Текст книги "Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 1"

 
Ярило кликнул клич,– и зерна под землей
Проснулись, и поля ковром зазеленели.
К касаткам в дивный край, где зреет рожь зимой,
Донесся вешний зов,– касатки прилетели!
Промчался дальше он! И в этой мгле седой,
Где в вечном холоде чудовищной метели
Тоскует мертвый люд по горести земной,
Он резко прозвенел, как ночью звук свирели!..
И стала от него Морена вдруг без сил,
И вихорь душ к земле и к жизни улетает,
Назад к земле, где смерть Ярило победил,
К земле, где в Навий день народ среди могил
С радушной песнею покойников встречает
От золотой зари до золотых светил.
 

 
«Скажи-ка, Солнышко, сестрица дорогая,
Скажи-ка, отчего вечернею порой
И ранним утром вновь, под яркою фатой
Краснеешь ты всегда, как девушка земная?»
Ой, как же не краснеть, как девушка земная,
Мой белый богатырь, мой братец дорогой?
Ведь полюбил меня красавец царь морской
И вечно с шутками преследует играя!
Пред ночью, перед днем я проходить должна
Вдоль синих волн его... дорога мне одна!..
То встретит он меня, ласкаясь с песней нежной,
И хочет целовать, – то, спрятанный на дне,
Вдруг пеною в меня он плещет белоснежной...
И дерзкого, увы, так стыдно, стыдно мне!
 

 
Уж ночь близка. – И, хоть Казбек сияет ясный,
Белея девственной вершиною своей,
В долинах гуще тень, и коршун средь лучей
Над ними высоко кружится странно-красный...
От солнца ли?.. Увы, судьбе, как ты, подвластный,
Он кровью, может быть, весь обагрен твоей,
О, дивный мученик, великий Прометей!
И, сытый, до зари покинул пир ужасный!
Откуда путь его? к какой скале седой,
Титан, прикован ты?.. Нет! тайны роковой
Не выдаст никогда тюремщица-природа!
И нам не знать, с каким терпеньем вещий взор
Веками долгими глядит от этих гор
Туда, где, знаешь ты, забрезжила свобода!
 

 
Апрельская лазурь, как озеро без дна,
Сквозь ветви белые цветущих слив ясна,
И треугольником последняя станица
Усталых журавлей в лучах чуть-чуть видна.
 
 
К Зеленой Пагоде вся ринулась столица;
Но тут, под тенью слив, Нипонская княжна,
Забыв, что бонзы ждут, что ждет императрица,
Глядит, как в синеве плывет за птицей птица.
 
 
Откуда их полет? – не из страны ль духов,
Из этих яшмовых, волшебных островов,
Которых царь придет, любви живая сила,
 
 
И унесет ее средь молний и громов?..
Зачем же медлит он? – Душа по нем изныла!
Гадальщица давно, давно его сулила!
 

1895

 
Снег, только снег кругом, – на сотни верст кругом!
И небо серое над белою землею!
Чудовищная тишь. Не борется с зимою
Природа севера в потопе снеговом, —
 
 
Без грез о будущем, без грусти о былом
Стремясь беспомощно к мертвящему покою.
Но маленькой чернеющей змеею
Там поезд вдалеке скользит в дыму седом,
 
 
Скользит, свистит, исчез!.. и нет нигде движенья,
И шума нет нигде... и, жаждя лишь забвенья,
Равнины сонные готовы вновь заснуть, —
 
 
Быть может, радуясь, что богатырка-вьюга
Еще надолго к ним с восторженного юга
Волшебнице-весне закроет синий путь.
 

1895

 
За хатою вишняк едва зазеленеть
Успел, как весь покрылся он цветами.
Казалося, цветы воздушными рядами,
Как бабочки, в лучи стремились улететь.
 
 
Но наступал Июнь, и гуще стала сеть
Трепещущих теней меж гладкими стволами,
И свежий, сочный плод под легкими листами
Чудесным пурпуром стал дерзостно алеть.
 
 
Затем... Затем годов промчались вереницы,
И вишен сок бродил в тиши своей темницы,
Как в сердце молодом кипит и бьется кровь.
 
 
Теперь свободен он – и лучше, крепче, краше,
Пьяней и веселей, он солнце видит вновь —
И вот его, мой друг, я пью за здравье ваше!
 

1895

 
Не верь, не верь толпе! Не умер Аполлон.
Да! Старый мир погиб, и затопляет Лета
Руины славные, где зову нет ответа;
Пустынною скалой чернеет Геликон...
 
 
Но в их святой пыли наш новый мир рожден!
Ужели божеством спасительного света
В чудесном зареве грядущего рассвета
На радость новых лет не пробудится он?
 
 
Жизнь бьет ключом теперь, но, робкие невежды,
Не видим мы еще поэзии надежды
В эпической борьбе природы и труда.
 
 
Явись, о вещий бог! Не зная сожалений,
Не веря смутным снам и грезам без стыда,
Ты новый гимн найдешь для новых упоений!
 

1895

 
О, если бы во дни, когда был молод мир,
Родился ты, Шенье, в стране богов рассвета,
От Пинда синего до синего Тайгета
Была бы жизнь твоя – прелестный долгий пир!
 
 
При рокоте кифар и семиструнных лир
Венчали б юноши великого поэта,
И граждане тебе, любимцу Музагета,
В родимом городе воздвигли бы кумир.
 
 
Но парки для тебя судьбу иную пряли!
И ты пронесся в ночь кровавых вакханалий
По небу севера падучею звездой!..
 
 
Как греческий рапсод, ты страстно пел свободу,
Любовь и красоту бездушному народу
И умер перед ним, как греческий герой.
 

1895

 
Царю тринадцать лет. Он бледен, худ и слаб.
Боится пушек, гроз, коней и домового,
Но блещет взор, когда у сокола ручного
Забьется горлица в когтях зардевших лап.
 
 
Он любит, чтоб молил правитель-князь, как раб,
Когда для подписи уж грамота готова;
И часто смотрит он, не пророняя слова,
Как конюхи секут сенных девиц и баб.
 
 
Однажды ехал он, весной, на богомолье
В рыдване золотом – и по пути, на всполье,
Заметил мальчиков, игравших в чехарду...
 
 
И, видя в первый раз, как смерды забавлялись,
Дивился мальчик-царь: и он играл в саду
С детьми боярскими, но те не так смеялись.
 

1895

* * *

 
Родился я, мой друг, на родине сонета,
А не в отечестве таинственных былин, —
И серебристый звон веселых мандолин
Мне пел про радости, не про печали света.
 
 
На первый зов мечты я томно ждал ответа
Не в серой тишине задумчивых равнин, —
Средь зимних роз, у ног классических руин,
Мне светлоокий бог открыл восторг поэта!
 
 
Потом... не знаю сам, как стало уж своим
Все то, что с детских лет я почитал чужим...
Не спрашивай, мой друг! Кто сердце разгадает?
 
 
В моей душе крепка давнишняя любовь,
Как лавры той страны, она не увядает,
Но... прадедов во мне заговорила кровь.
 

1895

Петр Якубович

 
Игрой мечты ушел я в глубь веков
И вижу юношу: болезненный, печальный,
Возводит он с толпой других рабов
Хеопсу мавзолей пирамидальный.
 
 
Вот он несет на согнутой спине
Чудовищный гранит.
Дрожащая походка...
Глаза глядят страдальчески и кротко...
И страшный крик раздался в тишине!
 
 
Тот крик потряс весь воздух, строй эфира,
Дошел до звезд – и там, за гранью мира,
Все вверх идет в пространстве вековом.
 
 
Он ищет божества и правды бесконечной...
Прошли века. Гигант остроконечный
Над деспотом стоит в величии немом!
 

1880

 
Со стоном падает в сражении солдат.
Его возьмут, забрызганного кровью,
В больницу отвезут и рану заживят.
И в ясный день поддельному здоровью
 
 
Он верит, как дитя... Но с запада сырой
Подует ветер вдруг, и в облаках тумана
Потонет солнца блеск, – и вновь заныла рана!
И веры нет в душе его больной!
 
 
Так прихоть времени всесильна; так, порою,
На месте, где душа поражена судьбою,
Я плачу, воскресив забытую печаль.
 
 
Слеза, печальный звук, одно пустое слово,
Иль тучка в небесах, – как луч, осветят снова
Погибших лет затерянную даль!
 

1880

 
Ребенком, крыльев я у бога все молил
И рвался к небесам неопытной душою.
Там все торжественной дышало тишиною —
Мой детский вопль туда не доходил.
 
 
Желанием борьбы, желанием простора,
Широкого, как мир, душа была полна...
Прошли года – и что ж? По-прежнему ясна,
Заманчива лазурь для любящего взора.
 
 
Но нет в душе моей старинного огня!
О, кто ж ты, демон зла, карающий меня,
Сильней дающий мне познать ярмо бессилья?
 
 
Жестокий! Для чего ты дал спине моей
Гнетущие к земле громадностью своей
И все трепещущие крылья?..
 

1880

 
Его сочли бездушным мертвецом.
Но он проснулся. Рот окостенелый
Хотел кричать, но крик его несмелый
Был заглушен каким-то потолком.
 
 
И в странной пустоте, холодной и бездонной,
Без звуков, без лучей, лежит он одинок,
Тревожно слушая... Испуганный зрачок
Пронизывает мрак безжизненный и сонный.
 
 
Кругом царит загадочный покой...
Вот хочет он привстать... и – ужас! – головой
Ударился о доски гробовые!
 
 
Усни и ты, душа моя,
Не плачь, не рвись в небесные края,
Чтоб цепи не почувствовать земные!
 

1880

 
На башне, в поздний час, ученый наблюдал,
Как звездный хор торжественно и смело
Свой вечный путь в пространство направлял;
А утро в бесконечности белело.
 
 
Он вычислял... Средь золотых миров
Комета встретилась внимательному взору,
И грозному он молвил метеору:
«Ты вновь придешь чрез столько-то веков!»
 
 
Звезда придет, веленье исполняя,
И обмануть не сможет никогда
Науки вечной, в вечности блуждая!
 
 
Пусть человечество исчезнет без следа:
На башне бодрствовать упорно и тогда
Ты будешь, Истина святая!
 

1882

 
Не ведая покоя, ежечасно
Они бегут с кувшинами толпой
То к бочке, то к колодцу, но – напрасно!
Им не наполнить бочки роковой.
 
 
Увы! Дрожат слабеющие руки,
И, онемев, не движется плечо...
Пучина страшная! Конец ли нашей муке?
Неумолимая, чего тебе еще?
 
 
И падают они, идти уже не в силах...
Но младшая из всех в сестер своих унылых
Умеет прежнюю уверенность вдохнуть.
 
 
Так грезы и мечты бледнеют, разлетаясь,
А юная Надежда, улыбаясь,
– О сестры, говорит, пойдемте снова в путь!
 

1899

 
Провидящий народ с огнем во взорах смелых
В путь тронулся вчера в немую глубь степей,
Закинув за спины малюток загорелых,
Прижавши их к сосцам цветущих матерей.
 
 
Мужья идут пешком вблизи телег скрипучих,
Где семьи скучены, с кинжалом при бедре,
Задумчиво следя цепь облаков летучих,
Умея тайный смысл постигнуть в их игре.
 
 
Сверчок, завидев их из глубины зеленой,
Одетых пылью трав, заводит гимн влюбленный.
К бездомным странникам Природа-мать нежней:
 
 
Струится светлый ключ из почвы каменистой,
В пустыне стелется ковер цветов душистый —
Для них, читающих во мгле грядущих дней!
 

Между 1885 и 1893

 
Разгневанный Ангел, орлом с высоты
Низринувшись, мощной рукою хватает
За чуб нечестивца и грозно вещает:
«Я – ангел-хранитель! Раскаешься ль ты?
 
 
Знай: должно любить без гримасы печальной
Убогого, злого, хромого, слепца,
Чтоб вышить из этой любви без конца
Для ног Иисуса ковер триумфальный.
 
 
Любовь такова... Полюби же теплей —
И будет блаженство наградой твоей,
Блаженство, которое ввек не наскучит!»
 
 
И Ангел добра, прибегая к бичу,
Рукой исполина отступника мучит.
А тот отвечает одно: «Не хочу!»
 

1898

 
В те дни, когда цвела Природа красотой,
Чудовищных детей в восторгах зачиная, —
Я б жить хотел у ног гигантши молодой,
Как кот изнеженный, ярма забот не зная;
 
 
Следить, как, ужасы в забаву превратив,
Растет она душой и зреет мощным станом,
Угадывать страстей бунтующих порыв
В глазах, увлажненных всплывающим туманом.
 
 
Величьем форм ее я услаждал бы взор,
По склонам ползал бы ее колен огромных
И в час, когда бы зной, пора желаний томных,
 
 
Ее, усталую, по полю распростер,
В тени ее грудей дремал бы я небрежно,
Как у подошвы гор поселок безмятежный.
 

1901

* * *

 
Часто с любовью горячей, со страстью мятежной
Рвусь я к тебе, моя милая... Строго,
Властно царит надо мною твой образ... Так нежно
Так беззаветно люблю я, так много!
Столько сказать я тебе, как сестре и как другу,
В эти минуты хочу... Все сердечные раны
 
 
Рад обнажить, чтоб развеять туманы,
В сердце смирить беспокойную вьюгу!
 
 
Что за дитя – человек!.. Повстречавшись, сурово,
Кратко и холодно мы говорим и порою,
Сами не зная зачем, ядовитое слово
 В сердце друг другу вонзаем с тоскою...
 
 
Слезы глотая, ломаю я руки...
Муки любви, вы, безумные муки!
 

1883

* * *

 
Поэтов нет... Не стало светлых песен,
Будивших мир, как предрассветный звон!
Так горизонт невыносимо тесен,
И так уныл тягучей жизни сон!
И граждан нет... Потоки благородных,
Красивых слов, но... лишь бесплодных слов!
В ненастный день не больше волн холодных
Рокочет у скалистых берегов!
А между тем – все так же небо сине,
Душисты рощи, радужны цветы;
В пучине звезд, в толпе людской, в пустыне
Все столько же бессмертной красоты.
И так же скорбь безмерна, скорбь людская...
.....................................................
 

30 августа 1896

Семен Надсон

 
Не мне писать в альбом созвучьями сонета —
Отвык лелеять слух мой огрубелый стих.
Для гимна стройного, для светлого привета
Ни звуков нет в груди, ни образов живых;
 
 
Но вам я буду петь... С всеведеньем пророка
Я угадал звезду всходящей красоты
И, ясный свет ее завидя издалека,
На жертвенник ее несу мои цветы.
 
 
Примите ж скромный дар безвестного поэта
И обещайте мне не позабыть о том,
Кто первый вам пропел в честь вашего рассвета
 
 
И, как покорный жрец, на славные ступени
В священном трепете склонив свои колени,
Богиню увенчал торжественным венком...
 

1881

* * *

 
Я не зову тебя, сестра моей души,
Источник светлых чувств и чистых наслаждений,
Подруга верная в мучительной тиши
Ночной бессонницы и тягостных сомнений...
Я не зову тебя, поэзия... Не мне
Твой светлый жертвенник порочными руками
Венчать, как в старину, душистыми цветами
И светлый гимн слагать в душевной глубине.
Пал жрец твой... Стал рабом когда-то гордый
царь...
Цветы увянули... осиротел алтарь...
 

1881

* * *

 
Ах, довольно и лжи и мечтаний!
Ты ответь мне, презренье ко мне не тая:
Для кого эти стоны страданий,
Эта скорбная песня моя?
Да, я пальцем не двинул – я лишь говорил.
Пусть то истины были слова,
Пусть я в них, как сумел, перелил,
Как я свято любил,
Как горела в работе за мир голова,
Но что пользы от них? Кто слыхал их – забыл...
 

1882

Константин Фофанов

 
Горят над землею, плывущие стройно,
Алмазные зерна миров бесконечных.
Мне грустно, хотел бы забыться спокойно
В мечтаниях тихих, в мечтаньях беспечных.
 
 
Молиться теперь бы—молиться нет силы;
Заплакать бы надо – заплакать нет мочи —
И веет в душе моей холод могилы,
Уста запеклися и высохли очи.
 
 
Уныла заря моей жизни печальной
И отблеск роняет она погребальный
На путь мой, без радости пройденный путь.
 
 
И сетует совесть больная невольно...
О, сердце, разбейся! Довольно, довольно!..
Пора бы забыться, пора бы заснуть!
 

 
Вторую ночь я провожу без сна,
Вторая ночь ползет тяжелым годом.
Сквозь занавесь прозрачную окна
Глядит весна безлунным небосводом.
Плывут мечты рассеянной толпой;
Не вижу я за далью прожитого
Ни светлых дней, взлелеянных мечтой,
Ни шумных бурь, ни мрака голубого.
Там тишина; там мрака даже нет,
Там полусвет, как этот полусвет
Весенней ночи бледной и прекрасной.
И грустно мне, как в первый день любви,
И смутное желание в крови
Тревожит сон души моей бесстрастной.
 

1880-1887

 
Лучезарные грезы кружат и плывут надо мной;
Сон бежит от очей; жжет холодное ложе меня.
Я окно распахнул: душный воздух тяжел пред грозой,
В белой ночи чуть блещет мерцанье почившего дня.
 
 
Дальний лес на лазури темнеет зубчатой стеной,
Пыль дымится вдали, слышен топот тяжелый коня.
Лучезарные грезы плывут и плывут, как волна
за волной...
Опалили огнем, подхватили, как крылья, меня,—
 
 
И несут, и несут! Как пловец, утомленный борьбой
С непокорной стихией, весло упускает, стеня,—
В бездне бездн опустил я оковы заботы земной,
 
 
Чад раздумья, тревоги и бред отлетевшего дня.
И не знаю – то жизнь ли, смеяся, играет со мной,
Или смерть, улыбаясь, над бездной качает меня?..
 

1889

 
Когда задумчиво вечерний мрак ложится,
И засыпает мир, дыханье притая,
И слышно, как в кустах росистых копошится
Проворных ящериц пугливая семья;
 
 
Когда трещат в лесу костров сухие сучья,
Дрожащим заревом пугая мрачных сов,
И носятся вокруг неясные созвучья,
Как бы слетевшие из сказочных миров;
 
 
Когда, надев венки из лилий и фиалок,
Туманный хоровод серебряных русалок
Хохочет над рекой, забрызгав свой убор;
 
 
Когда от гордых звезд до скромных незабудок
Все сердце трогает и все пугает взор,—
Смеется грустно мой рассудок.
 

1891

 
Есть добрые сердца, есть светлые умы,
Они сияют нам, как утра блеск багряный;
В хаосе шумных дел, среди житейской тьмы
Их голоса звучат торжественной осанной.
 
 
Уносит вечность всех под мрачный свод гробов,
Но непорочных душ и мысли, и стремленья
Выбрасывает вал сурового забвенья
На берег бытия, как зерна жемчугов.
 
 
И вечно между нас их тени дорогие
Блестят, освещены дыханием времен,
И мы, певцы мечты, мы – странники земные,
 
 
Мы любим их завет, их вдохновенный сон...
И сладким ужасом их сени гробовые
Тревожит наших струн дрожащий перезвон.
 

 
Таинственная жрица суеты —
Природа облеклась в блистающие ризы,
Обманчива, как женские капризы,
И ветрена, как первые мечты.
 
 
Ей все равно: веселье иль печали;
Борьба иль мир; вражда или любовь
И, вызвав нас из непонятной дали,
В загадочную бездну бросит вновь.
 
 
Рожденная из сонного эфира,
Бессмертная в бессмертии Творца —
Она творит и мыслит без конца.
 
 
И, странствуя от мира и до мира,
Не требует мгновенного венца
И не творит минутного кумира.
 

1892

 
Как в глубину души, невинной и прекрасной,
Смотрю я в глубь небесной вышины.
По ней плывут миры толпой согласной,
Как божества рассеянные сны.
И много их, и взором ненасытным
Нельзя мне счесть их светлую толпу,
И полную эфиром первобытным
Не уследить их вечную тропу.
Они взошли случайной чередою,
И смертные глядят на них давно,
Волнуемы загадкой роковою.
И в грустный час, когда в душе темно,
К ним возносясь пытливою мечтою,
Мы просим дать, чего не суждено.
 

1896

 
Красавицы с безоблачным челом,
Вы снились мне весенними ночами;
Когда душа, объятая мечтами,
Еще спала в неведенье святом.
 
 
Мне снились вы веселою толпой
В долине роз, в долине наслажденья,
Когда любовь хранила сновиденья
И стерегла мечтательный покой.
 
 
Солгали сны... спустился мрак кругом,
Сомнения мне разум истерзали,—
И меркнет жизнь в тумане роковом.
 
 
Но все еще, как отблеск дивной дали,
Красавицы с безоблачным челом,—
Вы снитесь мне, как снилися вначале.
 

1896

 
Необычайные мечты,—
Невыразимое волненье!
Но кто их знает? Я да ты,
Да разве с нами... Провиденье!
 
 
Мгновенье – сон и вечность – сон.
А Человек стоит пред нами...
Но Он – Христос и вечность – Он,
И... с распростертыми руками
На крест Голгофы пригвожден
Мгновеньем, созданным веками!..
 

1899

* * *

 
Когда смыкает смертный вежды,
К нему стремятся рои снов;
Их тайны—ложные надежды
И обольщения глупцов.
Смешон, кто бегает за тенью,—
Смешней, кто верит сновиденью;
Оно как лик в кристалле вод:
В нем то же зло и недостатки,
В нем те же муки и загадки,—
Чем сердце наяву живет...
 

* * *

 
Бежит волны кипучий гребень,
Поет стремлению хвалу—
И, разбиваясь о скалу,
Приносит ил, песок и щебень.
 
 
Не так ли юности порыв
Шумит, бежит, нетерпелив,
Поет хвалу земной отваге...
Но властный опыт разобьет
Его вольнолюбивый ход,
Как жесткий берег – пену влаги.
 

 
Ничтожный человек любуется природой,
А вкруг него цветет родимая земля
И веют ласково заманчивой свободой
Шумящие леса и мирные поля.
Куда ни кинет взор – все красками полно,
Во всем кипит одно могучее броженье.
Там перлы чудные таит морское дно,
Тут горы ценные стоят в оцепененьи,
Лучами день горит, в ночах покой и нега.
Но, бедный человек, не жди себе ночлега:
Под небом ласковым ночь блещущая зла.
В природе видишь ты богатство, блеск и волю,
Но мало в ней, скупой, найдешь себе на долю:
Лишь крохи скудные с богатого стола.
 

1887

Федор Сологуб

* * *

 
Из чаш блистающих мечтания лия,
Качели томные подруги закачали,
От озарений в тень, из тени в свет снуя,
Колыша синевой и белым блеском стали.
 
 
По кручам выше туч проходит колея,
Высокий путь скользит над темнотой печали,
И удивляемся, – зачем же мы дрожали?
И знаю, – в полпути угасну ярко я.
 
 
По колее крутой, но верной и безгрешной,
Ушел навеки я от суетности внешней.
Спросить я не хочу: – А эта чаша – чья? —
 
 
Я горький аромат медлительно впиваю,
Гирлянды тубероз вкруг чаши обвиваю,
Лиловые черты по яспису вия.
 

21 июня 1919

 
Уж не такой, как встарь, мечтавший под луной,
Смешивший прадедов с высокого балкона,
К нам с мертвою свечой, со смехом горше стона
Приходит призраком он, бледный и худой,
 
 
И ветром взвеянный среди грозы ночной
В протяжном ужасе цвет блеклый балахона
Подобен савану; уста, как рот дракона,
Который корчится от муки гробовой.
 
 
Он белым рукавом, шумящим мягко в мраке,
Как крылья птиц ночных, дает такие знаки,
Что кто б ответить мог мельканьям странным рук?
 
 
В пещерах глаз больших таится фосфор, тлея.
Лицо и острый нос для нас еще страшнее,
Мукой осыпаны, как пылью смертных мук.
 

5 марта 1922

 
Под вечер всяк предмет уже не слеп,
Не стенно-тверд в гонимом полосканье
Часов; приносит ветер с мельниц в зданья
И влагу рос, и призрачность небес.
 
 
Дома глаза раскрыли в тишине,
Мосты ныряют вниз в речное ложе,
И на звезду земля опять похожа,
Плывут ладья с ладьею в глубине.
 
 
Кусты растут страшилищем большим,
Дрожат вершины, как ленивый дым,
И давний горный груз хотят долины сдвинуть.
 
 
А людям надо лица запрокинуть,
Смотреть на серебристый звездный свод,
И каждый пасть готов, как зрелый, сладкий плод.
 

19—20 декабря 1923

 
Не смолкли водоливы. Окна, светло-алы,
Вступают, как фламинго, в лампный океан.
На берегах песчаных к крану жмется кран,
И стены прорастают с трех сторон в каналы.
 
 
Убогость шлаков перед трубным лесом прямо
Забыла здесь свирепствовавший взрыв...
Из комнат зазвучал призыв,
В кабак луна глядится, краска срама.
 
 
И вдруг однообразно-плоских улиц лик
Громадной надписью горит,
Что апокалиптически гласит:
 
 
«Простор на скатах, верфях и валах,
Простор на травах, грядках и кремнях
Для Мая, чей из наших глоток рвется крик!»
 

21 декабря 1923

* * *

 
Холодный ветерок осеннего рассвета
Повеял на меня щемящею тоской.
Я в ранний час один на улице пустой.
В уме смятение, вопросы без ответа.
 
 
О, если бы душа была во мне согрета
Надеждой на ответ, могучей жаждой света!
Нет и желанья знать загадки роковой
Угрюмый смысл, почти разгаданный судьбой.
Текут события без цели и без смысла,—
 
 
Давно я так решил в озлобленном уме,—
Разъединенья ночь над весями повисла,
Бредем невесть куда, в немой и злобной тьме,
 
 
И тьмы не озарят науки строгой числа
Ни звучные хвалы в торжественном псалме.
 

21 февраля 1893

* * *

 
Влачится жизнь моя в кругу
Ничтожных дел и впечатлений,
И в море вольных вдохновений
Не смею плыть – и не могу.
 
 
Стою на звучном берегу,
Где ропщут волны песнопений,
Где веют ветры всех стремлений,
И все чего-то стерегу.
 
 
Быть может, станет предо мною,
Одетый пеною морскою,
Прекрасный гость из чудных стран,
 
 
И я услышу речь живую
Про все, о чем я здесь тоскую,
Про все, чем дивен океан.
 

10—12 июля 1896

* * *

 
Ты незаметно проходила,
Ты не сияла и не жгла.
Как незажженное кадило,
Благоухать ты не могла.
 
 
Твои глаза не выражали
Ни вдохновенья, ни печали,
Молчали бледные уста,
И от людей ты хоронилась,
И от речей людских таилась
Твоя безгрешная мечта.
 
 
Конец пришел земным скитаньям,
На смертный путь вступила ты
И засияла предвещаньем
Иной, нездешней красоты.
 
 
Глаза восторгом загорелись,
Уста безмолвные зарделись,
Как ясный светоч, ты зажглась,
И, как восходит ладан синий,
Твоя молитва над пустыней,
Благоухая, вознеслась.
 

1 октября 1898

* * *

 
Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?
Иль навеки претворилась ты в мечты?
И в мечтах неясных, в тихом полусне,
Лишь о невозможном возвещаешь мне?
 
 
Путь один лишь знаю, – долог он и крут,
Здесь цветы печали бледные цветут,
Умирает без ответа чей-то крик,
За туманом солнце скрыто, – тусклый лик.
 
 
Утомленьем и могилой дышит путь,—
Воля к смерти убеждает отдохнуть
И от жизни обещает уберечь.
Холодна и однозвучна злая речь,
Но с отрадой и надеждой внемлю ей
В тишине, в томленьи неподвижных дней.
 

4 августа 1901

* * *

 
Безумием окована земля,
Тиранством золотого Змея.
Простерлися пустынные поля,
В тоске безвыходной немея,
Подъемлются бессильно к облакам
Безрадостно-нахмуренные горы,
Подъемлются к далеким небесам
Людей тоскующие взоры.
Влачится жизнь по скучным колеям,
И на листах незыблемы узоры.
Безумная и страшная земля,
Неистощим твой дикий холод,—
И кто безумствует, спасения моля,
Мечтой отчаянья проколот.
 

19 июня 1902

 
Словами горькими надменных отрицаний
Я вызвал сатану. Он стал передо мной
Не в мрачном торжестве проклятых обаяний,—
Явился он, как дым, клубящийся, густой.
 
 
Я продолжал слова бесстрашных заклинаний,—
И в дыме отрок стал, прекрасный и нагой,
С губами яркими и полными лобзаний,
С глазами, темными призывною тоской.
 
 
Но красота его внушала отвращенье,
Как гроб раскрашенный, союзник злого тленья,
И нагота его сверкала, как позор.
 
 
Глаза полночные мне вызов злой метали,
И принял вызов я,– и вот, борюсь с тех пор
С царем сомнения и пламенной печали.
 

* * *

 
Мудрец мучительный Шакеспеар,
Ни одному не верил ты обману —
Макбету, Гамлету и Калибану.
Во мне зажег ты яростный пожар,
 
 
И я живу, как встарь король Леар.
Лукавых дочерей моих, Регану
И Гонерилью, наделять я стану,
 Корделии отвергнув верный дар.
 
 
В мое труду послушливое тело
Толпу твоих героев я вовлек,
И обманусь, доверчивый Отелло,
 
 
И побледнею, мстительный Шейлок,
И буду ждать последнего удара,
Склонясь над вымыслом Шакеспеара.
 

24 июля 1913

Тойла

* * *

 
Люблю тебя, твой милый смех люблю,
Люблю твой плач и быстрых слез потоки,
И нежные, краснеющие щеки,—
Но у тебя любви я не молю,
 
 
И, может быть, я даже удивлю
Тебя, когда прочтешь ты эти строки.
Мои мечты безумны и жестоки,
И каждый раз, как взор я устремлю
 
 
В твои глаза, отравленное жало
Моей тоски в тебя вливает яд.
Не знаешь ты, к чему зовет мой взгляд.
 
 
И он страшит, как острие кинжала.
Мою любовь ты злобой назовешь,
И, может быть, безгрешно ты солжешь.