Текст книги "Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 2"

 
Тому в любви не радость встреч дана,
Кто в страсти ждал не сладкого забвенья,
Кто в ласках тел не ведал утоленья,
Кто не испил смертельного вина.
 
 
Стремится он принять на рамена
Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья,
Не хочет уз и рвет живые звенья,
Которыми связует нас Луна.
 
 
Своей тоски – навеки одинокой,
Как зыбь морей, пустынной и широкой, —
Он не отдаст. Кто оцет жаждал – тот
 
 
И в самый миг последнего страданья
Не мирный путь блаженства изберет,
А темные восторги расставанья.
 

 
А темные восторги расставанья,
А пепел грез и боль свиданий – нам,
Нам не ступить по синим лунным льнам,
Нам не хранить стыдливого молчанья.
 
 
Мы шепчем всем ненужные признанья,
От милых рук бежим к обманным снам,
Не видим лиц и верим именам,
Томясь в путях напрасного скитанья.
 
 
Со всех сторон из мглы глядят на нас
Зрачки чужих, всегда враждебных глаз.
Ни светом звезд, ни Солнцем не согреты,
 
 
Стремя свой путь в пространствах вечной тьмы,
В себе несем свое изгнанье мы —
В мирах любви неверные кометы!
 

 
В мирах любви, – неверные кометы, —
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Явь наших снов земля не истребит,—
Полночных Солнц к себе нас манят светы.
 
 
Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш горький дух, и память нас томит.
В нас тлеет боль внежизненных обид,—
Изгнанники, скитальцы и поэты!
 
 
Тому, кто зряч, но светоч дня ослеп,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Кому земля – священный край изгнанья,
 
 
Кто видит сны и помнит имена,—
Тому в любви не радость встреч дана,
А темные восторги расставанья!
 

1909

* * *

 
Себя покорно предавая сжечь,
Ты в скорбный дол сошла с высот слепою.
Нам темной было суждено судьбою
С тобою на престол мучений лечь.
 
 
Напрасно обоюдоострый меч,
Смиряя плоть, мы клали меж собою:
Вкусив от мук, пылали мы борьбою,
И гасли мы, как пламя пчельных свеч...
 
 
Невольник жизни дольней – богомольно
Целую край одежд твоих. Мне больно
С тобой гореть, еще больней – уйти.
 
 
Не мне и не тебе елей разлуки
Излечит раны страстного пути:
Минутна боль – бессмертна жажда муки!
 

1910

Два демона

 
Я дух механики. Я вещества
Во тьме блюду слепые равновесья,
Я полюс сфер—небес и поднебесья,
Я гений числ. Я счетчик. Я глава.
 
 
Мне важны формулы, а не слова.
Я всюду и нигде. Но кликни – здесь я!
В сердцах машин клокочет злоба бесья.
Я князь земли! Мне знаки и права!
 
 
Я друг свобод. Создатель педагогик.
Я инженер, теолог, физик, логик.
Я призрак истин сплавил в стройный бред.
 
 
Я в соке конопли. Я в зернах мака.
Я тот, кто кинул шарики планет
В огромную рулетку Зодиака.
 

1911

 
На дно миров пловцом спустился я —
Мятежный дух, ослушник вышней воли.
Луч радости на семицветность боли
Во мне разложен влагой бытия.
 
 
Во мне звучит всех духов лития,
Но семь цветов разъяты в каждой доле
Одной симфонии. Не оттого ли
Отливами горю я, как змея?
 
 
Я свят грехом. Я смертью жив.
В темнице Свободен я. Бессилием – могуч.
Лишенный крыл, в паренье равен птице.
 
 
Клюй, коршун, печень! Бей, кровавый ключ!
Весь хор светил – един в моей цевнице,
Как в радуге – един распятый луч.
 

7 февраля 1915 Париж

Lunaria
(Венок сонетов)

 
Жемчужина небесной тишины
На звездном дне овьюженной лагуны!
В Твоих лучах все лица бледно-юны,
В Тебя цветы дурмана влюблены.
 
 
Тоской любви в сердцах повторены
Твоих лучей тоскующие струны,
И прежних лет волнующие луны
В узоры снов навеки вплетены.
 
 
Твой влажный свет и матовые тени,
Ложась на стены, на пол, на ступени,
Дают камням оттенок бирюзы.
 
 
Платана лист на них еще зубчатей
И тоньше прядь изогнутой лозы...
Лампада снов, владычица зачатий!
 

 
Лампада снов! Владычица зачатий!
Светильник душ! Таинница мечты!
Узывная, изменчивая, – ты
С невинности снимаешь воск печатей,
 
 
Внушаешь дрожь лобзаний и объятий,
Томишь тела сознаньем красоты
И к юноше нисходишь с высоты
Селеною, закутанной в гиматий.
 
 
От ласк твоих стихает гнев морей,
Богиня мглы и вечного молчанья,
А в недрах недр рождаешь ты качанья.
 
 
Вздуваешь воды, чрева матерей
И пояса развязываешь платий,
Кристалл любви? Алтарь ночных заклятий!
 

 
Кристалл любви! Алтарь ночных заклятий!
Хрустальный ключ певучих медных сфер!
На твой ущерб выходят из пещер
Одна другой страшнее и косматей.
 
 
Стада Эмпуз; поют псалмы проклятий,
И душат псов, цедя их кровь в кратэр,
Глаза у кошек, пятна у пантер
Становятся длиннее и крылатей.
 
 
Плоть призраков есть ткань твоих лучей,
Ты точишь камни, глину кирпичей;
Козел и конь, ягнята и собаки
 
 
Ночных мастей тебе посвящены;
Бродя в вине, ты дремлешь в черном маке,
Царица вод! Любовница волны!
 

 
Царица вод! Любовница волны!
Изгнанница в опаловой короне,
Цветок цветов! Небесный образ Иони!
Твоим рожденьем женщины больны...
 
 
Но не любить тебя мы не вольны:
Стада медуз томятся в мутном лоне
И океана пенистые кони
Бегут к земле и лижут валуны.
 
 
И глубиной таинственных извивов
Движения приливов и отливов
Внутри меня тобой повторены.
 
 
К тебе растут кораллы темной боли,
И тянут стебли водоросли воли
 С какой тоской из влажной глубины!
 

 
С какой тоской из влажной глубины
Все смертное, усталое, больное,
Ползучее, сочащееся в гное,
Пахучее, как соки белены,
 
 
Как опиум, волнующее сны,
Все женское, текучее, земное,
Все темное, все злое, все страстное,
Чему тела людей обречены,
 
 
Слепая боль поднятой плугом нови,
Удушливые испаренья крови,
Весь Океан, плененный в руслах жил,
 
 
Весь мутный ил задушенных приятий,
Все, чем я жил, но что я не изжил —
К тебе растут сквозь мглу моих распятий.
 

 
К тебе растут сквозь мглу моих распятий —
Цветы глубин. Ты затеплила страсть
В божнице тел. Дух отдала во власть
Безумью плоти. Круг сестер и братий
 
 
Разъяла в станы двух враждебных ратей.
Даров твоих приемлет каждый часть...
О, дай и мне к ногам твоим припасть!
Чем дух сильней, тем глубже боль и сжатей...
 
 
Вот из-за скал кривится лунный рог,
Спускаясь вниз, алея, багровея... —
Двурогая! Трехликая! Афея!
 
 
С кладбищ земли, с распутий трех дорог
Дым черных жертв восходит на закате —
К Диане бледной, к яростной Гекате!
 

 
К Диане бледной, к яростной Гекате
Я простираю руки и мольбы:
Я так устал от гнева и борьбы —
Яви свой лик на мертвенном агате!
 
 
И ты идешь багровая, в раскате
Подземных гроз, ступая на гробы,
Треглавая, держа ключи судьбы,
Два факела, кинжалы и печати.
 
 
Из глаз твоих лучатся смерть и мрак,
На перекрестках слышен вой собак
И на могильниках дымят лампады.
 
 
И пробуждаются в озерах глубины,
Точа в ночи пурпуровые яды,
Змеиные, непрожитые сны.
 

 
Змеиные, непрожитые сны
Волнуют нас тоской глухой тревоги.
Словами Змия «Станете, как боги»
Сердца людей извечно прожжены.
 
 
Тавром греха мы были клеймлены.
Крылатым стражем, бдящим на пороге.
И нам с тех пор бродящим без дороги
Сопутствует клеймленный лик Луны.
 
 
Века веков над нами тяготело
Всетемное и всестрастное тело
Планеты, сорванной с алмазного венца.
 
 
Но тусклый свет глубоких язв и ссадин
Со дна небес глядящего лица
И сладостен и жутко безотраден.
 

 
И сладостен и жутко безотраден
Безумный сон зияющих долин.
Я был на дне базальтовых теснин.
В провал небес (о, как он емко-жаден!)
 
 
Срывался ливень звездных виноградин,
И солнца диск, вступая в свой притин,
Был над столпами пламенных вершин —
Крылатый и расплесканный – громаден.
 
 
Ни сумрака, ни воздуха, ни вод —
Лишь острый блеск агатов, сланцев, шпатов.
Ни шлейфы зорь, ни веера закатов
 
 
Не озаряют черный небосвод.
Неистово порывист и нескладен
Алмазный бред морщин твоих и впадин.
 

 
Алмазный бред морщин твоих и впадин
Томит и жжет. Неумолимо жестк
Рисунок скал, гранитов черный лоск,
Строенье арок, стрелок, перекладин,
 
 
Вязь рудных жил, как ленты пестрых гадин,
Наплывы лавы бурые, как воск,
И даль равнин, как обнаженный мозг..
Трехдневный полдень твой кошмарно-страден.
 
 
Пузырчатые оспины огня
Сверкают в нимбах яростного дня,
А по ночам над кратером Гиппарха.
 
 
Бдит «Volva» – неподвижная звезда.
И отливает пепельно-неярко
Твоих морей блестящая слюда.
 

 
Твоих морей блестящая слюда
Хранит следы борьбы и исступлений,
Застывших мук, безумных дерзновений.
Двойные знаки пламени и льда.
 
 
Здесь рухнул смерч вселенских «Нет» и «Да»,
От Моря Бурь до Озера Видений,
От призрачных полярных взгромождений,
Не видевших заката никогда,
 
 
До темных цирков Маге Тепевгагиш —
Ты вся порыв, застывший в гневе яром.
И страшный шрам на кряже Лунных Альп
 
 
Оставила небесная секира.
Ты, как Земля, с которой сорван скальп —
Лик Ужаса в бесстрастности эфира!
 

 
Лик ужаса в бесстрастности эфира —
Вне времени, вне памяти, вне мер!
Ты кладбище немыслимых Химер,
Ты иверень разбитого потира.
 
 
Зане из сонма ангельского клира
На Бога Сил, Творца бездушных сфер,
Восстал в веках Денница-Люцифер,
Мятежный князь Зенита и Надира.
 
 
Из статуй плоти огненное «Я»
В нас высек он; дал крылья мысли пленной,
Ваяя смертью глыбы бытия,
 
 
Но в бездну бездн был свергнут навсегда.
И остов недосозданной вселенной —
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда!
 

 
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда!
Сплетенье гнева, гордости и боли,
Бескрылый взмах одной безмерной воли,
Средь судорог погасшая звезда.
 
 
На духов воль надетая узда,
Грааль Борьбы с причастьем горькой соли,
Голгофой душ пробудешь ты, доколе
Земных времен не канет череда.
 
 
Умершие, познайте слово Ада:
«Я разлагаю с медленностью яда
Тела в земле, а души на луне».
 
 
Вокруг Земли чертя круги вампира,
И токи жизни пьющая во сне —
Ты жадный труп отвергнутого мира!
 

 
Ты жадный труп отвергнутого мира,
К живой Земле прикованный судьбой.
Мы, связанные бунтом и борьбой,
С вином приемлем соль и с пеплом миро.
 
 
Но в день Суда единая порфира
Оденет нас – владычицу с рабой
И пленных солнц рассыпется прибой
У бледных ног Иошуа Бен-Пандира.
 
 
Но тесно нам венчальное кольцо:
К нам обратив тоски своей лицо,
Ты смотришь прочь неведомым нам ликом.
 
 
И пред тобой, – пред Тайной глубины,
Склоняюсь я в молчании великом,
Жемчужина небесной тишины!
 

 
Жемчужина небесной тишины,
Лампада снов, владычица зачатий,
Кристалл любви, алтарь ночных заклятий,
Царица вод, любовница волны,
 
 
С какой тоской из влажной глубины
К тебе растут сквозь мглу моих распятий,
К Диане бледной, к яростной Гекате
Змеиные, непрожитые сны.
 
 
И сладостен и жутко безотраден
Алмазный бред морщин твоих и впадин,
Твоих морей блестящая слюда —
 
 
Лик ужаса в бесстрастности эфира,
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда,
Ты жадный труп отвергнутого мира!
 

Коктебель, 15 июня—1 июля 1913

Странник

 
Как некий юноша, в скитаньях без возврата,
Иду из края в край и от костра к костру,
Я в каждой девушке предчувствую сестру
И между юношей ищу напрасно брата.
 
 
Щемящей радостью душа моя объята.
Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру.
Я знаю, что приду к отцовскому шатру,
Где ждут меня мои и где я жил когда-то.
 
 
Бездомный, долгий путь указан мне судьбой;
Пускай другим он чужд – я не зову с собой:
Я странник и поэт, мечтатель и прохожий...
 
 
Любимое – со мной. Минувшего не жаль.
А ты, – что за плечом, со мною тайно схожий,
Несбыточной мечтой больнее жги и жаль!
 

1913

Петербург

Посвящается Бальмонту

 
Над призрачным и вещим Петербургом
Склоняет ночь кран мертвенных хламид.
В челне их два. И старший говорит:
«Люблю сей град, открытый зимним пургам
На топях вод, закованный в гранит.
Он создан был безумным Демиургом.
Вон конь его и змей между копыт!
Конь змею – «сгинь!», а змей в ответ: «Resurgam!»[3]3
  Resurgam – воскресну (лат.).


[Закрыть]
Судьба империи в двойной борьбе:
Здесь бунт – там строй; здесь бред – там клич судьбе.
Но во сто лет в стране цветут Рифейской
Ликеев мирт и строгий лавр палестр... »
И глядя вверх на шпиль Адмиралтейский,
Сказал другой: «Вы правы, граф де Местр».
 

1915

* * *

 
Неслись года, как клочья белой пены...
Ты жил во мне, меняя облик свой;
И, уносимый встречною волной,
Я шел опять в твои замкнуться стены.
 
 
Но никогда сквозь жизни перемены
Такой пронзенной не любил тоской
Я каждый камень вещей мостовой
И каждый дом на набережной Сены.
 
 
И никогда в дни юности моей
Не чувствовал сильнее и больней
Твой древний яд отстоянной печали —
 
 
На дне дворов, над крышами мансард,
Где юный Дант и отрок Бонапарт
Своей мечты миры в себе качали.
 

19 апреля 1915 Париж

Города в пустыне

 
Акрополи в лучах вечерней славы.
Кастилий нищих рыцарский покров.
Троады скорбь среди немых холмов.
Апулии зеркальные оправы.
 
 
Безвестных стран разбитые заставы,
Могильники забытых городов.
Размывы, осыпи, развалины и травы
Изглоданных волною берегов.
 
 
Озер агатовых колдующие очи.
Сапфирами увлаженные ночи.
Сухие русла, камни и полынь.
 
 
Теней Луны по склонам плащ зубчатый.
Монастыри в преддверии пустынь,
И медных солнц гудящие закаты...
 

24 октября 1916

Взятие Бастилии

14 июля 1789 – ничего.

Дневник Людовика XVI

 
Бурлит Сент-Антуан. Шумит Пале-Рояль.
В ушах звенит призыв Камиля Демулена.
Народный гнев растет, взметаясь ввысь, как пена.
Стреляют. Бьют в набат. В дыму сверкает сталь.
 
 
Бастилия взята. Предместья торжествуют.
На пиках головы Бертье и Де-Лоней.
И победители, расчистив от камней
Площадку, ставят стол и надпись: «Здесь танцуют».
 
 
Король охотился с утра в лесах Марли.
Борзые подняли оленя. Но пришли
Известья, что мятеж в Париже. Помешали...
 
 
Сорвали даром лов. К чему? Из-за чего?
Не в духе лег. Не спал. И записал в журнале:
«Четырнадцатого июля – ни-чего».
 

1917

Бонапарт
(10 августа 1792 г.)

Il me mengue deux batteries pour balayer toute cette canaille la[4]4
  Мне не хватает двух батарей, чтобы смести всю эту сволочь (фр.).


[Закрыть]

Мемуары Бурьена, слова Бонапарта

 
Париж в огне. Король низложен с трона.
Швейцарцы перерезаны. Народ
Изверился в вождях, казнит и жжет.
И Лафайет объявлен вне закона.
 
 
Марат в бреду и страшен, как Горгона.
Невидим Робеспьер. Жиронда ждет.
В садах у Тюильри водоворот
Взметенных толп и львиный зев Дантона.
 
 
А офицер, незнаемый никем,
Глядит с презреньем – холоден и нем —
На буйных толп бессмысленную толочь,
 
 
И, слушая их исступленный вой,
Досадует, что нету под рукой
Двух батарей «рассеять эту сволочь».
 

21 ноября 1917

Термидор

 
Катрин Тео по власти прорицаний.
У двери гость – закутан до бровей.
Звучат слова: «Верховный жрец закланий,
Весь в голубом, придет, как Моисей,
 
 
Чтоб возвестить толпе, смирив стихию,
Что есть Господь! Он – избранный судьбой,
И, в бездну пав, замкнет ее собой...
Приветствуйте кровавого Мессию!
 
 
Се Агнец бурь! Спасая и губя,
Он кровь народа примет на себя.
Един Господь царей и царства весит!
 
 
Мир жаждет жертв, великим гневом пьян.
Тяжел Король... И что уравновесит
Его главу? – Твоя, Максимильян!»
 

 
Разгар Террора. Зной палит и жжет.
Деревья сохнут. Бесятся от жажды
Животные. Конвент в смятеньи. Каждый
Невольно мыслит: завтра мой черед.
 
 
Казнят по сотне в сутки. Город замер
И задыхается. Предместья ждут
Повальных язв. На кладбищах гниют
Тела казненных. В тюрьмах нету камер.
 
 
Пока судьбы кренится колесо,
В Монморанси, где веет тень Руссо,
С цветком в руке уединенно бродит,
 
 
Готовя речь о пользе строгих мер,
Верховный жрец – Мессия – Робеспьер —
Шлифует стиль и тусклый лоск наводит.
 

 
Париж в бреду. Конвент кипит, как ад.
Тюрьо звонит. Сен-Жюста прерывают.
Кровь вопиет. Казненные взывают.
Мстят мертвецы. Могилы говорят.
 
 
Вокруг Леба, Сен-Жюста и Кутона
Вскипает гнев, грозя их затопить.
Встал Робеспьер. Он хочет говорить.
Ему кричат: «Вас душит кровь Дантона!»
 
 
Еще судьбы неясен вещий лет.
За ним Париж, коммуны и народ —
Лишь кликнуть клич, и встанут исполины.
 
 
Воззвание написано, но он
Кладет перо: да не прейдет закон!
Верховный жрец созрел для гильотины.
 

 
Уж фурии танцуют карманьолу,
Пред гильотиною подъемля вой.
В последний раз подобная престолу,
Она царит над буйною толпой.
 
 
Везут останки власти и позора:
Убит Леба, больной Кутон без ног...
Один Сен-Жюст презрителен и строг.
Последняя телега Термидора.
 
 
И среди них на кладбище химер
Последний путь свершает Робеспьер.
К последней мессе благовестят в храме,
 
 
И гильотине молится народ...
Благоговейно, как ковчег с дарами,
Он голову несет на эшафот.
 

1917 г. 7 декабря

Каллиера

Посв. С. В. Шервинекому

 
По картам здесь и город был, и порт.
Остатки мола видны под волнами.
Соседний холм насыщен черепками
Амфор и пифосов. Но город стерт,
 
 
Как мел с доски, разливом диких орд.
И мысль, читая смытое веками,
Подсказывает ночь, тревогу, пламя
И рдяный блик в зрачках раскосых морд.
 
 
Зубец, над городищем вознесенный,
Народ зовет «Иссыпанной короной»,
Как знак того, что сроки истекли,
 
 
Что судьб твоих до дна испита мера,—
Отроковица эллинской земли
В венецианских бусах – Каллиера.
 

* * *

 
Как некий юноша, в скитаньях без возврата
Иду из края в край и от костра к костру...
Я в каждой девушке предчувствую сестру
И между юношей ищу напрасно брата.
 
 
Щемящей радостью душа моя объята;
Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру
И знаю, что приду к отцовскому шатру,
Где ждут меня мои и где я жил когда-то.
 
 
Бездомный долгий путь назначен мне судьбой...
Пускай другим он чужд... я не зову с собой —
Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.
 
 
Любимое со мной. Минувшего не жаль.
А ты, что за плечом, – со мною тайно схожий, —
Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!
 

1913

Иван Коневский

Священные сосуды

 
В сосудах духа много мыслей есть,
Что бережно, внимательно, тревожно —
Ах, так легко расплетать нам их можно! —
Как ценное вино, должны мы несть.
Как приговор, страшит нас эта весть:
Что за томленье – жить так осторожно!
А расплеснет вино тот раб ничтожный,
Что буйствовать захочет, пить и есть.
 
 
Ужель же должен всяк из нас, в теченье
Всей жизни, в судорожном напряженьи
Держать сосуд – не то дрожит рука?
Смирим сердец мятежные порывы;
Тогда пройдем, свободны, горделивы,
Сквозь жизнь – и будет длань, как сталь, крепка.
 

1896 г. Боровичекий уезд

Позднее лето в Новгородском краю, и ранняя осень. Петербург.

Наследие веков

Вере Ф. Штейн

 
Когда я отроком постиг закат,
Во мне – я верю – нечто возродилось,
Что где-то в тлен, как семя, обратилось:
Внутри себя открыл я древний клад.
Так ныне, всякий с детства уж богат
Всем, что издревле в праотцах копилось:
Еще во мне младенца сердце билось,
А был зрелей, чем дед, я во сто крат.
 
 
Сколь многое уж я провидел! Много
В отцов роняла зерен жизнь-тревога,
Что в них едва пробились, в нас взошли,
Взошли, овеяны дыханьем века,
И не один родился в свет калека,
И все мы с духом взрытым в мир пошли.
 

1896

Две радости

Ф. А. Лютеру

 
Когда душа сорвется с высоты,
Когда взвилась она тяжелым взмахом,
Она сперва оглянется со страхом
На мир веселой, бойкой суеты.
Как ей не помнить горней красоты?
Но принята она в объятья прахом:
И прах ей сладостен, а в ней зачах он —
Цветок вершин и снежной чистоты.
 
 
Страдать невмочь нам, и к земле прижмется
Наш детский дух и кровно с ней сживется,
И вот уж тесный угол наш нам мил.
Ах, если б праздник неземной потребы,
Как пастырь, что благословляет хлебы,
И пестрых будней игры осенил!
 

1896

Сын солнца

Другу моему Асканию

«...В переливах жизни

Нет бессильной смерти,

Нет бездушной жизни».

Кольцов 

 
В полуязыческой он рос семье
И с детства свято чтил устав природы.
Не принял веры в ранние он годы:
К нам выплыл он пытателем в ладье.
И вот однажды, лежа в забытье
Под деревом, в беспечный миг свободы,
Постиг он жизни детской хороводы
И стрекозы благое бытие.
 
 
«Ты, стрекоза, гласил он: век свой пела.
Смеяться, петь всю жизнь – да, это – дело
И подвиг даже... после ж – вечный сон».
А солнце между тем ему палило
Венец кудрей, суровый свет свой лило
В отважный ум – и наслаждался он.
 

1896

 
И плавал он в сверкающих волнах,
И говорил: вода—моя стихия!
Ныряя в зыби, в хляби те глухие,
Как тешился он в мутных глубинах!
Там он в неистовых терялся снах.
Потом, стряхнув их волшебства лихие,
Опять всплывал, как божества морские,
В сознаньи ясном, в солнечных странах.
 
 
С собой он брызги вынес из пучины.
Мы брызгаться пустились, как дельфины,
И ослепительный поднялся плеск.
Я, ослеплен и одурен, метался.
Его же прояснял тот водный блеск:
Дух в лучезарных взрывах разрастался.
 

1896

 
Мир тайных сил, загадка естества,
Хвала вам, исполинские снаряды!
Как рока песнь, что воют водопады,
Держава ваша ужасом жива.
Здесь человек забыл свои права,
Нет упоенью дикому преграды,
И у безличья молит он пощады,
И в хаосе кружится голова.
 
 
Здесь весь наш мир, здесь рок неумолимый,
Каким-то жаром внутренним палимый,
В снарядах дивных предо мной живет.
Но царство то теснят родные тени:
Рок отступил под натиском хотений,
Наш ум его в приспешники зовет.
 

1896 г.

Нижний Новгород (Машинный отдел выставки)

(С. П. Семенову)

 
Проснулся я средь ночи. Что за мрак!
Со всех сторон гнетущая та цельность,
В которой тонет образов раздельность:
Все – хаоса единовластный зрак.
Пошел бродить по горницам я: так...
В себе, чтоб чуять воли нераздельность,
Чтоб не влекла потемок беспредельность,
Смешаться с нею в беспросветный брак.
 
 
Нет, не ликуй, коварная пучина!
Я – человек, ты – бытия причина,
Но мне святыня – цельный мой состав.
Пусть мир сулит безличия пустыня —
Стоит и в смерти стойкая твердыня,
Мой лик, стихии той себя не сдав.
 

1896

 
И потому, сын солнца, ты не прав.
В стихийной жизни, в полусне громадном
Я погружался взором робко-жадным,
Но не сломил я свой строптивый нрав.
Ужели же оцепененьем хладным
Упьешься ты, о резвый сын забав?
Нет, обмороков негу восприяв,
Рванешься снова к играм нам отрадным.
 
 
Прильнув столь кровно к роднику движенья,
Ты не познаешь ввек изнеможенья,
Пребудешь ты ожесточенно жив.
От наших светов призван оторваться,
Под новым солнцем будет наливаться
Дух вечно-обновимый, как прилив.
 

1896