Текст книги "Твоя примерная коварная жена"

Это был первый случай за двадцать лет семейной жизни, когда Сергей сказал что-то подобное. Познакомились они в первый же месяц, как приехали вместе с подругой в небольшой областной центр на Волге. Их курс был последним, для которого распределение еще существовало, и отправили их в одно и то же строительно-монтажное управление, набиравшее инженеров-строителей. Две молоденькие, симпатичные, не нюхавшие пороху москвички, одна коренная, другая приезжая, Эля Яблокова и Эля Фалери оказались в новой непривычной для себя обстановке, где пришлось с нуля доказывать, что ты что-то из себя представляешь.

С детства мечтающей о карьере строителя Эле Фалери нравилось ходить на работу, и, несмотря на то что выросла она при «мамушках и нянюшках», неприкаянный быт ее совсем не смущал. Эля Яблокова, за пять лет учебы наевшаяся казенного общежитского уюта, тут же принялась обустраивать их общий дом, мечтая о собственной квартире, но пока с азартом переклеивая обои в выделенной им на двоих комнатушке.

Впрочем, собственные квартиры им обещали дать довольно скоро. СМУ, в котором они очутились, строило дома довольно активно и жильем работников обеспечивало. Правда, только семейных. Одиноким, как в одном хорошем фильме, предоставлялось только общежитие.

Впрочем, одинокими подруги оставались недолго. Бжезинская была уже два года как замужем, и ее Борис не стал оканчивать институт в Москве, чтобы не расставаться с женой. Доучился до Нового года и бросил, переехав вслед за супругой в город на Волге. Спустя месяц им дали квартиру. За второй Элеонорой практически с первых дней жизни в новом городе начал ухаживать Сергей Бутаков, молодой, подающий надежды врач, тоже оказавшийся здесь по распределению. Их свадьба была менее шумной, но такой же веселой, как у Бжезинских, и квартиру Элеонора Бутакова получила практически сразу после этой свадьбы, в апреле.

Бжезинская на их с Сергеем свадьбе была уже беременна Сашкой, ее первенец родился в сентябре, а Бутакова несколько лет не могла забеременеть, без устали ходила по врачам, ужасалась возможному бесплодию, мучилась сама, мучила Сергея, плакала и успокоилась лишь спустя два года, когда у них с Сергеем родилась Вика. Красавица и умница.

У Бжезинских через три года появилась еще и Варька, которой Элеонора Бутакова стала крестной. А им с Сергеем второго ребенка бог так и не дал. Впрочем, они и за первого были очень благодарны Всевышнему. К рождению Варьки они уже создали «ЭльНор» и работали не покладая рук все трое – две Элеоноры и Борис. Сергей же все эти годы оставался чуть в стороне, продолжая трудиться в медицине. Элеонора ему не мешала. Денег им хватало с лихвой благодаря процветанию «ЭльНора», к предпринимательству муж был не склонен совершенно, занимался тем, чем хотел, и коллеги его уважали, а больные любили.

Женой он гордился, ее боготворил, а дочку обожал, так что семейных ссор и конфликтов у них никогда не возникало. И вот поди ж ты, впервые за столько лет Сергей Бутаков вдруг решил, что его жена не права. Да еще и обвинил ее в предательстве. Все рушилось. Бутакова ощущала себя стоящей на вершине высокой скалы, от которой откалывались и летели в пропасть огромные валуны, площадка под ногами становилась все меньше и меньше. Пронзительный ветер свистел в ушах, оставляя чувство неизбывного одиночества. У нее не было теперь любимого дела, которым она жила. Финансовой защиты. И, как оказалось, опоры на Сергея, которому она привыкла доверять безоговорочно.

– Ты хочешь от меня уйти? – спросила она дрогнувшим голосом. Понимание, что муж не хочет больше с ней жить, пришло откуда-то из космоса, зацепилось за неведомый, острый, торчащий в мозгу крючок и больше не уходило, перекрывая доступ кислорода.

– Не уверен, что все так окончательно и безвариантно, – усмехнулся он. И это была не его усмешка, непривычно холодная и издевательская. – Я вообще ни в чем не уверен, Эля, кроме того, что в последние дни ощущаю рядом с собой не ту женщину, на которой когда-то женился.

– Ну и пожалуйста, я и без тебя проживу, – крикнула Бутакова, поставила на стол, практически отбросила от себя чашку, горячий чай выплеснулся на скатерть, оставляя некрасивые пятна, выскочила из кухни и заперлась в спальне. Плакать.

Чудище под названием «ЭльНор» пожирало всю ее прежнюю жизнь, уютную, спокойную, комфортную. Но сдаваться на милость врага без боя она не собиралась.

Слез больше не было. Лежа на огромной кровати, которую они с Сергеем делали на заказ, потому что в магазинах ничего подобного не продавали, она прокручивала в голове варианты своих последующих действий. Ее первая попытка – раздуть скандал с помощью Натальи Удальцовой и ее связей – закончилась тем, что Элеонора нашла труп в бассейне отеля. Это были не самые приятные воспоминания, и она передернула плечами, вспомнив плавающее в воде безвольное тело, бывшее когда-то человеком. И откуда оно там взялось, вот что интересно.

Что ж, раз план «А» не удался, переходим к плану «Б». Он был у нее в голове, четкий, прекрасный, разработанный до мельчайших деталей. На этот раз все должно было получиться. Репутации Бжезинской, а вместе с ней и могуществу «ЭльНора» нужно было положить конец. Элеонора Бутакова встала с кровати, вытерла все еще мокрое лицо краем атласного одеяла, достала из ящика туалетного столика ручку и лист бумаги и начала писать заявление на увольнение. Она была уверена, что Бжезинская подпишет его сразу и с радостью, тем самым сжигая за собой все мосты.

Спустя два дня деловые круги города со всех сторон обсуждали и обсасывали небывалый скандал – второе лицо «ЭльНора» Элеонора Константиновна Бутакова назначена главным инженером в фирму «Ганнибал», возглавляемую непримиримым врагом Элеоноры Бжезинской Эдуардом Гороховым. Небывалая рокировка могла объясняться только одним – «ЭльНору» объявлена война не на жизнь, а на смерть. И в этой войне пленных не будет брать ни одна, ни вторая сторона, а любая стрельба будет вестись на поражение. Как в прямом, так и в переносном смысле.

Глава шестая

Наши дни

Элла

Вялость не проходила. Каждое утро Элла вставала с кровати такой уставшей, словно и не ложилась в постель накануне, а проводила все ночи, разгружая вагоны. Когда они еще не были врагами, а близкими людьми, муж любил вспоминать, как в юности разгружал вагоны, чтобы заработать немного денег и помочь матери.

Слушая его рассказы, она всегда пыталась представить, каково это – подставить спину под тяжеленный мешок с мукой или сахаром, непроизвольно согнуться под его тяжестью, сделать несколько неуверенных шагов, а затем пойти ровно, аккуратно, боясь упасть со своей неподъемной ношей.

Сейчас ей казалось, что она физически ощущает, как наливается болью каждая мышца, растянутая, надорванная тяжеленным грузом, как дрожат ноги, как слабость разливается по всему телу, противная, нудная, как осенний дождь, моросящий за окном, как мутится в глазах, заливаемых холодным потом, как гулко бухает сердце и покалывает губы от нечеловеческой нагрузки.

Когда они с Норой недолго жили в рабочем общежитии того СМУ, куда их отправили по распределению, вахтерша, тетя Маиса, называла такое состояние словом «надсада». Они тогда обсуждали прораба Степана Петровича, который ходил неуверенной походкой, тяжело кашлял, отчего на лбу у него вздувались синие жилы, толстые, узловатые, страшные, он дрожащими, неверными пальцами скручивал папиросу, просыпая махорку, вытирал струящийся пот со лба, чуть слышно бормотал под нос какие-то витиеватые ругательства.

По Степану Петровичу всегда было видно, что ему худо. Так худо, что и не описать. И на вопрос, чем же он таким болеет, заданный как-то вскользь Норой, тетя Маиса и объяснила серьезно, что у прораба «надсада».

Из ее путаных объяснений Элла тогда так и не поняла, что же это такое, но запомнила, что возникает надсада, когда работы слишком много, когда постоянная ответственность за дело, за других (а Степан Петрович после смерти жены один тянул четверых сыновей) подтачивает изнутри, забирая не только силы, но и само желание жить.

Вот она сейчас чувствовала себя именно так. Новые условия, в которых ей приходилось работать, непривычная атмосфера в коллективе, новые задачи, не встречавшиеся ранее, но поставленные перед ней во всей своей суровой очевидности, заставляли организм функционировать на каком-то новом, доселе неизвестном уровне выносливости.

Надсада проявлялась постоянным чувством голода и при этом отвращением при виде любой поставленной перед носом пищи, наваливающейся несколько раз в день дурнотой, заставляющей садиться в кресло и опускать на сложенные на столе руки голову. Однажды ей стало плохо так внезапно, что она поняла, что не дотянет до стула, а потому села прямо на пол, изрядно напугав сослуживицу.

По утрам она просыпалась в мокрой пижаме, хоть выжимай, на влажной, даже липкой простыне, отчего чувствовала к самой себе небывалое отвращение и тихо радовалась, что в постели рядом больше нет мужа. Пожалуй, она бы со стыда сгорела, если бы он видел ее такой, мокрой, жалкой, беспомощной.

Но хуже всего были не физические, а моральные муки. Ее душу терзали демоны, и впервые за очень долгое время она была не в ладу сама с собой. Она совершила подлость по отношению к лучшей подруге, которая за двадцать шесть лет стала ей ближе, чем сестра, которой у нее никогда не было. Эта совершенная подлость выжигала изнутри, и Элла была уверена, что ее надсада вызвана именно этим. Более того, из-за совершенной подлости ее разлюбил муж. И это обстоятельство тоже отравляло жизнь, хотя Элла всячески уговаривала себя, что ей все равно, что она взрослая, самостоятельная, эмансипированная женщина, которая и сама со всем справится. Мама же справилась.

Тяжело вздохнув, она встала с постели, с отвращением сдернула влажные простыни, ежась от утреннего холода, стянула мокрую от пота пижаму и пошла в ванную комнату, волоча за собой все тряпье. Под душем она немного согрелась и пришла в себя, почувствовав зверский голод. Дрожа, теперь уже от нетерпения, выскочила из душа, натянула махровый халат, накрутила на голове тюрбан из полотенца и помчалась на кухню, щелкнула кнопкой чайника, забросила специальные таблетки в швейцарскую, варившую очень приличный кофе машину и открыла холодильник в поисках того, чем можно было бы поживиться.

На верхней полочке лежали круассаны с джемом, сырокопченый сервелат, который Элла с детства очень любила, розовые мясистые азербайджанские помидоры, даже в унылом сентябре сохраняющие радостную праздничность лета. Слюна наполнила рот в предвкушении вкусности и тут же стала горькой, вязкой, вызывающей тошноту. Элла в отчаянии захлопнула холодильник и позавтракала двумя чашками кофе с куском черного хлеба. От этой еды ее не тошнило.

Заставив себя «собраться в кучу», она натянула свободные черные брюки, тонкий свитерок, мазнула помадой по губам, с неудовольствием оглядев в зеркале бледное лицо с синяками под глазами, и снова привычно подумала: «Хорошо, что муж не видит».

В машине у нее снова закружилась голова и в желудке засосало от голода. «Совсем ты, мать, плоха стала», – сердито подумала она и поехала на работу, воевать с ветряными мельницами, выстраивая в голове план на предстоящий день.

Примерно за квартал до офиса Элла увидела стоящего на перекрестке мужа и обрадовалась так, что сердце вновь забилось стремительно, подскочив куда-то к горлу. Несмотря ни на что, он был когда-то горячо любимым, а нынче просто близким ей человеком, и видеть родное лицо было радостно и приятно. Слишком холодные чужие лица окружали ее в последнее время.

Она начала притормаживать, чтобы открыть стекло, помахать ему рукой, крикнуть что-то хорошее, например, что она будет ждать его на парковке и они смогут поговорить о том, что происходит между ними. Муж тоже поднял руку, и Элла решила, что он приветствует ее, но тут что-то ударило в лобовое стекло, отчего оно рассыпалось на мелкие осколки, засыпавшие приборную доску, руль, ее колени и живот. Она интуитивно зажмурилась на мгновение, но тут же силой воли заставила себя открыть глаза, чтобы не попасть в аварию, автоматически повернула на нужную ей улицу, въехала за поднявшийся перед ней шлагбаум, завернула на парковку и остановилась, оглушенная тем, что только что произошло.

Муж швырнул в ее машину камень. Швырнул на скорости, что многократно увеличило риск травмы. Если бы она не притормозила, то камень мог попасть в голову. Получается, что муж хотел ее убить? Боже мой, это же бред какой-то. Этого не могло быть, но тем не менее крошево разбитого стекла неопровержимо доказывало правоту ее страшной догадки. Как с этим жить дальше? Опустошенная, она сидела в машине, пытаясь найти внутри себя подсказку к ответу на этот вопрос, но в голове звенела пустота. Гулкая, мертвая, немая.

Со стороны входа в офисное здание бежал охранник. Кажется, его звали Глеб. Сейчас она не могла точно назвать даже свое собственное имя, не то что имя какого-то охранника. Вновь навалилась дурнота, в которой качалось перепуганное мужское лицо. Шевелились губы, но звука она не слышала. Эти губы отчего-то показались ей смешными. Он вообще был смешным парнем, этот самый Глеб. Кажется, Глеб. Интересно, есть ли у него жена, и если есть, то швыряет ли он в ее машину камнями? Или у этих молодых еще нет машины?

Да, вот еще смешное. Ее пытались забить камнями, как будто она прелюбодейка. Или это наказание за измену? Но ведь изменила она не мужу. Кажется, в Библии существовало восемнадцать грехов, за которые полагалась подобная казнь. Нужно будет как-нибудь найти, в чем именно эти грехи заключались. Глядишь, и найдется, за что именно муж хотел ее наказать. Это была последняя мысль, за которую зацепилось сознание Эллы перед тем, как она погрузилась в глубокий обморок.

* * *

Наши дни

Нора

Ее пожирало пламя. Она просто физически ощущала, как гудит внутри ровный мощный огонь, как трещат снопы и разлетаются искры, как жар струится по венам, разогревая кровь, заставляя голову и тело пылать, несмотря на сентябрьскую сырость.

У пламени было имя. Ненависть. Мощная, целенаправленная, неукротимая ненависть, от которой во сне скрежетали зубы. Если бы ей в детстве сказали, что когда-нибудь она сможет так яростно ненавидеть, Нора ни за что бы не поверила. И если бы в молодости ей сообщили, что объектом столь страстной нелюбви станет Элла, верная, надежная Элка, с которой они были свидетельницами на свадьбах друг друга, она бы рассмеялась фантазеру в лицо.

Подружка давно стала ее тенью, ее вторым я. Она знала все Норины тайны и робкие радости. Кроме мужа, только она знала, что Нора спит, не выключая маленького ночника, потому что до остановки дыхания боится темноты и живущих в ней чудовищ. Только при Элле она не стеснялась в минуту задумчивости ковырять пальцем в носу. Была у нее такая оставшаяся с детства то ли слабость, то ли просто дурная привычка.

Она и сама не знала, кто из них первый придумал создать «ЭльНор». За давностью лет кануло в вечность, чья это была идея, но название фирмы родилось сразу у обеих, и ни у кого не вызывало вопросов. «ЭльНор». Элла и Нора. Две половинки единого целого.

Нет, с самого первого дня их знакомства было понятно, что они очень разные. Одна – коренная москвичка из балетно-чиновничьей среды. Вторая – деревенщина из маленького поселка под Урюпинском. Одна – роскошная, элегантная, уверенная в себе красавица, вторая – неуклюжая простушка, обожающая пончики с корицей. Одна рисковая и смелая, вторая вечно сомневающаяся в себе. Они оставались непохожими всегда, даже тогда, когда обе очень сильно изменились под воздействием обстоятельств.

В какой момент эта непохожесть стала раздражать Нору? У нее не было ответа на этот вопрос. Ей казалось, что просто в какой-то момент она проснулась утром и поняла, что ей не будет покоя, пока по земле ходит Элла. И даже тот факт, что сейчас своими действиями Элка угрожала безопасности и стабильности их бизнеса, не имел основополагающего значения.

Элла могла вести себя тише воды, ниже травы, ничего не предпринимать и вообще не ссориться с Норой, согласившись на все ее предложения и условия. От этого Нора не стала бы ненавидеть ее ни на йоту меньше. Ее внутренний жар могло остудить только полное физическое устранение раздражающего фактора. А это означало, что Эллу нужно убить.

Мысль эта, промелькнув в голове впервые, ужаснула, оставив чувство опустошения. Нора не была убийцей. То есть та Нора, которую она привыкла каждое утро видеть в зеркале, не могла быть убийцей. С этим убеждением она прожила сорок три года и, как оказалось, ошиблась.

По крайней мере, когда мысль вернулась, а потом начала приходить регулярно, снова и снова, в ней уже не было ничего пугающего. Убить – на самом деле просто, особенно если обладаешь высоким интеллектом и умеешь продумывать мельчайшие детали. Нора умела.

План убийства был простым, легко выполнимым, а главное, практически ненаказуемым. И человек, готовый помочь Норе воплотить его в жизнь, нашелся очень быстро. Это был человек из самого ближнего Элкиного круга, ближе не бывает.

Маховик преступления был уже запущен, оставалось только ждать. Но именно ждать Нора не умела. Так было с раннего детства. Ожидания Нового года, экзамена, первого свидания с новым кавалером были одинаково невыносимы. Минуты растягивались на часы, часы на сутки. Норе всегда казалось, что циферблат издевается над ней, отодвигая стрелки все дальше и дальше от заветной цели.

Ее одинаково раздражало стоять на остановке в ожидании автобуса и терпеть, пока закипит чайник. Она сама была стремительной и порывистой, и растянутая вечность ожидания кололась как чужой, кусачий свитер, который хотелось стянуть через голову и отбросить в сторону. Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Это действительно правда. Особенно когда долго и мучительно ждешь чьей-то смерти.

Она отдавала себе отчет, что задуманный ею план может оказаться несмертельным. Что ж, Элкина инвалидность ее тоже вполне устраивала. По крайней мере, не будет путаться под ногами, сосредоточится на собственном здоровье и перестанет строить планы, как уничтожить «ЭльНор». Такое избавление от проблемы, хоть и не было радикальным, тоже годилось. В конце концов, она не зверь.

Нора прошла в ванную комнату, скинула невесомый халат – пышную пену умопомрачительно дорогого кружева, критически оглядела в большом зеркале свою обнаженную фигуру и переступила порог душевой кабины.

«Пожалуй, нужно сауну включить, – лениво подумала она, подставляя лицо колким струйкам воды, бившим наотмашь, не жалея. – Когда на улице осень, причем такая, как в этом году, классическая, мокрая и холодная осень, заставляющая все время мечтать о том, чтобы, как кошка, закрыть нос мягкой пушистой лапой, нет ничего более приятного, чем влажный, горячий жар сауны, сравнимый с бушующим в ней самой пламенем».

Сауна, потом бокал глинтвейна, упоительно пахнущего корицей, яблоками и апельсинами, затем мохнатый шерстяной плед, привезенный Эллой из Англии. Нора сама бывала в Англии десяток раз, но почему-то так и не догадалась купить себе тяжелый плед из овечьей шерсти, под которым можно было бы спокойно провести ночь на Северном полюсе. Плед ей привезла Элла, и оказалось, что он очень уютный и домашний. Именно такой, какого не хватало ей в хозяйстве.

Черт, как-то некомфортно от того, что все лучшее, что было в ее жизни, каким-то образом связано с Эллой. Хотя нет, так думать нельзя. Эти мысли разъедают ее решимость избавиться от заклятой подруги раз и навсегда. В ее жизни было счастливое детство без Эллы, и будет стабильная и спокойная старость, в которой бывшей «подружайке» тоже не место. Нельзя тащить за собой в счастливое будущее груз из прошлого, каким бы привычным он ни был.

Точно. Элла – чемодан без ручки. Нести тяжело, а бросить жалко. Нора прислушалась к себе. Нет, в ее сердце нет места жалости, только неукротимая решимость. Все остальные чувства выжжены ненавистью дотла. А раз так, значит, пусть все идет своим чередом. Ждать осталось недолго.

Нора вылезла из душа, натянула на влажное тело мужнин махровый халат, в котором любила бродить по квартире, спасаясь от осенней сырости, решительно прошагала в гостиную, сгребла с дивана разостланный там красно-зеленый клетчатый шотландский плед, аккуратно и тщательно свернула его, запихнула в черный полиэтиленовый мусорный пакет, немного подумала, стянула с плеч халат, добавила его к пледу, накинула на голое тело длинное кашемировое пальто, не утруждая себя усилием завязать пояс, прошествовала к расположенным на улице мусорным бакам, спиной чувствуя на себе изумленные взоры наблюдающих поодаль соседей, и сгрузила свою тяжелую и неудобную ношу.

Освободившимися наконец руками она запахнула полы пальто, защищаясь не столько от возможных любопытных взглядов, сколько от осеннего ветра, и решительно зашагала обратно домой. Плед и мужнин халат были символами исчезнувшей навсегда жизни, и они не должны были больше заставлять ее думать о прошлом и мучиться воспоминаниями и сомнениями. Только вперед! Она – победитель. И у нее обязательно все получится.

* * *

Наши дни

Дмитрий Воронов

Определить личность мужчины, убитого в бассейне нового отеля, пока так и не смогли. Наиболее вероятная причина его гибели крылась в компании «ЭльНор», точнее, в той неразберихе, которая в последнее время творилась вокруг нее.

Борис Бжезинский и Элеонора Бутакова из фирмы уволились, и Бжезинская, по слухам, выкупила долю своего мужа и послала к черту свою ближайшую подругу и теперь рулила всем в одиночестве. Опять же по слухам, она взяла просто фантастический по размерам кредит, который грозил разрушить фирму, похоронив под обломками благополучие и самой владелицы, заключила договор на аренду огромного участка земли на краю города и затеяла строительство нового микрорайона. Продажа квартир в двух будущих домах была уже открыта, в прессе и на телевидении шла широкомасштабная рекламная кампания, требующая немалых ресурсов, и если бы не скандалы, сопровождавшие деятельность «ЭльНора», то она наверняка принесла бы результат.

«ЭльНор» строил качественно, цена на квартиры в новых домах была весьма привлекательной, а преимущества нового микрорайона, имеющего на своей территории все необходимое для автономной жизни, очевидны. Вот только ссора между учредителями, которая не сходила со страниц газет и обсуждалась на всех углах, а также убийство в отеле сослужили «ЭльНору» плохую службу. Потенциальные покупатели ждали, что Бжезинская, в одиночку руководящая фирмой, надорвется, совершит ошибку и угробит компанию. А потому не спешили расставаться с деньгами, вкладывая их в жилье и не зная, построят ли его. И в этом плане преступление работало против репутации «ЭльНора» и случилось, если, конечно, можно так выразиться в отношении убийства, очень вовремя.

Воронов запомнил слова главы службы безопасности «ЭльНора» Олега Меркурьева о том, что главным конкурентом компании является фирма «Ганнибал». Ее руководителя Эдуарда Горохова он лично не знал, но наслышан о нем был достаточно, чтобы понимать, что этот человек не отягощен избыточной моралью. Поставив цель развалить и подмять под себя «ЭльНор», он мог идти к ней любыми путями и добиваться любыми средствами. Горохова характеризовали как человека циничного, хитрого и жестокого. И давняя история с внезапной смертью двух свидетелей, давших показания против него, показывала, что на убийство он способен.

Сегодня Воронов приехал в «Ганнибал», чтобы встретиться с Гороховым и задать ему несколько вопросов. Офис его располагался тоже в центре города, практически в одном квартале от «ЭльНора», что Воронов счел дурным знаком. Правда, если Бжезинская сумела выстроить себе отдельное современное здание, стильное и удобное, то компания Горохова располагалась на третьем этаже обычной офисной многоэтажки, построенной в пятидесятые годы прошлого века, много и часто переходящей из рук в руки, а потому нуждающейся в серьезном ремонте.

Если в «ЭльНоре» все кричало об основательности, серьезности и отличном вкусе ее владельцев, то «Ганнибал» был просто безликим офисом с натяжными потолками «Армстронг» и без малейшего намека на изящество.

Секретарша Мила, сидящая в приемной у Элеоноры Бжезинской, тоже давала сто очков форы секретарше Горохова – расплывшейся, плохо одетой тетке непонятного возраста. На вид ей могло быть от тридцати пяти до шестидесяти.

– Вы к Эдуарду Николаевичу? – нелюбезно спросила она, когда Воронов зашел в приемную. – Вам назначено?

Воронов заверил, что он к Эдуарду Николаевичу и ему не назначено, но он уверен, что его примут. Лицо секретарши выразило недоумение, грозящее перейти в гнев, но произойти этой нехитрой трансформации Воронов не дал, достав служебное удостоверение. На лице отразились новые эмоции, среди которых Дмитрий без труда вычленил страх, а затем секретарша поднялась и, топая, помчалась в кабинет к шефу с тем, что им интересуется полиция.

О природе страха на лице секретарши стоило подумать. К примеру, у симпатяшки Милочки из «ЭльНора» личико страхом не обезображивалось, и полиции она не боялась. Но думать оказалось некогда, поскольку дверь открылась, и майор был приглашен в святая святых, кабинет бывшего мента, а ныне директора крупной строительной корпорации Эдуарда Горохова.

Внешне он оказался именно таким, как смутно помнил Воронов, – невысокий, плотный, лысый мужичок лет сорока – сорока пяти с неприятными глазами, в которых вместо зрачков прятались острые буравчики. Воронов просто физически ощущал, как они пропарывают кожу, пытаясь разобраться, что у него на уме, и принял вид «лихой и придурковатый», как предписано было Петром Первым вести себя перед начальством.

– Чем вызван интерес правоохранительных органов к моей скромной персоне? – спросил Горохов, не вставая из широкого удобного кожаного кресла. – Да ты проходи, садись, не стесняйся.

– Да вот, решил к тебе обратиться за советом, – делая упор на слове «тебе», сказал Воронов. – Ты же в прошлом мент, так что вдруг поможешь коллеге.

– Тамбовский волк тебе коллега, – Горохов засмеялся, обнажая редкие и гнилые зубы. Воронов невольно подумал, что, будучи человеком не бедным, он вполне мог позволить себе хорошего стоматолога, но отчего-то этого не сделал. Не считал нужным? Жалел деньги? Боялся врачей? Ответ на этот вопрос мог бы дать дополнительный штрих к портрету этого человека. – Я из конторы давно утек. Расстались мы не по любви. Развод наш мирным не был. Так что извини, помогать я тебе не буду. Если где накосячил, повесткой вызывай.

– И даже не поинтересуетесь, чем вызван мой визит? – Дмитрий специально перешел на «вы», меняя манеру разговора.

– А я не любопытный.

– И все же я бы хотел обсудить с вами убийство, случившееся в отеле «История».

– А я к нему каким боком? – казалось, Горохов не на шутку удивился. – Я к этому отелю не имею отношения. Его Бжезинская строила, у нее и спрашивайте, кого на ее еще не сданном объекте пришили.

– Во-первых, объект уже был сдан, и не знать этого вы не можете, – сухо сообщил Воронов. – А во-вторых, насколько мне известно, вы были крайне заинтересованы в получении заказа на строительство этого отеля, так что утверждение, что вы не имеете к нему отношение, ложно.

– Тю-у. Так это почти четыре года назад было. Конечно, я был заинтересован в таком жирном заказе. И переговоры с той дамочкой, что рулит отелем, проводил, и расчеты наши давал, и даже взятку предлагал. Но Бжезинская меня обставила тогда, обошла на повороте. Я с этим и не спорю.

– И что, взяла Удальцова взятку? – весело спросил Воронов. Зная Наталью, он представлял тот ответ, который получил от нее Горохов.

– Нет, – бизнесмен тоже засмеялся. Смех у него был скрипучий, неприятный. – Такой скандал устроила, истеричка. Бабу в бизнес пускать нельзя. Ее место у плиты – щи варить да детям сопли вытирать. Как только ее к серьезному делу допускают, так все, кранты, туши свет, сливай воду.

– Гендерное неравенство я с вами, пожалуй, обсуждать не буду. – Воронову ужасно захотелось дать Горохову в морду, аж руки зачесались. – Вернемся лучше к убийству в «Истории». Вы хотели получить этот заказ, но Элеонора Бжезинская, как вы выразились, обошла вас на повороте. Не захотелось ли вам, выждав время, взять реванш?

– Захотелось, – Горохов снова неприятно улыбнулся. – Не в моем характере спускать с рук бабские фортели. Поэтому реванш я обязательно возьму, это как пить дать.

– И как я должен расценивать ваше заявление? После сдачи объекта, незадолго до торжественного открытия отеля в нем находят труп неизвестного мужчины. К владельцам отеля и к его коллективу труп никакого отношения не имеет. И совершенное убийство кидает такую мощную тень на репутацию «ЭльНора», что продажи у фирмы падают. И все это как раз на стадии запуска нового крупного проекта. Вы следите за моей мыслью?

– Слежу-слежу, не беспокойся. Я все-таки мент, хоть и бывший. Хочешь сказать, что это я мужика грохнул, чтобы на фифу Бжезинскую тень навести и жизнь ей изгадить? Не-а, не получится у тебя трупак этот на меня повесить.

– А если получится?

– Все, мужик. – Горохов наконец-то встал из своего кресла, видимо, давая понять, что аудиенция окончена. – Разговора у нас с тобой не будет. Накопаешь чего, вызывай повесткой. Я тебе уже это сказал. Сейчас повторяю. А пустой базар вести мне некогда.

Воронов тоже встал и пошел к дверям, обдумывая все, что только что услышал.

– Да, вот еще, – остановил его Горохов. – Что касается Бжезинской, то ты запомни, что фирмы ее скоро не будет. И дай бог ей не оказаться погребенной под обломками великолепного «ЭльНора».

– Я запомню, – кивнул Дмитрий. – Но и ты, – он снова сделал упор на этом слове, – запомни. Если с головы Бжезинской упадет хоть один волос, я лично тебе яйца оторву.

– У тебя на нее стоит, что ли? – удивленно спросил Горохов. – Ты чего, как цепной пес, на ее защиту кидаешься? Никогда не понимал, чего в ней мужики находят. Баба должна быть в теле. А эта плоская, как доска. Ни кожи, ни рожи, одно кривлянье. Строит из себя королеву, а сама – обычная… – И он произнес грязное ругательство.

Воронов в мгновение ока пролетел через весь кабинет и, не владея собой, все-таки выбросил кулак в сторону круглого, похожего на блин лица. Лязгнули зубы, костяшки пальцев засаднило, и рука тут же стала мокрой и липкой от крови. Бизнесмен Эдуард Горохов пролетел полметра, что отделяли его от белой стены кабинета, и смачно впечатался в нее головой.