Текст книги "Твоя примерная коварная жена"

Глава вторая

1984 год

Эля Яблокова

Запах яблок плыл над поселком, окутывая печные трубы, телевизионные антенны, листву и даже бескрайние просторы неба. Лето в этом году оказалось щедрым на урожай. Ветви клонились под тяжестью яблок, двор был засыпан хрустким, сочным, бело-желто-красным ковром. Не выключалась соковарка, и Эля как зачарованная сидела и наблюдала за бегущей розовой, густой, словно масляной струйкой из резиновой трубочки, натянутой на носик широкой алюминиевой кастрюли.

Мама по обыкновению была на работе, председатель сельсовета, «не хухры-мухры», поэтому сок гнала и джемы варила бабушка, маленькая, сухонькая, в кипельно-белом платочке, повязанном вокруг седой головы.

С хозяйством – доением коровы, приготовлением обеда в широкой русской печи, мытьем полов, стиркой и полосканием белья на реке бабушка справлялась как нельзя лучше, а вот с Элей сладить не могла. Бедовая росла девка, вот те крест, бедовая.

Пожалуй, наблюдение за падающими в недра бутылки яблочными каплями было единственным, что могло заставить подвижную Элю усидеть на месте. Бабушка называла ее не иначе, как «супарень». Эля даже общаться предпочитала с мальчишками, лазая по крышам сараев, через заборы в погоне за яблоками из чужого сада (как будто своих ей было мало), скача весной по тронувшимся на реке льдинам. Синяки на коленках не заживали практически круглый год, а ожоги от крапивы и порезы от травы все лето.

Эля пыталась на домашней кухне создать бертолетовую соль, взрывала пистоны, кормила паука, который сплел паутину в туалете, и не давала никому от этой паутины и ее жителя избавиться. Она была не толстой, но по-детски пухлой, с круглыми щечками, крепенькими ножками, ловкими ручками, немного нескладной, как все подростки, с зарождающимися на лбу прыщиками.

Впрочем, собственная внешность не интересовала ее ни капельки. Эля никогда не задумывалась о том, красивая она девочка или нет, и очень бы удивилась, если бы ей кто-то сказал, что можно так ставить вопрос. Девичьи заботы о завитости челки, пышности завязанного хвоста или марке джинсов казались ей никчемными. Думать о подобном было глупо, когда на свете существовало столько по-настоящему увлекательных вещей.

– Бедовая девка. Хлебнешь ты с ней, – приговаривала бабушка. Мама только вздыхала. После рабочего дня она обычно не могла разговаривать, не было ни сил, ни голоса. В центральном поселке крупного совхоза работа у мамы находилась всегда. Он у них считался одним из лучших в районе. Держать в узде крепко пьющих мужиков, блюсти паритет с председателем совхоза, искать общий язык с областными властями и райкомом партии было непросто. А еще и дочь растить без мужа. Девочка-то хорошая, умненькая, плохого не сотворит. А что не женственная, так, может, и не хуже. Внимания мужского сызмальства не привлекает. Да и мальчишечья ватага, в которой она на равных правах, тоже защитит, в обиду не даст.

Эля мамины сложности понимала прекрасно и подводить ее не собиралась. Дочка председателя сельсовета всегда на особом счету. С нее и спрос строже, чем с остальных. Как мама сможет кого-то раскритиковать, если ей в ответ на непослушную дочку показывать будут. Поэтому Эля и училась хорошо, лучше всех в классе, и старалась особо не бедокурить, чтобы маме не пришлось за нее краснеть.

Сейчас она стояла по щиколотку в глине посредине окраинной поселковой улицы и сосредоточенно думала, что ей делать дальше – бежать домой босиком, чтобы отмыть ноги от липкой грязи, или рискнуть испачкаться еще больше, но все-таки достать засосанные коварной лужей сандалии. Сандалии было жалко, мама всего-то в начале лета привезла их из областного центра, да и бабушка будет ругаться, что она опять что-то потеряла. Но чмокающая под ногами глина казалась похожей на большую злую лягушку, грозящую сожрать ее целиком, и становиться на карачки, шарить под мутной жижей руками, пытаясь найти сандалии, было противно.

– Ты чего, застряла? – рядом с задумчивой Элей остановился велосипед, управляемый первым поселковым красавцем, которого звали отчего-то женским именем Тося.

Этим летом он закончил школу, поступил в Московский медицинский институт и на днях уже должен был отправиться на учебу, чему Эля втайне завидовала. Больше всего на свете она мечтала уехать из родного, пропахшего яблочным духом поселка в Москву, кажущуюся ей сказочным, волшебным местом, где сбываются любые мечты.

В прошлом году мама возила ее в столицу на осенние каникулы, и Эля потом долго не могла отойти от поездки, вспоминая широкие проспекты, высокие дома, нарядные театры, торжественные музеи и толпы вечно спешащих куда-то людей с невыспавшимися лицами. И вот теперь Тося будет там жить.

– Застряла, – призналась она, краснея. Тося нравился всем поселковым девчонкам без исключения, и если бы Эля была чуть менее гордой, то, пожалуй, призналась бы себе, что немного в него влюблена, так же, как остальные. – Сандалии в глину засосало. Вот стою, думаю, как достать.

– Доставать надо, а не думать. А то мамка заругает. – Он необидно засмеялся, спрыгнул с велосипеда, уложил его на дорогу аккуратно, как живое существо, смело шагнул в середину лужи, нагнулся, сунул руки куда-то Эле под пятки и ловко выдернул наружу сначала одну, а затем и другую сандалию.

– На, держи, вымой их вон там, на колонке. И ноги тоже, и натяни мокрое на мокрое, пусть прямо на ногах высохнут, тогда кожа не стянется.

– И откуда ты все знаешь? – девочка смотрела на него как зачарованная.

– Нехитра наука. Ладно, давай помогу.

Он снова забрал у Эли ее заляпанную обувку, дошагал до колонки, вымыл сандалии, протер их сорванным лопухом, жестом пригласил Элю подставить ноги под бьющую из колонки струю, и она послушно начала смывать грязь, невольно наблюдая, как убегают и впитываются в землю ручейки грязной воды, постепенно меняющие цвет с рыжего, почти коричневого на бесцветный. Она взяла свои сандалии, натянула их на ноги и благодарно посмотрела на Тосю.

– Спасибо. Выручил.

– Садись, домой отвезу. А то снова запачкаешься. Дождь сильный был, вся земля раскисла.

Эля представила, что начнут молоть чужие языки, если председательскую дочку Элю Яблокову провезет через весь поселок на велосипедной раме красавец Тося, и замотала головой:

– Не надо. Я сама, у меня тут еще дела.

– А, ну ладно, тогда давай. – Он поднял свой велосипед, вскочил на него и был таков. И много лет спустя Элеоноре Яблоковой снилось по ночам, как уезжает от нее по длинной-длинной, скользкой от мокрой глины улице чубастый красавец-студент с редким именем Тося.

Почему-то она никогда не спрашивала у мамы, как его звали на самом деле, по паспорту. Эле было трудно представить его Антоном или Анатолием. Поэтому в ее памяти он остался под тем несуразным именем, которым его звал весь поселок. Тося.

Да и вообще из всего детства больше всего запомнилось именно то лето. Жаркое, но с проливными дождями, щедро поящими потрескавшуюся на солнцепеке землю. Яблоневый аромат, стойко ассоциирующийся со счастьем и безмятежностью. До начала учебного года Эля лениво провалялась в гамаке, натянутом между двумя старыми яблонями.

«Яблокова лежит под яблонями и ест яблоки», – думалось ей, и она улыбалась своим глупым мыслям, пугая бабушку.

Беда ж с девкой. Лежит, не встает, все думает о чем-то и улыбается. Сглазили, что ли? Мама смеялась, не разделяя бабушкиных страхов.

– Она просто растет, мамуля, – говорила она. – Возраст такой, что детство кончается, вот и думает о разном. Она ведь у нас уже почти девушка.

– Свят-свят, скажешь тоже, – бабушка мелко перекрестилась, отвернувшись. Партийная дочь не любила, когда при ней крестились. – Ребенок она еще, а ты говоришь, девушка. Кабы не спортил кто девку. Или вдруг уже… – Бабушкин голос сорвался на фальцет.

– Не говори глупости, – мама начала сердиться. – Она хорошая девочка. Оставь ее в покое. Израстет. Все хорошо будет.

Эля слушала все эти разговоры, но ей было скучно объяснять, что все у нее в порядке. Мама права. Кто ее может «спортить»? И как это? Сглазить, что ли? Так она сглаза не боится, плюнет три раза через левое плечо, перекрутится вокруг себя на правой пятке, и все, чужие черные мысли и отлетят от нее, не причинив вреда. И что значит – израстет? Вытянется? А то она среди мальчишек в классе самая маленькая. Среди девчонок нет, но с ними и равняться-то неинтересно. А бабушке вообще не угодить. Бегаешь с мальчишками с утра до вечера, она ругается. Во дворе сидишь сиднем, опять не по ней. Как их понять, этих взрослых.

Накануне первого сентября мама, вернувшись домой, торжественно вкатила во двор велосипед. Эля давно мечтала о нем, чтобы ездить с мальчишками наперегонки по улице и лихо спускаться с обрыва к самой реке. Но велосипеды стоили дорого, да и ехать нужно было в областной центр, в их поселке их не продавали. Мама о дочкиной мечте знала, держала в голове, что нужно бы ее исполнить, но не удавалось. А тут, пожалуйста, на тебе.

– Велосипед? Мне? – Эля не верила собственным глазам.

– Тебе. У Анны Ивановны купила. Им теперь не нужен, она предложила, а я не стала отказываться. Знаю, что ты хочешь, да и по деньгам недорого совсем получилось. Ты уж не обижайся, что не новый.

Анной Ивановной звали мать Тоси. До Эли дошло, что велосипед был тот самый, Тосин, на котором он предложил неделю назад домчать ее до дома, да она отказалась. У нее защипало глаза.

– А Тося уехал, да? – спросила она, стараясь, чтобы не дрожал голос.

– Да, вчера. Ему теперь велосипед без надобности.

– Но он же на каникулы приедет. Как же он без велосипеда.

– До каникул еще целый год. Чего без дела стоять да ржаветь. Да, может, и не приедет сюда больше Тося. Отца-то его вроде переводят на другое место, Анна Ивановна, по крайней мере, увольняться собралась. Вернее всего, к концу осени уедут они.

Тосин отец был офицером, служил в расположенной недалеко от поселка военной части, а Анна Ивановна – врачом в поселковой больнице. Говорили, хорошим врачом. Она и Элю принимала, когда та родилась. А теперь уедет. Жалко-то как. Эля обняла велосипед за руль, как будто взяла козу за рога, прижалась лицом к блестящему звоночку, прикрепленному к рулю, и в голос заплакала.

Мама остолбенела. Дочка не плакала даже тогда, когда распорола ногу ржавым гвоздем, вошедшим в пятку чуть ли не на половину. И когда о печку в бане обожглась, тоже не плакала. А тут от известия об отъезде соседей рыдает. Или она от подаренного велосипеда так расчувствовалась?

– Ну что ты, доченька, не плачь, – расстроенно бормотала мама, прижимая к себе дочь вместе с велосипедом. – До конца осени еще долго, не скоро Анна Ивановна уедет. Не переживай.

Велосипед определили жить в сарай, где он стоял, окруженный рассыпанными яблоками. Уже позднее, когда пришли первые холода, а родители Тоси так и не уехали из поселка, наврала людская молва, Эля собирала яблоки в старые посылочные ящики, пересыпая их сухим песком, чтобы хранились подольше, и все поглядывала на велосипед, с которым успела крепко подружиться за сентябрь и половину октября, словно спрашивала его о чем-то. А он безмолвно отвечал на вопросы, на которые не было ответа.

* * *

Наши дни

Элеонора Первая

Две подруги пили кофе и ели пирожные в недавно открытой кофейне с незатейливым названием «Сладости и радости». Управляющая отелем Наталья Удальцова и журналистка газеты «Курьер» Инна Полянская дружили уже почти двадцать лет и периодически встречались, чтобы потолковать «о своем, о женском». Вообще-то была еще и третья подруга в их дружном триумвирате, Алиса Стрельцова, но та сейчас путешествовала по Италии вместе со своим гражданским мужем, так что на встрече присутствовать не могла по признанной уважительной причине.

Уже были выпиты по две чашки кофе по-венски, съедены пирожные, вредные для фигуры, но вкусные, обсуждены дела мужей и детей, и разговор сам собой перекинулся на светские сплетни.

– Ты меня не забудь на презентацию своего отеля пригласить. Знаешь ведь, подруга, что я с таких мероприятий кормлюсь. И репортажики в раздел светской хроники сделать, и старые знакомства поддержать, и новые завести, – сказала Инна.

– Ага, и рекламу я тоже тебе закажу. Лучше тебя все равно никто не напишет, – подхватила Наталья. – Кстати, хочешь свежий скандал? Ты еще о нем не знаешь.

– Я и не знаю? – усомнилась Инна. Она была профессионалом от бога, а потому горячие новости в их городе всегда узнавала первая, чем вызывала обожание главного редактора и стойкую зависть коллег.

– Ага. Вот ты слышала о том, что Бжезинскую выгнали из генеральных директоров «ЭльНора»?

– Чего? А ты разом не свистишь, подруга? – глаза у Инны округлились от изумления. – Как Бжезинскую можно откуда-то выгнать, она ж в «ЭльНоре» главная.

– Так то-то и оно. Я с ними уже четыре года как сливаюсь в ежедневном глубоком экстазе. А тут все работы закончили, я сделала акты, за подписью Бжезинской, разумеется, а мне их обратно прислали с просьбой переделать на и.о. генерального директора Бориса Бжезинского. Я позвонила в приемную уточнить, что это значит. Знаешь, когда речь идет о таких деньгах, то сто раз перестрахуешься, и мне их секретарша, милая такая девочка, дрожащим голосом сказала, что решением совета директоров Элеонора Александровна отстранена от занимаемой должности.

– Погоди, Наташ. – Инна нервно взмахнула рукой, подзывая официантку, и заказала еще одну чашку кофе. – Но этого ж не может быть. Насколько я помню, по данным системы «Спарк», у «ЭльНора» три учредителя с равными долями уставного капитала. Это сама Бжезинская, ее муж Борис и Элеонора Бутакова. Принять решение они могут только двумя третями голосов. Ты хочешь сказать, что Борис Бжезинский пошел против жены?

– Получается так. Хотя я тоже удивилась. Сколько я их видела вместе, они производят впечатление очень гармоничной пары.

– А вот я их вместе как раз никогда не видела, – задумчиво сказала Полянская, прихлебывая горячий кофе. – Я с Борисом вообще только раз встречалась. Он на какой-то пресс-конференции выступал по финансовым перспективам строительного рынка. А я ж про экономику пишу, поэтому слушала внимательно. А так я все больше с Элеонорой встречаюсь. Которая Бжезинская. И по рекламе «ЭльНора», и по депутатским делам. Нравится она мне. Смелая, решительная, стремительная. А одевается как… Загляденье.

– Да, она красивая, – согласилась Наталья. – И стильная очень, даже чересчур.

– Как можно быть чересчур стильной? – засмеялась Инна.

– Ну, не знаю. Я в ее присутствии всегда начинаю чувствовать себя человеком второго сорта. Сразу замечаю, что и юбка у меня помялась, и туфлями я в лужу наступила, и голову мыла только вчера, а сегодня не успела. Она такая… Звезда, одним словом. Мне с Бутаковой проще. Она не королева. Обычная земная женщина. Рядом с ней не думаешь о собственном несовершенстве.

– Я о собственном несовершенстве никогда не думаю, – фыркнула Инна. – Потому что я – само совершенство. Бжезинская, конечно, звезда, но и баба хорошая. И сверху вниз никогда не смотрит. Интересно все-таки, какая кошка между ними пробежала. Послезавтра сессия областной Думы, пожалуй, загляну-ка я к Бжезинской на чашечку кофе. Заодно и выведаю аккуратненько, что там такое случилось.

Элеонора Бжезинская вряд ли могла ответить на вопрос, что случилось. Она чувствовала себя обескураженной. Лучшая подруга на совете директоров подняла вопрос о смещении ее с должности генерального директора. А Борис, ее Борис, с которым она прожила более двадцати лет, встал на сторону Бутаковой. Предатель.

Управление «ЭльНором» он взял на себя, а Элеонору перестали пускать в собственный кабинет. Об этом со смущенной улыбкой ей сообщил начальник службы безопасности, который вообще-то всегда относился к ней хорошо. Элеонора ценила, что его, бывшего офицера, настоящего мужика, не унижала работа под начальством женщины.

Она сидела в машине перед входом в роскошный офис, выстроенный, благодаря ее упорству, ее работоспособности, ее умению вести бизнес. Большое двухэтажное здание в самом центре города. Стоило немалых трудов получить здесь землю. И разве Бутакова выбивала эту землю? Разве Борис унижался перед мэром города, выпрашивая подпись о разрешении на строительство? С самого начала существования фирмы она все везла на себе. Да, Элеонора была техническим исполнителем, Борис вел финансы, но никогда бы «ЭльНор» не набрал такую мощь, которой обладал сейчас, если бы не она. А теперь ее даже в здание не пускают.

В глубине души Элеонора понимала, почему муж и подруга так поступили. Они боялись ее решения взяться за строительство «Изумрудного города». Они не хотели рисковать, предпочитая получить контракт на строительство детского сада. Они были готовы принести стратегию в жертву тактике, и в этом крылась их главная ошибка. Бжезинская видела ее совершенно отчетливо. Но что ж поделать, если ее муж и подруга не обладали таким чутьем.

Ей было так обидно, что хотелось плакать. Впрочем, слезы никак не могли помочь найти выход из создавшегося положения, а оставаться долго в этой ситуации она не собиралась. Не на ту напали. Из окон на нее смотрели сотрудники. Она физически ощущала на себе их взгляды – сочувствующие, расстроенные, злорадные, ехидные. Позволить себе расстраиваться на глазах у них она никак не могла. Поэтому решительно завела мотор, лихо развернула свой красный «Лексус» и рванула прочь, лихорадочно соображая, куда направиться. Ей нужно было место, где можно было бы спокойно подумать, что делать дальше.

В том, что делать что-то надо, она не сомневалась. Не в ее правилах было сложить руки и тихо уйти на дно, не пытаясь сопротивляться обстоятельствам. Если бы она в критических ситуациях сдавалась без боя, то не было бы ни «ЭльНора», ни политической карьеры, ни загородного дома. Вообще ничего бы не было.

Из любой сложной ситуации обязательно был выход. Это Бжезинская знала совершенно точно. Ее мозг всегда просчитывал направления движения, и из любых приключений и неприятностей она выскакивала, хотя и изрядно потрепанная, но невредимая. А бизнесу любые сложности и подавно шли во благо, заставляя подниматься все выше на новый уровень. Сегодня «ЭльНор» был практически недосягаем для конкурентов, и если бы еще вчера Бжезинской сказали, что на него захотят «наложить лапу» самые близкие ей люди, то она бы ни за что не поверила, посмеявшись над буйной фантазией завистников. Сегодня абсурд стал реальностью, и, несмотря на всю ее растерянность, мозг уже включился, просчитывая варианты действий. Ничего хорошего Борису и Элеоноре Бутаковой это не сулило.

Борис слаб. Она всегда умело им управляла, и этот раз не станет исключением. Она сыграет именно на его слабостях – любви к дочери и любви к деньгам. Кстати, еще совершенно неясно, что он любит больше. Он давно мечтает открыть ресторан. Такая у него, видите ли, блажь. Уже несколько лет Элеонора сдерживает эти порывы, объясняя это тем, что деньги нельзя вынимать из основного бизнеса. Что ж, деньгами придется пожертвовать. Все равно ей нужен кредит на строительство «Изумрудного города». Придется взять побольше, только и всего. Зато Борис отвлечется на новую игрушку, и дела «ЭльНора» ему станут неинтересны. Настолько неинтересны, что она получит в управление его долю акций и снова станет полноправным руководителем фирмы.

Подруга, посмевшая пойти против нее, останется с носом. Впрочем, зная ее упертость, она все равно будет протестовать, возмущаться, путаться под ногами и мешать работе. Что ж, значит, Элеоноры Бутаковой в «ЭльНоре» больше не будет. Добиться этого, конечно, непросто, но Элеонора Бжезинская никогда не боялась трудностей.

Асфальт расстилался под колесами ее автомобиля, словно расписываясь в вечной преданности. Теперь-то она знает, что это ложь. Преданности не бывает. Бывает только предательство, подлое, как удар под дых, нанесенный тем, от кого не ждешь. Предатели будут наказаны, осталось только придумать, как именно это произойдет.

Элеонора приехала в усадьбу Ланских, бросила машину на парковке перед барским домом и медленно пошла по березовой аллее к белевшему на обрыве реки храму. Недавно отреставрированный, он переливался сказочной красоты изразцами, на которых горел узор, называемый павлиньим оком.

Год назад семья директора усадьбы нашла клад, спрятанный подальше от злых глаз. Изразцы, сделанные ценинником XVII века Степаном Полубесом, были извлечены на свет божий и теперь украшали тот самый храм, для которого и были сделаны искусным мастером[2]2
  Подробнее читайте в романе Людмилы Мартовой «Страсть на грани».


[Закрыть].

Толпы туристов в усадьбе теперь не переводились, поэтому Элеонора прошла мимо храма (да и нельзя ей было в него заходить с той чернотой, что лежала на сердце) и углубилась в яблоневый сад, ровесник самой усадьбы. Здесь стоял волшебный – густой, сладковатый, тронутый осенью запах спелых яблок, лежащих под ногами разноцветным переливающимся ковром. Бжезинская подняла одно, потерла о тонкую лайку плаща, поднесла к губам, понюхала, затем откусила. Кисло-сладкий сок брызнул, заполнил рот, потек по подбородку, закапал, норовя испачкать одежду, но Элеонора ловко наклонилась, быстро достала салфетку, привела себя в порядок и доела яблоко аккуратно и элегантно, как ела всегда.

Зажав еще два яблока в кулаке, как камни для невидимой пращи, она вышла на берег, не боясь испачкать светлый плащ, уселась на начинающей желтеть траве и, машинально поглаживая пальцами глянцевый яблочный бок, задумалась, глядя на неспешный и величавый бег воды.

Река словно шептала что-то, давая советы, непрошеные, ненужные. И без нее Элеонора Бжезинская знала, что и как она будет делать. Минут через сорок она встала, отряхнулась, ловко бросила ставшие ненужными яблоки в реку и быстрым шагом пошла обратно к машине. В голове у нее был четкий план действий, не суливший пощады врагу.