню, скажу, что я...

– Ну что, что вы скажете? Туда даже родителей наших местных детей не подпускают.

«Действительно, что я могу сказать: учительница, коллега по работе? Любовница? Нет, невеста! Какое-то идиотское слово – невеста. С невестами так не поступают. На невестах женятся. А он решил... нет, не буду даже думать о том, что он решил. Он решил, что дети важнее, чем я! Вот!» – проносилось у Оли в голове.

Звонок мобильного телефона отвлек ее от печальных мыслей.

– Ба, это ты?! – На лице девушки было написано разочарование.

Она все еще ждала звонка от Кирилла. Не важно, что ей рассказывали, как бандиты у всех отняли сотовые. Да и батарейки, наверное, давно уже сели. Она все равно продолжала надеяться.

Бабушка говорила о сильном мужском характере, о том, что настоящий мужчина должен был поступить именно так, пыталась когда-то объяснить ей именно это.

– Ничего не помню. Не хочу помнить! – кричала Оля.

Татьяна, как могла, утешала внучку. Но слова утешения не действовали. Трубку перехватил отец. Услышав дрожащий голос Оли, он по-военному отдал приказ:

– Коль сама приехала, не раскисать!

Мама спросила: ела ли она что-нибудь? Взяла ли теплые вещи? Где будет спать?

– Я не буду спать, – злясь на себя и на всех, огрызнулась Оля. – Почему ты не спрашиваешь, где и как будет спать он?

Мама вздохнула и пожелала ей удачи.

– Выпейте, Олечка, таблетку, – предложила учительница истории, видя, как та мается и не находит себе места.

– Что это? – не взглянув на упаковку, вскинулась Оля.

– От сердца, от нервов, вы успокоитесь, все пройдет.

– Давайте. – Оля проглотила лекарство.

Через полчаса прямо за столом в директорском кабинете Оля, положив голову на руки, задремала. Ей снилась свадьба, Маша с Дашей, несущие свадебный шлейф ее платья. И Лелька. Она что-то кричит и тормошит Олю.

– Просыпайтесь! – кричали обе женщины. – Все кончилось! Их освободили!

– Жив? – разомкнув глаза, спросила Оля.

– В больницу районную всех увезли, – сказала московская коллега.

– Всех? – удивилась Оля.

– Кто ранен, – пояснила завуч местной школы.

– Значит, он... – Не договорив, Оля выскочила на улицу.

– Погодите, я мужу позвоню, до больницы десять верст...

– Ну и что?

– По бездорожью, – добавила завуч. – У нас «газик» военный. Списанный купили. А впрочем, звонить не буду, пойдемте прямо ко мне. Я мужа подниму.

«Газик» трясся по ухабам, подпрыгивая и урча.

Наконец лесная дорога закончилась, показались кирпичные двухэтажные строения.

– Санчасть, – пояснила завуч. – Нам туда.

Они подъехали к основному корпусу, где затертая надпись гласила: «Приемный покой».

Выскочив из машины, Оля ворвалась в здание. В приемном покое ни души.

Дальше в памяти фрагменты, как несмонтированная кинопленка.

– Где все? – кричит она и рвется в одну за другой запертые двери. Вылетев в коридор, где что-то мелькает, еще раз кричит в пустоту: – Где Заломов?

Она несется вслед за появившейся женщиной в белом халате, толкающей впереди себя каталку. В ней наверняка он, ее Кирилл!

Прикрепляя на ходу прозрачный пузырь с кровью, женщина распахивает перед собой двери. Одну за другой. Много дверей. У Оли кружится голова.

– Вам туда нельзя, – строго говорит кто-то Оле.

Она падает. Острый запах хлорки и какого-то еще лекарства бьет в нос. Забытье. Очнулась Оля на больничной койке. Перед ней склоненный мужчина в белом халате. Очки и чеховская бородка, верно, земский врач?

– Как дела? Как вы себя чувствуете? – мягко спрашивает он.

– Я к Заломову, что с ним? – Оля пытается вскочить с койки.

– Лежите спокойно. Давайте поговорим.

Напряжение на лице Ольги сменяется мертвенной бледностью.

– Он... жив?

– Вы его родственница? – почему-то издалека начинает доктор.

– Я-я... – не в состоянии вымолвить слово «невеста», Оля выдыхает: – знакомая.

В эту минуту Оля сама себе кажется мелкой и незначительной по сравнению с Кириллом, о котором здесь все знают и говорят.

– Я коллега, я знакомая Заломова, – мямлит она, но, набравшись мужества, твердо произносит: – Я его очень близкая знакомая.

– Близкая? – Доктор многозначительно смотрит на нее. – Приехали выручать?

Оля согласно кивает.

– А его родственники, случайно, сюда не приехали?

– Что, с ним так плохо? – Из глаз Оли катятся слезы. Ком подкатывает к горлу. Давясь от слез, она крепко трясет пожилого доктора за рукав: – Скажите мне правду, я выдержу, я видела, его на каталке везли?

– Разбираетесь в медицине?

– Да, – шепчет Оля. Громко говорить почему-то нет сил. – У меня бабушка медсестра.

Врач хмыкает.

– Она военная сестра, всю войну прошла.

– Это меняет дело. – Врач гладит Олю по голове, словно случилось что-то с ней, а не с Кириллом. – У него то все в порядке. Сквозное ранение... в предплечье. Пуля по касательной прошла. Но большая потеря крови. Нужна кровь.

– Я же видела кровь, у вас ведь есть кровь! – Прорезавшийся голос Оли звучит хрипло. Она пытается сесть на кровати.

– Успокойтесь. У нас есть кровь, даже очень много. Только у него редкая группа, – поясняет доктор, глядя на Олю как на больную. – Я интересуюсь, может, с вами прилетели его отец, мать, сестра?

– Нет. У него есть только отец, он там, в Москве, и... – Оля качает головой, которая совсем ее не слушается.

– Ничего страшного, не волнуйтесь вы так, милая девушка, не убивайтесь! Я уже из центра заказал. Обещали на вертолете доставить. У него ранение хорошее, повезло.

– Как вы можете такое говорить? «Хорошее ранение»?! – возмущается Оля.

– Не задеты важные органы, – мягко, как душевнобольной, поясняет врач. Он странно смотрит на Олю: – Вы себя сейчас берегите! Себя!

Только теперь Оля осознает, что на ней больничная одежда и она на больничной койке.

– Доктор, а действительно, что со мной?

– Теперь давайте поговорим о вас.